Обычно обхожусь без предисловий. Но сейчас всё необычно.
Как-то мне тема Другого поднадоела, поиссякла. И вообще - не сочинялось.
А тут ещё эта дурацкая эпидемия-шмампидемия. Природа цветёт, зрение вернулось, а фотоаппарат пылюкой покрывается: дальше ста метров от дома - ни боже мой, ни-ни, а то полиция бо-бо!
Из всех развлечений только езда на велотренажёре и интернет.
Вот и лаюсь в своё удовольствие с шарлатанами на трёх врачебных и нескольких близких по теме сайтах. Ну, и прочее всякое.
Бродя по сети, набрёл на совершенно очаровательный французский фильм: "Таяние снегов". Линк-

http://n6.turboserials.net/watch/51139~%D0%A2%D0%B0%D1%8F%D0%BD%D0%B8%D0%B5+%D1%81%D0%BD%D0%B5%D0%B3%D0%BE%D0%B2

И накатил на меня потный вал вдохновения. Что из-под этого вала выкатилось, можно почитать.
А я пока добавку кашеварю.
-----------------------------------------------------

Октябрь уж наступил — уж роща отряхает 
Последние листы с нагих своих ветвей; 
Дохнул осенний хлад — дорога промерзает. 

 
Дольше задерживаться у Вахтанговича не могу, да и смысла особого нет. Последние листы протоколов вместе с детектором улетели в какой-то специальный НИИ после того, как нам удалось доказать реальность и материальность “фактора Игрек”. Жалко немножко, но правильно. Где психология, даже с физиологией, и где высокая химия с заоблачной электроникой? Когда понадобится — если понадобится — снова подключусь к этой теме, а пока этим должны заниматься люди с технически заструганными мозгами и с техническими же возможностями. Вот и флаг им в руки. И удачной охоты. Не моё это всё, не моё.  

Моё — это живые люди, живое дело с живыми телами и с живыми душами. Вот они — мои, а я — их. И оно мне удаётся.                                                                                                                                                      Когда у нас с Валей и Аллой стала нарисовываться боле-менее внятная методика, профессор добавил в нашу группу ещё двух девушек и мужчину — аж целого кандидата медицинских наук — дабы ускорить работу, наработать опыт и одновременно научиться обходиться без меня. Что опять-таки правильно и справедливо. Мне же никуда не деться от шестого курса родного тайноградского мединститута, а лечить этих несчастных надо прямо сейчас, и надо уметь их лечить. 

С Дмитрием Алексеевичем (с Димой, чего там выпендриваться) мы сработались нормально. Перспектива трудиться под руководством какого-то студента из провинции его сперва не очень-то вдохновила, но профессор очень умело разъяснил ему перспективы, и товарищ заинтересовался. А настоящее вдохновение накатило на сравнительно молодого каэмэна, когда он пришёл в нашу группу и уразумел, чем и как мы занимаемся практически. Аж прямо экстаз. Трудовой, разумеется. Аналогов таким исследованиям и такому способу лечения в советской медицине ещё не было. В западной — тоже. Ашрам “Нирвана” не в счёт, и не на Западе он, а совсем даже на Востоке. Войдя в курс дела, Дима спокойно принял моё лидерство, и иерархические проблемы исчезли, толком не возникнув.     

С его приходом у нас появилось дополнительное направление. Наши подопытные зайки — только и исключительно по их собственному желанию — превратились в учениц и готовились лечить пациентов мужского пола. Учились на нас с Димой, ясное дело, от чего его трудолюбие поднялось необычайно высоко. К началу сентября методика вполне себе оформилась, и была испытана. Наши девушки исцелили нескольких “афганцев”, а мы с Димой вполне успешно ликвидировали довольно тяжёлый посттравматический синдром у четырёх женщин, которых до этого наши доблестные психиатрические светилы признали безнадёжными и отправили доживать век в психушки для хроников. Куда они, не светилы, разумеется, после курса СТС в нашей интерпретации, уже никогда не вернутся.  

Когда я решился уже на лечение Маши, Георгий Вахтангович куда-то исчез по неотложным делам, отдав предварительно необходимые распоряжения. Значит, выкручивайся, Марик, как можешь, а я тут не при чём. Спасибочки вам вот такущее, батоно Татиашвили! Значит, вы никому ничего не обещали? А почему смылись в самый ответственный момент? Нет, какая-то очень сильная связь между ним и Машей читалась очень отчётливо, и я ни секунды не сомневался, что вот именно она, её излечение имеет для него особо громадное значение.  На любые мои попытки прояснить ситуацию было вежливо, но непреклонно наложено непрошибаемое табу. Кто она, чёрт побери, какой заоблачной шишки родственница? Это у Сталина, не к ночи будь помянут, сыновья воевали. Да и то — сыновья, мужчины. И война тогда была совсем другая. А насчёт нынешних, ох, как я сомневаюсь. Деваться всё равно некуда: впрягся — тяни! И девочку жалко. Если не я... Да пошло оно всё! Fais ce que dois – adviegne que peut. Хорошо было этому моему древнему тёзке, он там самый главный был. 

// Fais ce que dois – adviegne que peut. — Делай (всё) что можешь, и пусть будет как должно быть. Приписывается императору Марку Аврелию // 

Сделал, что должно. Вытянул! И получил отгадку на загадку. 

— Гамарджоба, генацвале! Проходи, пожалуйста, не стесняйся. Вах, что это с тобой?  

— Дядя Жора, он, кажется, чему-то очень удивился.  

— Чем его можно так удивить, чеми гого //моя девочка//?  Вы же хорошо знакомы. Марик, проходи уже, чего застыл. 

Ну, профессор! Ну, жучара! Такого я никак не ожидал. 

