"Если цель - спасение души, то цель оправдывает средства."   Игнасио де Лойола

 (Фото из Сети)                  

Я ополоснулся под душем, ладонями стёр с тела лишнюю воду и облачился в свежую белую майку и короткие белые шорты. Порядок. Просканировал руками укрытую простынкой спящую женщину, прислушался к дыханию и сердцу. Отлично! Полчаса ещё она будет спать. Проснётся, ею займётся Надя. Бесшумно закрыл за собой дверь и пошёл к себе в кабинет. 

— Здравствуйте, Ирина Васильевна. Рад с вами познакомиться. О цели вашего визита меня уведомили всего пару дней назад, и, признаюсь, преизрядно озадачили. 

Удивление на лице очень делового вида дамы сменилось возмущением. Она вскочила со стула, смерила меня взглядом строгой учительницы. 

— Простите, молодой человек, мне здесь назначена встреча с главным врачом, доктором Штерном Марком Борисовичем! Я пришла к назначенному часу, меня проводили вот сюда, в эту... странную комнату. Мне нужен главврач, а не...  

— Прошу прощения, в свою очередь, у вас, за то, что вам пришлось меня подождать. Наша встреча была назначена на восемнадцать ноль-ноль, и сейчас на часах именно это время. Вы пришли раньше, а я не могу позволить себе такого удовольствия. Приходится быть пунктуальным. Садитесь пожалуйста, а то и мне придётся стоять. 

— При чем здесь вы?! Мне нужен главврач! 

Понятно, она ожидала увидеть кого-то, соответствующего стереотипному образу: солидного пожилого доктора при костюме, галстуке и очках, в белом халате поверх всего этого благолепия, но никак не весьма минимально, с позволения сказать — одетого — двухметрового смазливого молодчика с вызывающе рельефной мускулатурой. 

— Или меня привели не туда? 

— Если словом “доктор” вы обозначили не учёную степень, а профессию, то всё верно. Я именно тот главврач реабилитационного центра Марк Борисович Штерн, который вам нужен. А эта странная, как вы совершенно справедливо отметили, комната — мой кабинет. Ненавижу казенщину, Ирина Васильевна, поэтому обустроил тут всё по своему вкусу. Тем более, что у нас не больница. 

— Вы — доктор Штерн?! 

— Совершено верно. Мой официальный рабочий день закончился, и вы можете полностью мною располагать. Время у нас с вами не ограничено. Уверен, что с подполковником Дергачёвым всё в порядке, иначе меня известили бы задолго до нашей с вами встречи. Но я слушаю вас предельно внимательно. 

Очень обыкновенная внешность.  Очень обычное правильное лицо с профессионально интеллигентным выражением классной руководительницы. Нет, она завуч.  Короткая причёска без изысков, но хоть не пучок на затылке. Косметики нет, так, слегка помада. Духи — очень так себе, но имеют место быть. Но не в зоне декольте — за полным его, декольте, отсутствием. Среднестатистическое телосложение, невыразительная грудь и бедра. Ноги тоже обычные. Очень солидно и официально одета. Сидит прямо, колени вместе, на коленях — портфель. В общем, всё ясно. Нулевая сексапильность. Сочувствую подполковнику. Но и ей — тоже. Пытаюсь найти в ней хоть что-то, способное привлечь — не возбудить — хотя бы привлечь нормального мужчину. Не нахожу.  Хм, может быть, это плотно приросшая маска, и она снимается вместе с одеждой в супружеской спальне, и там женщина сверкает темпераментом? Бывает такое, встречалось. Поздняя осень, одежда на ней многослойная, и сигналы тела почти не читаются на расстоянии. Как же она выглядит и ведёт себя, когда в интимной ситуации с мужчиной? Ладно, ещё увижу. Муж её в полном порядке. И всё же как хорошо, что им занимались мои первые зайки — Валя и Алла, с их внешней заурядностью. 

— Не могу в это поверить. Но, но даже если вы тот, за кого себя выдаёте, не смейте так на меня смотреть! Как, как вы на меня смотрите?! Вы, бесстыжий... 

“Негодяя” она благоразумно проглотила. Неглупая особа.  Уважаю. Мы с ней поладим и сладим. 

— Я смотрю на вас как врач, уважаемая Ирина Васильевна. Только как врач. Мы здесь занимаемся телесно-ориентированной психотерапией. Вот я и изучаю ваше тело, насколько это возможно через одежду. Проблема не у вашего мужа — его-то мы очень успешно восстановили — а в вас. Согласен, он изменился. Невозможно остаться прежним после такого потрясения. Мы восстановили его организм и психику. Хорошо восстановили, повторяю. Он совершенно здоров и даже сможет продолжить службу, если захочет. У вас и раньше были с ним неполадки того рода, что сейчас. Но было терпимо. А сейчас стало совсем плохо. Вы приехали жаловаться на наши безобразия, на наше аморальное шарлатанство. Никуда пока больше не обращались: он же всеми комиссиями признан здоровым и годным к продолжению службы.  В чем мы его испортили, вам писать стыдно, а терпеть уже невмочь. Вы же любите его, хотя ни разу в жизни не испытали оргазма. Но двоих детей родили. Очень хочу надеяться, что вы не изуродовали своих девочек вашим неовикторианским воспитанием. 

Она смотрела на меня широко раскрытыми глазами, чего там — вытаращенными — и наполненными слезами пополам с ужасом. И “фактор игрек” ловится очень отчётливо. 

— Мне говорили, что вы колдун, экстрасенс, телепат. Миша, Михаил Иванович... мой муж говорил. Я в такое не верю. Я атеистка, парторг, не верю. Но вы опоили его чем-то, заговорили, сглазили. Вы... вы... 

Нормальная женская логика. И мой косяк. Анамнез нужно собирать тщательно и своевременно, и прицельно, черт побери, а не полагаться так на свои способности. Придётся исправлять. Больно ей будет. Но боль во спасение причинить позволительно. Хорошо, что не назначил встречу раньше, и срочных дел сейчас нет. Пусть выплеснется, податливее будет. Так вот оно, что! Обычно я старательно стираю из памяти наших пациентов подробности лечебного процесса, а с этим Дергачёвым не получилось. Как когда-то с Лидой: такое устройство психики, что невозможно вытащить деталь, не обрушив всю конструкцию. Как там у него получалось с такой женой раньше — бог весть. Но после наших девушек, видимо, совсем уже никак. Всё, иссякла. Продолжим. 

— Ну-с, облегчили душу? Возле зеркала на полке влажные салфетки. Приведите лицо в порядок после такого страстного выступления. Вот так оно будет лучше. Успокоились. Вот и ладушки. Будем считать программное выступление заслушанным и перейдём к прениям. Предлагаю преть в креслах за журнальным столиком. У вас горло пересохло, а я просто немного устал после рабочего дня. Вот, так нам будет удобнее. Дотянулся до кнопки. 

— Девушки, кроме Нади остался кто-нибудь? 

— Мы с Валей. Разбираем записи с потенциометра. У Булатова ЭКГ какая-то странная. Но он сам был в порядке. 

— Отложите, потом посмотрю. Валюш, принеси нам сюда чаю и к нему чего ни будь. И попроси Надю, когда закончит, немного подождать.  

— Понятно, шеф. Пару минут. 

Я приветливо улыбнулся подполковнице. 

— Ирина Васильевна, садитесь поудобнее, расслабьтесь. Напряжение должно чередоваться с релаксацией, иначе здоровью каюк. А оно у вас одно. Откиньтесь на спинку, ноги свободнее, вот, коленки слегка раздвиньте. Я не буду вас насиловать прямо сейчас. 

Круглые и влажные глаза, рот слегка приоткрылся. Ещё бы. Она ждала от меня любой реакции на свои вопли, но только не такой. 

В открывшуюся дверь вошли обе девушки с подносами в руках. Рот у товарища Дергачёвой приоткрылся шире, но только на пару секунд. Потом губы поджались. Глаза сузились и уставились на моих сотрудниц, выражая справедливое возмущение и негодование. 

Обе были одеты почти как я: в короткие белые шорты и майки. Только маечки короткие, открывающие живот. Ничего лишнего. 

— Что-нибудь ещё, Марк? 

— Нет, спасибо большое, девочки. Закончите с лентами — свободны. Только, если можно, пусть кто-то подстрахует Надю, если она мне понадобится. Она же дежурит сегодня. 

— Нет, погодите! 

Это атакующей коброй взвилась Ирина Васильевна и зашипела: 

— Это, вот что это такое? Это в государственном учреждении... такое? Бесстыдство. 

Ответом на шипение были понимающие улыбки. 

— Это наша обычная рабочая униформа. Красиво и удобно. Я же сказал вам, что у нас здесь не больница, а реабилитационный, то есть восстановительный центр. Не в белые халаты же нам рядиться или в зелёные пижамы, как в реанимации, не приведи, боже.  Мы здесь не организмы лечим, мы возвращаем к жизни искалеченные души. Вы уж простите за патетику, но это именно так. Как можно дальше от болезней, от унылых, депрессивных больничных образов. И максимально близко к жизни, здоровью и красоте. Вы посмотрите, какие они прелестницы! 

— Шеф, мы можем уйти? 

— Да, конечно, Аллочка. Спасибо ещё раз. 

Дергачёва плюхнулась обратно в кресло. Отдышалась. 

— Можно принять ваши аргументы. Но пусть будут нарядные платья, костюмы. Но вы же все полуголые! У ваших медсестёр всё просвечивает, видно всё насквозь. Все, простите, цыцки напоказ. Да и у вас самого. У вас тут лечатся мужчины. Они всё это видят! Нет, это недопустимый разврат! 

— Всё сказали. Я слышал. Прервёмся. Попьём чайку, перекусим, чем тут нас девчонки угостили. 

Она презрительно фыркнула: 

— Вот, именно девчонки! Бардак! Гнездо разврата. 

Но от угощения не отказалась. А то! После такой вспышки эмоций супротив природы не попрёшь. Гипофизарно-инсулярная ось никуда не делась, заставляет пополнять глюкозу в крови. Да и вкусно же. Вот так, кровь к желудку отлила, адреналин ушёл, можно спокойно разбирать проблему дальше. 

