EN
Старый сайт
ПРОГУЛКИ В ПРОШЛОЕ
16 августа 1961 года скорый пассажирский "Киев-Владивосток" плавно тронулся с места и, набирая скорость, вытянул свое четырнадцативагонное тело из под стеклянной крыши Киевского вокзала. Впереди были три самых счастливых, самых светлых года моей ровно полувековой профессиональной карьеры. Каждый новый день был желанным, на работу не шел, а летел; люди вокруг все были радушными и приветливыми, все, абсолютно все радовало и казалось интересным.
Это - когда тебе 23-26,- ты счастлив тем, что есть и тем, что еще впереди. Я часто и с удовольствием вспоминаю эти три года.
Воспоминания не имеют дневниковой последовательности, они радуют и греют тем, что это было, а если и было что-то не так, то хорошего было намного больше.
Это - когда тебе 23-26,- ты счастлив тем, что есть и тем, что еще впереди. Я часто и с удовольствием вспоминаю эти три года.
Воспоминания не имеют дневниковой последовательности, они радуют и греют тем, что это было, а если и было что-то не так, то хорошего было намного больше.
В Улан-Удэ я попрощался с соседями по купе плацкартного вагона, с которыми успел сдружиться за пять суток пути. С чемоданом, на три четверти заполненным книгами по урологии и нехитрым гардеробом, собранным мамой, к которому папа присоединил три новых галстука, предварительно обучив меня завязывать их треугольным "европейским" узлом, я отправился в железнодорожную больницу.
Ожидание в приемной главного врача было недолгим, я ловил на себе быстрые взгляды входивших больничных сотрудников, все вопросы которых немедленно разрешала секретарь. Главный врач Галина Никифоровна Богайчук, коренная сибирячка, впрочем, как и почти все сотрудники больницы, худощавая женщина в очках похожая на строгую учительницу, предложила мне сесть напротив, быстро просмотрела мои нехитрые верительные грамоты и спросила, когда я сегодня ел в последний раз. Услышав что-то насчет утреннего чая с печеньем, определила порядок действий на остаток дня:
- Вас проводят на кухню, скоро время снятия вечерней пробы на ужин, в дни дежурств по больнице это будет Вашей обязанностью. После этого проведут в общежитие, я созвонилась с комендантом, она задержится, покажет комнату и выдаст постельное белье. Завтра утром к половине девятого будьте в хирургическом отделении. Работать будете на полторы ставки, из них полставки ежедневный вечерний прием в хирургическом кабинете поликлиники, периодически работа в поликлинике на полный день. В очередь будете дежурить по больнице - обязанность хирургов и гинекологов. Когда освоитесь мы с Вами обсудим организацию урологического приема. В этой части ее короткой речи во мне зазвучали фанфары: на распределении представитель железной дороги не обманула - буду работать по полюбившейся в институте специальности. Вместо заключения вопрос: "Что-нибудь не ясно?" Мне было ясно все.
Галина Никифоровна все три года была, как ангел-хранитель для меня, для Люды и Оли, терапевта и педиатра, которые прибыли на работу из Курского мединститута.
Галина Никифоровна все три года была, как ангел-хранитель для меня, для Люды и Оли, терапевта и педиатра, которые прибыли на работу из Курского мединститута.
Железнодорожное общежитие - двухэтажное деревянное здание в виде буквы Г, в нескольких минутах от больницы, если идти быстро, а я всегда ходил быстро, единственная комната на двух человек, сразу у входа. Четыре квадратных метра, окно напротив двери, у окна стол, по бокам стола кровати. Имущество в чемоданах под кроватями, одежда на крючках, вбитых в стену. Стула нет, за столом сидели, сидя на кроватях.
Входная дверь в общежитие для сохранения в здании тепла прикреплена к раме могучей пружиной. Открывали ее навалившись всем телом, а когда, протиснувшись внутрь, отпускали, впечатление было - выстрел из пушки. Стена комнаты вздрагивала и на кровать фельдшера железнодорожной санэпидстанции замечательного человека Толи Петухова - на все три года моего соседа по комнате,- сыпались снежинки побелки.
Входная дверь в общежитие для сохранения в здании тепла прикреплена к раме могучей пружиной. Открывали ее навалившись всем телом, а когда, протиснувшись внутрь, отпускали, впечатление было - выстрел из пушки. Стена комнаты вздрагивала и на кровать фельдшера железнодорожной санэпидстанции замечательного человека Толи Петухова - на все три года моего соседа по комнате,- сыпались снежинки побелки.
Забота Галины Никифоровны никогда не была явной, но проявлялась именно в тот момент, когда в этом возникала необходимость. В начале зимы, когда я уже полностью освоился в отделении, меня вызвали в кабинет главного врача. Возле секретарши сидел солдат. Он вручил мне повестку в военкомат, в которой значилось, что через неделю я должен явиться на прием к военкому. Я расписался в получении повестки и когда вернулся в отделение, сказал заведующему, чтобы он при составлении расписания операций не забыл, что в обозначенный день с утра я должен быть в военкомате. За пару дней до явки в военкомат меня вызвала главный врач. Как бы развивая никогда до этого не поднимавшуюся тему, она сказала, что больница направляет меня на трехмесячную специализацию по урологии в Иркутскую областную больницу. Я обрадовался, поблагодарил и вспомнил о повестке.
- Галина Никифоровна, Вы знаете, на следующей неделе меня вызывает военком.
- Знаю и позвоню военкому сама. Вы завтра уезжайте, а сейчас у секретаря получите билет и направление в общежитие ИТР "(инженерно- технических работников).
Командировка осталась в памяти как сплошной праздник - интересная работа в областном урологическом отделении, отличные соседи в комнате шикарного, как тогда показалось, общежития. Иркутск - большой город, который мы полным составом комнаты осваивали по вечерам. Зима была холодной. По утрам приходилось с бою брать подножку трамвая, внутрь вагона протиснуться удавалось не часто и довольно длинный путь до больницы проходил в открытом и ничем, кроме висящих рядом тел, не ограниченном окружающем пространстве.
Когда трамвай проходил по мосту над Иркутом, снизу от реки поднимались столбы ледяного воздуха, моя как бы "летная" куртка не спасала, нос я отморозил очень скоро. Всей комнатой мне было выбрано шикарное и по тем временам дорогое зимнее пальто с воротником шалькой, на которое ушла значительная часть привезенных с собой денежных накоплений из первых врачебных зарплат.
Больше пятидесяти лет прошло, но даже при небольших морозах мой нос приобретает окраску, по которой мы раньше безошибочно различали забулдыг-алкоголиков.
Когда трамвай проходил по мосту над Иркутом, снизу от реки поднимались столбы ледяного воздуха, моя как бы "летная" куртка не спасала, нос я отморозил очень скоро. Всей комнатой мне было выбрано шикарное и по тем временам дорогое зимнее пальто с воротником шалькой, на которое ушла значительная часть привезенных с собой денежных накоплений из первых врачебных зарплат.
Больше пятидесяти лет прошло, но даже при небольших морозах мой нос приобретает окраску, по которой мы раньше безошибочно различали забулдыг-алкоголиков.
Когда отмечали мой первый в Сибири Новый год, друзья по комнате познакомили с напитком, который назывался северное сияние. Напиток готовился легко: в равных количествах смешивались очень холодная водка и шампанское. Следовало следить, чтобы шампанское "осело", т.е. было почти без пены. Эффект действия "сияния" потрясал. Мне хватило первого же тоста, чтобы ничего не помнить из того, как дальше протекал праздник. Я вернулся "домой" полный профессиональных впечатлений и со значительно обогащенным жизненным опытом.
Много позже случайно узнал, что Галина Никифорова спасла меня от службы в армии, тем самым сохранив для больницы нужную врачебную единицу. У военкомата была разнарядка на мобилизацию молодых врачей. С военкоматом не поспоришь, но если человека на месте нет по уважительной причине, то ...
Много позже случайно узнал, что Галина Никифорова спасла меня от службы в армии, тем самым сохранив для больницы нужную врачебную единицу. У военкомата была разнарядка на мобилизацию молодых врачей. С военкоматом не поспоришь, но если человека на месте нет по уважительной причине, то ...
ПОЛИКЛИНИКА
Командировка решительно продвинула вперед организацию урологического кабинета. Свободных помещений в поликлинике не было и для новой службы было решено на три дня в неделю занять кабинет, в котором вели ежедневный прием акушеры-гинекологи. В этом кабинете было гинекологическое кресло и к нему, как в крепостные времена, была прикреплена акушерка Александра Семеновна - очень неторопливая дама средних лет с сонным постным лицом. По мнению администрации она лучше всего подходила к этой работе главным образом потому, что ни на какую другую не годилась.
Ускорить темп движений Шуры, так она себя обозначила при знакомстве со мной, было невозможно. Меня это не пугало, скоро я перестал ее о чем-либо просить и большую часть ее обязанностей ассистента выполнял сам, а АлександраСеменовнаШура в это время, сложив руки на животе, сидела на своем стуле, не проявляя ни малейшего желания изменить занятое положение. Оживлялась она только в тех случаях, когда очередная пациентка оказывалась молодой симпатичной женщиной. Сонливость снимало как рукой, Шура покидала свой стул и занимала позицию за моим плечом, бдительно наблюдая за профессиональными действиями. В эти моменты выяснялось, что она прекрасно усвоила ход исследования и может отлично мне помогать. На заключительном этапе осмотра внимательно выслушивала мои рекомендации и дополняла их, если ей казалось, что я неоправданно краток. Для следующего больного я уже сам менял подкладную клеенку на кресле, доливал в кружку на стойке раствор и раскладывал на столике инструменты. В течение оставшихся двух с половиной лет конфликтов у меня с ней не было.
Ускорить темп движений Шуры, так она себя обозначила при знакомстве со мной, было невозможно. Меня это не пугало, скоро я перестал ее о чем-либо просить и большую часть ее обязанностей ассистента выполнял сам, а АлександраСеменовнаШура в это время, сложив руки на животе, сидела на своем стуле, не проявляя ни малейшего желания изменить занятое положение. Оживлялась она только в тех случаях, когда очередная пациентка оказывалась молодой симпатичной женщиной. Сонливость снимало как рукой, Шура покидала свой стул и занимала позицию за моим плечом, бдительно наблюдая за профессиональными действиями. В эти моменты выяснялось, что она прекрасно усвоила ход исследования и может отлично мне помогать. На заключительном этапе осмотра внимательно выслушивала мои рекомендации и дополняла их, если ей казалось, что я неоправданно краток. Для следующего больного я уже сам менял подкладную клеенку на кресле, доливал в кружку на стойке раствор и раскладывал на столике инструменты. В течение оставшихся двух с половиной лет конфликтов у меня с ней не было.
В какой-то день урологический прием был прерван появлением в кабинете небольшой толпы возбужденных сотрудниц поликлиники и заплаканной растрепанной женщины, тащившей за руку подростка, которого она не переставая громко ругала и периодически довольно сильно била по голове и по затылку. Все стало ясно, когда с подростка, лицо которого явно не было освещено чертами гениальности, мамаша стащила штаны. Ситуация не представляла диагностический сложности. Вьюнош одел на половой член массивную металлическую шайбу и сообщил об этом маме, когда "удовольствие" стало болезненным. Времени прошло довольно много и все то, что оказалось впереди шайбы, сильно отекло и выглядело как бесформенный пузырь значительных размеров. Описание подобного казуса я встречал в старом пособии по урологии, которое в свое время обнаружил на букинистической полке магазина медицинской книги. Мгновенно проснувшаяся Шура точно выполнила мою просьбу и в кратчайший срок доставила из хирургического кабинета иглодержатель, круглую гладкую хирургическую иглу (хирургические иглы бывают и с режущими краями) и длинную шелковую нить. С хныкавшего отрока сняли штаны, уложили на кресло и приготовились держать в нужной позиции.