— Марик, чеми бичо //мой мальчик//, ну чего ты обижаешься? Лучше было бы, если бы ты знал? Нет, дорогой, хуже! Нет, ты бы не боялся. Ты не трус, и ты уже в такие дела залез, что трусить бесполезно. Другое было бы. Почему ни один нормальный хирург не оперирует своего ребёнка, а? Потому что ему не ответственность, не страх руки сводит. Это такое, чему названия нет. А само оно есть. И я этого очень не хотел. Я этого боялся. Я боялся, понимаешь? Ты же Другой. Поэтому я от тебя спрятался. Если бы ты прочитал? 

— Боялись повлиять на меня, если я почувствую? А чёрт его знает, могло быть и так. Могло и не быть. Не знаю. Генералу уже доложили? Надо работать дальше. 

— Значит не обижаешься больше? Правда? Ему докладывать не надо, сам всегда всё знает. До октября у нас мало времени осталось. Вы с Дмитрием изложите всё на бумаге, твой метод, по всем правилам. Это надо уметь, а он умеет. Попробуем продвинуть это всё официально, легализовать. Много людей можно вылечить. 

— Дядя Жора, а ты сам веришь, что это у тебя получится? Что Марк вытворял со мной, что его девушки делают — это же для наших... — Маша замялась, подбирая слова. — Это же им поперёк всех их правил, против всей этой их коммунистической нравственности дурацкой. Это же им страшнее всей этой войны, чтоб она была трижды проклята! Но я-то вот она, живая-здоровая, от радости прыгаю. (Он звонко чмокнула любимого дядюшку в щёку.) Спасибо тебе, что ты этого волшебника нашёл!  А эти — эти, нет, не пропустят. Загрызут, как свора бешеных собак. И самого Марка со свету сживут. Не знаю, что там у вас за генерал... Но, Марк, если тебе нужна помощница, товарищ нужен, то я какая-никакая, но врач. И я с тобой. 

Похоже, у нас с Амалой кое-какие проблемы одинаковые. Ладно, война план покажет. Да не хочу я никакой войны, дьявол вас всех забери.                                                                                                                  

Не для житейского волненья, 
Не для корысти, не для битв, 
Мы рождены для вдохновенья, 
Для звуков сладких и молитв.  

Ага, прямо счас и сразу. Звуки с молитвами. Вот только доведу все дела до какой-то разумной черты, где их можно будет оставить на Диму и Машу, раз уж ей так хочется, и Вахтангыч не против. Но их обоих ещё учить и учить надо, особенно её. Педиатр, блин. Афганских детишек спасительница. Но вот уж у кого энтузиазм зашкаливает! Хотя в медицине личный опыт стоит совсем немного, а на окаянном “а мне помогло” держится чертова уйма всяких шарлатанств, Дипломированный врач, свято верящий в праведность выбранного пути, мне в команде просто необходим. У меня диплом будет только через год, а людей нужно лечить прямо сейчас. Значит приедет учиться ко мне. А почему только она? И Дима, и подопытные зайки мои милые, если захотят, конечно.  Нашу “Школу гетер” Виктор Евгеньевич закрывать вроде не собирается. Вот и получится группа гетер милосердия. Когда-то я уже об этом думал. А теперь сделаю. 

Первого октября добрался, наконец, до дому. Прилетел ночью. Поднялся на свой этаж, вошёл. Ни пылинки, и аромат бабулиной стряпни. Это они с мамой тут похозяйничали. Звонить поздно, но утром — примум приморум (самым первым). Так и сделал.                                                                       После обычного с благополучным и какуспехом, мама сказала: “Мы с папой вечером уезжаем в Болгарию. Ну, ты знаешь. И Оля с нами. В институт не спеши. Я там всё для тебя уладила, и всё равно, колхоз до пятого. Давай сразу к нам, хоть наговоримся”. 

Вечером я отвёз их в аэропорт на Олиной белой “Ниве”. Когда мы уже прощались, мама тихонько шепнула: “Ты понял? Найди ему учительницу”. А Оля изобразила кинозвёздную улыбку и добавила: “И чтоб не хуже, чем я”. Любит она ставить передо мной неразрешимые задачи, моя прекрасная гуру. Потом они пошли к самолёту, а мы с братишкой покатили домой. 

Три года назад на этой самой машине мы возвращались в город после выходных на даче у дяди Вани — Ивана Николаевича Рыбакова, Олиного зама на работе и нашего старого-престарого друга. Мы дружили семьями уже немыслимо сколько лет. Дядю Ваню и тётю Зину я помнил столько же, сколько самого себя.                                                                                                                                               Славно тогда отдохнули нашей обычной компанией, включавшей ещё Нукзара и его жену Мэри. Оле тогда пришла в голову шикарная идея: париться в баньке всем вместе, как это в обычае у финнов, шведов и прочих немцев. Оля полгода прожила в Германии, осваивая производство, которым теперь командует, и этот обычай ей страшно понравился. Её идею мы немедленно провели в жизнь.                                                                                                                                                                               Ух, здорово получилось! Для Оли и для нас с мамой Ритой это уже было не ново, зато для всех остальных — настоящий шок. Это сперва, а потом — полнейшая эйфория, телесная и душевная. 

Мы ехали по лесной дороге среди красот пышнейшего природы увяданья. Оля полюбовалась через зеркало на совершенно блаженную Лёнькину физиономию и вопросила: 

— Ну-с, Леонид Борисович, как оно вам? Понравилось? 

— Тёть Оля, вы ещё спрашиваете! Ещё как понравилось! Лучше не бывает! 

— А что особенно: грибы или рыбалка? 

— Да ну вас, опять дразнитесь. Сами знаете — что. 

— А вот и не знаю. Ты скажи. 

— Ну, там вы были самая красивая! И мама тоже. 

— А сейчас в уродин превратились? 