— Ну, как? 

— Очень вкусно. Спасибо. 

— На здоровье. Давайте вернемся к нашим мутонам. Я уже услышал от вас много интересного. Теперь, как с римских времен полагается в любом приличном диспуте, аудиатур эт альтера парс. Вы не против? Отлично. Наша униформа. Вы сказали: “У вас тут лечатся мужчины”.  Добавлю: иногда и женщины. Вот именно поэтому, хотя и не только, мы одеты именно так. Какие, к лешему, нарядные платья и костюмы? В них неудобно работать, мешают нам тряпки. Мы не раздаём таблетки и не делаем уколы. Мы работаем физически с телами и психологически — с душами; применяем разные способы пробуждения той самой жажды жизни, что так хорошо описал Джек Лондон, и что почти или вообще напрочь отсутствует у наших пациентов. Мы лечим собой, если позволите так выразиться. Тряпки — барьер, между нами и душами наших подопечных. Кстати, на любом пляже люди гораздо голее. Неужели вы там не в бикини? 

— Ах, как красиво вы оправдываете самый настоящий разврат. Я восхищена вашей демагогией. Но разврат остаётся развратом. 

— Разврат, как и разруха, он прежде всего в головах. 

— Демагогия! Вы эксплуатируете низменные животные инстинкты, примитивное половое влечение. О, я хорошо теперь всё поняла! 

— Ага. 

— Что “ага”? 

— Правильно поняли. Ради пробуждения желания жить мы стимулируем самый могучий инстинкт — инстинкт продолжения жизни. Не только его, разумеется, но в первую очередь. Мы, люди — животные, это неоспоримо. Чем половой инстинкт хуже пищевого, который мы только что удовлетворили, или ориентировочного? Вы так забавно таращились сперва на меня, а потом на моих коллег. Так вот, когда перед нашими пациентами, когда с ними всё время в самом близком и непосредственном общении красивые, жизнерадостные и — вы правы, это важный момент — очень соблазнительные существа противоположного пола, когда они проводят им целительные воздействия, у них пробуждается желание жить. Они возвращаются к жизни, они выздоравливают. Оживают они и живут! Всем врагам и всем ханжам назло, чтоб им пусто было, и на этом свете, и на том! 

Она изобразила саркастическую улыбку. Череп ухмыляется приятнее. 

— Значит, цель оправдывает средства. Иезуитский лозунг. Хм, а вы аж главный врач целого реабилитационного центра Министерства Обороны, вишь ты! Как только вам такому доверили? Вы коммунист? 

— Пока не сподобился. Я ещё в комсомольском возрасте. Так вот, иезуитский лозунг. Как у нас принято поступать с идейными врагами? Мы берём их лозунг, перевираем его, и перевранной версией, как штыком, их же атакуем. Очень по-коммунистически морально. 

— Как вы смеете?! 

— Как сказал бы сам Игнатий Лойола, audeo nam verum loquor — смею, ибо правду говорю. В своё время он выразился так: "Si finis est salus anime, finis iustificat ea quae sunt ad finem" —  Если цель — спасение души,  то цель оправдывает средства. А чем мы тут занимаемся, если не спасением душ? И спасаем их вполне успешно. Чем наши средства плохи?  Вашего же любимого мужа мы из такой, простите, задницы вытащили...  Вспомните, откуда и в каком срстоянии его перевели к нам. А сейчас он опять бравый офицер и мужик, хоть куда. 

Вот так: напомнил ей, за чем она ко мне заявилась. На её физиономии нарисовалась злоба. 

— Мужик! Ага, хоть куда! Вот именно: теперь он хоть куда! Лучше бы оставался в психушке. Что, что вы с ним сотворили? Неее, я уже поняла: это ваши распутные девки, эти проститутки! Я всё поняла! Ну, раз я поняла, я этого не оставлю. Я до ЦК доберусь, от вашего гнусного бардака тут камня не останется! А тебя, главврач гребаный, щенок, под такую статью подведу... вот, где тебя опидарасят, говнюка!  Супермен ...ный!  

Я спокойно переждал эту истерику, и когда вопли затихли, осведомился: 

— Это на истпеде обучают такой изысканной риторике? Или на курсах агитаторов-пропагандистов при обкоме? Вот прямо слышен глас народа. 

— Что? 

— Вот вам салфетка. Утрите слюни и сопли. Вот так, вполне прилично. Если бы вы в постели показывали такой темперамент, ваш муж не то, что на руках, он на пенисе бы вас носил, не смотря на вашу заурядную внешность. И не было бы у вас с ним проблем, ни до этого окаянного Афгана, ни сейчас. И не сходили бы вы с ума от ревности к половине человечества. Знаете, наверно самого Афгана у него не было бы, если бы не вы. 

— Как это? 

— Объяснить вам то, что сами знаете? 

Она опустила голову, и как-то скукожилась вся. 

— Не надо. 

— Объясняю: он туда от вас сбежал, он там в боях спасался от скуки, от тоски смертной с вами. От вашего зуболомного занудства днём и от обледенелого бревна в постели — ночью. Вот же угораздило порядочного мужчину вляпаться в вас, да ещё и близняшек сочинить — вот прямо сходу. Это вы “по залёту” женили на себе перспективного офицера. Не спрашиваю. Знаю. Не от него знаю. Не догадался тогда спросить. С вас читаю. Я же то, во что вы не верите. 

Она захныкала с лёгким подвыванием. 

— Вы холодны, как заливная осетрина на морозе. Причины этого я не знаю... пока. Версии о гормональных нарушениях противоречит беременность, успешные роды. Потом ещё аборты были? Ну да, были. Версия два: плохое, сверхпуританское воспитание. Атавизмы викторианства всплывают и в наше время, бывает. Имел дело. Муж, он по неумению и сексуальному невежеству не смог вас разбудить. Или вы сами не хотели, даже сейчас не хотите. Викторианская дама из Казахстана.  Надо же! Есть ещё версия, но до верификации не буду. Изменять такой жене, как любой бы на его месте, он не мог. Порядочность такая? Допускаю. В крошечных секретных городках — с кем там ему было? А при вашем зловредном характере просто опасно. Развестись? Дочек он обожает. И карьере — кранты. Такая вот ситуёвина. Я много наврал? 

Она замотала головой. 

— Всё правда. Но я люблю его, не вру. А он чужой стал, совсем. Во сне бормотал. Я потом так пристала. Он много не рассказал, но мне хватило. Что, куда мне теперь? Ехала помощи просить, дура. Говно у меня характер. Вы правы, Марк Борисович. И не живу, и сдохнуть не решаюсь. Девочек жалко. Опять вру. Себя жалко. 

А вот это она не врёт. Любит она его. Так любит, что Шекспиру только курить в палисаднике. Всей душой любит. Ага, отдельно от тела. Но тело-то отдельно не гуляет, ему же нужно. Но ему дают, а она не берёт. Почему? Такая травма нервов половых органов при родах бывает, редко, но бывает. Ну, это я посмотрю. А если представить совсем экзотический вариант? Надю я зарезервировал ещё до этого признания в любви. Да я пророк — не меньше! Хрен-с-два. Это же случай Анны Витальевны, только с вариациями 

— Вот и хорошо, что не решаетесь. Значит есть возможность с вами работать. Но только при полном взаимопонимании и взаимодействии возможен успех. 

Она вздрогнула, вынырнула из себя и уставилась на меня с запредельным недоверием. Разглядывала, вглядывалась, медленно поворачивая голову вправо и влево. Прищурила правый глаз. 

— После этого всего? Вы святой? 

— Нет, насквозь грешный. Да врач я, просто врач! Мне все эти ваши матюки и угрозы — как водолазу дождик. Я в расстроенных психиках и без вас по уши не первый уже год. Профессия такая. Повторяю: ваш муж в полном порядке. Заниматься нужно не им, а вами. Не лечить, вы вполне здоровы. Корректировать — это будет правильный термин. Если сами хотите и располагаете временем. Сразу честно предупреждаю: кое в чём вы изменитесь необратимо. Применю средства, которые оправдывает цель  

— Хочу. Не верю, но хочу. Время-то я улажу, чёрт с ними со всеми. Улажу вопрос со временем. Но? 

— Как говорил Остап Ибрагимович, вы не в церкви, вас не обманут. Со временем — помогу.  Уедете с документом о том, что проходили курс неотложной терапии у нас в Центре. С такой печатью, что ваше начальство станет “Смирно!” и долго будет ждать команды “Вольно!”. 

— Когда начнём? 

— Хоть прямо сейчас. Как только поймете, что готовы.  

— Я готова, Марк Борисович. Мне уже нечего терять.  Я чувствую, что у вас уже созрел какой-то план. Что я должна делать?  

— Не спешить. А начнем с того, что вы перестанете меня бояться. Я вам не враг. Верьте мне. И да, можете свободно спрашивать. На что смогу — отвечу. 

Без малейшей паузы: 

— Что вы будете со мной делать? 

— Решу после обследования. Но вопрос не совсем тот. Не “с вами”, а из вас. 

— Из меня. 

— Женщину. Из холодной, занудной, бесцветной, бесчувственной селёдки — горячую, яркую, страстную Тигрицу.  Или Пантеру.  Или Макаку.  Это определится после оценки свойств исходного материала.  

— У вас уже есть положительный опыт? 

Вот же зануда!  

— Посмотрите направо. Ага, вот эту фотографию вы готовы были заплевать, порвать и изничтожить, пока ждали меня тут.  

На цветном, выставочного формата фото обнажённые Вера и Юрка страстно целовались под увешанной плодами яблоней. Кем бы я был, если бы упустил такой момент? 

— Можете снять со стены и посмотреть с обратной стороны. 

Она так и сделала. Зануда! 

— Если я правильно поняла...? 

— Вы понятливая дама. Исходное состояние персонажей и результат. Угадайте, как их сынишку зовут. Верите теперь? Принимаете условия? 

