Ординаторской у нас нет за неимением ординаторов, но всем вместе общаться где-то надо. Мой кабинет для этого не годится. Мало ли когда и чем мне надо заниматься и кого принимать. И дистанция между начальником и коллективом необходима. Не начальственной фанаберии ради, но управления коллективом для. Даже при самой горячей любви к подчиненным по отдельности и ко всей команде в целом. Правы великие мореходы — англичане:
Если капитан работает вместе с матросами — он плохой капитан, а его кораблю недолго плавать. 

Поэтому вместо ординаторской у нас “Учебка” — учебно-тренировочный блок. Мы же в ведении Минобороны. Вот и название самое армейское. Столовая тоже неплохое место, но не все наши темы можно обсуждать при обслуживающем персонале. А в “Учебке” мы даже убираем сами. 

— Ну, и каково же будет мнение глубокоуважаемых коллег о Ковалёве Сергее Михайловиче? За то время, что мы с ним нянчимся, что-то должно было проясниться. Начнём с младшего по... Лёш, ты не обижайся. 

— И не собираюсь. Младший и есть. Шеф, этот клиент не наш. Мне трудно сформулировать в правильных терминах, но там не только ПТСР. С этим мы, в общем-то справились. Но это был только верхний слой. Под ним явно прятался психоз. Сейчас мы его видим. 

— Есть другие мнения? 

— Только по дифференциальному диагнозу. Ни во что типичное не укладывается, но что это шизоаффективное расстройство — уверена. 

— Спасибо, Надя. Кто ещё? 

— Да уже говорили и спорили, шеф. Не наш пациент и наши методы тут как-то не у дел. Как рубанок на кухне. Вы не согласны? 

— Согласен. И это очень плохо, что согласен. Когда-нибудь такое должно было приключиться. Приключилось, черт бы его драл! 

— А в чём тут драма, шеф? Ну, попал пациент не по профилю. В любой больнице так бывает. Приняли с язвой, оказалось инфаркт. Перевели в кардиологию. Приняли с инфарктом, а оказалась невралгия. Перевели в неврологию. Обычное дело. 

— Мы необычные и дела наши — тоже. Наши успехи, уже самые наши первые результаты просто не могут кого-то очень сильно не волновать там, наверху. Мы же не с поля боя солдат получаем. Их уже такие светила пользовали, что нам на них снизу только почтительно щуриться. Это было терпимо, пока мы просто показывали результаты. Ну, закрытая тема, секретная разработка. А что у нас в стране не секретное? Ничьё персональное самолюбие особо не страдало. И ведомственное — тоже. А теперь возникает этот наш Ковалёв, и пожалуйста: прилетает первая плюха — светилу, которое грубо ошиблось с диагнозом. Это ещё ничего, после такой сочетанной травмы сам бог ошибся бы. Но до всякой травмы психически больной человек много лет служил в армии. Занимал немалые командные должности, принимал решения, отдавал приказы, которые не обсуждаются. Неслабо? Кому первому прилетит? 

— Гонцу, что доставил плохую весть. — Это Жанна подала голос. — А потом будут искать стрелочника. Но гонцу от этого не легче. Похоже, мы крепко влипли, шеф. 

— Вряд ли это так уж фатально. Но, как минимум, нас посетят с ревизией. “А что это, ребята, вы тут делаете? И с чего это вы тут такие умные? А покажите, как это у вас получается”. Ну, покажем... 

Валя вдруг расхохоталась. Мне потребовалось несколько секунд, чтобы понять ход её мыслей. Вот бы и вправду удалось так повернуть. 

— Ребята, представляете: такой толстый и ответственный дядя... или тётя наблюдают весь наш обычный цикл. Сперва пациента загоняют до полусмерти, а потом ублажают до эйфории. Самым нашим ублажительным способом. Вы их рожи представляете? Особенно, если показуху исполнят Надя с Алексеем? Ой, не могу! Или сам шеф. Прости, Марк, но как-то так ярко вообразилось. И наши первые опыты в Москве... 