— Да нет же, вы всегда красивые, но там — особенно. 

— А чего там было такого особенного, можешь объяснить, ценитель женской красоты? 

Лёнька покраснел и беспомощно оглянулся на сидящую рядом маму. Та, наблюдая за сыночком, прикусила губу и изо всех сил старалась не расхохотаться. На её помощь надежды не было. Он помялся ещё немного. Собрался с духом. 

— Нууу... там вы были без одежды. Совсем. Я вас в купальнике тыщу раз видел, но это совсем другое. И маму, и тётю Зину, и их Аню. А вот так — первый раз. 

— Про Мэри забыл. Значит голыми мы тебе больше понравились. А в платьях — не очень. Понятненько. А мы-то, дуры, стараемся-наряжаемся, за модными тряпками в очередях убиваемся. И всё зазря. Охохонюшки! 

— В платьях тоже, но по-другому. Ну, как вам объяснить. По-другому красивые. Смелые...вот свободные, живые больше, чем в платьях или даже в купальниках. Такие открытые и, честно, самые красивые, по-честному красивые! Вот. 

— Молодец! Хорошо сказал! Ритка, сын в отца пошёл, литератором будет. Таких художественных комплиментов мы ещё с тобой не получали.  Отличные у тебя ребята. Лёня, милый, ты что-то ещё хочешь сказать? Говори, не стесняйся. Мы тебя очень правильно поймём. 

— Я чего ещё подумал. Вот у нас пацаны за девчонками подглядывают, а потом рассказывают. И девчонки тоже, за мальчишками. Такие рожи противные. И так стыдно бывает. У меня в спортшколе раз в раздевалке всю одежду стащили. И полотенце. Я голый из душа вышел последний, задержался, а они — вот они, стоят лыбятся. Там окно высоко сделано. Они всё туда закинули и ржут, как кобылы: “Лезь, доставай!”.   Я от стыда чуть не умер пока туда долез. Достал. А потом одной в нос заехал, а другую только за рукав поймал. У неё полплатья оторвалось. 

— А дальше, что было? 

— Да ничего. Оделся и домой пошёл. 

— Я этого не знала. Марк, что скажешь? 

— Правильно сделал. Женщин не бьют, но иногда наказать необходимо. И чем быстрей, тем лучше. 

Некоторое время мы ехали молча. Я чувствовал, что братишка ещё не выговорился. У него впечатлений через край, а тут ещё вспомнил... Мама продолжила разговор. 

— С теми девчонками ты чуть от стыда не умер. Это я понимаю. А сейчас у Ивана на даче? Ты, как все, тоже совсем голый был. Что-то я не заметила, чтобы ты хоть чуть-чуть покраснел. А на тебя не две девчонки, а сразу пять лыбилось, как ты изволил выразиться. А тебе хоть бы хны. Как веселился — видела, а чтоб стеснялся — не заметила. Это как? Не понимаю. 

— Мам, ну это же совсем другое! Там все были: и ты с тётей Олей, и Нукзар, и Марк... Ну все одинаковые. Вы все на меня смотрели, а я — на вас. Нет, сперва было немножко, если по-честному. А потом... 

— А потом очень даже приятно, правда? Ритка, не мучай человека. Значит, голышом тебе разгуливать понравилось. Даже очень понравилось. Так? 

Теперь уже Лёнька разглядел в зеркале Ольгину лукавую улыбку. И разозлился. 

— Опять дразнитесь. Да вот, очень даже понравилось. И Аньку веником по голой попе лупить понравилось. И чай с вами голым пить — тоже. И вообще было очень даже-предаже приятно. Вот. Хао, я всё сказал! И да, вы голая красивее, чем в платье. А мама всё равно красивей вас! Вот вам! 

Мама с Олей расхохотались. Я не отставал. Разбушевавшийся парень несколько секунд таращился на нас злющими глазами и решил добить главного оппонента. 

— А вам самой больше всех понравилось! Вы это придумали, и сама первая из бани голая выскочили. Что, не правда?! Чего тогда надо мной смеётесь? 

Оля сбавила скорость, выудила откуда-то бумажную салфетку, промокнула слёзы. 

— Лёнечка, милый, ты такая прелесть. Имя твоё тебе по праву дано: воистину, ты из рода жутко свирепого льва. Ну, прости меня, ладно? Больше не буду дразниться. Ритка, лучше твоих сыновей на свете не бывает. На этой баранке клянусь, чтоб мне сразу все шины лопнули. Век заправки не видать! Ну, мир-дружба? Хинди руси бхай-бхай? 

— Ладно. Вы сами смешная. Смешнее меня. Но я правду сказал. Про вас. 

— Наичистейшую. Мне очень нравится моё тело, и я обожаю ходить голышом. Домой прихожу, и сразу все тряпки долой ко всем чертям. Окошки открою, ветерок по коже. Чистая свежесть везде. Полнейшая свобода. Да и закалка. Глупые люди боятся сквозняков, а я в них купаюсь. Знаешь, как здорово! Ты это уже успел почувствовать, не вру? Думаешь, я одна такая? И Марк, и твоя мама Рита... 

— Наверно успел. А если к вам кто-то приходит? Одеваетесь? 

— Смотря, кто приходит. Марк или Рита — даже и не думаю. Они, кстати, тоже у меня не кутаются. И Марик у себя дома одеждой не злоупотребляет. Когда один или со мной. 

— Да? Сколько мы у вас были, а раздетой вас не видел. И у нас дома все одетые. Хотя... не всегда. Но когда я прихожу, они сразу одеваются. Или к себе в комнату уходят. На этой даче мы уже были раз. 

— И сегодня были. Ну, и как? Есть разница? 

— Классно! Мам, правда классно! Значит... это уже можно всегда? А почему раньше было нельзя? 