— Какие? 

Необратимость изменений и подписку о неразглашении. У нас тут экспериментальный центр. Вы увидите много чего, не подлежащего огласке. 

Она длинно, судорожно и предельно глубоко вдохнула.  

— Принимаю. Верю. Только не сделайте из меня макаку, пожалуйста. Где я должна расписаться.? 

Она вдруг малиново покраснела, коленки её подогнулись, но стул успел подставиться вовремя. 

— Что с вами? 

—Уфффф... Честно? 

— Только так. 

— Представила себе, какие вы примените ко мне средства на пути к такой вот цели. Черт вас побери! Я же только что была готова вас уничтожить, а сейчас уже вам подчиняюсь. Вы — маг, вы уже наколдовали. Но я согласна.  

Она хихикнула. 

— Правда, это будет очень стыдно? 

— Очень-преочень. Но не мне. 

Наконец-то она засмеялась. Первый раз за всё время. За очень долгое время. 

— Окей. Раздевайтесь. 

— Прямо здесь? Сейчас? Зачем? 

— Вы совершенно непривлекательны для мужчины, по крайней мере, пока одеты. Посмотрю, какая вы голенькая, оценю ваши прелести. 

— Ой, прямо так, сразу? Я так не могу. 

— Я помогу. 

Подошёл вплотную, провёл по ней руками, расстегнул и снял с неё коричневый жакет. Стал расстёгивать блузку. Вполне спокойна.  Снял с неё этот элемент официального футляра. Осталась в гипоксического цвета уродливом бюстгальтере производства какой-то местной фабрики и во всём, что ниже.  Страха уже нет. Интерес да, имеет место. Обнял её и поцеловал в шею. Чего-то подобного она ожидала. Спокойна.  

— Снимите с меня майку. 

Пожала плечами. Поколебалась несколько секунд и с чуть брезгливой гримаской, действуя только пальцами и явно избегая прикоснуться к голой коже, исполнила мою просьбу. 

— Много раз раздевалась на приёме у врача, но первый раз раздеваю врача. Это вы уже начали применять свои средства?  

— Пока нет. Вам это неприятно? 

— Да, честно говоря. Если вы хотите соблазнить меня своим могучим торсом, то зря. Вы не уникум. Муж увлекался штангой. Мускулатура у него была не хуже. 

— Тогда вас разденет моя помощница. Так даже будет лучше. 

Нажал кнопку вызова. 

— Надюша, ты уже свободна? Зайди ко мне. 

Она явилась через минуту. Поймала мой взгляд, еле заметно кивнула и улыбнулась Ирине Васильевне. 

— Новенькая? Будем знакомы. Я — Надя. А ты? 

— Ирина Ва... Ирина. Ира. Очень приятно. 

— Училка. — безошибочно определила Надя. — Математичка или историчка. Шеф, на наш контингент она не тянет.  Вполне здорова. Ммм... Пресная очень. Так училка же. Но, раз она здесь, а вам понадобилась именно я... Валя меня заменила на дежурстве... Значит мы уже работаем не только с посттравматическим синдромом? 

Всё она уже поняла, рыжая раскосая лиса.                                             
Восхитительный результат счастливого брака красавицы кореянки и лихого сибирского казака - учителя физики. Сексапильна до сноса крыши у живого существа любого пола, но в любви отвечает взаимностью только женщинам. Ибо абсолютная лесбиянка.                                                                                        
Надя — это чудо природы — моя ценнейшая сотрудница. Она врач, что немаловажно, но самое главное в другом. Когда мы лечим нашим методом ЭШТ — эндорфиновой шоковой терапией — девушки иногда срываются.  Большинство наших пациентов — молодые и иногда очень красивые парни; поэтому не удивительно. Ничего в этом страшного нет, но приходится корректировать процесс.  Надя с мужчинами работает идеально и выполняет всё, что нужно, оставаясь при этом совершенно невозмутимой. Золото моё, с толстой косой цвета рафинированной меди. 

— Надя, это Ирина Васильевна Дергачёва, жена того подполковника Дергачёва, помнишь?  

— Не очень. С ним работали Валя и Алла. Знаю, что хорошо получилось. А в чём проблема, шеф? 

— Полнейшая дисгармония в постели, не смотря на двоих детей и любовь. У них там тихий, но ад. Ледяной ад. Айсберг — перед тобой. 

— Растопим. И этот айсберг, и их семейный очаг. А почему вы до сих пор одеты? А, понимаю. А вот ты, Ирка, ни черта не понимаешь, потому что ещё не всё видела. 

Она приблизилась и со сладострастным восхищением огладила меня головы до шорт. А потом, прямо по Цвейгу в его “Легенде о двух сёстрах”, “мгновенно совлекла с юноши одежды, так что он предстал перед нею нагой и прекрасный, точно изваяние Аполлона -- языческого бога, стоявшее прежде на рыночной площади”.  И продолжила, задыхаясь от восторга и невыносимой горечи: 

 И это всё — не мне. Видела бы ты его любовницу! Актриса! Куда мне, замухрышке. Разве можно сравнить?  

Эффект получился опять-таки по классику. Правда, с поправкой на обстоятельства. Ирина читалась уверенно и однозначно, но у меня была ещё версия, которую необходимо проверить. Поэтому the show must go on.      Надя приняла мой сигнал. Закапризничала. 

— Шеф, давайте всё же сравним. Ну, шеф. Я целый день хожу в этих тряпках. Не могу уже! Снимите их с меня, и сравните. А вдруг я не такая уж замухрышка? Ну, шеф! 

Эту её настойчивую просьбу я исполнил медленно и печально, по всем правилам стриптиза. И с большущим удовольствием, которое никак не скрывал. Надя стала так, чтобы благочестивой Ирине Васильевне это хорошо было видно. Потом распустил роскошную, ниже талии, косу. 

— Спасибо шеф. Ну, ну, как я вам? Не хуже Эллы. Сравните. 

— Давай я тебя с Ириной Васильевной сравню. Иди, раздень её.  Ирина Васильевна, вы нужны мне без всех ваших кошмарных шмоток. 

Завуч и парторг стояла совершенно обалдевшая, не в состоянии выговорить ни слова или хотя бы оторвать взгляд от медноволосой нагой ведьмы. Меня, такого красивого, тут как будто не было. Даже обидно. Зато не ошибся. Но это ещё не всё. Проверю. 

Надя нежно обняла Ирину и тихонько заворковала: 

— Ты такая милая. Хочу увидеть тебя глденькой, приласкать. Ну, какая ты стыдливая. Вот увидишь, как нам сейчас будет хорошо. Сама разденешься или мы тебе поможем вместе? Это здорово будет! Или сама? Ну чего ты на меня только таращишься? Приласкай меня, погладь. Попробуй, какие они у меня приятные... ффф!  Да-да, вот так, умница, прелесть, подарок ты мой. 

Ирина непослушными руками пыталась спустить юбку, забыв расстегнуть ремешок. 

— Не получается. Помоги. Его не надо. Ты только. Его не надо. Ты... такая. 

Пока Надя сноровисто, но неторопливо избавляла её от многослойной упаковки, Ирина   гладила, мяла, целовала куда могла достать. Наконец больным нетопырем улетели тошнотного кроя трусы, и распакованный подарок легко был подхвачен на руки и отнесён на просторное, застланное тёмно-вишневым, ложе. Сильные у меня девчонки! Ну, при наших тренировках и такой работе иначе просто немыслимо. 

Розово-заоблачная заветная (и, увы, неисполнимая) мечта любого нормального мужчины — оказаться в постели с двумя лесбиянками. По крайней мере, более 70% самцов вида Homo sapiens сообщили об этом при статистических опросах. Остальные 30% респондентов постеснялись сообщить. 

Но это нормальные. А я — Другой. Поэтому их мечты — это моя реальность.                                                                                                                Кабинет главврача не зря оказался для новой ученицы “странной комнатой”. И работаю, и часто ночую тут. Жалко времени на дорогу и просто лень иногда рулить от бывшего военного санатория до города, особенно при плохой погоде. Тем более, что Элла сейчас далеко, на съёмках. Поселиться тут насовсем, что ли? А почему бы и нет? 

Училка оказалась совсем не дурна собой. Как утверждал скульптор в романе Ефремова, роды только улучшают женское тело. Живот, конечно, великоват и дрябловат, и грудь... нет, изначально такая форма, но при желании и умении всё это поправимо. А в любовном экстазе все женщины прекрасны. Мне-то как хорошо! Я чувствую и понимаю больше среднего мужчины.      Выносливая Надя уже начала уставать, когда Ирина, наконец, с громким стоном судорожно выгнулась так, что сбросила её с себя и распласталась на постели в полнейшем блаженном изнеможении, широко раскинув конечности.                                                                                                                           Я успел придвинуться так, чтобы её рука оказалась там, где надо. Несколько минут эта рука была неподвижна, потом собралась отдёрнуться, но раздумала и, по мере возвращения мышечного тонуса, ухватилась покрепче. А ещё немного погодя начала двигаться. Да как правильно, как будто кто учил! Ну, вслух, я имею в виду.  

Надя, приподнявшись на локте, с улыбкой наблюдала за всем этим действом. 

Не открывая глаз и не отпуская меня, Ирина другой рукой обследовала вокруг себя пространство. Надя мигом подставила грудь. Ласку она обожала, как котёнок.  

— Шеф, признаю, вы опять правы. Она — би. Сейчас не мешайте ей. Разрядитесь. Тогда потом вы продержитесь дольше. Она очень инертна. Ей нужна очень долгая прелюдия. И коитус тоже. Быстро кончать нельзя, а то нам будут новые проблемы. 

— Наденька, милая, о чём это ты? 

— О тебе, моя сладкая. Не дёргай так, оторвёшь. А он тебе ещё понадобится. 

Так оно и оказалось.                                                                                                          
Я притянул парторга к себе. Она обняла меня, прижалась. Черт побери! Её, мать двоих детей, ещё целоваться надо будет учить. Но ни одного сигнала отторжения. И ни малейшего сопротивления тоже. Вот, что эндорфин животворящий делает! 