В последующие пятнадцать минут я чувствовал себя факиром, который демонстрирует затихшей публике сверхсложный фокус, но совсем не был уверен в том, что фокус получится. Игла с ниткой была проведена под шайбу и я начал осторожно ряд за рядом накручивать впереди шайбы плотно прилегающие друг к другу кольца нити. Синхронно с моими действиями Шура раскручивала нить с противоположной стороны и шайба медленно продвигалась вперед. Отечная ткань уплотнилась,приобрела зловещий синюшный оттенок, казалось, что она вот-вот лопнет. Мальчика никто не держал, он лежал молча, вцепившись руками в кресло, лицо было мокрым от слез; молча плакала мама, положив руку на плечо непутевого сына, за моей спиной молчали женщины в халатах. Когда шайба наконец освободила измученную плоть, ее немедленно реквизировала Шура, я же долго не мог освободиться от пережитого напряжения.
Утром меня с оттенком шутливого уважения приветствовали врачи и сестры хирургического отделения, но я сдержано дал понять, что для профессионала подобный случай труда не составляет. Заведующий отделения попросил отдать ему шайбу. У него было хобби, тогда это слово еще не было в ходу. Он коллекционировал инородные тела и в его собрании помимо случайно или нарочно проглоченных вилок, ложек и ложечек, забытого хирургами в брюшной полости инструмента, был и маленький стаканчик-лафитник, проглоченный лихим любителем спиртного вместе с содержимым и извлеченный как и все остальные экспонаты оперативным путем. Они были аккуратно разложены на верхних полках застекленного шкафа в его кабине, каждый снабжен листком, на котором каллиграфическим почерком зава были приведены возраст, первая буква фамилии пациента и сжатая информация об операции.
Мне рассказали, что в то время как мы с Шурой свинчивали злополучную шайбу, Иван Васильевич проводил энергичные телефонные консультации со специалистами, предлагавшими разные способы технического решения (конечно же распилить! Но как, чтобы не повредить щепетильный орган?). Как пояснил мне шеф: "интерес Вашего клинического случая в том, что инородное тело не было извлечено ИЗ, а удалено С пострадавшего органа".
А шайба исчезла. Щура туманно объясняла, что она ее положила в ящик стола, а теперь ее там нет.
Через много лет я повторил этот же "фокус" и снял кольцо с отекшего пальца лаборантки. Разница заключалась в том, что я был уверен в успехе и не испытывал волнения, а пакетик со стерильной одноразовая иглой с закрепленной в ней нитью снял с полки на моем рабочем месте. В любой точке земного шара в сходных обстоятельствах люди ведут себя одинаково. Окружавшие меня американцы молча следили за процессом и так же искренне как сорок лет назад в Улан-Удэ выразили свое одобрение, когда кольцо было снято.
В последующие пятнадцать минут я чувствовал себя факиром, который демонстрирует затихшей публике сверхсложный фокус, но совсем не был уверен в том, что фокус получится. Игла с ниткой была проведена под шайбу и я начал осторожно ряд за рядом накручивать впереди шайбы плотно прилегающие друг к другу кольца нити. Синхронно с моими действиями Шура раскручивала нить с противоположной стороны и шайба медленно продвигалась вперед. Отечная ткань уплотнилась,приобрела зловещий синюшный оттенок, казалось, что она вот-вот лопнет. Мальчика никто не держал, он лежал молча, вцепившись руками в кресло, лицо было мокрым от слез; молча плакала мама, положив руку на плечо непутевого сына, за моей спиной молчали женщины в халатах. Когда шайба наконец освободила измученную плоть, ее немедленно реквизировала Шура, я же долго не мог освободиться от пережитого напряжения.
Утром меня с оттенком шутливого уважения приветствовали врачи и сестры хирургического отделения, но я сдержано дал понять, что для профессионала подобный случай труда не составляет. Заведующий отделения попросил отдать ему шайбу. У него было хобби, тогда это слово еще не было в ходу. Он коллекционировал инородные тела и в его собрании помимо случайно или нарочно проглоченных вилок, ложек и ложечек, забытого хирургами в брюшной полости инструмента, был и маленький стаканчик-лафитник, проглоченный лихим любителем спиртного вместе с содержимым и извлеченный как и все остальные экспонаты оперативным путем. Они были аккуратно разложены на верхних полках застекленного шкафа в его кабине, каждый снабжен листком, на котором каллиграфическим почерком зава были приведены возраст, первая буква фамилии пациента и сжатая информация об операции.
Мне рассказали, что в то время как мы с Шурой свинчивали злополучную шайбу, Иван Васильевич проводил энергичные телефонные консультации со специалистами, предлагавшими разные способы технического решения (конечно же распилить! Но как, чтобы не повредить щепетильный орган?). Как пояснил мне шеф: "интерес Вашего клинического случая в том, что инородное тело не было извлечено ИЗ, а удалено С пострадавшего органа".
А шайба исчезла. Щура туманно объясняла, что она ее положила в ящик стола, а теперь ее там нет.
Через много лет я повторил этот же "фокус" и снял кольцо с отекшего пальца лаборантки. Разница заключалась в том, что я был уверен в успехе и не испытывал волнения, а пакетик со стерильной одноразовая иглой с закрепленной в ней нитью снял с полки на моем рабочем месте. В любой точке земного шара в сходных обстоятельствах люди ведут себя одинаково. Окружавшие меня американцы молча следили за процессом и так же искренне как сорок лет назад в Улан-Удэ выразили свое одобрение, когда кольцо было снято.
К сожалению, далеко не всегда мои действия сопровождались триумфом. Обеденный перерыв в поликлинике соблюдали свято. Я успевал сбегать в столовую, съесть всегда один и тот же обед - выбора практически не было: щи на костном бульоне, биточки с картофельным пюре, компот - всегда два стакана. В оставшееся до приема время читал. В этот день мне понадобилось что-то узнать у старшей сестры и я пошел ее искать. Сестры, санитарки, иногда врачи довольно часто вместе обедали в самой большой комнате - владении сестры-хозяйки. Обошел кабинеты и направился в "хозяйственную". Открыл дверь и в нос ударил запах чего-то сильно протухшего. За столом почти в полном составе сидели сотрудники поликлиники, оживленно беседовали и с аппетитом ели. После того, как я довольно громко произнес: " У вас тут плохо пахнет", наступило напряженное молчание. Я почувствовал, что краснею, понял, что ляпнул глупость и обидел присутствующих. Ситуацию разрешила сестра-хозяйка
- А вы, доктор,- до этого она всегда называла меня по имени-отчеству, байкальский омулек пробовали?
- Нет.
- Вот и садитесь с нами, попробуйте, может быть Вам и понравится.
Мне уже приходилось слышать об омуле с душком. Это удивительно вкусная, очень нежная рыба, которая водится только в Байкале, озеро от Улан-Удэ всего-то в 170 км, по местным понятиям рядом. В те годы омуль уже стал редкостью, но иногда в магазине продавался копченный омуль, я даже отослал родителям посылку и рыба, пропутешествовав через полстраны, дошла, не испортившись. Но больше всего ценили омуль с душком. Свежую рыбу разрезали вдоль хребта от головы до хвоста, убирали внутренности и на какое-то время оставляли на открытом воздухе. Портиться рыба начинала моментально, довольно скоро кости легко отделялись от мякоти, появлялся и соответствующий запах. Омуль погружали в бочки с рассолом и рецепт рассола, всегда индивидуальный, определял вкусовые качества деликатеса. Мне потом рассказывали, что в былые времена, когда омуля было много, любители ходили по воскресному базару, пробуя рыбу из каждой бочки.
Делать было нечего, чувствуя, что я еще красен как рак, сел к столу и при общем недружелюбном молчании съел кусочек синевато-серого рыбьего мяса.
Я большой любитель рыбы, но ничего подобного до этого мне пробовать не приходилось. Вкус был удивительный и к омулю была разварная крупными кусками картошка, но запах! О запахе я скоро забыл - во рту и вокруг пахло одинаково.
Женщины-сибирячки на удивление отходчивы и, видя с каким удовольствием я поедаю их любимое блюдо, немедленно перестали сердиться, я же свой конфуз запомнил надолго, но когда возникала возможность, с удовольствием ел деликатес. А вот другие молодые врачи меня не понимали и уехали из Улан-Удэ не решившись попробовать омуля с душком.
Мне уже приходилось слышать об омуле с душком. Это удивительно вкусная, очень нежная рыба, которая водится только в Байкале, озеро от Улан-Удэ всего-то в 170 км, по местным понятиям рядом. В те годы омуль уже стал редкостью, но иногда в магазине продавался копченный омуль, я даже отослал родителям посылку и рыба, пропутешествовав через полстраны, дошла, не испортившись. Но больше всего ценили омуль с душком. Свежую рыбу разрезали вдоль хребта от головы до хвоста, убирали внутренности и на какое-то время оставляли на открытом воздухе. Портиться рыба начинала моментально, довольно скоро кости легко отделялись от мякоти, появлялся и соответствующий запах. Омуль погружали в бочки с рассолом и рецепт рассола, всегда индивидуальный, определял вкусовые качества деликатеса. Мне потом рассказывали, что в былые времена, когда омуля было много, любители ходили по воскресному базару, пробуя рыбу из каждой бочки.
Делать было нечего, чувствуя, что я еще красен как рак, сел к столу и при общем недружелюбном молчании съел кусочек синевато-серого рыбьего мяса.
Я большой любитель рыбы, но ничего подобного до этого мне пробовать не приходилось. Вкус был удивительный и к омулю была разварная крупными кусками картошка, но запах! О запахе я скоро забыл - во рту и вокруг пахло одинаково.
Женщины-сибирячки на удивление отходчивы и, видя с каким удовольствием я поедаю их любимое блюдо, немедленно перестали сердиться, я же свой конфуз запомнил надолго, но когда возникала возможность, с удовольствием ел деликатес. А вот другие молодые врачи меня не понимали и уехали из Улан-Удэ не решившись попробовать омуля с душком.
На одном из урологических приемов Александра Семеновна (Шура), выглянув в коридор, объявила: " К нам офицер". Лейтенант летчик зашел последним. Поздоровался как с давними знакомыми и вольно расположился на стуле. Небольшого роста, складный, в идеально сидевшей на нем офицерской форме. Лицо румяное, симпатичное с веселыми глазами. Меня не удивило появление "чужого" в железнодорожной поликлинике. К этому время я уже оброс знакомыми и если звонили и просили принять родственника, друга или хорошего знакомого, никогда не отказывал, да и сам, когда было нужно, точно так же звонил коллегам.
После изложения жалоб пытался пояснить пациенту, что я не венеролог, но офицер отмел этот довод как несостоятельный и пояснил, что скоро женится и не хочет "никаких семейных неприятностей". С первых же его слов стало ясно, что нужно выписывать большие дозы антибиотиков, не прибегая к лабораторному подтверждению диагноза гонорея. А Шура, ханжески поджав губы, спросила будем ли заводить карточку. Лейтенант ответил за меня
После изложения жалоб пытался пояснить пациенту, что я не венеролог, но офицер отмел этот довод как несостоятельный и пояснил, что скоро женится и не хочет "никаких семейных неприятностей". С первых же его слов стало ясно, что нужно выписывать большие дозы антибиотиков, не прибегая к лабораторному подтверждению диагноза гонорея. А Шура, ханжески поджав губы, спросила будем ли заводить карточку. Лейтенант ответил за меня
-Не надо, я к вам больше не приду.
Через несколько месяцев Шура ехидно сообщила:
- Опять к нам этот, ну, летун.
Все повторилось сначала с той лишь разницей, что взяли мазки на анализ и завели карточку, а в графе "специальность" написали "родственник сотрудника."
Когда я заключил рекомендацией воздержаться от интимной близости с женой до получения результатов повторного анализа после курса лечения, лейтенант весело сказал, что это-то легко потому, что он разводится.