— Ты бы лучше Ирину вспомнила. И её реакцию на вас с Аллой. Вот тебе модель первого знакомства. А дальше всё пойдёт совсем не так. Но это не страшно и может оказаться смешно. Главное тут совсем другое. Наш диагноз, которого пока ещё на самом деле нет, он уже ровным счётом ничего не стоит. 

— Как это, шеф? 

— Очень просто: Надя — официально психиатр, но только-только из ординатуры. Я — просто терапевт. Учёная степень у меня по совокупности заслуг, главным образом — по физиологии. Ладно, пусть по психофизиологии, но никак не по психиатрии. А наших клиентов попользовали такие зубры, что их фамилии надо произносить только с поклоном и придыханием. 

— А вдруг мы и в самом деле ошибаемся, шеф? Тогда это уже будет не скандал, а катастрофа. Для нас будет катастрофа, а не для этих, из учебников. 

Надя встревожилась не на шутку, похоже, даже испугалась. И это мгновенно передалось остальным. Это плохо. На самом же деле всё сводится к обычной в медицине организационной процедуре: к консилиуму авторитетных специалистов. Препятствует этому только особый статус нашего Центра, наша засекреченность, чёрт бы её нюхал. Хотя... Альтова читала? А как же! А Альтшуллера? А кто это? Дура, у койку! 

— Да, коллеги, приходится признать, что ситуация у нас дерьмовая. Но, раз уж мы оказались по уши в этой субстанции, то, что мы можем о ней сказать? Лёша, будь другом, притащи диктофон и включи на запись. 

Удивлённый Лёша поставил на стол требуемый девайс и нажал клавишу. Секунду подумал и нажал ещё одну, “стоп”. 

— Шеф, спички тоже принести? 

Ух, какая же она умница! А как я подбираю себе персонал?! А? У меня кадры решают всё. Где там для меня пирожок на полке? 

— Аллочка, я сам принесу, если понадобится. А пока играем без них. 

— Во что, шеф? 

— В решение задачи применением ТРИЗ. Фантаста Альтова читали? 

— Я читал, а что? 

— А инженера Альтшуллера? Лес рук. Поясняю: это один и тот же человек — писатель-фантаст и изобретатель. Главное его изобретение — ТРИЗ. Теория решения изобретательских задач.  Вот по его теории и будем вылезать из того, во что вляпались. 

— А спички тут при чём, Ал? 

— Из этого коробка выпал наш “потенциометр”. Я не ошибаюсь, шеф? 

— Ошибаешься. Сильно преуменьшаешь. Ладно, ТРИЗ —  теория длинная и сложная, но главный принцип прост: любая задача решаема, если правильно её сформулировать и не идти на неё в лобовую атаку. Парадокс — не тупик, а путь к победе. Один из практических методов, который сам Генрих Саулович ставит на первое место — это мозговой штурм. Второй: метод аналогий или “синектика”. Отпускаем на волю фантазию и ныряем в океан ассоциаций, любых, что взбредут в голову. Всё, любой бред выдаем на-гора. Никакой критики: ни своих идей, ни чужих. Всё фиксируем, разбираться будем потом. 

— Как-то странно, шеф. Из бреда ничего кроме бреда не получится. 

— Как сказать. В одной фирме решали проблему: как абсолютно надежно соединять провода в условиях, где пайка невозможна: под водой, в космосе, в таком месте, куда с паяльником не влезешь или там ничего нагревать нельзя, или провода не медные. Думали, решали, орали. Потом прослушали запись, а там кто-то ляпнул: “Да ты их хоть в зубах зажми!”. Это и было решением. Концы проводов вставляют в трубку из мягкого металла и всё это сдавливают зубастыми щипцами. И всё! Таких трубок на любом заводе прямо под ногами хоть завались, а переделать обычные пассатижи в нужный инструмент — это толковому слесарю на полчаса работы. 