— А ты подумай. Ты же умный мальчик. И на будущее думай. 

На этот раз Лёня погрузился в размышления надолго. Мы уже выкатились из леса и ехали по шоссе. Километров пятнадцать осталось до дома. 

— Тётя Оля, вы поэтому спрашивали, я совсем дурак или не совсем? 

— Ты умный, Лёня. Ты очень умный. Ты всё правильно понял. Очень правильно понял. 

— Откуда вы знаете? Может не всё и неправильно? 

Оля и мама смотрели на меня. Не о чем спорить. Братишку я читал свободно.  

— Я с Олей согласен. Ты всё понял и очень правильно всё понял про “по этому”. Теперь перед дурами не будешь умирать от стыда. 

— Знаешь, сынуля, мне тоже одна история вспомнилась. Почти как с тобой приключилось. Лет пять или семь назад был съезд психиатров в Сочи. Делегатов разместили в каком-то санатории. Там комнаты двухместные. Нас — меня и коллегу из Минска — поселили в одну такую комнату на третьем этаже. В тот день коллега пошла на утреннее заседание, а я осталась. Неохота было сидеть в душном зале и слушать всякую ерунду. Там в программе был один. Знала, что если пойду, то не вытерплю, выступлю по его докладу, и будет большой скандал. Ладно. Осталась я. День был жаркий, знойный. Я открыла окно и приоткрыла слегка дверь, чтоб хоть как-то проветривалось. Ополоснулась под душем, и прямо так, мокрая, устроилась на кровати под ветерком, с книжкой. Задремала. Проснулась от голосов. Два каких-то пузана в пижамах приоткрыли ещё побольше дверь и шёпотом меня обсуждают. Во всех моих подробностях, аж слюнями истекают. Представляешь? 

— Мам, а ты что сделала? Спряталась под одеяло? 

— Ага. Прямо сразу. Встала, потянулась хорошенько и вышла в коридор. Они отскочили, а я перед ними стала и говорю: “Товарищи, я вас понимаю. Но в комнате темновато, а здесь свет отличный. Если чего не разглядели, так смотрите, пожалуйста, мне не жалко”. Как они от меня рванули! Как чемпионы - спринтеры. И один таки на лестнице навернулся. Что он там себе сломал или вывихнул, я не выясняла. Но завывал, что твой Карузо. Понял разницу, застенчивый ты мой? 

— Понял, мам. Надо было и мне с теми девчонками так. Вот бы они летели! Правда, там лестницы нет, но зато пол всегда мокрый. 

— Запомни этот приём. По-научному называется “срыв ожидания”. Действует безотказно. Но смелость нужна. Тебе чего бояться? Ты же у меня не урод какой-нибудь, а красавец. 

Мы уже подъезжали к дому, когда Лёня совершенно неожиданно спросил: 

— Тётя Оля, а вы с Мариком любовники? 

Черт побери, какой умный и, главное, снайперски своевременный вопрос. Братик гораздо сложнее, чем я думал. Редко с ним вижусь в последнее время, вот что, а он быстро взрослеет и умнеет. Был ли я сам Другим в тринадцать с небольшим лет? И, если бы не Оля?  Если бы не тот портрет Наташи, что было бы с Юрой, и кем бы он был?              

Она сохранила полнейшую невозмутимость. 

— Знаешь, Лёня, наверно это можно назвать и так. Но прежде всего Марик мой самый близкий друг и самый лучший ученик. У тебя особенный брат, чтоб ты знал. Он умеет такие вещи, которые другим людям недоступны. И да, если ты это имеешь в виду, мы с ним иногда любим друг друга. 

— Как папа с мамой? Как в той книге? 

— Да, именно так. Ты ещё что-то хочешь спросить? 

— Пока больше ничего. Спасибо. 

Оля аккуратно подрулила к тротуару. Мама предложила мне остаться, и я согласился. Тем более, что и Оля получила такое же предложение.  

— Ребята, только через час. Смотаюсь домой, быстренько переоденусь и — к вам. У вас переночую, а утром сразу на работу. И Марка с собой заберу.  

========================================= 

Мы поднялись на свой этаж. Мама открыла дверь, и мы вошли в квартиру. Я отнёс здоровенную пикниковую сумку на кухню, а мама зашла в ванную. 

— Мальчики, вы пока раздевайтесь там и умоетесь с дороги. Я сейчас, пару минут. 

Точность — вежливость королев. Ровно через две минуты она явилась нам во всём своём нагом великолепии, с той самой до невозможности озорной улыбкой, что запомнилась мне ещё с дороги на Сосиску. Лёнька уставился на неё квадратными глазами. Сцена, что надо. Достойная кисти великого мастера. Или Юркиного карандаша. Мама, слегка наклонив голову, внимательно обозрела младшего сына и осталась вполне довольна увиденным. 

— Сынуля, ты же сам только что говорил, что тебе очень понравилось ходить голышом, и ты хочешь так всегда. И спросил: можно? Отвечаю: можно. И мне это тоже очень нравится. И так мы будем всегда. Хм... Если ты передумал, то не знаю, что и сказать. Наверно ты прав. Придёт Ольга, а ты тут без трусов и весь такой стыдливый. Марк, раздевайся, мойся и помоги мне на кухне. Пока Оля приедет, сочиним твой фирменный кекс. Так, значит ты передумал, Леонид. 

Лёня вышел, наконец, из ступора и расцвёл восхищённой улыбкой до самых ушей. 

— Нет, не передумал. Мам, какая же ты красивая! Какая... 

— За всю жизнь не разглядел? Не вздумай влюбиться. Так задницу надеру, добавки не захочешь. Брысь мыться. Всю одежду после дачи — в корзину, в стирку пойдет. И мигом наведи порядок у себя в комнате. У тебя погром там. Оля зайдёт, посмотрит: это ж стыдобище! 