С Шуры обычное для нее сонное состояние как рукой сняло и на наш немой вопрос он пояснил: - Понимаете, доктор, вернулся домой с испытательных полетов, говорю: " устал, хочу спать, раздеваюсь, а на мне трусы с кружевами".
Я так и не понял, шутил ли лейтенант или действительно в суматохе сборов натянул на себя не те трусы. Уточнить не привелось, он у нас больше не появлялся.
- Опять к нам этот, ну, летун.
Все повторилось сначала с той лишь разницей, что взяли мазки на анализ и завели карточку, а в графе "специальность" написали "родственник сотрудника."
Когда я заключил рекомендацией воздержаться от интимной близости с женой до получения результатов повторного анализа после курса лечения, лейтенант весело сказал, что это-то легко потому, что он разводится.
С Шуры обычное для нее сонное состояние как рукой сняло и на наш немой вопрос он пояснил: - Понимаете, доктор, вернулся домой с испытательных полетов, говорю: " устал, хочу спать, раздеваюсь, а на мне трусы с кружевами".
Я так и не понял, шутил ли лейтенант или действительно в суматохе сборов натянул на себя не те трусы. Уточнить не привелось, он у нас больше не появлялся.
В мои обязанности хирурга входило участие в еженедельной врачебной комиссии. Члены этой комиссии: невропатолог, терапевт и хирург осматривали устраивающихся на работу. Работу путевого рабочего, ремонтника в депо легкой назвать нельзя, особенно зимой или поздней осенью: тяжелый физический труд, к тому же весь день "на свежем воздухе". Туда часто шли люди только что освободившиеся из заключения, но обычно долго не задерживались, приходили другие и комиссии работы хватало. Претенденты заходили по одному, за ширмой раздевались догола и обходили врачей, каждый из которых сидел за своим столом. Задача хирурга была простой: не пропустить грыжи, вывихи, последствия увечий; невропатолог и терапевт исключали "свои" недуги . Работа шла споро и иногда до истечения обязательных трех часов приема оставалось свободное время. Разговаривали, мне - самому младшему по возрасту и по стажу,- с удовольствием рассказывали о сложных или забавных случаях из собственной врачебной практики. Я подружился с невропатологом доктором Слюсаревой. В ее запасе было много великолепных историй и рассказывала она их мастерски, и я, правда, не сразу, начал задавать ей "неудобные" вопросы. Многие из выходивших из-за ширмы, были украшены татуировками. В шестидесятых годах прошлого века этот вид украшений в большинстве случаев обозначал бывшего заключенного и татуировки имели весьма определенное смысловое значение. На мой первый из многих вопрос: - А почему у него на голени наколот колокол? Слюсарева коротко ответила - Звонарь. - Это что, он стукач? - Нет, отсидел срок от звонка до звонка. Потом я пару раз отметил одинаковые татуировки - во всю спину от затылка до поясницы красовался собор, с куполами, крестами, окнами. Слюсарева пояснила: - Должно быть они из одного лагеря, а там сидит, скорее всего с большим сроком, "специалист" по соборам, вот он и рисует. Первое представление о пассивных представителях "нетрадиционной сексуальной ориентации" я получил, увидев на ягодицах у очередного мужчины обращенных навстречу друг другу кошку и мышку. Когда он шел, кошка сдвигалась по направлению к мышке. У другого на каждой ягодице красовался "кочегар" с лопатой и обе фигуры при движении как бы бросали уголь " в топку". У кого-то у наружного угла глаза была наколота капля - слеза. А почему не кошка с мышкой, не кочегары? - А потому, что он при этой "посадке" пытался скрыть, а кто-то из тех, с кем он отбывал прежний срок, его опознал; в лагере таких "отказников" обязательно метят. У женщин татуировки встречались реже, обычно мужское имя на предплечьи, но попадались и дамы с фантазиями. У одной из них над лобком широкой вязью было выведено застенчивое: "Только тебе одному".
Кто сейчас не знает о наркоманах? Эта тяжкое болезненное пристрастие ползет по миру как плесень, калеча людей и часто обрывая их жизни. А в начале моей врачебной деятельности я о наркоманах просто не имел представления. На одном из вечерних хирургических приемов, когда поток больных иссяк, я и Мария Моисеевна, бессменная медицинская сестра хирургического кабинета, заканчивали рабочий день, мирно беседуя обо всем и ни о чем. Моисеевна, солидного возраста смешливая тетя, я так и не понял откуда у нее такое отчество, а к ней, как было принято, все обращались, именуя только по отчеству, периодически шугала невидного мужичка, который раз за разом заглядывал к нам в кабинет.
- А может у него все-таки что-то серьезное?
- Да что Вы, он наркоман, таблеточки цыганит.
- Наркоман? Оценив мое удивление, Мария Моисеевна спросила:
- Хотите посмотреть?. Я поколебавшись честно ответил, что хочу, решив временно забыть о канонах врачебной этики, которую считал столпом моей профессии. Она поднялась, выглянула в коридор и убедившись, что там никого, кроме "просителя" нет, кивнула ему - заходи. В тех случаях, когда для какой-то амбулаторной процедуры нужен был наркотик, медсестра хирургического кабинета отправлялась разыскивать старшую медсесту, получала у нее ампулу, а к концу смены расписывалась в тетради и сдавала пустые ампулы. Соблюдение правил осложняло работу хирургического кабинета, особенно тогда, когда нужно было спешить. По негласному соглашению с администрацией поликлиники в кабинете всегда были две-три ампулы наркотиков, к концу дня их сдавали: либо не использованные, либо пустые. Когда Моисеевна показала молчаливому мужичку ампулу промедола, он буквально затрясся.
- Это тебе, но чтобы мы с доктором тебя больше никогда не видели. Человек мелко-мелко закивал головой и протянул руку. Культя второй пряталась в рукаве. Моисеевна добавила:
- Здесь и ампулу оставь. Он опять закивал, вытащил из кармана пиджачка завернутые в тряпицу шприц и иглу, помогая себе культей, насадил иглу, потом сел на стул, зажал ампулу коленями, надрезал ее шейку какой-то твердой полоской, и аккуратно втянул в шприц содержимое. Сбросив с плеча пиджак, грязным носовым платком как жгутом перетянул культю, зажал узел платка-жгута зубами и точным движением ввел иглу в тонкую венку на культе. Отдал ампулу, одел пиджак, хрипло выдавил:
"спасибо" и исчез. Больше всего меня потрясло не филигранное мастерство техники внутривенной пункции однорукого, а полное пренебрежение правилами асептики - шприц и игла в тряпке, кожа не протерта спиртом, вместо жгута грязный платок. В своей жизни я потом много раз сталкивался с наркоманами, чаще всего - с повторно оперированными больными туберкулезом легких, но этот с культей запомнился.
ВОСКРЕСНЫЙ ОТДЫХ
Лето в этой части Сибири короткое и жаркое.
В мае на Байкале еще лежит лед, а в начале августа уже нередки заморозки. Мы - молодые врачи начали ездить на Байкал с подачи Саши Марамовича.
Он приехал в Улан-Удэ на год раньше нашей тройки, к этому времени заведовал железнодорожной санэпидстанцией, пребывал в постоянных разъездах по всему отделению дороги, знал всех начальников и их заместителей и все знали его. Начиная с конца мая для нас начинался сезон воскресных поездок. Если ожидалась хорошая погода, Саша обзванивал нас в субботу вечером, объявлял состояние готовности и мы к семи утра уже стояли на платформе, а он обеспечивал договоренность с дежурным по станции. В Улан-Удэ грузовые составы останавливались не надолго, обычно для смены локомотивных бригад, и за это время мы поднимались и располагались в задней свободной кабине локомотива. Расстояние в 170 км до станции Мысовая, она же город Бабушкин, состав нигде не останавливаясь, преодолевал часа за три, в Мысовой останавливался на минуту-две, мы живо спускались по вертикальной лесенке и помахав машинисту, отправлялись на берег озера. Поздно вечером точно так же возвращались домой. В кабине всегда было весело, болтали, смеялись или просто смотрели в заднее лобовое стекло, которое позволяло под углом видеть убегающие назад сопки, перелески, большие прогалины.
Я не помню точно, мне кажется, что в июне, сопки на многие километры пути расцвечивались всей палитрой оттенков фиолетового цвета - цвел багульник. Розовато-фиолетовый, темно-фиолетовый, когда солнце закрывали облака почти синий, этот необыкновенный, плавно переливающийся из одного оттенка в другой, живой ковер околдовывал, казался чудом и чудо это длилось долго. Летом за городской чертой на короткое время распускаются цветы. Мне больше всего по душе были саранки - небольшие по размеру дикие лилии, такой же формы как и садовые, но все только красновато-коричневые и всегда без запаха.
Байкал никого не оставляет равнодушным, а нас - городских жителей его необъятная водная гладь, прозрачная вода, в которой все камешки на глубине нескольких метров можно было видеть как будто они лежали на ладони, обрывистые каменистые берега, озеро-море завораживало. Мы шли вдоль берега, потом делали привал, разжигали костерок, над ними кипятили воду в Сашином закопченном чайнике, что-то перекусывали. Рисковал купаться в Байкале только Марамович, за что заслужил почтительное прозвище железный еврей. Мне оказалось достаточно одной попытки - ноги свело как клещами.
Зимой по воскресеньям сначала тоже отдыхали вместе, но очень скоро я остался в одиночестве. Отдых заключался в следующем. Нужно было с лыжами сесть в трамвай номер один, по местному "одинешка" и доехать до конечной остановки. Потом довольно долго сначала по лыжне, а затем "лесенкой" забираться на сопку. В хорошую погоду лыжников было много, все шли одним маршрутом. С вершины сопки начинался не крутой, но очень приятный спуск вниз длиной в несколько километров, который я не надолго прерывал для оттирания ранее отмороженного носа. А потом опять с лыжами на плечах до автобусной остановки и на нем, завершая полный круг, домой в общежитие.
Зимой температура меньше минус пятнадцати, как правило, и не бывала, а пижонство не допускало громоздкий одежды. Спортивных костюмов у нас в то время не было, обходились теплыми шароварами и двумя свитерами. Если учесть, что в моем случае подкожно-жировой слой отсутствовал, а он, как я об этом читал в серьезной статье, абсолютно необходим эскимосам для выживания, то отдых получался серьезный. Рюкзаков тоже не было, еду нести не в чем, утром слегка позавтракал и до вечера непреходящее состояние легкости. Казалось бы, что ж такого особенного, а в памяти навсегда осталось ощущение душевного подъема и ничем не омраченного счастья. Двадцать три года - двадцать шесть лет.
В мае на Байкале еще лежит лед, а в начале августа уже нередки заморозки. Мы - молодые врачи начали ездить на Байкал с подачи Саши Марамовича.
Он приехал в Улан-Удэ на год раньше нашей тройки, к этому времени заведовал железнодорожной санэпидстанцией, пребывал в постоянных разъездах по всему отделению дороги, знал всех начальников и их заместителей и все знали его. Начиная с конца мая для нас начинался сезон воскресных поездок. Если ожидалась хорошая погода, Саша обзванивал нас в субботу вечером, объявлял состояние готовности и мы к семи утра уже стояли на платформе, а он обеспечивал договоренность с дежурным по станции. В Улан-Удэ грузовые составы останавливались не надолго, обычно для смены локомотивных бригад, и за это время мы поднимались и располагались в задней свободной кабине локомотива. Расстояние в 170 км до станции Мысовая, она же город Бабушкин, состав нигде не останавливаясь, преодолевал часа за три, в Мысовой останавливался на минуту-две, мы живо спускались по вертикальной лесенке и помахав машинисту, отправлялись на берег озера. Поздно вечером точно так же возвращались домой. В кабине всегда было весело, болтали, смеялись или просто смотрели в заднее лобовое стекло, которое позволяло под углом видеть убегающие назад сопки, перелески, большие прогалины.