— В принципе понятно. У нас задача: продолжать работу без помех. Значит, надо устранить помехи. 

— Лучше уничтожить источник помех. 

— Ага, разбомбить институт Сербского. 

— Отменить психиатрию. 

— Пусть психи лечат психиатров. 

Я успел снять диктофон со “стопа”. 

За то время, что мы знакомы с генералом Тумановым, я успел неплохо изучить этого весьма незаурядного человека. Он меня — тоже. Поэтому при встрече мы обошлись без прелюдий, преамбул и прочих увертюр.                                                                                                    
Не повернув головы кочан и чувств никаких не изведав, спокойно взял с генеральского стола и в свой портфель положил распечатку записи нашего мозгового штурма. Достал из этого же, когда-то подаренного мне генералом, “дипломата”, три машинописных листа и положил их на тот же стол. Листы были бегло — это на взгляд того, кто его не знает — просмотрены генералом и украшены резолюцией. 

— Знаешь, лучше пусть останется у меня. Сам передам. Тут кое-что надо доработать. Чисто литературная правка, с учётом бюрократической психологии. Не возражаешь против нашей твоей подписи на исправленном экземпляре? И кому надо соответствующим образом преподнесут. 

— БабА свазУ. 

— Что? Прости, не понял. 

— Так один инструктор по тантра-йоге произносит поговорку “баба с возу”. Значит, так и сделаем, Виктор Евгеньевич? 

— Да. И не только. Пошлю пару своих к Альтшуллеру изучать этот самый ТРИЗ. Что ты пока планируешь с этим Ковалёвым? Будешь держать у себя и имитировать лечение? (Это прозвучало указанием, а не вопросом.) Консилиум в составе доктора мед. наук Маргариты Львовны Штерн и двоих с такими же регалиями от нашего ведомства надеюсь устроить через неделю. Если вы там не ошиблись, ох как кому-то не поздоровится! У меня ещё за Танечку на них такой здоровенный зуб вырос. Тем более, что это те же персоны. Повторные ошибки — это уже хуже, чем преступление. 

— Виктор Евгеньевич, простите. Но, Iuppiter iratus ergo nefas. /Юпитер, ты сердишься, значит ты неправ./ Случай и в самом деле крайне сложный. Я  тоже ничего сперва не понял. Там такая многослойная проблема, что пока мы не сняли верхний слой и из-под него не вышла настоящая картина, всё выглядело именно, как ПТРС. И невозможно пока отбросить версию, что сочетанная травма индуцировала проявление до того совершенно латентного расстройства. А если так, то ни ошибки, ни преступления не было. В медицине такое случается иногда, и не так уж редко. 

Генерал некоторое время созерцал меня, слегка прищурившись. Усмехнулся. 

 — Не заступайся за тех, кто в этом не нуждается. Разберемся синэ ирэ эт студио. /без гнева и пристрастия/ И конфетку у тебя не отнимем. Надо же додуматься: стать ревизором ревизоров! Чтоб не тебя судили, а ты экспертов консультировал! Нет, сегодня же распоряжусь подобрать людей на курсы к Альтшуллеру. Но и вы молодцы. 

— Спасибо, Виктор Евгеньевич. У меня ещё... 

— Возьмёшь у майора постоянный пропуск в ваш “монастырь” для Маргариты Львовны. Как ты, весь такой умный, раньше не додумался, что без постоянного авторитетного доверенного консультанта вам нельзя? Всё? До свидания. Привет ей от меня. 

Голос дежурного с проходной отвлёк меня от свежего номера JAMA со статьёй о применении йоги в западной психотерапии. Не тем путем идут, что Амала, но тоже очень-очень интересно. 

— Марк Борисович, к вам очень странная женщина приехала. Вы предупреждали, вот у меня отмечено, но... 

— Что в ней странного? Пропуск в порядке? Что не так? 

— Простите, но она утверждает, что приехала к сыну, а этот сын — это вы. 

Ну, да, это в её стиле. Артистка. Не зря они с Эллой моментально подружились.  