Братишка ринулся в ванную, пошуршал там, хлопнул крышкой бельевой корзины, поплескался несколько секунд и голышом пронёсся мимо нас в свою комнату, где развил самую бурную деятельность. 

— Вот теперь полный порядок. Марик, ты в самом деле, быстренько разоблачайся и приходи на кухню. Не Ольгу же к плите приставлять.  И Боря должен вернуться. Чем кормить будем? 

Лёня довольно шустро управился у себя в комнате и пришел нам помогать. А что, и в самом деле, красивый у меня брат. Он сейчас быстро растёт и должен быть костлявым и нескладным, но плавание и бег формируют ему отличную фигуру. Это мне было скучно, а он в бассейне и на стадионе кайф ловит. Широкие плечи, уже вполне рельефные мышцы. И на лицо пригож весьма. Не удивительно, что именно его девчонки в раздевалке подловили. Мама права: красавец. 

Занятно было за ним наблюдать. Он всё же здорово смущался в компании голой мамы и старшего брата. Тем более, что кухня у нас небольшая и очень светлая. Не то, что полутемная парилка или просторная поляна, где они с Аней играли в догонялки. Видя, как непринуждённо мы себя ведём, он понемногу успокоился. Но всё же старался держаться так, чтобы его нижняя часть за чем-нибудь скрывалась. Мама наконец обратила на это внимание и ласково притянула его к себе. 

 — Успокойся, малыш. Ты взрослеешь, и это нормально. Вот когда Оля придёт, тогда сильнее будет. Постепенно пройдёт. Не стыдись того, что становишься мужчиной. Никто над тобой не смеётся и смеяться не собирается. Принимай своё тело таким, как оно есть. 

— А почему у него не так? 

— Потому что он уже привык и спокоен. И хорошо владеет собой. Со временем и ты привыкнешь.  Меньше думай об этом и всё само пройдёт. Держи эту миску. Давай, белки взбивай, как я тебя учила. Не отвлекайся, не забывай сахар подсыпать. Всё, что не влезет в форму — твоё. Так что на себя работаешь. 

Оля прикатила, когда мы уже почти закончили наши кулинарные упражнения. Всё уже сидело в духовке, стояло на конфорках или готовое ждало только подачи на стол. По части хлебосольства мама вполне могла бы соревноваться с бабулей, хотя победа ей не светила никак. “Не тот калибр”, как говорил артиллерист в каком-то фильме. Мама ела очень умеренно, берегла свою безукоризненную фигуру. Или неумеренно. Но тогда она старательно сгоняла лишние калории, от чего её фигура становилась ещё безукоризненнее, что мы с Лёнькой имели удовольствие созерцать. 

— Ритка, прости. Уладила по телефону кое-какие неотложности на заводе. Завтра на месте окончательно доведу до ума. Утром даже спешить не буду. Пусть учатся работать без няньки. 

Её строгий элегантный деловой костюм отлично дисгармонировал с нашими голыми тушками. Сама она сияла и благоухала.  

— Ребята, у вас найдётся свободная вешалка? Мне завтра во всём этом прикиде надлежит посетить весьма важные кабинеты. Борька ещё не приехал? Ой, какие у вас тут ароматы! Ладно, ради Бореньки я готова потерпеть. А то нечаянно слопаю то, что наше светило журналистики больше всего любит. Лёнька, притащил вешалку? Аж целых две, спасибо, милый! 

Оля раздевалась прямо в прихожей, неторопливо и аккуратно размещая на вешалках все детали своего изысканного туалета: в строгой последовательности предстоящего завтрашнего надевания. Прозрачные кружевные трусики и лифчик украсили собою передний план. Лёня внимательно наблюдал за процессом обнажения красавицы, не отвлекаясь ни на секунду. Кажется, даже моргать перестал. И, надо же, остался обидно разочарованным. Это было хорошо видно. 

Моя Учительница снова дала урок высшего мастерства. Вместо стриптиза получилось что-то такое скучно-унылое и совершенно асексуальное, вообще — антисексуальное. Я даже слегка зевнул, ожидая, когда она уже закончит, наконец, эту свою возню. И это та женщина, та Астарта, та Цирцея, способная, даже оставаясь полностью одетой, за пару секунд до сумасшествия вскружить голову любому мужчине возрастом от десяти до ста лет — это чудо женственности сейчас просто переместило костюм с манекена на вешалку.  Ну, чего тут такого особенного, скажите на милость?                                                                                                                                                                               Как она творит такие чудеса, ведомо ей одной и, может быть — только отчасти — самому Дьяволу. 

Оля приобняла Лёньку за плечи и с ним вместе вошла в гостиную. Сразу включила радиолу, вытянула с полки пластинку и запустила на полную громкость какое-то тягучее танго. 

— Уффф! Сбросила, наконец, весь этот хлам! И снова своя среди своих. А то увидела вас и — как в пальто на пляже. Брррр... Лёнечка, притащи чего-нибудь холодного попить, большую чашку, а то у меня от всех этих разговоров всё в глотке пересохло до самой попы. У вас там лёд в морозилке есть? Наколи помельче и — туда. Соотношение один к трём. 

Когда братишка ускакал исполнять высочайшую просьбу, повернулась к нам, изобразив внимание. 

— Ну, ты, подруга даёшь! 

— Не тебе, а ему. И не сейчас, а ночью. Кто о ребёнке позаботится, если мамаша — дура? Он же сейчас входит в возраст гиперсексуальности, а ему — бабах, сразу столько впечатлений в голову. Травмы у него, ясное дело, не будет. Не та наследственность. И ты его очень правильно воспитываешь. Но осторожность в любом деле лишней не бывает. Даже взрослого к натуризму лучше приучать постепенно. А то некоторых так иногда шарахает, что они потом даже в сортире не снимают трусы.  