Я не помню точно, мне кажется, что в июне, сопки на многие километры пути расцвечивались всей палитрой оттенков фиолетового цвета - цвел багульник. Розовато-фиолетовый, темно-фиолетовый, когда солнце закрывали облака почти синий, этот необыкновенный, плавно переливающийся из одного оттенка в другой, живой ковер околдовывал, казался чудом и чудо это длилось долго. Летом за городской чертой на короткое время распускаются цветы. Мне больше всего по душе были саранки - небольшие по размеру дикие лилии, такой же формы как и садовые, но все только красновато-коричневые и всегда без запаха.
Байкал никого не оставляет равнодушным, а нас - городских жителей его необъятная водная гладь, прозрачная вода, в которой все камешки на глубине нескольких метров можно было видеть как будто они лежали на ладони, обрывистые каменистые берега, озеро-море завораживало. Мы шли вдоль берега, потом делали привал, разжигали костерок, над ними кипятили воду в Сашином закопченном чайнике, что-то перекусывали. Рисковал купаться в Байкале только Марамович, за что заслужил почтительное прозвище железный еврей. Мне оказалось достаточно одной попытки - ноги свело как клещами.
Зимой по воскресеньям сначала тоже отдыхали вместе, но очень скоро я остался в одиночестве. Отдых заключался в следующем. Нужно было с лыжами сесть в трамвай номер один, по местному "одинешка" и доехать до конечной остановки. Потом довольно долго сначала по лыжне, а затем "лесенкой" забираться на сопку. В хорошую погоду лыжников было много, все шли одним маршрутом. С вершины сопки начинался не крутой, но очень приятный спуск вниз длиной в несколько километров, который я не надолго прерывал для оттирания ранее отмороженного носа. А потом опять с лыжами на плечах до автобусной остановки и на нем, завершая полный круг, домой в общежитие.
Зимой температура меньше минус пятнадцати, как правило, и не бывала, а пижонство не допускало громоздкий одежды. Спортивных костюмов у нас в то время не было, обходились теплыми шароварами и двумя свитерами. Если учесть, что в моем случае подкожно-жировой слой отсутствовал, а он, как я об этом читал в серьезной статье, абсолютно необходим эскимосам для выживания, то отдых получался серьезный. Рюкзаков тоже не было, еду нести не в чем, утром слегка позавтракал и до вечера непреходящее состояние легкости. Казалось бы, что ж такого особенного, а в памяти навсегда осталось ощущение душевного подъема и ничем не омраченного счастья. Двадцать три года - двадцать шесть лет.
ПОЕЗД ПЕКИН-МОСКВА
Главный врач Галина Никифоровна принимала решения быстро и подразумевалось, что подчиненные ей сотрудники обладают тем же качеством. В моем случае ошибки не было. Я уже отработал первый год, в августе мне был положен отпуск, согласованный по срокам с другими врачами хирургического отделения. В середине июля, когда один из пяти хирургов был еще в отпуске, а другой уже заканчивал свою предотпускную неделю, к концу рабочего дня меня нашел в перевязочной заведующий отделения и недовольно сообщил, что главный врач просит сейчас, вот прямо сейчас, к ней зайти. Беседа была короткой и информативной. Через два часа мне следует быть на станции и ждать прибытия скорого поезда Пекин-Москва. В этом поезде три купированных вагона занимали члены делегации Китайской Народной Республики, следовавшие в Хельсинки на 7-й международный фестиваль молодежи и студентов. Поезд, двигаясь из Пекина, пересекал границу с Монголией на станции Наушки, от которой начинался участок нашего отделения железной дороги. Как я понимаю, где-то начальство решило, что делегацию должен сопровождать врач и с опозданием "спустило" соответствующее указание. Указание замкнулось на моей персоне и мне было приказано-предложено начать отпуск на две недели раньше, сопровождая не столько делегацию, сколько вагон-ресторан.
В качестве компенсации за срочность и изменение даты начала отпуска - бесплатный проезд в купированном вагоне до Москвы, в моей жизни подобная роскошь в первый раз. Мои обязанности заключаются в жестком контроле за санитарным состоянием этого самого вагона и снятии проб со всего, чем должны были кормить китайских товарищей. Позже я понял, что определение "китайские товарищи" тоже было спущено сверху и приклеено к делегации на всем пути следования поезда и, наверное, и дальше тоже. Было сказано, что начиная от Иркутска, на всех больших станциях, на перроне меня обязательно будет встречать врач-эпидемиолог, который поможет решить вопросы, если таковые вдруг возникнут. Передать больных, добежать до общежития, погладить два медицинских халата, сложить чемодан - как раз два часа. На столовую времени не хватило. Когда прибыл состав, проводник вагона, ни о чем не спрашивая, назвал номер купе. Поезд тронулся, в купе вошел немногословный молодой человек, позже его сменил другой, оба сказали, что едут до Москвы. Позднее я понял, что и их обязанности как-то связаны с "товарищами", но как именно, они не уточняли. Я занял свободную верхнюю полку, положил на нее свой чемодан, облачился в халат и отправился в ресторан. За столиками сидели пассажиры, их обслуживали две официантки, за стойкой хозяйничал буфетчик. Мой халат не произвел впечатления ни на ресторанную публику, ни на официанток. Обратился в официантке, объяснил ей кто я и зачем пришел, она нетерпеливо меня выслушала и кивнула в сторону буфетчика. Следуя к нему, я решил придать своим словам больше веса, быстро подобрал несколько фраз, но мне пришлось довольно долго ждать, пока он, повернувшись ко мне спиной, закончит полную инспекцию своего бутылочного арсенала. Он отрывался от этого важного занятия только для того, чтобы наполнить до нужного уровня стандартный графинчик или открыть бутылку и передать эти сосуды официанткам. Я раза два начинал свою подготовленную речь и каждый раз он прерывал меня и медленно со вкусом выговаривая: "Минуточку". Наконец-то мне удалось скороговоркой пояснить, что я врач и буду отвечать за санитарное состояние ресторана, о снятии проб почему-то сказать не решился, но он не дослушав меня сказал:" Ну, и отвечайте, только не мешайте нам работать". В молодости я редко вступал в пререкания, стеснялся настаивать на своем или о чем-то просить, перед наглецами терялся. Потоптавшись у стойки и чувствуя, что лицо покраснело и уши позорно полыхают огнем, пошел в свое купе. До Иркутска поезд идет чуть больше семи часов, я лежал на своей полке, снова и снова переживал пережитый позор и, главное, совершенно не представлял как я смогу выполнять свои обязанности. В животе подтягивало, после завтрака весь долгий и суматошный день было не еды, а вот сейчас очень хотелось что-нибудь съесть. О том, чтобы идти в ресторан и как все пассажиры заказать еду и поесть, речи быть не могло, и я опять заливался краской стыда и обиды, вспоминая наглого буфетчика и кляня себя за мягкотелость. Попутчик спал, за окном темнело, в животе тянуло все больше. В Иркутск мы прибыли почти к полуночи, шел легкий дождик, но как только состав остановился, я уже был на перроне, пытаясь выделить в толпе эпидемиолога. Я ждал мужчину, наверное, потому, что представитель этой специальности у меня твердо ассоциировался с "железным евреем" Сашей Марамовичем. Когда увидел двух женщин в белых халатах под плащами, стоявших прямо напротив нашего вагона, на всякий случай обратился к более солидной из них: "Вы не врач-эпидемиолог?" И услышал то, что мне сейчас было важнее всего: "Она -врач, я - фельдшер". Маленького роста женщина, по виду девочка, прервала мою жалобную речь и немедленно взяла инициативу в свои руки:
В качестве компенсации за срочность и изменение даты начала отпуска - бесплатный проезд в купированном вагоне до Москвы, в моей жизни подобная роскошь в первый раз. Мои обязанности заключаются в жестком контроле за санитарным состоянием этого самого вагона и снятии проб со всего, чем должны были кормить китайских товарищей. Позже я понял, что определение "китайские товарищи" тоже было спущено сверху и приклеено к делегации на всем пути следования поезда и, наверное, и дальше тоже. Было сказано, что начиная от Иркутска, на всех больших станциях, на перроне меня обязательно будет встречать врач-эпидемиолог, который поможет решить вопросы, если таковые вдруг возникнут. Передать больных, добежать до общежития, погладить два медицинских халата, сложить чемодан - как раз два часа. На столовую времени не хватило. Когда прибыл состав, проводник вагона, ни о чем не спрашивая, назвал номер купе. Поезд тронулся, в купе вошел немногословный молодой человек, позже его сменил другой, оба сказали, что едут до Москвы. Позднее я понял, что и их обязанности как-то связаны с "товарищами", но как именно, они не уточняли. Я занял свободную верхнюю полку, положил на нее свой чемодан, облачился в халат и отправился в ресторан. За столиками сидели пассажиры, их обслуживали две официантки, за стойкой хозяйничал буфетчик. Мой халат не произвел впечатления ни на ресторанную публику, ни на официанток. Обратился в официантке, объяснил ей кто я и зачем пришел, она нетерпеливо меня выслушала и кивнула в сторону буфетчика. Следуя к нему, я решил придать своим словам больше веса, быстро подобрал несколько фраз, но мне пришлось довольно долго ждать, пока он, повернувшись ко мне спиной, закончит полную инспекцию своего бутылочного арсенала. Он отрывался от этого важного занятия только для того, чтобы наполнить до нужного уровня стандартный графинчик или открыть бутылку и передать эти сосуды официанткам. Я раза два начинал свою подготовленную речь и каждый раз он прерывал меня и медленно со вкусом выговаривая: "Минуточку". Наконец-то мне удалось скороговоркой пояснить, что я врач и буду отвечать за санитарное состояние ресторана, о снятии проб почему-то сказать не решился, но он не дослушав меня сказал:" Ну, и отвечайте, только не мешайте нам работать". В молодости я редко вступал в пререкания, стеснялся настаивать на своем или о чем-то просить, перед наглецами терялся. Потоптавшись у стойки и чувствуя, что лицо покраснело и уши позорно полыхают огнем, пошел в свое купе. До Иркутска поезд идет чуть больше семи часов, я лежал на своей полке, снова и снова переживал пережитый позор и, главное, совершенно не представлял как я смогу выполнять свои обязанности. В животе подтягивало, после завтрака весь долгий и суматошный день было не еды, а вот сейчас очень хотелось что-нибудь съесть. О том, чтобы идти в ресторан и как все пассажиры заказать еду и поесть, речи быть не могло, и я опять заливался краской стыда и обиды, вспоминая наглого буфетчика и кляня себя за мягкотелость. Попутчик спал, за окном темнело, в животе тянуло все больше. В Иркутск мы прибыли почти к полуночи, шел легкий дождик, но как только состав остановился, я уже был на перроне, пытаясь выделить в толпе эпидемиолога. Я ждал мужчину, наверное, потому, что представитель этой специальности у меня твердо ассоциировался с "железным евреем" Сашей Марамовичем. Когда увидел двух женщин в белых халатах под плащами, стоявших прямо напротив нашего вагона, на всякий случай обратился к более солидной из них: "Вы не врач-эпидемиолог?" И услышал то, что мне сейчас было важнее всего: "Она -врач, я - фельдшер". Маленького роста женщина, по виду девочка, прервала мою жалобную речь и немедленно взяла инициативу в свои руки:
- Ты им свое предписание показывал?
- Предписание? Я вспомнил, что когда я убегал из кабинета главного врача, секретарь вручила мне вместе с билетом какую-то бумагу. Я ее сунул в карман пиджака.
- Нет, не показывал.
- Иди туда снова в халате и с предписанием.
- Но ведь уже поздно, ресторан закрыт.