— У неё в пропуске моя фамилия? 

— Так точно. 

— На фото в пропуске её изображение? 

— Её. 

— Так что там такого странного? Маргарита Львовна Штерн, наш консультант и моя мама в одном лице. Попросите кого-нибудь проводить её. 

— Но ей лет тридцать, от силы. Ну, тридцать пять. 

Я отчётливо слышал, как она хихикает за спиной у дежурного. 

— Мам, ты никак не можешь обойтись без фокусов? Тебя, что, спрашивали о наших родственных отношениях? Чего ты человеку голову морочишь? 

— Привет, сынуля! Он спросил, к кому я и по какому делу? Я честно ответила, что к сыну для консультации его пациента. Что-то не так? 

— Иван Иваныч, этот голос я узнаю в любом хоре. Эта женщина обычно не врёт. Запомните её, пожалуйста, и другим передайте: она имеет право приезжать сюда в любое время и никому ничего не докладывать. 

— И не надо меня провожать. Я же тебе говорила, что бывала тут раньше и неплохо ориентируюсь. Иван Иванович, где мне тут машину оставить? 

Пока она парковалась и поднималась на второй этаж, у меня в кабинете собрались все, кто был свободен: Лёша, Алла и Рая. Я слышал, как мама подошла и, не раздумывая, нажала светящуюся зелёным кнопку. 

— Здравствуйте, коллеги! Ещё раз привет, доктор Штерн. М-да, сынуля, кабинет у тебя на славу. Не скажу, чтобы простенько, но со вкусом. Хорошо устроился. Познакомь меня с товарищами, будь добр. 

Товарищи во все глаза таращились на стройную, модно одетую брюнетку, непринужденно расхаживающую по просторному кабинету, разглядывая интерьер и всех, в нём присутствующих. 

— Мам, если ты остановишься, я смогу провести церемонию знакомства. 

— Давай без церемоний. 

— Ладно. Перед вами доктор медицинских наук, психиатр высшей квалификационной категории, преподаватель нашего мединститута... 

— И прочая, и прочая, и прочая. Меня зовут Маргарита Львовна. Ваш внешний консультант и по совместительству — мать вашего начальника. По всем профессиональным вопросам, касающимся психиатрии, обращайтесь ко мне в любое время. Мои телефоны Марк вам сообщит. У вас тут принято обращаться по именам, поэтому здесь я просто Рита. Хоть я уже почти старуха, прошу обращаться ко мне именно так. 

Вот же кокетка! Ребята и так в полном обалдении. Она внимательно и бесцеремонно ещё раз обозрела их физиономии и продолжила. 

— Вы, молодой человек, Алексей. Наслышана о вас от сына. Только хорошее, уверяю вас. 

— Можно ко мне на ты. — поправил её бывший актер, уже готовый влюбиться по уши. 

— Ко мне тоже. Знаю уже о ваших правилах. Просто Рита. Так-с. Вы, девушки, Рая и Алла. С Раей я знакома по фотографиям моего сына. Ты похорошела с тех пор, я просто обязана это отметить. А ты — одна из трёх “заек”, как вас называет Марк. Дай подумать. Шатенка с волшебными серыми глазами — Алла. Будем знакомы. Рита. С остальными увидимся потом. 

Мама по-хозяйски устроилась за моим столом, быстро пересмотрела все находившиеся на нем бумаги и, не обнаружив искомого, обратилась ко мне. 

— Где история этого вашего Ковалева? Или как вы это называете? Мог бы приготовить заранее. Знал же, что я приеду. 

— В верхнем ящике справа. Синяя папка. 

Мама исчезла из этого мира, погрузившись в чтение и не обращая внимания на три сфокусированных на ней восторженных взгляда. Ага, так старательно не обращая. 