— Ну, не совсем “бабах”. Несколько раз он нас с Борей — совершенно случайно, разумеется, а как же — заставал обоих голыми. И мы без всякого изображения паники одевались. И ещё кое-что. Это уже была самая настоящая случайность. Мы в спальне на ключ никогда не запираемся. Там и замка-то нет. Как-то остались дома днём. У Борьки вообще свободный график. Он же спецкор, а у меня — библиотечный день. Заигрались, забыли про время. Сынуля притопал из школы, услышал наши голоса и зашел. Момент — самый миттельшпиль. Мы приостановились, и я ему, как смогла спокойно, стоя на карачках под Борькой, сказала, что, если у него есть какое-то дело, то пусть подождёт. Мы закончим и решим любые его проблемы. Он постоял несколько секунд, пожал плечами и вышел. Доиграли мы с Борей нашу партию и... Всё, в общем. О событии не упоминали. Каких-то последствий сильно опасались. Но всё нормально, ничего особенного не произошло. С ним — полный порядок. 

— Если так, то слава богу, на земле мир и в чловецех благоволение. Всё равно хорошо, что я так скучно разделась. Как вошла и его писюн увидела... Это было не лишним. 

— Это ты просто отлично сделала. Надо было его подготовить, предупредить, но я думала, что после бани на даче он воспримет спокойно. Вышла из ванной во всей красе. 

— Представляю себе! Ты не учла, что баня, пляж и всё такое подобное само собой предполагает наготу. Полную там или неполную — это уже детали. Важные, но детали. А тут — привычный дом родной, они с Марком в полной амуниции, и вдруг на тебе: явленье голой мамы из ванной аки Венеры из ракушки. Не то что он, да я сама бы на его месте обалдела! Была бы ты хотя бы толстая, и спаниэлевые сиськи до пупа, тогда другое дело. 

— Фу, гадость. Типун тебе на язык! Эй, там на кухне! Леонид от слова лень, где там у тебя напиток для моей подруги? 

— Уже несу, мам! 

Лёня торжественно вошёл с круглым подносом, уставленным тремя фужерами с Фантой, и с белым полотенцем на сгибе руки. Смахнул несуществующие крошки и водрузил фужеры на журнальный столик, вокруг которого мы сидели. Вытянулся во фрунт, надул щёки и с комичной важностью изрёк: 

— Ваша Фанта, леди энд джентльмен!  

Общий хохот и бурные аплодисменты. Ольга вспорхнула с кресла, подлетела к новоявленному Бэрримору, крепко прижала его к себе и от всей души расцеловала. Не надо быть Другим, чтобы отчётливо прочитать на довольной физиономии, что именно на это он и рассчитывал.  А что, будь я на его месте, не так бы ещё старался, чтобы прижаться к такой груди. А если ещё и ладошку с неё не сгоняют и позволяют хорошенько всё потрогать? 

Однако же, парень быстро адаптировался. И тут не только Олина заслуга. Очень крепкая психика. Отлично! Мама, с улыбкой наблюдавшая эту сценку, показала мне большой палец. Я в ответ — два. Стоп! Караул! Она же не всё видит и ещё меньше чувствует. 

Оля слегка отстранила от себя Лёньку и заговорила очень спокойно.: 

— Вторая точно такая же. Можешь убедиться. И всё. Пока тебе достаточно. Пока. Не грусти.  Понимаешь, малыш, слишком ранние яблоки очень быстро портятся. А совсем незрелыми можно тяжело отравиться. Не веришь мне, спроси у мамы. Она же врач, аж доктор медицинских наук! Главнее не бывает. Ты — очень хорошее яблоко от замечательного дерева. Но ты ещё совсем зелёный. Тебе ещё надо созреть. Для этого нужно время. Больше ничего. Ускорить твоё созревание невозможно. Так устроено природой, и нам не дано тут ничего изменить. Твоё время придёт, никуда не денешься, созреешь. И получишь от природы всё. Она тебе очень много даст. Очень много хорошего.  А пока радуйся всему, что у тебя уже есть, малыш.  Радуйся жизни, и жизнь сама подарит тебе радости, она уже их дарит — прямо сейчас. И много ещё впереди. Не кради, не отбирай у жизни, но не пропускай мимо себя то, что она тебе даёт. Принимай, но не отбирай через силу раньше срока.  Ты меня понял, Леонид. Ты   меня   понял. 

Произнося всё это, она удерживала его на небольшом расстоянии от себя, ни на миг не прерывая физического контакта. Прикасалась, гладила, ерошила волосы, просто держала за руки. Эти её действия были приятны, но без малейшего сексуально подтекста. Если не считать того, что мальчишка стоял голый, а совершала их ослепительно нагая красавица.                                                    Да любой пацан за такое чёрту душу заложил бы и ещё приплатил из сэкономленного на мороженом. 

А она вещала, гладила, касалась, ювелирно отмеряла слова, интонации, движения. Балансировала на тонкой невидимой грани. Ворожила. 

Мама оцепенела, даже дышать забыла, наблюдая это колдовство. А Ольга замолчала, но не отпускала Лёньку, ловя какие-то только ей понятные сигналы. Улыбнулась и вдруг отвесила оглушительный шлепок по голой попе. Лёнька аж подпрыгнул. Чары рассеялись. 

— Я очень хорошо вас понял, тётя Оля. Вы, как мама, никогда не врёте. Я вам верю. 

— Не верь! Никогда никому не верь. Никому и ничему не верь. Доверяй! Да, доверяй — только тому, кто твоего доверия достоин. 

— Я понял разницу. Тётя Оля, а можно вас спросить? 

— Вопросов много? 

— Пока только три. 

— Сойдёт. Валяй, спрашивай. 