Она не запомнила сна. Что-то мелькнуло и пропало. Кажется, ещё просыпалась среди ночи. Или нет? А, ладно. Сейчас она проснулась от волшебного ощущения: большая теплая рука блуждала по всему её телу, скользила по животу, по груди, коснулась губ. Она поцеловала волшебную руку и подумала: “Как эта рука, не отрываясь, проскользну от волос внизу которые так приятно гладила, ко рту. Она же должна выбраться из-под ночнушки? Я, что, голая?! Господи, ну и сон! Кошмар, опять этот навязчивый кошмар!” От ужаса она проснулась. Открыла глаза и увидела над собой два улыбающихся лица. Волшебная рука не исчезла. Она продолжала упоительное путешествие, и она принадлежала мужскому лицу. Женское наклонилось, поцеловало её грудь и таким тающим, нежным голосом сказало:” Какая же ты сладкая”. 

Мигом вспомнилось всё. Нет, не всё, а ВСЁ! До тютельки. Это ВСЁ было с ней. В ней! Ничего себе тютелька. Ужас. Как это могло... Ой, некогда думать, бежать надо, срочно. Куда? 

— Идём, покажу. Я тебя ночью водила, но ты такая сонная была, не помнишь. Перелезай через него, мужчинам это нравится. Вот так. Шеф, мы мигом, потерпите. 

Уффф... Красота. Теперь она способна думать. Мыслить и размышлять. Но недолго, а то Наде тоже надо. Выходить надо, а он там, а она совсем голая. Ужас. Ужас раньше был, всю жизнь бестолковую. И вот, сбылся этот кошмарный сон, сбылся. И нет уже кошмара. Как это другое называется? Но так выходить стыдно. Он так и сказал, что стыдно будет очень. Согласилась? Вот и пусть будет.  Она вернула на вешалку полотенце и шагнула за дверь. Руки дернулись прикрыться. Ну, нет! Аля гер ком аля гер. 

Когда этот красавец успел убраться в своём кабинете? Ничего себе кабинет главврача! У других вся квартира меньше. Изнасилованная, чуть ли не изодранная ими тёмно-вишнёвая простыня сменилась чем-то нейтрально-серым с симпатичным мелким орнаментом. Ой, а там зеркало во всю стену. Ой, и на потолке. Зачем они там? Дура, ясно же — зачем. Нет, это уже совершенно немыслимый разврат. Ещё какой мыслимый. Это потом. Везде порядок. Разбросанная одежда... куда она подевалась? Ничего себе шутки! Да она сейчас их всех тут... Одна внутри всего этого “Центра”. Подписала, почти не читая. Ладно, пока всё ладно. 

— А я ошибся в вас, Ирина Васильевна. Нарочно оставил вам большое полотенце, закутаться. А вы такая храбрая. Восхищён. Дайте вас хорошо рассмотреть. Повернитесь. Теперь — лицом. Одежда, нет, она не уродовала вас. Обезличивала. А в вас есть нечто особенное, изюминка. Если захотите и не будете лениться, вместе поработаем над вами, и вернетесь вы к мужу настоящей секс-бомбой.  

— Спасибо, уже поработали. 

— Ставлю вам большущий плюс за юмор. Садитесь, очаровательная. Вот кресло, пожалуйста. 

Села очень непринужденно, свободно. 

— Спасибо. Марк Борисович, удивительно, но мне почему-то очень приятно, когда вы меня так разглядываете. 

— Ага, вчера за такой взгляд вы готовы были меня четвертовать. 

— Это было вчера, до наших секскультурных упражнений. 

Ни секунды на подбор слов. Умная и сильная личность. Откуда она тут взялась, и куда вчерашняя мегера подевалась? 

— Мой кабинет. Да, он больше иной квартиры. Здесь был санаторий для офицеров, а это помещение было генеральским номером. Забрал себе. Я начальник или кто? Я тут и живу, и работаю. Порядок навожу очень быстро, когда надо; включаю ускоренный темпо-ритм. Это особый способ самоуправления. Со стороны смотрится забавно, как старинное кино. Зеркала у и над тахтой. Вы правильно поняли, для чего они, но вчера не видели, и стресс тут не при чём. Они были закрыты шторками. Вот так. 

Я встал, нажал пару кнопок у изголовья. Тихо зажужжали моторчики и зеркала скрылись за шторками под цвет стен и потолка.  

— Боялись передозировать стресс. 

— Я снова повышаю вам оценку. 

— Спасибо, тронута. А я вам — понижаю. Решили поразить меня своей “телепатией”. Простенький трюк. Наблюдая за человеком и соотнося его поведение, мимику и направление взгляда, нетрудно смоделировать ход его мыслей и дальнейшее поведение. Такими фокусами ещё Шерлок Холмс развлекал доктора Ватсона. Азбука практической психологии.  

— Мои аплодисменты! Пить хотите? 

— Очень. 

Я достал из декорированного под деревянную тумбочку холодильника кувшин и разлил в три стакана зелёную опалесцирующую жидкость. Она взяла стакан, подозрительно осмотрела, принюхалась. 

— Ира, пей, не бойся. Это вкусно и здорово тонизирует. Самое то с утра после такой веселой ночи. Шеф когда-то практиковался в Индии. Рецепт оттуда. 

Надя ещё не заплела косу, а свои изумительные волосы, приземляясь в третье кресло, перекинула вперёд.  Спасите, кто сможет! Я — Другой, но я же не евнух. 

— Ир, ты прости меня. Гостю полагается первый пар, но я заскочила. Невтерпёж было помыться. В туалете дверь слева — в ванную. Там шампунь, щётки, паста и прочее. Разберешься. 

Ирина внимательно посмотрела на меня. Я сделал вид, что не понял, и она удалилась со слегка обиженным видом. 

— Шеф, ты это как-нибудь понял? 

 Я вздохнул. 

— Чапай пока ещё думает. Знаешь, у меня, давно уже, был случай такого вот взрывного рефрейминга. Но там были другие обстоятельства, всё по-другому было.  А с этой... с неё как будто сорвали удавку. 

— Или строгий ошейник. 

— Не знаю. Она стала двигаться и мыслить иначе, насколько я это чувствую. Мы с ней толком не успели поговорить. Надо было что-то делать срочно. Вот и сработал на интуиции и импровизации. Ладно, будешь её курировать? 

— С удовольствием. Славная баба. 

— Только не перестарайся со своими лесбийскими штуками. 

— Обижаешь, шеф. Нам её мужу в эксплуатацию сдавать. 

Вернувшись из душа, был встречен вопросом: 

— Марк Борисович, а что с моей одеждой? Вы с ней обошлись как Бечиари-бей с платьем Анжелики. Но её-то одели. Хоть в персидский наряд, но одели. А мне так и ходить голой? Только не декламируйте мне Маяковского. 

Надя покатилась с хохота. В самом прямом смысле: по тахте. 

— Всё, Ирка, всё! Я в тебя влюбилась. Надо же, он даже похож! 

— Ирина Васильевна, а чем вам и так плохо. Как вы себя чувствуете? 

Она задумалась, прислушиваясь к себе. И тоже рассмеялась. 

— А знаете, чудесно. Чудесно себя чувствую. Это поразительно, это невозможно, немыслимо! Но это так. Не понимаю. Я даже на наше озере только в закрытом купальнике. Стеснялась с другими девчонками в одной кабинке переодеваться. Всю жизнь так. Вы, маги-колдуны, что вы со мной сделали? Заколдовали. Как это по-научному? О! Зазомбировали меня! 

— Раззомбировать обратно? 

— Боже упаси! Не надо! Только не это, умоляю! Так хорошо мне ещё никогда не было. Не отнимайте. 

— Быть по сему, если вы так просите. Не отнимем. 

— Шеф, чукча жрать хочет. Это у вас сегодня выходной, а у меня через час работа. Одеваемся и идём. Ирка, у нас столовая получше ресторана. Приют гедониста. 

Надя полезла в шкаф, пошуршала там и вынула три бумажных пакета. 

— Шеф, это ваш, ловите! Ира, это тебе, оп-па! 

На лице Ирины Васильевны отчётливо нарисовалась вчерашняя педагогера.  

— Доктор Штерн, я возвращаюсь к своему вопросу: где моя одежда? В голом виде я никуда не пойду. Это я вам ответственно заявляю. И нечего так нагло ухмыляться. 

— У вас в руках, товарищ парторг, ваша одежда. Всё по “Анжелике”, как вы совершенно справедливо отметили в предыдущем выступлении.  В пакете майка, шорты и вьетнамки. Доставайте и одевайтесь. В другом у нас не ходят. А ваш вицмундир, вон он, в мешке. Пойдёт в прачечную, он вам не скоро понадобится. 

Педагогера испарилась. 

В столовой мы застали обеих неразлучных подруг: Аллу и Валентину. При виде нашей компании у заек сделались квадратные глаза. Но, ненадолго. К самым умным в мире зайкам быстро пришло понимание, и глаза вернулись к исходной форме. 

— Давайте к нам, шеф! Доброе утро! 

— Привет зайки! Приятного аппетита. Валюш, что за ночь? 

— Спокойно. Разобралась с той ЭКГ. Ерунда. на самом деле. 

— Всё-таки мне покажешь потом. Знакомьтесь, подруги: наша новая... хм... ученица — Ирина Васильевна. Прошу любить и жаловать научением в делах наших праведных. Ирина Васильевна, эти две очаровашки — Алла и Валентина — мои надёжа и опора. 

Обмен “оченьприятностями” с обеих сторон. 

— Кажется, мы уже общались. — Валя слегка прищурилась. — Это ничего, что у тебя всё насквозь просвечивает и все цыцки напоказ? 

Подслушивали за дверью. На то она и оставалась приоткрытой. 

Ирина ответила с полнейшей невозмутимостью, уплетая блинчики с вареньем: 

— Ничего. Мы же не при дворе Екатерины. С такими декольте, как у нас, мы там сошли бы за монашек. Алл, сок пододвинь, пожалуйста. Не дотягиваюсь. 