— Красный карандаш есть? Ах, там же. Спасибо. Так, вот это и это. И это тоже. Потом посмотришь, обсудим. В общем, ясно, что на этом — она дважды жирно подчеркнула красным — на этом вы застряли. Сынуля, я понимаю, что свои особые данные ты сюда не записывал. Что ты у него насканировал? Хотя, знаешь, не рассказывай. И вас, коллеги, не спрашиваю. Случай неординарный. Хочу составить собственное мнение с нуля. Где пациент? 

— В своей комнате. 

— Один?! 

— Суицида я не опасаюсь. Не та картина. И не хочу, что бы он вдруг почувствовал какое-то особое отношение к себе. 

— Разумно. Кто меня проводит? 

— Мам, придётся переодеться. В другом у нас не ходят, и для тебя не хочу делать исключения. Тебе не стоит выделяться, особенно для Ковалёва. Да и вообще... 

— Орднунг юбер аллес. Согласна. Знаете, мне ваша униформа очень нравится. Предельно функционально и красиво. Приготовили для меня? Давайте. 

Она разорвала пакет, достала содержимое. Хмыкнула. 

— Особого места для переодевания у вас нет. И правильно: все свои, значит свои. 

Она преспокойно, без малейшего смущения разделась, аккуратно сложила свою одежду на стуле, дав нам достаточно времени, чтобы мы могли удостовериться в безукоризненности её фигуры, и неторопливо облачилась в шорты и майку. Посмотрелась в зеркало и осталась довольна увиденным. 

— Вроде бы ещё не очень старая. Этот костюм мне очень идёт. Коллеги, как по-вашему? Так, кто меня проводит? Лёша, ты не против? Тогда пошли общаться с вашей проблемой, не будем терять времени. 

Когда дверь за ними закрылась, и они отошли достаточно далеко, я позволил себе расхохотаться. Обалдевшие девчонки выглядели комично до невозможного. Близкое общение с моей мамой, когда она настроена отдохнуть от рутины и совместить работу с развлечением — это тот ещё экстрим. Глаза у обеих были величиной с корабельные иллюминаторы, и в точности такой же формы. И обе в глубоком трансе. Из которого они выходили медленно и без уверенности в объективности реальности в данных им ощущениях. 

— Шеф, что это было? 

— Это была моя мама Рита. Она же вам представилась. Нам просто невозможно продолжать работу без авторитетного консультанта, которому можем полностью доверять. Вот нам её и назначили. Познакомились? Теперь будете видеться часто. 

— Твоя мама? Или я спятила, или ты неудачно шутишь. Старшая сестра — в это я ещё могу поверить. 

— Это твоя проблема. Но ты не первая, кого она так поразила. Не переживай. И, ах, вот ты о чём! Она убеждённая нудистка. Отец, брат и почти все наши друзья — тоже. Скрывать ей нечего, а показать — сами видели. Только вы не ловитесь на эту её маску кокетливой красотки. Своим отделением в областной психушке она правит круто. А студенты согласны лучше самому Сатане зачёты сдавать, только бы не ей. У неё аллергия на дураков и лодырей. 

— Спасибо, что предупредил. Стало быть, яблочко от яблоньки... 

— Она ещё и очень любознательная. Захочет всё тут пересмотреть и перепробовать. Поэтому я их с Лёшей тут подожду. Обговорим, что она об этом Ковалёве думает; потом устрою ей подробный обход всего нашего хозяйства. Часам к семи доберёмся до “Учебки”. У вас ещё работа есть? 

— Мы поняли, шеф. Исчезаем. 