- Он закрыт для пассажиров, но они сейчас заканчивают уборку и готовятся к завтрашнему дню. Не вступай ни в какие объяснения, потребуй директора ресторана. Когда он появится, пусть покажут холодильники для хранения свежих продуктов, они их сейчас получают. Инструктаж длился еще минут пять и эту лекцию я слушал внимательнее, чем какую-либо за последние семь лет, хотя уже успел промокнуть под усиливавшимся дождем. Доктор закончила советом:
- Обязательно будут предлагать поесть, не ешь! Если голоден, беги сейчас в станционный буфет и купи чего-нибудь, у тебя еще есть время. Деньги есть? Не возвращайся в вагон, я тебе дам. Я опять обрел уверенность в себе, все мрачные мысли мгновенно улетучились и переполненный добрыми чувствами к моей спасительнице, я спросил ее:
- Как тебя зовут? - Лена.
- Лена, можно я тебя поцелую? Она серьезно ответила - можно. Все это время молчавшая фельдшерица мрачно предупредила:
- А я мужу скажу. - Не скажешь, целуй. Мы все рассмеялись и я, от души расцеловав маленькую докторшу, побежал, нет, полетел в буфет.
Поезд набрал скорость, за окном дождливая ночь, а мне хотелось петь. Съел все шесть пирожков, запил бутылкой ситро, сменил мокрую рубашку, одел халат и изучил "верительную грамоту" в которой были обозначены права и полномочия ..." врач Жарахович Илья Абрамович, ответственный за санитарное состояние вагона-ресторана поезда номер... "Пекин-Москва" на пути его следования от станции Наушки (неправда, подсел в поезд в Улан-Удэ) до прибытия в город Москву." Подпись. Печать. А я и не знал, какой ценный документ лежал в моем кармане.
В ресторане кипела работа. Официантки накрывали свежие скатерти, буфетчик нырял под свою стойку, выныривал с бутылками и, прицелившись, ставил их на полки, переставлял, создавая увлекательный бутылочный натюрморт. Пожилая тетка драила пол под столиками и в проходе. Она мне сказала:
- Гражданин, вы чего? Все закрыто, завтра приходите. Я сунул ей под нос мою бумагу.
- Позовите директора вагона-ресторана. Активная деятельность прекратилась. Я обернулся и увидел обращенные на меня взгляды ресторанной команды. Выдержал паузу, но недолгую, боялся, что опять начну краснеть, и внятно сказал:
- если сейчас опять будет как сегодня днем, у вас завтра будут большие неприятности. Когда придет директор, позовите. В купе, не снимая халата, присел на свободную нижнюю полку. На второй спал один из попутчиков. Время текло медленно. Права ли эпидемиолог Лена? Достаточно ли уверенно я себя держал? А если сейчас никто не придет, что делать завтра? Эти вопросы возникали у меня в голове, меняясь местами. В купе негромко постучали и в полуоткрывшейся двери возникла проводница:
- Доктор, Вас в ресторане ждут. Я поднялся и, считая шаги, чтобы не спешить, пошел по вагонам ночного поезда. В ресторане за столиком меня ждал человек, все остальные исчезли. Средних лет, явно со сна, он внимательно прочитал мою бумагу и довольно мирно сказал:
- Поздно, давайте начнем завтра. Все устали, а ведь мои люди уже в шесть утра здесь, а я и того раньше. И с укоризной добавил: - вот Вы меня разбудили, я теперь долго не засну, а впереди четверо суток пути и поднялся со своего места. Я не двигался.
- Вы правы, впереди четверо суток и я хочу быть уверен, что у вас все в порядке. Он заметно злился.
- Я Вам сказал, что лучше завтра.
- Завтра я сюда приду в ресторан к семи утра, а если Вы сейчас пойдете спать, то я с этой бумагой сейчас пойду к начальнику поезда. В течение последующего получаса все проходило по сценарию, изложенному мне на перроне. Я боялся только одного - забыть что-нибудь из указаний Лены.
- Покажите, пожалуйста, последние продуктовые накладные.
- Зачем?
- Вы только что в Иркутске получили свежие продукты, мы с вами посмотрим как они хранятся. Куда-то в воздух последовала команда: - Аза, накладные. После этого мы прошли в служебный сектор вагона, где я самостоятельно открыл отсеки для хранения овощей. Лена точно мне указала за какое кольцо на полу нужно дернуть, чтобы поднять нужную крышку. Потом попросил стремянку и открыл верхние ящики, в которых хранилась посуда. Извлек из кармана халата отглаженный платок и на удачу провел им по выбранным тарелкам и стаканам. Привычка всегда иметь в кармане выглаженный носовой платок живет во мне и сейчас, что вызывает иронические замечания супруги, которая напоминает мне о том, что "все нормальные люди уже давно пользуются только одноразовыми бумажными ". Что поделаешь, привычка - вторая натура. Мы вернулись в вагон и я краем глаза отметил, что на одном из столов стоит столовый прибор, несколько судков, закрытых крышками, рядом графинчик, похожий на один из тех, которыми манипулировал буфетчик. Директор предложил присесть за большая столик и перекусить после долгого дня. Я не сел, сухо сказал, что к семи утра буду на месте и попросил не забыть приготовить санитарный журнал. И отбыл, мысленно многократно благодаря Лену. Последующие четыре дня протекли спокойно. На крупных станциях меня ждал на перроне врач-эпидемиолог, выслушивал мой быстрый доклад, давал необходимые советы. Три раза в день ресторан закрывали на два часа для обслуживания делегации. Перед этим я приходил "на объект", проводил осмотр кухонного блока, где работал пожилой повар-китаец, снимал пробу со всех блюд, делал записи в журнале. При снятии пробы всегда присутствовал директор, безукоризненно вежливый и немногословный. Надо сказать, что кормили делегацию вкусно, часто включали национальные блюда. В один из дней после обеда делегаты вызвали повара и устроили ему овацию, мне же во второй день пути, когда на первое блюдо значился "суп из сучанской капусты", директор плеснул в тарелку большую ложку соевого соуса и с удовольствием пояснил, что "так любят наши китайские товарищи". Когда поезд подходил к Москве, я в последний раз заглянул в пустой, без пассажиров, вагон-ресторан и тепло попрощался со всеми. Удивил меня буфетчик. Он подозвал к своей стойке, извлек откуда-то снизу два до половины наполненных стакана и широко улыбнувшись сказал:
- Мы их на фестиваль везем. Давай, доктор, выпьем за мир и дружбу. Я угощаю. Выпили, закусили лимончиком. В те годы такой коньяк мне еще пробовать не приходилось и я не знал, что закусывать коньяк лимоном, как это делают только в России, вообще не следует .
ПЕРВАЯ "НАУЧНАЯ" РАБОТА
Осенью 1963 года заведующий хирургическим отделением объявил о том, что дорожная больница в Иркутске собирает врачебные публикации для сборника, который планируется издать в следующем году к какому-то юбилею железнодорожной медицинской службы. Иван Васильевич предлагал всем врачам принять участие в сборнике, чтобы "лицо нашего отделения было положительно отражено в этом научном издании". Определение публикация звучало заманчиво, но о чем писать? Незадолго до этого я принимал деятельное участие в лечении молодой женщины госпитализированной в гинекологическое отделение. Обычная ситуация: забеременела, но не замужем, стеснялась обратиться к гинекологам потому, что в больничном листе будет написано "аборт" и решила разрешить проблему самостоятельно. Для этой цели попыталась ввести в матку водку - "народный" способ, но катетер оказался в мочевом пузыре и с симптомами выраженного химического ожога она попала в гинекологическое отделение, которое так старательно старалась избежать. Гинекологи вызвали меня на консультацию, я в течении нескольких дней вводил в обожженный мочевой пузырь облепиховое масло и состояние больной нормализовалось, хотя мочевой пузырь уменьшился в объеме и деформировался. Эту деформацию я зафиксировал на рентгеновских снимках.
"Научное" исследование объемом в одну машинописную страницу, скромно названное "Редкий случай ожога мочевого пузыря водкой" было завизировано Иваном Васильевичем и отправлено в Иркутск. Через год "Сборник трудов врачей восточносибирской железной дороги" в виде тонкой книжицы на серой невзрачной бумаге был опубликован в 200 экземплярах. При поступлении в аспирантуру в моих документах в графе "публикации" значился этот опус. "Редкий случай" долго был предметом дружеских шуток среди домашних и друзей. В 1979 году в трудах очередного Всесоюзного съезда фтизиатров были напечатаны тезисы и моей работы тоже, но в этом же году мы подали заявление на выезд в эмиграцию. Мне рассказывали, что в библиотеку Центрального института туберкулеза откуда я был уволен, прибыл специальный человек, который замазывал белой краской мою фамилию в тексте и оглавлении всех 300-х экземпляров "трудов". Тезисы остались, фамилия исчезла. Я до сих пор не знаю, сколько же у меня было публикаций за годы врачебной деятельности - 76 или 77.
ДОМ ОТДЫХА НА БАЙКАЛЕ
На втором году моей службы я простудился, несколько дней держался, ходил на работу с высокой температурой, а после того, как обнаружилась пневмония, меня госпитализировали в терапевтическое отделение нашей больницы. Положили в отдельную палату, кололи антибиотиками. Очень скоро пришел в себя, настоял на выписке, но заведующая терапевтическим отделением не разрешила выходить на работу. Что делать в общежитии? В месткоме нашлась десятидневная путевка в дом отдыха на Байкале. Поездом до Иркутска, автобусом до дома отдыха. У этого дома отдыха оказалась короткая, но интересная история.
В 1960 году планировалась встреча президента Эйзенхауэра и Хрущева. Специально для этой встречи в том месте, где Ангара вытекает из Байкала, на высоком берегу около поселка Листвянка ударными темпами был выстроен комплекс зданий, а от Иркутска до поселка и от него к комплексу проложено шоссе - семидесятикилометровый Байкальский тракт. За несколько месяцев до встречи президента и Генсека над Сверловском, сейчас Екатеринбург, был сбит американский самолет-шпион, пилотируемый Пауэрсом. Встреча не состоялась, Пауэрса через некоторое время обменяли на советского разведчика Абеля, а в бесхозном комплексе разместили дом отдыха для ИТР.
Открытая круглая площадка с которой открывался поразительный по красоте вид на Байкал, два больших коттеджа, расположенных на равном расстоянии от площадки, и предназначенные для Эйзенхауэра и Хрущева, в последующие годы принимали Брежнева, Косыгина, Горбачева, Ельцина вместе с Хельмутом; привозили сюда и вождей дружественных стран соц.лагеря - Кастро, Иосипа Броз Тито, Ким Чен Ира и других .
На некотором отдалении от коттеджей небольшие двухэтажные корпуса для персонала, здание побольше, дожно быть для прессы, в котором для нас отдыхающих был устроен клуб, глубже в лесу группа зданий технического назначения. Все здания соединены отличного качества дорогами и дорожками, покрытыми асфальтом. Весь комплекс был идеально вписан в окружающий пейзаж, здания отделаны невиданными ранее деревянными пластинками, окрашенными в неназойливые тона, близкие по цвету с корой окружающих постройки могучих елей и пихт. Глаз искал пни деревьев, трудно было представить, что места, на которых были построены здания, были специально созданы природой в таком естественном порядке. Я в то время ничего не знал о достижениях городской архитектуры, да и откуда: даже под небольшие новостройки сначала беспощадно уничтожали вокруг все деревья, а после окончания строительства в лучшем случае между домами высаживали дохлые саженцы.
На некотором отдалении от коттеджей небольшие двухэтажные корпуса для персонала, здание побольше, дожно быть для прессы, в котором для нас отдыхающих был устроен клуб, глубже в лесу группа зданий технического назначения. Все здания соединены отличного качества дорогами и дорожками, покрытыми асфальтом. Весь комплекс был идеально вписан в окружающий пейзаж, здания отделаны невиданными ранее деревянными пластинками, окрашенными в неназойливые тона, близкие по цвету с корой окружающих постройки могучих елей и пихт. Глаз искал пни деревьев, трудно было представить, что места, на которых были построены здания, были специально созданы природой в таком естественном порядке. Я в то время ничего не знал о достижениях городской архитектуры, да и откуда: даже под небольшие новостройки сначала беспощадно уничтожали вокруг все деревья, а после окончания строительства в лучшем случае между домами высаживали дохлые саженцы.