— Нам в школе всё время талдычут: “Мы не можем ждать милостей от природы. Взять их у неё — наша задача”. И плакат такой в полстены. 

— Ага, взять и отобрать, поделить и прожрать. Ограбить и удрать. Хочешь, Марк попросит своего знакомо генерала устроить тебе экскурсию в тюрьму? Там тебе покажут тех, кто много брал-грабил. Как они тебе сами понравятся и как тебе покажется их счастье? Не верь. Особенно плакатам. Думай. 

— И это понял. Если я ещё незрелый, тогда зачем всё это? Вот мы тут все голые. В той бане и тут, и ещё потом, наверно. Ну, взрослые — это понятно. У вас это... вы это... неприличное слово. 

— Ага, как что-то очень хорошее, так для названия нет приличных слов. Или такие приличные, что лучше неприличные. Но я усекла. Да, этого тебе ещё рано, сам отлично понимаешь. А всё, что кроме? А для чего оно всё? Для радости жизни, вот для чего. Для наслаждения, для свободы. Для наслаждения свободой. Когда мы сюда ехали, ты так здорово про нас с мамой сказал: “Вы были по-другому красивые. Смелые, свободные, живые больше, чем в платьях или даже в купальниках. Такие открытые и, честно, самые красивые, по-честному красивые!” Вот же здорово, замечательно сказал. Если нам природа такие радости дарит, так чего от них морду воротить? Вот скажи мне, свет Леонид, тебе сейчас плохо?  Или хорошо? 

Лёнька думал недолго. 

— Нет, совсем не хорошо. А прямо замечательно! Так ещё никогда не было.  

— А когда ты со мной обнимался и мою голую грудь лапал, кому так ужасно стыдно-противно было? Тебе? 

— И не вам. Вам самой было очень приятно. А я ещё хочу. 

— Что! Вот же нахальный чертёнок!  

Оля нахмурилась, задумчиво почесала нос, мрачнея на глазах. 

— Это ещё надо очень хорошо обдумать. Ладно, мы ещё вернёмся к серьёзному рассмотрению данного насущного момента. 

И подмигнула испуганно глядевшему на неё мальчишке. 

— Давай, вали свой третий вопрос. 

— Тётя Оля, а вы можете меня ещё хоть разочек поцеловать? Мне так хорошо было. 

— Во, первый дельный вопрос! Почему только разочек? У меня этого добра навалом! 

Она подхватила Лёньку — надо же, как чётко ему руки зафиксировала, пальцем не пошевельнуть, и больно ему очень неслабо, еле терпит — и осыпала поцелуями. 

— Вот всегда так. Красавчикам достаются все ласки и поцелуи, а бедного усталого репортёра никто не пожалеет, не приголубит. Никому до него, убогого, дела нет. 

— Ура! Папка приехал! 

Ольга отпустила парня, ошалевшего от урагана противоположных ощущений, и устремилась к папе. Но мама успела первой. 

Сто тысяч ангелов с чертями! Какие же изумительные у меня родители!  Вот прямо идеал женщины и мужчины. Хоть пиши с них иллюстрацию к “Туманности Андромеды”. Роман я знал наизусть, а фильм как-то умудрился пропустить. Посмотрел только в прошлом году по телевизору. Набрали актёрский состав, блин. Звезда на звезде — старпёр на старпёрке. А которые помоложе, то убогие представители развитого соцреализма изобразили лучших людей эры Великого Кольца.  Господи, лучше бы я этого не видел. 

Я глаз не мог оторвать от обнявшихся папы и мамы. Вот их бы на главные роли! И снимать крупным планом, во весь рост.   Ага, в советском кине. Но какие же они красивые!   Приложив усилие, перевёл взгляд на брата. Тот таращился большущими глазами, приоткрыв рот. Ольга любовалась с улыбкой, слегка покусывая нижнюю губу. Глянула на Лёньку и отвесила ему лёгкий подзатыльник, чем привела в чувство.  

— Да понял я, понял. Вот   сейчас   совсем   понял.  

Мы утолили голод, вознеся хвалы маминому кулинарному искусству. Лёнька уже привык к отсутствию трусов и на свою наготу перестал обращать внимание. На нашу — тоже, почти. Взяв на себя повышенные трудовые обязательства навести порядок, он с деловым видом сновал между гостиной и кухней. Потом сложил стол-книжку и отнёс на обычное место, чем вернул комнате обычный вид. Очень увесистый стол, между прочим. Оля предложила помочь, на что получила от юного атлета гордый отказ с ехидным примечанием в том смысле, что не дело слабым женщинам тяжести таскать. Отнёс сам, красуясь мускулатурой. Потом протянул руку слабой женщине, чтобы помочь ей подняться из кресла. Помощь была принята с глубокой благодарностью. Слабая женщина подняла широченное, массивное кожано-дубовое вольтеровское кресло и спокойно отнесла на место, с которого ей было удобно смотреть телевизор. И снова уселась в нём в своей любимой позе: нога на ногу, руки на затылке, грудь вперёд. Благо, широко расставленные мягкие “уши” ей никак не мешали. После чего посмотрела на юного атлета весьма ироническим взглядом. Ответом были плотно сжатые губы и мрачный взгляд исподлобья. 

Сейчас Лёнька плескал водой и отчаянно тарахтел посудой на кухне. Папа включил телевизор, и они с мамой разместились на диване. Мне досталось кресло менее шикарное.  По телевизору как раз заканчивались новости. 

— Скажи мне честно и откровенно, подруга, когда уже ты перестанешь меня удивлять? Сто лет мы знакомы. Кажется, уже все твои трюки изучила. И вот опять ты меня потрясла. Несколько минут — и нет проблемы. Поразительно! 

— Что, благородный дон уязвлён в пятку? Прости — донна. Благородная донна Маргарита желала эту проблему себе иметь, и сама с ней возиться? А что, сексуальный невроз — штука интересная. 