Мама с Лёше вернулись только через полтора часа. И выглядела она очень озабоченной. Похоже, ситуация хуже, чем я её себе представлял. Ну, не всё коту масленица; вот тебе, Марик, и великий пост. Слишком долго мне везло. Но, всё-таки, что же она обнаружила у этого Ковалева, чёрт его дери?! Похоже, что я в чём-то сильно напортачил. Вот только в чём? Сейчас узнаю. Или не я? Мама в полной непонятке, что для неё так же необычно, как для меня — забывчивость. Сейчас ей нужно посидеть в тишине и хорошенько подумать. Я очень выразительно посмотрел на Лёшу и перевёл взгляд на дверь. Он кивнул и тихо, не говоря ни слова, удалился.    
А мама опять устроилась за моим столом. Поставив локти на столешницу, сцепила пальцы, направив оба соединенных указательных вверх, и глубоко задумалась. Время от времени она почёсывала кончик носа об эту конструкцию — совершенно правильную Брихаспати мудру, которая концентрирует энергию и направляет её на решение проблем. Так она всегда делает, размышляя над трудной задачей, причём совершенно непроизвольно.  Эта привычка у неё давным-давно, сколько я её помню. Когда я и слова такого — йога — не знал. А сейчас сидел тихо и неподвижно, чтобы ничем не отвлекать её и не мешать. Даже дышать старался пореже.  

Так прошло с четверть часа. Она последний раз почесала нос о сцепленные пальцы и очень спокойно спросила: 

— Тебе попадались когда-нибудь больные симулянты? 

— Пока нет, ни разу. Но он не симулянт. Он больной. Я только не могу сформулировать диагноз. И Надя не может, хоть и закончила у тебя ординатуру. ПТРС у него был. Но был он на фоне какого-то эндогенного расстройства, которое только сейчас проявилось. 

— Ты прав, сынуля, только пока ты не понимаешь, каким образом ты прав.  Он не пациент — симулянт, а больной симулянт. Я бы сейчас не решилась сформулировать диагноз. Надо его ещё понаблюдать, хотя бы несколько дней непрерывно. Вот тогда смогу сказать что-то определённое. И будет, что вынести на консилиум. 

— Как ты себе это представляешь? Он очень подозрительный. Параноидный синдром во всей красе. Но какой-то изолированный. Ничего нет, что обязано ему сопутствовать. И тут же эпизоды явной паранойи на фоне столь же явной циклотимии. При этом интеллект — дай бог каждому. Такое вот ирландское рагу из мозгов с окрошкой. У меня самого от него крышу сносит. У Нади такие же впечатления. Алексей совсем зелёный, и то... ладно, там конформизма больше.  

— Кто его у тебя курирует? Надя? 

— Это Амала у себя в “Нирване” назначает постоянных кураторов. Но там она работает с другими расстройствами. У неё же санаторий, а у нас другое. Сравни терапию с реанимацией. Если ты будешь с ним общаться каждый день по полтора часа, будет ухудшение. 

Мама покивала, соглашаясь, а потом вдруг задала совершенно не относящийся к делу вопрос. 

— Ты уверен, что не успел нажить себе врагов? 

— Уверен, что успел. Бокова вспомни. Не исключено, что кому-то в академических верхах генерал прищемил хвост. За Таню. Но он не стал бы прямо называть меня. Никому другому я дороги не перебежал. 

Мама вздохнула. 

— Мальчишка ты ещё у меня, сынуля. С наивной верой в справедливость. Ладно, не буду пока развивать эту тему, пока сама не удостоверюсь. Покажи мне своё хозяйство. Заодно посмотрю других, если ты не против. Может подскажу чего-нибудь. Да, ухудшения у нашей с тобой проблемы не должно быть. Я ему стазу представилась как инспектор-консультант из министерства и такую официальную морду изобразила, что лучше и у Эллы не получилось бы. Специальных психиатрических вопросов почти не задавала. Ну, мою манеру общения с больными ты знаешь. Он был польщён таким вниманием к своей персоне. Лёша мне замечательно подыгрывал. А завтра ему другие расскажут о нашем обходе. На каждого потрачу гораздо меньше времени. Его это дополнительно впечатлит в нужную сторону. Ну, идём, что ли? 