В новинку были и теплые полы в душевых, бидэ в туалетах. Для отдыхающих устраивали экскурсию по комплексу, включая коттеджи, всячески подчеркивая с каким вниманием к президенту и его команде была проведена подготовка к встрече, а вот он - президент перед самой встречей послал к нам самолет-шпион - чистая правда. К моему великому сожалению я пропустил экскурсию и не увидел какими внутри были коттеджи. Удивительный поселок в лесу, где здания казались такой же естественной частью ландшафта, как и окружавшие их деревья, поразил мое воображение.
ПРАКТИЧЕСКИЕ УРОКИ ПО ИСТОРИИ СОВЕТСКОЙ ВЛАСТИ
В нашем доме родители никогда не говорили при детях о репрессиях, о том, что в 1937 был осужден на "десять лет без права переписки" муж старшей сестры мамы.
Когда я был в седьмом классе, брата моей одноклассницы Жанны Холодной, студента Житомирского педагогического института, постигла сходная судьба, это уже был 1952 год. Наши родители были знакомы, на мои вопросы мама односложно говорила, что это судебная ошибка и его, наверное, скоро освободят. В классе отношение к Жанне не изменилось, вопросов не задавали, учителя к ней - отличнице, как и раньше были доброжелательны.
К окончанию учебного года в коридоре второго этажа школы, в конце которого располагались кабинеты директора, завуча и учительская, как всегда вывешивались планшеты каждого послевоенного года выпуска с фотографиями учителей и выпускников-десятиклассников. На планшете 1951 года одна из фотографий была аккуратно замазана тушью, а вот имя и фамилию под ней - Яков Холодный почему-то не зачернили. В последующие годы какие-то глухие отголоски о минувших событиях уже носились вокруг, но как-то неопределенно и я об этом не задумывался.
Когда я был в седьмом классе, брата моей одноклассницы Жанны Холодной, студента Житомирского педагогического института, постигла сходная судьба, это уже был 1952 год. Наши родители были знакомы, на мои вопросы мама односложно говорила, что это судебная ошибка и его, наверное, скоро освободят. В классе отношение к Жанне не изменилось, вопросов не задавали, учителя к ней - отличнице, как и раньше были доброжелательны.
К окончанию учебного года в коридоре второго этажа школы, в конце которого располагались кабинеты директора, завуча и учительская, как всегда вывешивались планшеты каждого послевоенного года выпуска с фотографиями учителей и выпускников-десятиклассников. На планшете 1951 года одна из фотографий была аккуратно замазана тушью, а вот имя и фамилию под ней - Яков Холодный почему-то не зачернили. В последующие годы какие-то глухие отголоски о минувших событиях уже носились вокруг, но как-то неопределенно и я об этом не задумывался.
В хирургическом отделении я был младшим по возрасту, ближе ко мне Виктор Семенович Огиенко. Невысокого роста, с фигурой подростка, молчаливый, под очками острый носик, заканчивая фразу, всегда кивал головой, как бы подтверждая сказанное. Не сразу, но мы подружились и подружились крепко.
Его семейная жизнь шла под откос, хотя он и пытался сохранить семью ради двух малышей. В отделении мы помогали друг другу, я неизменно ассистировал ему на операциях. В какой-то из дней, когда мой сосед по комнате фельдшер Толя Петухов, был в командировке, Витя ночевал у меня. Мы поужинали, выпили бутылку портвейна и, лежа в темноте на своих койках, разговаривали. Разговор перешел на родителей и Витя рассказал о своей семье. Он родился и вырос в Шилке, городе восточнее Улан-Удэ по ходу Транссибирской магистрали. Младший из пяти детей в семье машиниста-железнодорожниа. Машинисты издавна считались аристократами среди железнодорожных рабочих, ответственная профессия требовала серьезных знаний и навыков. Среди них практически не было алкоголиков, семьи были крепкие, соответствующие достоинству мужей и отцов. Они же и были активными участниками в жизни страны, почти все члены ВКП(б) с многолетним партийным стажем. И на них же репрессии обрушились в первую очередь. Когда арестовали отца, Вите было пять лет. Усердие соответствующих органов было столь велико, что в это время стало не хватать машинистов, а составы простаивать не могли. Отца вернули из тюрьмы на работу и в тесной кабине паровоза помимо машиниста и его помощника теперь присутствовал третий - конвойный. После каждого рейса отца отвозили в камеру. Через несколько месяцев всех осужденных отправили "куда следует" и отец никогда не вернулся домой. Самый старший брат, в то время студент-медик, отправился на поиски отца, в лагеря на север от Шилки. И нашел, и смог поговорить с ним. Измученный, постаревший на много лет, отец сказал, что ни в чем не виноват, просил помогать матери и младшим. Брат ушел из института, работал в депо, поддерживал семью. Он и следующий за ним по возрасту брат погибли на войне. Как бедствовала семья не передать. Все это мама рассказала ему много позже. Я лежал молча, слушал и в моем сознании рушилось все, что до этого момента казалось понятным и правильным.
Его семейная жизнь шла под откос, хотя он и пытался сохранить семью ради двух малышей. В отделении мы помогали друг другу, я неизменно ассистировал ему на операциях. В какой-то из дней, когда мой сосед по комнате фельдшер Толя Петухов, был в командировке, Витя ночевал у меня. Мы поужинали, выпили бутылку портвейна и, лежа в темноте на своих койках, разговаривали. Разговор перешел на родителей и Витя рассказал о своей семье. Он родился и вырос в Шилке, городе восточнее Улан-Удэ по ходу Транссибирской магистрали. Младший из пяти детей в семье машиниста-железнодорожниа. Машинисты издавна считались аристократами среди железнодорожных рабочих, ответственная профессия требовала серьезных знаний и навыков. Среди них практически не было алкоголиков, семьи были крепкие, соответствующие достоинству мужей и отцов. Они же и были активными участниками в жизни страны, почти все члены ВКП(б) с многолетним партийным стажем. И на них же репрессии обрушились в первую очередь. Когда арестовали отца, Вите было пять лет. Усердие соответствующих органов было столь велико, что в это время стало не хватать машинистов, а составы простаивать не могли. Отца вернули из тюрьмы на работу и в тесной кабине паровоза помимо машиниста и его помощника теперь присутствовал третий - конвойный. После каждого рейса отца отвозили в камеру. Через несколько месяцев всех осужденных отправили "куда следует" и отец никогда не вернулся домой. Самый старший брат, в то время студент-медик, отправился на поиски отца, в лагеря на север от Шилки. И нашел, и смог поговорить с ним. Измученный, постаревший на много лет, отец сказал, что ни в чем не виноват, просил помогать матери и младшим. Брат ушел из института, работал в депо, поддерживал семью. Он и следующий за ним по возрасту брат погибли на войне. Как бедствовала семья не передать. Все это мама рассказала ему много позже. Я лежал молча, слушал и в моем сознании рушилось все, что до этого момента казалось понятным и правильным.
К концу второго года моей работы в больнице ко мне обратилась старшая медсестра отделения Зоя Николаевна Домбровская. Я уже знал, что польские фамилии, а они встречались нередко, как правило, принадлежат потомкам польских офицеров, сосланными в Сибирь после волнений в Польше, вызванных ее разделами в конце восемнадцатого века. Зоя Владимировна была "пожилой" дамой за пятьдесят и, как я знал, работала в отделении много лет. Она попросила меня осмотреть на дому пожилого больного, которому, вероятно, необходима консультация уролога. В тот же день вместе с ней и старшей операционной сестрой Талиной Андреевной после работы мы пешочком отправились на визит. Перед этим я сказал, что мне может понадобиться для осмотра пациента на месте. Двигались не торопясь, разговаривали. Куда идем, к кому идем - неясно. Я уже освоился с манерой сибиряков лишнего не говорить и знал, что узнаю то, что мне нужно знать в соответствующее время.
Дверь в квартиру на первом этаже многоэтажного дома Зоя Николаевна открыла своим ключом. Маленькая однокомнатная квартира была чисто убрана, старая, хорошо сохранившаяся мебель почти не оставляла свободного пространства: глубокое кожаное кресло, оббитое гвоздями с широкими шляпками, рядом с ним столик на резной ножке, на столике лампа под абажуром, массивный шкаф с книгами и журналами, с застекленной верхней полкой, высокая кровать. На ней лежал одетый в стандартную больничную рубашку старый человек, аккуратно подстриженый и выбритый. Мои обе попутчицы приветливо с ним поздоровались, назвав лежавшего Иван Иванович и представили меня как "наш доктор, уролог". Иван Иванович никак не реагировал на приветствия, а женщины продолжали разговаривать и, попросив меня посидеть, быстро убрали подкладки, повернули его на бок, подмыли, протерли спину влажным полотенцем, а потом камфарным спиртом, сменили простынь и клеенку под ней, одели свежую рубашку. Использованное постельное белье сложили в наволочку и когда уходили, Талина Андреевна взяла ее с собой - завтра все сдадут в больничную прачечную. Я рассматривал содержимое книжных шкафов. Книги, преимущественно дореволюционные, роскошные многотомные издания, в том числе Некрасова, Пушкина, Достоевского, аккуратные подшивки журнала "Нива", хорошо знакомый мне десятитомный энциклопедический словарь братьев Гранат. За стеклом на полке стояла под углом, иначе не помещалась, икона без оклада с изображением Божьей матери с младенцем. До этого я видел иконы только в книгах и мне очень хотелось взять ее в руки и рассмотреть поближе, но я не решился.
Настала моя очередь. Осмотрел пациента, оценил состояние предстательной железы, проперкутировал /простучал/ растянутый мочевой пузырь. Талина Андреевна помогала мне. Была выпущена моча, промыт мочевой пузырь, установлен постоянный катетер, соединенный с бутылочкой, которую я привязал к раме кровати.
Дверь в квартиру на первом этаже многоэтажного дома Зоя Николаевна открыла своим ключом. Маленькая однокомнатная квартира была чисто убрана, старая, хорошо сохранившаяся мебель почти не оставляла свободного пространства: глубокое кожаное кресло, оббитое гвоздями с широкими шляпками, рядом с ним столик на резной ножке, на столике лампа под абажуром, массивный шкаф с книгами и журналами, с застекленной верхней полкой, высокая кровать. На ней лежал одетый в стандартную больничную рубашку старый человек, аккуратно подстриженый и выбритый. Мои обе попутчицы приветливо с ним поздоровались, назвав лежавшего Иван Иванович и представили меня как "наш доктор, уролог". Иван Иванович никак не реагировал на приветствия, а женщины продолжали разговаривать и, попросив меня посидеть, быстро убрали подкладки, повернули его на бок, подмыли, протерли спину влажным полотенцем, а потом камфарным спиртом, сменили простынь и клеенку под ней, одели свежую рубашку. Использованное постельное белье сложили в наволочку и когда уходили, Талина Андреевна взяла ее с собой - завтра все сдадут в больничную прачечную. Я рассматривал содержимое книжных шкафов. Книги, преимущественно дореволюционные, роскошные многотомные издания, в том числе Некрасова, Пушкина, Достоевского, аккуратные подшивки журнала "Нива", хорошо знакомый мне десятитомный энциклопедический словарь братьев Гранат. За стеклом на полке стояла под углом, иначе не помещалась, икона без оклада с изображением Божьей матери с младенцем. До этого я видел иконы только в книгах и мне очень хотелось взять ее в руки и рассмотреть поближе, но я не решился.
Настала моя очередь. Осмотрел пациента, оценил состояние предстательной железы, проперкутировал /простучал/ растянутый мочевой пузырь. Талина Андреевна помогала мне. Была выпущена моча, промыт мочевой пузырь, установлен постоянный катетер, соединенный с бутылочкой, которую я привязал к раме кровати.