Молчание бывает таким красноречивым. Ирина прикончила свои блинчики, промокнула губы салфеткой. 

— Девушки, чтоб вы знали: в вашем монастыре я ненадолго. А в миру я училка, аж целый завуч — в мои не очень старые лета. Захотите меня ещё подколоть, хорошо продумайте и подготовьтесь. На примитивные подначки я не ведусь. 

Оценила реакцию класса и так же спокойно продолжила: 

— У вас тут принято обращение просто по имени, на ты без величаний. Только к своему начальнику — на вы и “шеф”. Марк Борисович, вы не против, если я приму здешний устав? Это “Ирина Васильевна” мне уже в ушах и в зубах навязло. 

Надя со своей новой подшефной, пожелав нам приятного выходного, устремились творить добро, а зайки вгрызлись в меня, как в капустную кочерыжку. 

— Марк, что это было, и как вы это сотворили? Колись, начальник, или тебе век воли не видать. Не отпустим. Мы вчера полчаса под дверью проторчали, пока у Вальки бипер не сработал и мы помчались Ларионову кормить. После твоих сеансов, как всегда, зверский аппетит и эйфория. Мы успели. Ей пока вставать не надо, а то тебе ещё на неделю работы добавится. 

— Не добавится.  Она уже начала нагрузочные упражнения, и получается очень неплохо. 

— Шеф, вернись к насущной теме. Нам того получаса хватило. Идейный выкидыш истпеда, выращенный матерью-одиночкой в семье бабушки — ветерана Главлита по аспектам охраны большевистской морали и нравственности. Продукт отрицательной селекции на человечность.  Такие коррекции не поддаются!  

Алла стукнула кулаком по столу, будто скрепляя печатью вердикт. 

— Вот же сука! Мы её мужа получили в депрессивном ступоре, с полнейшей анорексией. Полутруп нам привезли, после того как на нём вся психиатрия оттопталась. Мы ей здорового, Марик, совершенно здорового мужика вернули! А теперь она приперлась с претензией, что у этого нормального мужчины на неё, на жабу, не встаёт. Надо же! Тварь. 

— Валь, ты сперва определись хотя бы с классом твари: сука она или жаба, млекопитающая или земноводная. 

— Да иди ты со своим биофаком.  

Стоп, как она сказала? Земноводное. Жабы, тритоны, лягушки, саламандры. Лягушки. Лягушки... Лягушки... Царевна - лягушка. Лягушка - царевна поймала стрелу. Нет, они додумать не дадут.  

— Марк, аууу! Ты где? 

— Шеф, ну, по секрету, на ушко. Там на тебя эта жаба квакала, а сюда ты человека привёл. Симпатичную умную бабу. Или это другая? Бывают же близнецы с разным характером. 

Не отстанут. Взять и уйти нельзя. Обидятся. А я не хочу их обижать, не могу я этих золотых девчонок. 

— Ладно, грызуны души моей, колюсь. До какого места вы слышали? Так. А потом было… 

— Да уж, чудес на свете много, они на свете есть. Чудес на свете столько, что их все не счесть. — пропела Алла. — Сказка о заколдованной жабе. Пустил Марк-царевич стрелу, и попала она в жабу. 

— В лягушку. И пробила лягушке брюшко. 

— Стоп, подруги, стоп! Что-то в этом лягушкином брюшке есть. Думать надо. А пока вы её не обижайте. Лягушка сбросила кожу. Наша задача: не дать её снова надеть. Такая, как она сейчас, она мне очень нравится. 

— Нам тоже. Считай, что мы её уже любим. Тем более, такую — Василису Премудрую. Не бойся, шеф, не подведём. 

Кто бы сомневался. И Надя не подведёт. А на Надежду у меня теперь вся надежда. 

(Фото из Сети)

Выходной день даётся трудящемуся для занятий собой. Вот я и занимался. Гири, йога, медитация.  Пробежал по осеннему лесу под холодным дождём свои обычные пят-шесть километров. Тоже как медитация. Мне для такой моей работы нужно тело здоровое и красивое, а в таком теле дух должен быть здравым. Очень здравым он должен быть, иначе — беда. С исходом в катастрофу.   

Навязчивой песенкой крутится в башке подаренная зайками ассоциация с царевной-лягушкой. Пробил стрелой лягушке брюшко. Шкурка лопнула и слезла, а из неё вылезла царевна. Да такая богатая! А откуда богатство взялось? А неоткуда ему взяться. В сказке оно есть, и всё тут. Из неоткуда. В реальности такое невозможно. В реальности действуют законы сохранения. 

У нас двери не запираются. Совсем. Если обитатель комнаты не желает общения, он включает красную лампочку на двери. Если рад гостям — зелёную. А не желает быть застигнутым врасплох — оранжевую. Она же — кнопка звонка. Сложно? Не сложней замка. Зато взаимное уважение людей и полный гордого доверия покой. 

Я валялся на тахте и старался с надоевшей пластинки про лягушку услышать что-то разумное. Вот оно, где-то рядом крутится, вот-вот поймаю. Был бы я на самом деле телепатом, но увы, не дадено мне сие. Аз сего не удостоен. А это от неё: задала монастырский тон. 

— Привет, послушница Ирина. Как пришлась тебе наша обитель? Все ли кельи посетила ты с сестрою Надеждою, преисполнилась ли святостью творимых нами дел, во спасение душ, без вины ввергнутых в скорбную юдоль страдания. 

Ни малейшей отрицательной реакции на мой внешний вид. 

— Низкий поклон тебе, отец-исцелитель Преисполнилась. Отче, на всю жизнь впечатлилась. 

Ирина стала вдруг очень серьёзной. Откат? Нет. 

— Приятно, что вы приняли мою аллюзию на монастырь, но сейчас я не в состоянии шутить. Простите меня. 

— Уже простил. Ещё бы знать: за что? 

— Марк Борисович, шеф, ваше великодушие я уже увидела и оценила. Мне тут ещё много о вас рассказали. Вам мои формальные извинения не нужны, я понимаю. Кто я для вас? Очередной клинический случай. Я даже знаю, как это называется на вашем сленге — рефрейминг. Правильно? 

— Правильно. 

— Но они мне нужны. Можете понять мой эгоизм? Мне это нужно. Простите мою наглость, этот вот дурацкий налёт на вас. Этот поток злобной глупости, что я на вас обрушила, и на ваших милых коллег. Я уже принесла им свои извинения. 

— И как? Я примерно представляю, но всё-таки? 

— Послали в баню. Можно и с ними, но без всей этой дури. 

— Не ошибся. Могли послать и дальше, но им очень хотелось попариться. У нас шикарная сауна, рекомендую. И русская парная есть. Вам какие веники нравятся? 

— Марк Борисович... 

— Шеф! Или Марк. Что там у вас приключилось на обходе с Надей, что вас так прошибло на патетику? Реакция Маматдинова на вас? 

— Откуда вы... хотя, о чём я? Нет, меня поразила моя реакция на него. 

— Уже интересно. Мои уши на гвозде внимания. Только без пафоса и розовых соплей. Да сядьте вы уже! Правды нет нигде, но в ногах она заведомо отсутствует. 

Уселась рядом со мной на тахте. Я слегка приобнял её, и она охотно придвинулась ближе. Надя улыбнулась и подмигнула. Ну, эта своего не упустит. 

— Мы зашли к новому, его устроили в комнату вот только что. Марк, я такого ещё не видела. Живой труп — это банально и пошло, но именно так. Лежит, глаза закрыты. Лицо пустое. Я бывала на похоронах, видела. Там выражение покоя. А тут — пусто, совсем. Мы с Надей о чём-то громко тогда говорили, когда вошли. Он — никак. Глаза открыл, посмотрел, как на тумбочку, и всё.  Надя мне сказала: “Привыкай, послушница. Посчитай пульс.”. Часы у меня на руке. Стала искать пульс, где он там. Долго искала, нашла. Медленный, слабый. Потеряла. Опять нашла, немножко в другом месте. Сосчитала. Пятьдесят шесть. 

— Она сперва на ульнарис нащупала. Хорошее осязание. — вставила Надя. 

— Сказала Наде цифру и жду, что дальше делать. А пока Надя думала, гладила его тихонько по руке, машинально. А он глаза опять открыл и смотрит на меня. Не знаю, какое-то недоудивление, что ли. Но уже выражение. А Надя мне сказала: “На правой посчитай, сравним. Только не поднимай её, нельзя”. Кровать у стенки. Мне пришлось дотягиваться до руки, искать там пульс. А он большой, массивный. Мне пришлось почти лечь на него. И еще на часы смотреть. Я только подумала, что он и так еле дышит, а ещё я навалилась. 

За спиной у неё я показал Наде большой палец. Та поднялась со стула и сделала книксен. 

— А он стал дышать почему-то глубже и чаще. А потом чувствую, его левая рука — она как мертвая была, без тонуса — ожила, прикоснулась к моему бедру, остановилась и пошла вверх. Я не сразу поняла, искала пульс. Нашла, посчитала. Получилось восемьдесят. Я хоть историчка, конечно, но знаю, что так не бывает. Стала пересчитывать, потеряла. И вдруг поняла, что он гладит меня по бедру и забирается выше. Я от удивления сама застыла. А рука пошла ещё выше. И я чувствую, как он меня гладит, вот тут, между майкой и шортами. А Надя мне: “Не отвлекайся. Мне нужны точные цифры!”. На то я и послушница. Стала искать и считать. Девяносто два! А у меня уже майка задралась, и он меня гладит. Знаешь, за такое ещё вчера утром, днём даже, только за попытку меня только потрогать, такую бы пощёчину влепила! Я на рефлексе повернулась, глянула на него. В общем, позволила всю меня прогладить и ощупать. Просто лежала на нём и позволяла. Повернулась немного, чтоб он смог взять в руку мою грудь. Он не смотрел. Глаза закрыты, а на лице, на лице у него было такое выражение... Вот, когда ребёнок спит и видит сладкий-пресладкий сон. Потом он стал как-то иначе дышать, и Надя сказала, что ему тяжело. Я встала, а у него лицо обиделось, а потом стало спокойным. Просто спит человек, и всё. Он даже губами почмокал и повернулся на бок.  