К семи часам мы завершили нашу экскурсию-обход. Узнал много нового.   
Оказывается, маму несколько раз приглашали сюда для негласных консультаций, когда здесь был обычный санаторий для офицерского состава. В том, что почти все помещения прослушиваются, я и так не сомневался, но, что они ещё и просматриваются, причем без всякой хитрой электроники, я даже не подозревал. Мама показала, как это работает. Гениально просто! И просто гениально. Вот прямо салон Китти, только а-ла совьетик. Куда там фрицам. Теперь понятно, как она будет наблюдать за Ковалёвым. И ещё за одним, который показался ей интересным. А после того, как мы пообщались с Ларионовой, мама как-то изменила тон общения со мной. 

— Покажи мне её фотографии. 

— До и после? Может не надо? Ты же психиатр, а не военный хирург. 

— Марик! Я тебе верю и ей тоже, но я хочу это видеть. 

Увидела. Фотки были эффектные. Раненую в лицо медсестру медленно и изощрённо убивали на базаре, стараясь как можно страшнее изуродовать. Нет уже на свете этого базара и тех, кто это творил. И тех, кто смотрел, их тоже нет.   Пластические хирурги совершили чудо — низкий им поклон — но они не всесильны. Однажды она увидела своё отражение в оконном стекле. 

— А сейчас у неё зеркало в комнате. Это ты разрешил? 

— Это я притащил. Наблюдение положительной динамики — это, знаешь ли, источник эмоций, тоже весьма положительных. Ещё недельку-две с ней поработаю и можно будет выпускать в свет даже без серьёзного макияжа. А с ним — хоть прямо сейчас. Со временем само дозреет. Но там проблемы не только с лицом. 

— Справишься? 

— Стараюсь. Хирурги мне очень усложнили всё, хотя отработали изумительно. Одно дело — свежая чистая резаная рана, как у Мишель тогда в Индии. Там мы с Олей справились играючи. А тут всё переставлено-перекручено и успело зажить. Рубцы сплошные. Как там на скале в Тибете: “Научились ли вы радоваться трудностям”? Но иначе нельзя было. 

— Только не надорвись. 

— Уже не надорвусь. Научился дозировать. Вот только потом, когда я её отпущу, и она вернется к своим — тогда мне может стать нескучно. 

— Придумаем что-нибудь. 

Мама встала, немного подвигалась, разминаясь. Глянула вопросительно. 

— Своя в доску. В этом же прикиде будешь заседать в консилиуме?  

— Неплохая идея. Кстати, каморка для консультанта у тебя найдётся? 

— Уже готова. Между Лёшкиной и Надиной. Не соскучитесь. 

— Марик! Это уже... 

— Мам, с каких пор мы с тобой стали ханжить друг с другом? 

Она фыркнула. 

— Не о том. Если бы я приехала сюда просто отдохнуть и развеяться, с удовольствием испытала бы Лешины способности. Когда-нибудь — почему бы и нет? Но сейчас это нам совершенно ни к чему. 

— Ноблес оближ. 

— Оно самое. 

Как я и рассчитывал, к семи вечера мы добрались до “Учебки” и были встречены очень вопросительными и тревожными взглядами. Маме представляться по-новой не пришлось. С Надеждой она была давно знакома, остальных определила без малейшего труда. 

— Уважаемые коллеги, начну с того, что рассею ваши опасения. Относительно клинического случая, потребовавшего моей неотложной консультации и последующего консилиума, вы совершенно правы. Действительно, имеет место серьёзное эндогенное расстройство психики за рамками посттравматического стрессового расстройства. Клиническая картина очень сложная, поэтому по результатам первого знакомства с пациентом не берусь называть даже предположительный диагноз. Но, как говорится, будем посмотреть. Для этого я задержусь здесь у вас. Ваш шеф любезно предоставил мне такую возможность. Если коллектив не возражает, разумеется, поработаем несколько дней вместе. Может помогу чем-нибудь ещё. И поучусь. Мне страшно интересно, чем и как вы тут занимаетесь. Вот прямо невмоготу выведать все ваши секреты. 

Она с улыбкой оглядела слегка ошарашенных таким напором ребят и тут же напустила на себя ужасную серьёзность. 