Мы сидели втроем на крохотной кухне, пили чай и я слушал неторопливый горький рассказ о судьбе Ивана Ивановича Николаева, бывшего хирурга, а потом заведующего хирургическим отделением, а потом пенсионера и инвалида. Он работал в Улан-Удэ с молодых лет, здесь же женился, вырастил двух сыновей, они стали инженерами, занимали высокие должности в Москве и Иркутске. В 1937 году обоих арестовали, объявили врагами народа, судили и они сгинули навсегда. В местной газете напечатали большую "плохую" по словам Зои Николаевны статью, Ивана Ивановича принудили публично отказаться от сыновей и, лишив должности заведующего отделением, оставили на работе, боялись "слуги народа" за свое здоровье. Он еще много лет работал, не уходил на пенсию, жена умерла и он никогда не спешил домой. В конце пятидесятых обоих сыновей реабилитировали. Потом случился инсульт, он справился с болезнью, но уже не мог продолжать работать. Большую квартиру на территории больницы поменяли на ту, в которой он жил сейчас, а ему больше и не нужно было.
- А он давно в таком состоянии?
- Скоро два года. Значит, два года, изо дня в день эти две немолодые женщины, бывшие его медицинские сестры и помощницы, обремененные работой, семьями ухаживали за беспомощным, полностью неподвижным человеком, к счастью для него уже отключенным от окружающего мира, кормили, поили, мыли, переодевали, перестилали постель. И все это делали по ими самими установленным долгу совести, не требуя благодарности. И от кого эту благодарность ждать? А ведь могли сдать в дом престарелых и никто бы не осудил.
С этого дня я два раза в неделю приходил в маленькую квартиру вместе одной из медсестер, помогал им в уходе за его беспомощным телом, менял катетер, промывал мочевой пузырь.
Доктор Николаев умер во сне через несколько месяцев. Зоя Николаевна предложила мне взять на память его книги.
- Я видела, они вам нравятся. Предложение было искренним, но куда я их поставлю? Все мое имущество помещалось в чемодане под кроватью, полок не было. Похоронили его рядом с женой. На похоронах было много сотрудников больницы, но значительно больше бывших пациентов покойного.
СТАНЦИЯ МЫСОВАЯ
На юго-восточном берегу Байкала, приблизительно на середине расстояния между Иркутском и Улан-Удэ, расположена станция Мысовая, часть города Бабушкин. Большая станция имела свою ведомственную больницу - линейную , которая была последним звеном в цепочке пирамиды больниц, относившихся к министерству путей сообщения. Вместе с другими линейными больницами подчинялась и опекалась нашей отделенческой в Улан-Удэ. В линейных больницах обычно работали два врача, чаще всего супружеская пара. В Мысовой - один врач. Весной 1965 года он был послан на курсы усовершенствования и его по очереди заменяли врачи нашей больницы. Виктор Огиенко отработал свой месяц в марте, в последующие два месяца до возвращения доктора там предстояло работать мне Я с удовольствием собрался в командировку. Виктор тепло отзывался о работавших там медицинских сестрах, рассказывал о подледном лове на Байкале. Больница занимала небольшое одноэтажное здание, рядом с ней стоял домик, который именовался поликлиникой, что и подтверждалось прибитой к дверям небольшой вывеской. Меня встретила старшая медицинская сестра больницы Сталина, моя ровесница, статная красивая женщина с удивительными голубыми, почти синими, грустными глазами. Когда она задумывалась, ее лицо напоминало мне икону, которую я видел в квартирке доктора Николаева. В течение дня в больнице работали три медицинские сестры, нянечка и повариха. Сталина выполняла все административные обязанности, помогала дежурной сестре, которая заступала на суточное дежурство и, если сестра почему либо не выходила на работу, оставалась дежурить сама. Третья медсестра - рыженькая, густо засыпанная веснушками Тоня, была операционной-перевязочной сестрой. Виктор был прав, я не помню случая, чтобы женщины ссорились. Помогали друг другу всегда, к работе относились ответственно, когда было необходимо, задерживались, хотя у всех, кроме Тони, были семьи и дети. Палат было три: мужская и женская и третья, которая меняла свою "половую ориентацию" в зависимости от необходимости. Когда все койки были заняты, в больнице лежали до двадцати больных. Был еще кабинет врача, в котором мне предстояло жить. Помимо письменного стола, стула, в кабинете стояли диван и шкаф. Медицинские журналы занимали две полки. На диване для меня была приготовлена постель. На столе помещалась большая настольная лампа и возле нее, как часовой стояла полная бутылка-четвертинка с наклейкой "Желудочный сок". Ахилический гастрит, поставил я диагноз хозяину кабинета.
Работы было много. Вставал я рано и после завтрака, я решил кушать на кухне, а не в кабинете и, помятуя мои обязанности в поезде с китайскими товарищами, заодно снимать пробу, чем вначале явно обидел повариху. После моих разъяснений о том, что я хочу знать, что едят больные "желудочники" - язва желудка часто встречалась у железнодорожников, она успокоилась и в дальнейшем мы с ней детально обсуждали количество соли в ее готовке, разницу между жидкой и крутой кашами и прочие тонкости возможного в этих условиях диетического питания. После завтрака обход палат со всеми тремя сестрами, затем - перевязки или, если возникала необходимость, мелкие операции, и то и другое с помощью Тони. Потом осмотр поступивших больных, дневниковые записи и заполнение историй болезни на новых больных, оформление выписных эпикризов. В поликлинике меня ждали в три часа и я нередко пропускал обед, против чего недели через две энергично восстали Сталина и повариха. Теперь в два часа дня работа прерывалась, я шел снимать пробу и обедать. Прием в поликлинике шел до семи вечера, больных всегда было много, кто-то прибывал с линии и должен был обязательно вернуться домой, если не возникла необходимость в госпитализации. Вечером я дописывал истории болезни и, следует признаться, уставал. Если в Улан-Удэ я имел дело с хирургическими и урологическими больными и всегда мог посоветоваться с другими врачами, то в Мысовой столкнулся с множеством больших и малых проблем. Например, терапевтические заболевания. Как ставить диагноз, если Сталина могла только сделать мазок крови, взятой из пальца и посчитать в нем количество эритроцитов и лейкоцитов. На рентген больных нужно было посылать в Улан-Удэ, а если больной или больная температурили и плохо себя чувствовали, то поездка в кабине тепловоза туда и обратно, ожидание в очереди у рентгеновского кабинета занимали целый день и совсем не улучшали их состояние. Довольно часто я проводил вечера у телефона, названивая заведующей терапевтическим отделением, с которой у меня были хорошие отношения, и мы вместе определяли тактику лечения моих пациентов. С хирургическими больными было проще: звонил Ивану Васильевичу и он, не отказывая, назначал день госпитализации.
В поликлинике, где я вел прием терапевтических и хирургических больных, мне помогала опытная фельдшерица Вацлавовна, которую все звали только по отчеству, как, в прочем, и она сама, предпочитая говорить о себе в третьем лице. Большая, громогласная, она знала все и обо всех, везде успевала и при этом прекрасно работала. В поликлинике кроме врачебного кабинета, он же хирургический, в котором полновластной хозяйкой была моя помощница, были еще акушерско- гинекологический и педиатрический. В них вели прием фельдшерицы. Эти три женщины навсегда остались в моей памяти как профессионалы самой высокой пробы. Их эрудиции могли позавидовать врачи, отношение к больным, к своим обязанностям было безукоризненным. Поликлиника была не местом работы, а центром их жизненных интересов и заслуженный ими авторитет был непререкаем. К трем часам большая комната, служившая приемной, была полна, хотя к этому времени и акушерский и педиатрический приемы уже заканчивались. Вацлавовна, успевавшая к моему приходу опросить всех ожидавших приема, разложить карточки, коротко и точно докладывала о каждом, но никогда не навязывала свое мнение. Когда мы оставались в кабинете вдвоем, рассказывала о местных новостях и ее характеристики были сжатыми и порой язвительными, особенно если герой или героиня рассказа занимали высокое положение в Мысовой или в городе. Я одевал халат, а в это время в приемной гремел голос фельдшерицы, определявшей очередность. Слабые возражения: - вот я тут с утра жду, а ты меня в последнюю очередь...", пресекались категорическим: - как Вацлавовна сказала, так и будет! Когда я попытался защитить просителя, мне было разъяснено, что ..."этот, который жалуется, вчера напился и буянил дома, и явился цыганить больничный лист, а тот, который пришел последним, так ему до его дома на линии еще больше часа добираться на попутном поезде, а у него двое мал-мала меньше и жена болеет".
Уже был конец апреля, днем ярко светило солнце, хотя казалось,что лед на Байкале никогда не растает. В этот день я на несколько минут застыл на крыльце больницы, закрыв глаза и подставив лицо горячим лучам. Когда я вошел в кабинет, мое весенне-солнечное настроение немедленно улетучилось. Вацлавовна явно была встревожена. Необычно коротко произнесла - здрасьте, выглянув в приемную, сказала - заходи и сразу же велела - показывай. Женщина средних лет сняла черное бархатное - выходное полупальто, кофту, расстегнула и приспустила платье, простенькую комбинацию, расстегнула пуговицы на лифчике. Пальцем указала на грудь - здесь. Я нащупал плотную опухоль, тщательно осмотрел и прощупал подмышку, надключичную ямку и с облегчением заключил, что увеличенных лимфатических узлов нет. - -Одевайтесь, подождите меня здесь, а я созвонюсь с дорожной больницей в Иркутске и договорюсь с ними о госпитализации. Может быть уже завтра Вы сможете туда уехать.
- Доктор, никуда я не поеду.
- Но ведь это опухоль, ее нужно удалить как можно скорее. - Не поеду. У мужа нога сломана, гипс до сюда, она показала рукой на свой пах, он с костылем еле ходит, дети маленькие, хозяйство. Нельзя мне ехать. Говорила она спокойно, ни надрыва, ни слез. Спорить было бесполезно.
- Хорошо, подождите в приемной . Вацлавовна, Вы начинайте прием больничников (тех, кто пришел продлить больничный лист), а я пойду позвоню в Улан-Удэ. Вацлавовна взяла женщину за руку:
- пойдем, посидишь в кабинете, а доктор вернется, мы чайку попьем. В наши короткие перерывы мы пили чай с неизменными домашними плюшками в кабинете акушерки. Я не сразу разыскал Огиенко, рассказал о ситуации. После молчания последовали вопросы:
- вторую грудь осмотрел?
- Конечно. Другие заболевания есть?
- Как будто нет. Телефон долго молчал.
- Ну, что? Будем оперировать?
- Я тебе поэтому и звоню. Мы оба понимали, что разрешения на операцию мы не получим, да и риск проведения хирургического вмешательства такого объема в крохотной больнице был высоким, и опыта таких операций не было. Виктор ассистировал на мастэктомии несколько раз в Иркутске, я один раз стоял на последнем курсе института за спиной хирурга. Но не отпускать же женщину домой умирать. Договорились, что я определю группу крови, а Виктор выедет в субботу сразу же после окончания рабочего дня и привезет с собой кровь нужной группы. Операцию начнем после его приезда.
Через час женщина уехала домой, а чай в этот день пить не пришлось. Мы со Сталиной составили план действий, в котором на ее долю пришлась основная нагрузка. Тоня заново вымыла операционную и простерилизовала весь набор инструментов, простыни и салфетки. Утром в субботу приехала наша пациентка, как ей было велено, голодная. У Сталины уже ждали две женщины, которых начальник станции на неделю освободил от работы с тем, чтобы они обеспечили нормальное течение жизни на полустанке до возвращения хозяйки. Они уехали туда, поговорив с ней и получив от нее инструкции. Третью палату освободили, помыли и вынесли часть кроватей. Я отменил поликлинический прием в субботу, оформил истории болезней выписанных больных и ждал Виктора. Обедать не хотелось. Зашел в палату к пациентке, рассказал о предполагаемой операции. Она слушала меня, не задавая вопросов, а когда я уходил сказала: "Да вы не волнуйтесь, доктор, я сильная, все будет как надо. Вот спасибо вам всем, что позаботились о моих".