Ирина передернулась. 

— На меня такое чувство накатило. Бррр! Не могу объяснить, запутаюсь. Надя сразу увела меня к себе, и я там искупалась в душе. 

— Вместе с Надей? 

— Ага, вместе. — со страшно довольным видом подтвердила рыжая. 

Грамотная она в наших делах. С Ириной сам бы я лучше не сработал. Ну и, лиса! Сразу двух зайцев, дуплетом. И сама полакомилась. Будем развивать и закреплять успех. 

— Gaude mulier! Sanus est! 

Ирина в полном недоумении уставилась на меня. 

— Что вы сказали, шеф? 

— Это он так латынью девок охмуряет. Радуйся, женщина! Ты здорова!        Но, знаешь, ты нас удивила. Такой реакции, вернее, отсутствия реакции отторжения, мы ждали недели через две. Если бы вообще дождались. Здорова-то ты здорова, но и до нас ты не была больной. Был психотип злобной, склочной, фригидной стервы, мужененавистницы, озлобленной на весь мир, которой невозможно угодить. Если даже делать всё по ейному, она будет рыпеть, что это не так. Она думала иначе, и мало ли чего она хотела. Но это не болезнь. Это ей такое счастье. 

Ира очень внимательно выслушала, подумала и легко, весело рассмеялась. 

— Мой портрет, один к одному. Правда, мужа люблю. А он после вас совсем другим стал. 

— Был твой портрет. Ирка, что с тобой? Мы в полной непонятке. Я-то ладно, но Марк! Он тоже ни фига не понимает. 

— Ирина, как вы себя чувствуете? Вижу, что отлично, но как? Как именно? Можете описать? Простите, что лезем к вам в душу, но... 

— Ира, шеф. Просто Ира. Я же приняла устав. 

По лицу её бродила загадочная, даже таинственная улыбка. Она иногда облизывала верхнюю губу. 

— Как себя чувствую? Как, фффф, как Василиса Премудрая. Сбросила тесную, мерзкую лягушечью шкуру. И — как из темницы, с воды и плесневого хлеба — на волю, прямо на царский пир! 

Я аж подскочил. 

— Простите, шеф. Я сделала вам больно? 

— Переживу. Мы себе головы сломали над тобой. Была и такая гипотеза, в порядке бреда. Но понимаешь, так не бывает. Невозможен в реальности такой мгновенный перескок личности в свою противоположность. Только в романе Стивенсона, но это же фантастика. 

Ирина переводила взгляд с меня на Надю и обратно, пытаясь понять, с чего мы так всполошились. А вот как ей объяснить, чтобы не испугалась и не превратилась опять в земноводную тварь? Но объяснить необходимо, иначе обратный метаморфоз неизбежен. В сказке она этот трюк проделывает запросто. Попробую продолжить монастырскую тему. 

— Ира, прелесть ты наша, послушница новообращенная, ответствуй пастырям своим аки на исповеди: осознаёшь ли ты сама преображение свое? Ответствуй. 

Она охотно включилась в игру. Молитвенно сложила руки, голову склонила и ответила: 

— Осознаю, отче. Ибо истина. 

— Памятаешь ли ты, яко во образе допреж того сущем, праведницею явилась ты намедни в покой сей? 

— Памятаю, отче. 

— Люб ли тебе образ тот днесь? 

Задумалась. Уже заподозрила подвох и не спешит с ответом. Умная. Решилась. 

— Не люб, отче. 

Поняла окончательно. Выбрала. 

— Ибо мерзок днесь мне образ сей. Премерзок, отче. И не токмо днесь, но отныне и до скончания лет. Ибо грешна противная естеству праведность таковая, понеже праведен единый с естеством и в оном сущий грех. 

— Во даёт училка! Вот это экспромт! Ирка, как это ты так лихо, а? Не знаю, как тебе, шеф, но это диалектика такая, что круче не бывает. Ух, ни фига себе! 

Мне осталось только согласиться. Надя выразила и мои чувства предельно точно. 

— Ир, ты же атеистка. Откуда у тебя все эти церковные “токмо” и прочие “понеже”? 

— А у вас с шефом латынь? Училась. Я же историчка. Забыла уже всё, но вот как-то выскочило. Ладно, Надя, порезвились. Чем я вас так озадачила? Вы ошарашенные какие-то. Мне что-то страшновато. Вы к чему-то подбираетесь, подкрадываетесь, но не говорите. Хватит, может быть? 

И я рассказал, а Надя добавила и уточнила. Ирина попросила подробностей и глубины. И не извращаться: психологической терминологией она владеет. В просьбе мы не отказали. Свои опасения тоже изложили с полной откровенностью. Приготовились к долгому раздумью. И ошиблись. Ирина немного походила по кабинету, размышляя. Я обратил внимание, что ноги она ставит так, будто идёт по канату. Прошлась пару раз туда-сюда и села на мой рабочий стол, свободно и непринужденно. 

— В 1701 году, после серии побед над шведами, а главное — взятия стратегически важной крепости Нотебург, по приказу Петра Первого была выпущена медаль с надписью:”Небываемое — бывает”. Если это было в начале восемнадцатого века, то почему вас так удивила ваша победа в конце двадцатого? Какого чёрта вы кукситесь, а не празднуете победу надо мной? 

— Не над тобой. 

— Согласна. Шла бы она в... Хочу забыть и её, и её лексику. Аминь. А всё просто. Вы правильно выбрали сказку. Всё, что сейчас оказалось снаружи, копилось у лягушки внутри. Распирало. Дура лягушка не способна была понять, от чего ей плохо и злилась на весь мир, за то, что он плохой. А понять иначе, она не могла. Вот только теперь я себе уяснила, что не могла даже захотеть хотеть понять. Так всё было сделано. 

— Воспитание. 

— Оно самое. Отца помню, но смутно. Куда он делся не знаю. На это было табу. Мама работает в Главлите, зав сектором. Бабушка сейчас на пенсии, но до того работала в аппарате товарища Суслова. Надо ещё объяснять? 

— Не сомневаюсь, что БВЛ у вас дома была и ты всё перечитала. 

— Была, перечитала. Вы к чему это, шеф? 

— Там у вас не хватало седьмого, двадцатого, сорок девятого и шестьдесят седьмого тома. 

— Не уверена, что именно этих, но да, не хватало. 

— Почему? 

— Я спрашивала. Мама говорила, что была решительно против выпуска этой мерзости, но оказалась в меньшинстве. Но уж в своём доме она этого держать не будет. А что там, шеф? 

— Татий, Лонг, Апулей, Петроний, Бокаччо, Вольтер, Мопассан. 

— Понятно. В общем, правильно меня воспитывали. И правильно выдали замуж. Не по “залёту”, тут вы ошиблись, Марк. Вполне себе по любви. Как я её понимала. Как ещё вчера понимала. И поэтому терпела всю эту гадость по ночам, без которой мужчины не могут. Терпела ради любви. 

Ирина схватилась за голову. 

— Ой, дура же я, дура была. Дура дебильная, господи. Да, а во всём остальном вы правы. 

Она помолчала, о чем-то раздумывая. 

— Вы боитесь, что, когда уйду от вас, опять стану... нет, лягушки симпатичные... стану жабой. А все подписки-расписки — не тот случай. Так вот, не стану. 

— Почему? 

— Знаете, я как-то читала про бронестекло. Его из пушки не пробьёшь. Вот из него была шкура той жабы. У такого стекла есть критическая точка. Она не видна, но, если точно ударить по ней, оно всё рассыпается вдребезги даже от слабого удара. Даже в кино это видела. Там были такие смешные бандиты. Дорвались до сокровищ, а они за таким стеклом. Ни пуля, ни лазер не берёт. Один с досады швырнул в него зажигалку, и стекло рассыпалось. 

Надя поняла сходу. 

— Осколки обратно не склеить. Тем более, что внутренний напор их раскидал чёрт знает куда. Красивый образ. И какую же критическую точку поразил своей стрелой наш шеф-царевич? 

— Две точки. Шеф, когда вы стали меня раздевать и целовать. У нас с одним мальчиком из класса такая была любовь! Мы с ним в кино ходили. Как раз “Анжелика и король” была. Мы оба так впечатлились, что, когда пришли домой, стали вспоминать все сцены. Помните, там красавец в лохмотьях оказался у Анжелики в кровати и так это медленно, нежно спускал у неё с плеча ночную сорочку в кружевах. Ну, мы довспоминались до того, что стали играть эту сцену. И только он губами дотронулся, мама появилась. Дальше излагать? 

— Понятно. А второй раз, вторую точку пробила я, извращенка.  

— Ты. Мы все трое были в Сочи, в санатории. Я там подружилась с девочкой, старше меня на пару лет. Мама с бабушкой пошли на какие-то процедуры, а мы с подружкой остались смотреть телевизор. Потом стали мерять купальники. Подружка свой сняла, чтобы опять одеться в платье, а я чего-то завозилась. Я вообще копуша. Что-то зацепилось там. Вот она, как была голая, подошла мне помочь. Вот прямо как ты. Стянула с меня купальник, тоже медленно так, и стала гладить везде и говорить, какая я стройная и нежная. А я — её. Она очень красивая была и тоже рыжая. Забрались на кровать и ласкались там. Так приятно мне ни разу в жизни не было. 

— И тут явились каменные гости. Процедуру отменили. 

— Точно! Угадала. Вот это был кошмар! Я такого наслушалась, таких гадостей и ужасов. А при этом вот прямо чувствовала, как мне хорошо было. Я им верила, без сомнений верила и поверила. Потом вспоминала эти ощущения и понимала, какая я дрянь. Как с ума не сошла, не знаю. 