— Да ну тебя. Не успела поблагодарить. Не при Лёньке же. 

— Что-то случилось? - встревожился папа. 

— Уже ничего. Поцелуй этой ведьме её золотую ручку. 

Это папа исполнил немедленно: по рыцарски став на одно колено, с удовольствием облобызал милостиво поданную ему руку. 

— А всё-таки? Что у вас тут за тайны? 

— Если расскажем, тайны уже не будет. Хотя... Ладно уж, слушай. Накосячила я. Глупо и грубо накосячила. В общем, так... 

— Здорово вы тут без меня повеселились. Марк, это и в самом деле было так серьёзно? 

— Не смертельно, пап. Но если бы не Оля, у Лёньки крыша могла бы поехать далеко и надолго. Все подростки сексуально озабочены. Понимаешь, пап, я не знал, что вам с мамой нравится домашний, семейный нудизм. Замечательная штука. Я всеми пятью конечностями за.  Но какого лешего вы от меня скрывались? От неё? Лёнька же не дурак. Правильно бы ему всё объяснить и всё прошло бы гладко и приятно. Мы бы к этому всё равно пришли. Со мной вообще никаких проблем. Я же Олин ученик. Мама Рита, как я отреагировал тогда, на дороге к Сосиске? 

— Почти в соответствии с прогнозом. Честно говоря, я была готова к более выраженной реакции. Всё-таки ты вдруг увидел свою мать абсолютно голой и остался вполне спокоен.  Получилось идеально. Не смотри на меня так! Марик, не хулигань, ну, пожалуйста. 

— А как ещё смотреть на такую красивую голую женщину? Вот если бы смотрел не я, тебе бы это понравилось, это искренне восхищение твоей возбуждающей красотой. Абсолютно заслуженное восхищение. А с чего ты вдруг так возмущаешься? С того, что я твой сын. Всё, больше не буду. Смотрю как пай-мальчик на бабу, но на снежную.  Ты транслировала мою реакцию — там на ожидаемую реакцию Лёньки — здесь. Но там и тогда обстановка была совсем другой. Ну, мам, это же ты меня учила брать психологическую погоду. А там был другой и другое: во всех смыслах. Давай проведём анализ этой нашей ситуации. 

— Как нибудь потом, обязательно.  

— И без моего участия. От ваших разборов у меня уши отваливаются, не говоря уже обо всём остальном, гораздо более важном. К тому же он там не вечно будет греметь посудой. 

— Ты не врубилась даже когда процесс у него уже пошёл. Это ещё счастье, что он не тебя щупал. Ладно, подруга, проехали. И на старуху бывает проруха. Сейчас парень в полном порядке и в таковом пребудет присно. Как говорят на вашей медицинской тарабарщине, feci quod potui faciant meliora potentes. //“Я сделал всё, что мог. Пусть другой сделает лучше”// 

— Оль, правда, спасибо тебе от всей моей материнской души. 

— Принимаю. Только засунь себе в жопу патетику. 

— А этому, чего делала, научишь? 

— Когда я тебе отказывала? Но толку с того. Никогда не применишь. Ибо сказано: что секс-училке можно, то доктору психиатрии — хрен! 

По телевизору показывали спорт. Репортажи с соревнований по спортивной гимнастике чередовалисс с репортажами по художественной. Родители остались на диване. Меня Оля перетащила в своё величественное кресло и забралась ко мне на колени. Когда Лёнька завершил свои посудомойные дела и присоединился к телезрителям, он уселся на полу и некоторое время сверлил нас мрачным взглядом. Это ему быстро надоело. Он разулыбался, показал Ольге язык и перебрался на диван, уютно прижавшись к маме.                                                                                              Мы с Олей вчитались в них предельно внимательно. Ни одного диссонирующего сигнала. Просто мама с сыном смотрят телевизор.                                                                                                                             Картина прямо идиллическая: семья интеллигентных натуристов отдыхает. Ещё бы слева дочку для симметрии, и готова иллюстрация для несоветского семейного журнала. 

 

Я наклонился, чтобы раздвинуть диван. Лёнька меня остановил. 

— Не надо. Мне и так места хватит. 

— А при чём тут ты? 

— А у меня кровать большая. Вы же любовники. Я вам там всё свежее постелил. 

Ольга растаяла от умиления. 

— Лёнечка, ты прелесть! Спасибо тебе, милый. Спокойной ночи, малыш. И... знаешь, что... Если уж совсем будешь умирать от любопытства, не лезь  совершенно нечаянно в спальню к родителям. Просто иди к нам и смотри сколько хочешь. 

Братишка улыбнулся, пожал плечами. 

— Зачем, тётя Оля? Что мне надо, я уже знаю. А дальше — зачем мне спешить? 

Утром я рулил Олиной “Нивой” по дороге на химкомбинат. Оля достала из портфеля какие-то бумаги и что-то в них отмечала и зачёркивала. Потом сложила обратно и сказала: 

— Знаешь, что Лёнька спросил у меня на прощание? 

— Не знаю. Расскажи. 

— Он спросил: “Тётя Оля, а когда у меня будет любовница?”. Я ответила, что через три года, никак не раньше. 

— Оль, кстати о любовнице. Знаешь, я не понимаю папиного равнодушия к тебе. Нет, он тебя обожает. Я имею в виду сексуальное равнодушие. Странно для него. Тем более, что они оба относятся к этим вещам очень спокойно, даже с юмором. 

— Было дело. Даже два раза. Задолго до того, как ты меня первый раз глубоко познал. 

— Ну, и...? 

— Ты видел, как я вчера раздевалась. Вот и всё. Рита — моя подруга. У меня твёрдые моральные принципы. 

                                          *  *  *