Огиенко приехал к вечеру, привез две "банки" крови. Наркоз - масочный, это, кода эфир капают на маску, которая прикрывает нос больного, давала Сталина, Тоня,чтобы быть повыше, стояла на скамеечке рядом с Виктором напротив меня, у капельницы вызванная вне очереди медсестра, которая следила за переливанием крови и растворов. Операция, во время которой была полностью удалена грудь, длилась три часа. Все участники устали, давал знать себя длинный напряженной день, но решили не откладывая записать ход операции в операционный журнал и историю болезни. Перешли в кабинет, расположились за столом и Витя заметил четвертинку с желудочным соком.
- Вот и хорошо, сейчас нам это будет кстати. Я возмутился.
- С какой это радости мы будем на ночь пить желудочный сок, когда и так кушать хочется. Виктор посмотрел на меня с удивлением.
-Ты что, не открывал эту бутылку?
- Конечно, нет. У меня нормальное пищеварение. Он рассмеялся.
- Чудак, это же спирт! Сталина и мне его ставила.
Я почувствовал себя отличником, который сел на разлитые чернила.
В дверь постучали и в кабинет заглянула раскрасневшаяся повариха.
Я почувствовал себя отличником, который сел на разлитые чернила.
В дверь постучали и в кабинет заглянула раскрасневшаяся повариха.
- Чего же в тут сидите, все остывает, пожалуйста, на кухню. Повторять не пришлось, Виктор подмигнул мне, довольно покивал головой и, засунув "желудочный сок" в карман халата, двинулся за поварихой. Оказалось, что старшая сестра сообщила поварихе о расписании дня, а та командировала мужа на рыбалку. Повариха пояснила:
-Вот на плите уха, жаренная рыба с картошечкой, а тут - кисель. А на столе, пожалуйста, она чуть задержалась, закуска свеженькая, маринованные огурчики, плющки, варенье домашнее. И добавила широко улыбнувшись: -Кушайте, отдыхайте.
На чистой клеенке стола тарелки, ложки, вилки, граненые стаканы. Закуска - незнакомое мне блюдо,- привела в восторг Виктора - светлые кусочки сырой рыбы, на которых поблескивали кристаллики льда, перемешанные с нарезанным репчатым луком.
- А где же медсестры?
- Нет, они не придут, а вы садитесь, начинайте. Я все же пошел за сестрами, но получил решительный отказ.
- Нас дома ждут, а вы кушайте и отдыхайте. Виктору Семеновичу мы сейчас застелим раскладушку в кабинете.
Повторять приглашение не пришлось. "Желудочный сок" был разведен и разлит по стаканам. Таинственное блюдо Витя назвал расколоткой и отрекомендовал как лучшую в мире закуску под водку, в нашем случае под разведенный медицинский спирт.
РАСКОЛОТКА.
Зимой на Байкале ловят окуня. Лов подледный. Выловленных окуней оставляют на льду, потом собирают замерзшую рыбу в мешок и этот мешок, не занося в дом, вешают на стену в холодных сенях или сарае. Когда стол уже накрыт, хозяин дома вытаскивает из мешка несколько рыбин и колотит их поленом. После такой "обработки" кожа надрезается и она вместе с чешуей, внутренностями легко отделяется от рыбьего мяса. Остается крупно нарезать лук, посолить и поставить на стол. Есть, т.е. закусывать, нужно немедленно, пока лед не растаял.
Зимой на Байкале ловят окуня. Лов подледный. Выловленных окуней оставляют на льду, потом собирают замерзшую рыбу в мешок и этот мешок, не занося в дом, вешают на стену в холодных сенях или сарае. Когда стол уже накрыт, хозяин дома вытаскивает из мешка несколько рыбин и колотит их поленом. После такой "обработки" кожа надрезается и она вместе с чешуей, внутренностями легко отделяется от рыбьего мяса. Остается крупно нарезать лук, посолить и поставить на стол. Есть, т.е. закусывать, нужно немедленно, пока лед не растаял.
После нелегкого дня и на голодный желудок мы быстро захмелели, но нам явно недоставало живительного напитка. Покивав головой, Виктор потребовал прервать обед, поправил очки и объявил, что он знает где и что хранится в этой больнице. Я отказался двигаться с места и углубился в поглощение второго блюда. Через короткое время чрезвычайно довольный собой доктор Огиенко появился на кухне с полной четвертинкой. Позже я выяснил у него, что он нашел Тоню на выходе из больницы и преисполненная сочувствием операционная медсестра вернулась и наполнила заветную бутылочку. Пир завершили киселем и пошли спать. Ночью я проснулся и увидел пустую раскладушку. Пошел проведать больную и обнаружил Виктора, который давал указания дежурившей у ее постели медсестре. Утром, предчувствуя нелегкие объяснения с начальством, пытались придумать объяснения, смягчающие ситуацию. Не получалось.
Воскресенье предстояло не из легких. Виктор пошел в палату, а я в душ, который находился рядом с мужским туалетом и был отделен от него тонкой перегородкой. Зимой и в дождь в туалете у стены всегда сидели на корточках дв злостные курильщик; курить в палатах, коридоре Сталина не разрешала. Я раздевался, а за перегородкой два мужских голоса обсуждали вчерашние события.
- Доктора то наши вчера надрались как простые. Помолчав второй голос возразил
- Ты чего это? Люди работали, так им и отдохнуть надо.
Три раза за последние десять часов: отдохнуть, отдыхайте. Глас народа - глас божий!
Я занялся делами в больнице, Виктор телефонными звонками. Обычно сдержанный Иван Васильевич буквально гремел и грозил нам обоим выговорами и другими, пока еще не вполне ясно какими, административными карами. Больная чувствовала себя неплохо, мы вместе с Тоней сменили повязку и расписали назначения на ближайшие дни. Виктор уехал.
В понедельник меня вызвал к телефону главный хирург дороги доктор Буленица. Я был с ним знаком по его редким инспекционным посещениям и во время последнего из них мне был в будущем обещан перевод на работу в Иркутск, в урологическое отделение дорожной больницы. Разговор был официальным, вопросы конкретными.
- Как проходила операция? Я понял, что он сравнивает мои ответы с докладом Огиенко. Как чувствует себя оперированная больная сейчас? Назначения на сегодня и завтра? Где сейчас находится препарат, т.е. удаленная грудь?
- В холодильнике?
- Хорошо. Велел звонить ему каждый день и докладывать о состоянии больной. Препарат, упакованный со льдом, следовало немедленно отослать в Иркутск с поездом, созвонившись с патологоанатомическим отделением больницы, чтобы посылку встретили. Угроз, обещания наказания не было.
Мы решили, что больная будет находиться в больнице еще неделю, но в среду она категорически потребовала отправки домой. На следующий день закутанную поверх одежды в одеяло женщину в сопровождении медсестры посадили в скорый поезд, который остановился на Мысовой и должен был сделать не запланированную остановку на полустанке. Провожали ее все сотрудники больницы.
Моя командировка заканчивалась. В один из дней медсестры обсуждали какой-то новый фильм, который шел в городском кинотеатре.
- А Вы хотите посмотреть? - Да, было бы хорошо. Я забыл об этом разговоре, но через пару дней в поликлинике Вацлавовна сказала, что прием сегодня закончится раньше.
- Почему?
- Как почему? - Вы же сегодня в кино идете. Вам и билет в кассе оставлен.
Закончив прием я зашагал "в город" - в кинотеатр.
Солнце зашло, похолодало, но я шел без шапки с удовольствием вдыхая свежий воздух. Согласно билету поместился в центре зала и погрузился в перепитии фильма.
На следующий день все шло как обычно, но когда я перед обедом заглянул в свой кабинет, то с удивлением обнаружил на столе три шапки- ушанки. Простые, все разные, новые или почти новые.
Закончив прием я зашагал "в город" - в кинотеатр.
Солнце зашло, похолодало, но я шел без шапки с удовольствием вдыхая свежий воздух. Согласно билету поместился в центре зала и погрузился в перепитии фильма.
На следующий день все шло как обычно, но когда я перед обедом заглянул в свой кабинет, то с удивлением обнаружил на столе три шапки- ушанки. Простые, все разные, новые или почти новые.
- Сталина, это что?
- Как что? Вы без шапки ходите, люди видят, волнуются, так это Вам принесли. У нас без шапки нельзя.
За тридцать лет моей работы врачом я получал различные подарки от благодарных пациентов, но ни один из них мне не был так дорог как эти три шапки, принесенные неизвестными мне людьми на сибирской станции Мысовая.
ПОСЛЕДНЯЯ ОПЕРАЦИЯ
Последние два года я подрабатывал дежурствами в хирургическом отделении больницы локомотивного вагоноремонтного завода (ЛВРЗ), которая формально считалась железнодорожной. Дежурства были нетрудные, нужно было сделать вечерний обход, необходимые перевязки и оформить истории болезни на поступивших вечером больных, а также ассистировать на редко случавшихся ночных операциях.
Шли мои последние дни в Улан-Удэ, я уже не дежурил, когда меня позвали к телефону в общежитии. Звонил хирург из больницы ЛВРЗ.
- Ты сегодня вечером свободен?
- Да.
- Тогда приезжай часам к девяти, поможешь на небольшой операции.
- Но ведь я уже у вас не работаю!
- Ничего, операция не сложная, будешь вязать узлы.
- Хорошо, приеду.
- Ты сегодня вечером свободен?
- Да.
- Тогда приезжай часам к девяти, поможешь на небольшой операции.
- Но ведь я уже у вас не работаю!
- Ничего, операция не сложная, будешь вязать узлы.
- Хорошо, приеду.
Кода я с вымытыми и выставленными перед собой руками вошел в операционную, больная, прикрытая простынями, уже лежала на операционном столе в "гинекологической" позиции.
Вызвавший меня хирург заканчивал обработку операционного поля, знакомая операционная сестра кивнула головой и помогла одеть стерильные халат и перчатки.
Я все еще не понимал, что происходит.
Сел рядом с хирургом и, когда он начал выполнять местную анестезию, сообразил, что операция будет пластическая, лежащую на операционном столе даму возвращали в исходное девическое состояние.
Операция шла молча, хирург скальпелем освежал лепестки ткани и соединял их тонким кетгутом, я вязал узелки. Операция закончилась, я встал первый.
Вызвавший меня хирург заканчивал обработку операционного поля, знакомая операционная сестра кивнула головой и помогла одеть стерильные халат и перчатки.
Я все еще не понимал, что происходит.
Сел рядом с хирургом и, когда он начал выполнять местную анестезию, сообразил, что операция будет пластическая, лежащую на операционном столе даму возвращали в исходное девическое состояние.
Операция шла молча, хирург скальпелем освежал лепестки ткани и соединял их тонким кетгутом, я вязал узелки. Операция закончилась, я встал первый.
- Не торопись, подожди меня в ординаторской, попьем чаю.
Ждать я не стал. На обратном пути, покачиваясь в трамвае, думал о том, что кто-то хотел продолжить - начать свою жизнь с чистой страницы и пребывал в отличном настроении, справедливо чувствуя себя человеком, принявшем участие в добром деле.
* * *
Ждать я не стал. На обратном пути, покачиваясь в трамвае, думал о том, что кто-то хотел продолжить - начать свою жизнь с чистой страницы и пребывал в отличном настроении, справедливо чувствуя себя человеком, принявшем участие в добром деле.
* * *
Вайнер Ирина 
Аарон Борис 
Голод Аркадий 
Талейсник Семен 
Стефанюк Cтанислав. 
Сурина Светлана.. 
Тубольцев Юрий 
Андерс Валерия 