Вот так всё просто. Никаких чудес и “взрывных рефреймингов”. Как там у святош: “Иди, душа во ад, и буди вечно пленна”. Самые близкие, добрые, любящие люди загоняют душу родного, любимого человека в ад. И не по злобе же. Они это всё исключительно по любви, по идиотской своей доброте и чудовищному невежеству. Во имя нравственности. Дикари с дипломами. Ненавижу! 

— Я сейчас тебе объясню, какая ты исключительно омерзительная дрянь. Слушай. Согласно данным статистических социологических исследований загнивающих буржуев, до трети женщин от пятнадцати до пятидесяти лет испытывали чувственное наслаждение от физического контакта с лицами своего пола хотя бы один раз за последние полгода.  Тридцать процентов прекрасной половины человечества. А истинных лесбиянок всего около четырёх процентов. Не так уж мало.                                                                          Есть ещё данные специальных сексологических исследований, а не просто соцопросов. Так вот, согласно им, более девяноста процентов женщин явно или латентно бисексуальны. Этому факту имеются весьма рациональные объяснения с позиций эволюционной антропологии. 

Ирина слушала внимательно, но с очень недоверчивым выражением. Надо же, какой облом! Только что осознала себя этакой новой Александрой Коллонтай, смело и решительно прущей напролом против всех обветшалых моральных доги. И вот на тебе. Оказывается, все бабы такие. Только притворяются, или просто сами не знают. Абидна, Вань!  

— Надя, ты всё это знала? 

— Ясен пень. Если у меня такая специальность и работа. 

— А мне не сказала. 

— Во-первых, мне бы ты не поверила. А во-вторых, начинающая грешница вкуснее. Я, видишь ли, гурманка. Меня дурью не мучили, как тебя и других несчастных. 

— Как это? 

— Просто. У меня мама — гинеколог. Папа — учитель. И меня они застали. Со всеми такое случалось. И с девочкой застали, и с мальчиком, причём с обоими сразу. Никаких воплей и скандалов. Просто сказали: “Мы тебя можем наказать и запретить. Не поможет и не нужно. Природа так устроена, что в этом возрасте у всех сносит крышу.  Только одни помнят себя такими, а другие стараются изо всех сил забыть, особенно, если есть, что забывать. Запретим. Будешь врать, изворачиваться, бояться. Зачем? Природу не переспоришь. Только очень хорошо думай каждый раз, чтобы не вляпаться в грязь.”                                                                                                                                     А мама потом научила, как и что, чтобы не вляпываться. У меня с ними отличные отношения. 

Ирина тяжело вздохнула. 

— У меня тоже. Были. 

— Это зависит только от тебя. Ты давно самостоятельна. 

Ирина вздохнула: 

— Так-то оно так. Вроде бы. Про воспитание шефа я уже и не спрашиваю. 

— А зря. Я у его матери училась. Она меня с ним и познакомила. Ты послушай... 

По пути в столовую я спохватился. 

— Ира, а муж знает, что ты здесь? 

— Нет, и боже упаси, чтобы узнал. Сказал, что, если я только посмею хоть как-то вам навредить, он меня не убьёт, конечно, но будет немедленный развод, а детей он отсудит себе. Есть у него связи. 

— Реальная и страшная угроза. Но ты здесь. 

— Я на межобластном семинаре партактива учителей. Прилетела, отметилась, осмотрелась... 

— Понятно. У тебя осталось два-три дня. Маловато. Хотя главная задача решена: наш “Центр” уцелеет, а меня опидарасивать не будут. Многое ты уже поняла, за оставшееся время поймёшь ещё. И — домой, в славный город Энск. 

Ирина резко остановилась. 

— Вы меня прогоняете, шеф? За что? Хотя, понимаю, есть за что. 

— Только не это! У Роллинга идиосинкразия к слезам; его корчит от слёз. Меня тоже. Если вы не вернётесь вовремя или хотя бы с разумно мотивированной задержкой, подполковник Дергачёв поставит на уши всю милицию. 

— Нужна я ему. 

— Детям нужна. 

— Но вы же обещали справку? 

— И длинное письмо. Но оно приедет вместе с тобой. Ладно, придумаем что-нибудь. Война - войной, а ужин по расписанию. 

Уже за столом Надя подала сразу два рацпредложения.                            Первое. Мужа нашей ученицы можно быстро известить по каналу Минобороны. Скажем, отправить фотку, где Ирина в компании с Аллой и Валей в непринужденной учебной обстановке. И приписочка на обороте: “Люблю, целую. Вернусь совсем другой.”                                                                      Второе. Притащить его сюда. Я же рассказывал, как успешно работает та индианка с супружескими парами. И у меня такой опыт есть. И они — коллеги мои — поучатся. 

Первое было принято к немедленному исполнению. Второе вызвало бурную радость Ирины сразу и большие сомнения потом. Что делать с детьми? Тут всё очень сложно. Поэтому решили не создавать проблем сверх необходимого. 

— Завтра я сфотографирую тебя с зайками в этой маечке; а хочешь, так и без неё, в разных мизансценах “Полароидом”. Ты надпишешь, я добавлю письмо и сразу отправлю. Доставит солдатик из военкомата и передаст из рук в руки. Вот увидишь, он будет ждать тебя, как Пенелопа, завязав морским узлом. 

О, какая улыбка! Где та педагогера, что только вчера топала на меня ногами и брызгала слюнями? Нашему подполковнику предстоят нелёгкие ночные вахты. А может и дневные. Так ему и надо. Заслужил. 

— Почему фотографировать этим самым, как его? “Поларисом”? 

— Ирка, гуманитарное образование не оправдывает технического невежества. “Поларис” — это вражья ракета, а “Полароид” — ихний же шикарный фотоаппарат. Карточки выдаёт моментально, не надо возиться с плёнками и прочей вонючей химикалией. 

— Надежда, не богохульствуй! Пост--процесс — это святое.  

— Каюсь, батюшка. Куда идём? 

— Покажем Ире её келью. Она же ещё там не была.  

Мы проследовали в отведенные для неё апартаменты. Обычные, как у всех нас. Кроме меня. У Нади она уже была, поэтому удивилась только своему чемодану и картонной коробке посреди комнаты. А то! Разносить мои клочки по закоулочкам она примчалась с одним портфелем. Но удивлялась недолго. 

— Спасибо, шеф. Тронута такой заботой. Как вы это провернули, примерно представляю. Но, просто об этом подумать, да ещё после моей истерики... 

— Просто. Много проще, чем ты думаешь. Я поставил себе цели: нейтрализовать твоё желание жаловаться сейчас и исключить таковое в будущем. Некоторые средства вам уже известны. Ещё одно — покупка твоей симпатии путем демонстрации моих возможностей и доброжелательности. Совсем недорого: два телефонных звонка и сколько-то литров бензина. Ты впечатлилась — расходы окупились. 

На этот раз она разглядывала меня дольше. 

— А с какой целью вы корчите из себя циника, шеф? 

— Что бы по первому и третьему законам диалектики ваше восхищение моим божественным совершенством вознеслось выше вершины Олимпа. Кстати, вашими манатками озаботилась Надя. Я тут только промежуточное звено между ней и тем, кто смотался на машине в город. Кстати, а что плохого в цинизме? Это объективное видение мира: без корректирующей, а значит — искажающей оптики. 

— Это как? 

— Это просто. В фотографии применяют светофильтры всех цветов: от инфракрасного до ультрафиолетового. Они улучшают картинку. Делают ярче, контрастнее, или мягче, нежнее, неизбежно искажая при этом. Вот угадай: какого цвета нет в полном наборе фильтров? Я не тороплю, подумай. 

На этот раз Ирина задумалась надолго. Переводила взгляд с Нади на меня и обратно, смотрела в уже совсем тёмное окно. Собралась ответить, но не стала и снова погрузилась в себя. 

— Розового? 

— Училка... 

— Я ошиблась? 

— Нет. 

— Тогда в чём дело? 

— В интонации. Неуверенность индуцирует утопление дополнительным вопросом. 

Снова долгая пауза для размышлений. Надя отошла в самый дальний от Ирины угол и жестом позвала меня к себе. Беззвучно спросила: 

— Я тебя правильно поняла? Экзамен? 

— Да. Оба. 

Ирина вскочила с кровати, на которую присела было для размышлений, и зашагала по комнате. Интересная у неё манера вырабатывать решения в условиях ответственной неопределенности. Идёт строго по прямой, удерживая равновесие на невидимом канате. 

— Шеф, ответ готов. Можно? 

— Давай. 

— Первое: вы очень не хотите, чтобы я в вас влюбилась. Для вас это было бы серьёзной неприятностью, а для меня — катастрофой.                                      Второе: вы мыслите ассоциациями, аллюзиями, метафорами. Ваша изобретательность основана на этом. От сбросившей кожу лягушки вы уже выстроили цепь ассоциаций к чему-то уже придуманному вами новому.    Третье: для выработки этого нового вам нужна я. Первый случай, из которого вам нужно получить максимум для других, следующих.                                         Из этого следует четвертое: именно поэтому вы удерживаете меня здесь, хотя могли бы спровадить домой прямо сейчас. Трансформация необратима, сами же сказали. Подписку о неразглашении я дала.                                                На этот раз я не ошиблась. 

— Не ошиблась. По первому и второму пунктам — пять с плюсом. По третьему — тоже. Поздравляю. Но тут есть детали, которые следует уточнить. А вот по четвертому — неуд. Я тебя здесь не удерживаю, ибо сие уголовно наказуемое деяние суть. Ты свободна, насколько это вообще возможно. Можешь покинуть нашу обитель хоть прямо сейчас. Переодеться есть во что. Такси сейчас, на ночь глядя, сюда не вызвать. Можешь подождать до утра, могу доставить тебя в город хоть прямо сейчас. Выбирай.                               Завтра мы ждём двух новых пациентов. Как ты могли уже убедиться, к нам попадают не с неврастенией. Поэтому мы с Надей будем заняты по самое немогу; поэтому вернёшься на этот ваш семинар сама. А для профилактики возможных осложнений с удивлённым мужем я напишу обещанное письмо прямо сейчас. И фотки в компании со мной сделаю. Возьмёшь с собой. Подумай, в принципе тут никаких проблем. 