— На правах особо доверенного консультанта я требую немедленно выложить все карты на стол. Во что вы превратили изобретенный доктором Амалой Нандини метод СТС? Мне необходимы подробности, практические подробности. Теорию, насколько Марку удалось её сформулировать, я знаю. Этого мало, чтобы отбиться от атаки, что готовится на вас. Не хочу оказаться в положении студентки, которой подкинут тот самый единственный билет, который она не выучила. Стара я уже для такого приключения. 

Мама сдернула чехол со стоявшего у стены громоздкого агрегата, недолго его разглядывала, вытянула кабель за вилку с тремя штеккерами, поискала глазами розетку... 

— Так, антропометрию я ввела, калибровку сделала. Вроде нормально всё. Кто меня подключит? 

Не берусь описывать выражения на лицах присутствующих, ибо они словесно неописуемы. Даже меня самого мама впечатлила до чрезвычайности. Никаких инструкций по обращению с нашим “потенциометром” я ей не давал. Даже, если она их как-то раздобыла и наизусть вызубрила: одно дело — бумага с буквами и картинками, другое — сложный и довольно капризный (потому что первая работающая модель) аппарат. К тому же правоту знаменитого профессора Зильбера ещё никто не оспорил: “Можно намертво вызубрить по книжке устройство лошади и седла, а в подходящий момент оседлать корову”. Когда же и где она так настропалилась? 

— Мама Рита, ты нацелилась сейчас на полный цикл: потенциометр, дистресс, эустресс. В полном объёме. Я не ошибся или я тебя не знаю. Могла бы предупредить. Ладно, если женщина хочет... Значит так, коллеги, работаете без поправок на условности. Имеется пациентка с параметрами, которые она уже ввела в машину. Добавлю: физически — это вы сами видите — и психически здорова. Даже очень. “Потенциометр” — Валя, дистресс — Надежда. Отольются тебе, мама Рита, студенткины слёзки. Эустресс — Жанна. Во имя чистоты опыта я удаляюсь. Её комната номер семнадцать. Она тут отлично ориентируется сама, но, если надо будет, проводите. Если что — я у себя. Всё, я ушёл, приступайте. 

Мамино восхищенно-ехидное: “Настоящий полковник!” я успел услышать, закрывая за собой дверь. А “Пожалуйста, Маргарита Льв... ой, Рита, разденьтесь, пожалуйста. Нужен свободный теплообмен.” — уже через систему наблюдения. Так я вам и отдал маму на расправу. Ага, вот прямо счас!  

— Сынуля, нужен твой орлиный глаз. Посмотри, что он пишет? 

Посмотрел. Вот теперь мне стало понятно мамино странное: “больной симулянт”. 

— Читаешь? 

— Угу. Хороший стилист, однако. Интересно, как он это переправит? 

— Такие бывают очень изобретательными. Нормальный человек не догадается. Придётся следить непрерывно.  

— Тогда надо привлекать кого-нибудь ещё. Нас с тобой не хватит. Но раскрывать ребятам эту систему мне очень не хочется. Попрошу помощи у В.Е. Иначе не справимся. До этого чёртова консилиума всего ничего осталось. Наблюдай пока, я ему позвоню. 

На обычной зелёной “Буханке” прибыло аж четверо: двое солидных мужчин вполне штатской наружности и две дамы: солидная и очень солидная во всех отношениях. Одну из них мама узнала. 

— Гордись, сынуля. Дочь академика, и сама с прошлого года академик. Какую фигуру прислали по твою грешную душу! Серьёзно к тебе относятся. Остальных не знаю. Хотя..., ладно, потом. 

— Что она из себя? Одну её монографию я читал, и статьи. Даже в “Nature” пару раз встречались. Не туда её несёт, по-моему. 

— Не только по-твоему. Но в профессионализме ей не откажешь. Это артиллерия тяжёлого калибра. Ханжа та ещё. Ладно, пошли к тебе. Будем встречать гостей. 

— