Вчерась я решил на ночь почитать ...
Чего всё с Маринкой трепаться про соседей: Кто? Что? С кем? Всё одно и то же: - Та - шьёт
плохо, эта - всё пережаривает. А
Аркашка наш - то пьёт, то к своей бывшей жене бегает: борща поесть, да и переночевать уж заодно - не зря
же ел, поди... И решил я почитать для разнообразия... - А чего читать-то?
...Глинкина что-ли, или Усача? Да я их и так каждую неделю слышу.Новенького
захотелось... Свеженького... Хорошо, тётка Лена привезла с собой Зощенку... Это
писатель такой, почти из раньшего времени, но всё же советский был.. Говорят,
смешно писал... Даже со сцены его читали.. Четыре тома Лена привезла... Начал с первого... Читаю...Читаю... Час
читаю - не смеюсь. Два читаю - всё равно не смешно. Даже как-то грустно за него
стало. Читаю дальше - тоже, что и раньше... Бужу Маринку.
- Слушай - говорю - уже два часа ночи, а я всё читаю, и уснуть не могу...
Может, не того Зощенку мне дали?
- Моя Маринка со сна как осерчает: - Ты что, старый ! (Это я-то
старый? Видать, вот загнула...) - Совсем со своей книжкой заболел? Кто ж на
ночь глядя читает? Зощенко по радио надо
слушать.. Артисты народные его рассказывают: Ильинский, или, обратно же, Усач
наш-
тогда и смешно... - Понял - говорю - потому,
значит, и зеваю без умолку -... Выключил я свет над головой, поцеловал Маринку
в ухо, поправил ей одеяло и как-то быстро и спокойно заснул. ... ...Что случилось потом, я и не пойму.. Наверно - сон
такой приснился, а может взаправду. Приоткрыл я глаза на как бы лёгкий шумок - а около
меня - на стуле, где раньше мои брюки лежали, сидит худенький, маленький такой
человек, очень на кого-то знакомый...
- Да это же сам Михаил Зощенко
около меня - понял я и проснулся удивлённо и даже привстал малость... А он
сидит, нога на ногу, чуть ею покачивает и папироску покуривает...
- „Он же в первую мировую германскими газами был совсем затравлен"-
вспомнил я. - «Чегой-то он курить начал... Себя совсем не жалеет!» - А он так попыхтит малость и
опять на меня смотрит...
А что за папироска - я и не понял... Вроде, не „Казбек", а других-то я и
не помню... Зощенко сидити так грустно на меня
посматривает. Потом на папироску. Потом опять на меня... И вдруг говорит. Тихо
так, наверно, Маринку боится разбудить.
А она и так не слышит. - Несознательный, ты, Львович был, таким и
остался... Ты что же у меня смешного хотел найти? И где? В книжках моих,
что-ли? Как был ты серый, верил всяким передовицами официальным побасенкам, таким
и остался, поди! -
Он затянулся как-то нервно, даже папиросочку поломал пополам.
- За всю мою жизнь я и не
припомню какой-либо смешной истории, со мною приключившейся, или с кем-то из
моих близких и знакомых.
- А как же - встреваю я нахально - Вот читают про историю со смытым в бане
номерком... Или с выигранными по лотерее тысячами червонцев, которые мужик
сторожил без памяти...? Или про
жену, что мужа выгнала? Разве это не смешно?
... Зощенко вздохнул так коротко, будто у доктора лёгкие проверял, затем
похлопал легонечко по одеялу, под которым левая коленка моя лежала, и, словно
врачбезнадёжно больному, и говорит:
- Это не смех мой в этих историях, а слёзы по загубленному русскому народу...
... Держали его в темноте и невежестве всю Российскую историю и продолжали
оболванивать всю Советскую историю... А смеются лишь потому, что узнать себя -
же стыдятся... Вот и весь-то смех оттого. От стыда за других, да и за себя также... И радостно, что имени его и
паспортных данных его со сцены не огласили... Сказал и как-то скромно и
спокойно... исчез. ... На стуле лежат мною брошенные
брюки.. Всё тихо...
Я выключил горевшую зазря уже лампушку над моей головой и
быстро заснул, на этот раз безо всяких сновидений...