Обозрев, превратившуюся в  Лотову жену, Ирину Васильевну, предложил Наде: 

— Пойдем навестим Маматдинова и Федосеева. Я тебе доверяю на все сто, но кое-что хочу проверить сам. Может сделаю что-нибудь. 

Мы уже шли по коридору, когда нас догнала, вышедшая из ступора, Ирина.                                                                                   

Я первым вошёл в комнату Федосеева. Да, уж, выглядит роскошно. Краше в гроб кладут, потому, как гримируют. Двое суток при сорокаградусной жаре, без капли воды просидеть за заваленным обломками скалы ходом в пещеру, слышать вопли друга, которого “допрашивали” воины Аллаха, великого, милосердного. Если бы не Малыш — любимец всей роты, белый красавец алабай, так и остался бы старший сержант за этим завалом.                             Парень лежал на спине, уставившись в потолок бездумным, совершенно пустым взглядом. На меня отреагировали только глаза. Взгляд на пару секунд сфокусировался на мне, и снова вернулся на бездумную вертикаль. 

— Слава! Слава, слышишь меня? 

Секундное движение глаз в мою сторону и всё. Проверил рефлексы. Контактно тщательно просканировал с головы до ног. Ступор глубочайший, почти сопор. Хорошо, что глотает, когда его поят и кормят. 

— Девушки, войдите, пожалуйста. 

Надя с Ирой наблюдали за всем, оставаясь в коридоре. Дверь я не закрывал. Вошли, приблизились. 

— Надя, повтори мои действия, пожалуйста. Можешь поимпровизировать, но не увлекайся.  

Надя внимательно осмотрела пациента, задумалась на несколько секунд. Потом сняла деревянную спинку кровати (так они у нас устроены), стянула с себя майку и расплела косу. Низко наклонившись, заскользила обеими руками от макушки по всему телу парня, в некоторых местах задерживаясь, выполняла нежные массажные движения и двигалась дальше. 

— Ира, смотри внимательно. Глаза и дыхание. 

Предупреждение было лишним. Кажется, она сама забыла дышать, наблюдая за переменами. происходящими под умелыми руками. Надя закончила процедуру и отошла в сторону. 

— Позови его. Не надо кричать. Ты тихонько-тихонько, ласково. Спроси что-нибудь. Попроси. 

— Слава. Слава, ты меня слышишь? 

— Да. 

— Где ты? 

— Здесь. 

— Пить хочешь? 

— Нет. 

— Слава, ты живой? 

Вот же умница! 

— Нет. 

— Слава, чего ты хочешь? 

Ответа не последовало.  

— Открой глаза, посмотри на меня. 

Он медленно, с усилием поднял веки и так же медленно сфокусировал взгляд. 

— Слава, где ты сейчас, посмотри. 

— Не знаю. 

— Кто ты? 

— Я. 

Надя, убедившись, что всё внимание Ирина сосредоточила на больном, подмигнула мне и изобразила пальцами “окей”.                                            Симптом Павлова лучше проявляется к ночи, когда такие больные и без всякой стимуляции становятся немного активнее. Ира этого пока не знает. А Слава тяжёлый, очень тяжёлый. Поэтому он самый последний у нас сегодня. Я очень хотел правильно впечатлить Иру, поэтому собрал вместе все факторы: время, стимуляцию тонизирующих зон и точек, и, главное — потрясающую Надину сексапильность.                                                    Получилось. 

Мы вернулись в мой кабинет. 

— Ира, я вот чего подумал: может быть тебе лучше пройти курс у Тани, в нашей “Школе гетер”? Научишься вот именно тому, что тебе нужно: как быть здоровой, красивой, сексуальной — в общем идеальной женой и любовницей. И вернёшься такой вот роскошной пери к любимому мужу и дочкам, осчастливишь его, и будете вместе навёрстывать упущенное. 

Ирина заинтересовалась. Историчка же, знает, что последняя такая школа закрылась, самое позднее, полторы тысячи лет назад. Потребовала объяснений и получила самые подробные. А Надя добавила: 

— Я сама хотела там пройти курс, хоть сокращённый, но Танька меня распопёрла. “Ты, — говорит — у моих девчонок будешь только комплекс неполноценности вызывать. Они замуж хотят, а тебе мужчины и нафиг не нужны. В общем, топай отсюда. Будем дружить домами.”                               
  Но, скажу я тебе, здорово у них там! Получишь именно то, чего тебе не хватает, а не как наших бедолаг с того света на этот перетаскивать. Это, знаешь, не всегда приятное занятие. Иногда — до тошноты. Как тебе после Маматдинова было? Оно тебе надо? И это ещё так себе, слегка. А потом ведь всё равно уедешь к своему подполковнику. В “Школу” тебе самая дорога. Ты же училка. 

На этот раз “прогулка по канату” длилась долго. Читать её было интересно и легко — не мешала одежда. Мини-шортики и коротенькая майка — не помеха.  

— Марк, за что вы меня гоните? Я к вам хочу. Про “Школу” — это заманчиво, но я уже замужем и с детьми. И возраст. Но вот же Надя — единственный врач тут, кроме вас. Алла — биолог. Валя и Жанна — психологи. Это те, с кем я уже знакома. Да, ещё слышала про Алексея. Он вообще актёр по профессии. Их же вы научили. 

— Ир, они живут здесь, они свободны. А ты уедешь к семье. 

— Надя, знания лишними не бывают. И умения. Особенно училке полезно уметь корректировать психику. Даже сейчас уже я совсем другая. Вы меня за один день из брррр...человека сделали. Я тоже так хочу. Я сумею. 

Нет, слёзы, да ещё такие — это мне слишком. Кого-то другого можно разжалобить, разыгрывая страсти-мордасти, но не меня. А из этой женщины актриса, как из антилопы — людоед. И, чёрт побери, чем помешает мне умная от природы и умелая — научим — единомышленница? Тем более, испытавшая всё на себе. Как там было у Илизарова с Брумелем? Вот то-то. Правда, меня не затирают и палок в спицы не суют, наоборот всё. Но кто знает, что там впереди. А хороший педагог мне тут бы очень пригодился. Хотя бы Танечке в помощь. И мужского персонала у меня только Лёша. Ну, мене, мене. тэкел, упарсин! 

—  Ну, Марк, Надя, я прошу вас, умоляю! Не гоните. 

— Ирка, не разводи нам тут сырость. Сядь на попу и успокойся. Никто тебя не гонит на ночь глядя. И на утро глядя — тоже. Ты нам очень нравишься. Но к Тане в “Школу” мы с тобой всё равно съездим. Посмотришь, что там и как. 

— Но не завтра и не через неделю. Мы приведём тебя в должную физическую и моральную форму. У нас тут — не как у где-то там. Только не ленись. 

Боже ж мой, как это приятно — осчастливливать! Особенно, если сперва втоптать в отчаяние. Но, как совершенно справедливо отметило красное солнце в ясном небе, товарищ Мао Цзе Дун: “Не перегнуть — не выпрямить”. Юрку бы сейчас сюда. Такое выражение лица плёнка не передаст. Только его карандаш. 

— Значит, я остаюсь? Вы не прогоняете меня?! Правда? 

— И не собирались. Шеф, с чего это она взяла? 

— Вы просто издеваетесь надо мной, оба. Нет? Чего вы хохочете? 

— Ирочка, тебе же сказали: “Сядь и успокойся”. Вот ты сядь и успокойся. Мне это запросто: успокоить тебя и даже обездвижить, и усыпить. При случае увидишь такое. Но с тобой мне этого не нужно. Просто посиди и медленно подыши. Вот так, хорошо. А теперь слушай. Ты нам очень нравишься. Есть перспективы и есть, ради чего с тобой много и интересно работать. И тебе придётся работать, чтобы измениться. Этот волшебный метаморфоз со сбросом жабьей шкуры, это в очень большой степени случайность. Угодили в критические точки. Но, не долбились бы, как те киношные бандиты о стекло — не попали бы. За спиной случая, как всегда, стоит закономерность.          
Так вот, попадание в эти самые точки, оно всего-навсего освободило твою наглухо задавленную сексуальность.  И это — всё. Взрыв, вспышка. От грохота ненадолго глохнут, от вспышки слепнут. А потом всё возвращается. И крепко вбитая в тебя правильная — для нас в больших кавычках — коммунистическая моральность-нрвавственность и все её установки оживут и кааак заработают! 

— Ир, помнишь сказку про медведя на дереве и дубинку? Ну, когда он лез за мёдом и лапой ей отпихивал? Чем там всё кончилось? 

— Помню. Вот теперь поняла. Если бы медведь был умным, он бы сначала избавился от дубинки — веревку бы перегрыз или ещё как-то — а потом мог бы спокойно кушать мёд. Поняла. Да, это серьёзно. 

— Там ещё кусачие пчёлы, не забывай. И очень хорошо подумай: оно того стоит? Ты хорошо устроена в жизни, занимаешься важнейшим делом — учишь и воспитываешь детей. Надо тебе весь этот наш дурдом? 

------------------------------------------------------------------------------------------- 

Генерал был явно озадачен. Редкое для него состояние. Он вытащил из солидного кожаного бювара обычный почтовый конверт. На месте обратного адреса: “Известно адресату”. 

— Это из твоего почтового ящика. Открой, посмотри. 

Открыл. Фотография 10 Х 15. На ней — обнажённая пара в страстном поцелуе. Чего-то подобного я ждал. 

— Ты переверни, посмотри на обороте. 

— Я и так представляю, что там написано. 

— Переверни и прочитай. 

Перевернул и прочитал: 

— “Мы приняли вашу веру. Очень хотим служить в вашем монастыре, хотя бы послушниками". Это — всё. 

— И что это “всё”, по-твоему, значит? 

— Что надо помочь переехать в наш город и нормально устроиться паре очень хороших людей с двумя детьми. Виктор Евгеньевич, у нас работы невпроворот. Мне позарез нужны такие толковые и идеально мотивированные сотрудники. 


(Фото из Сети)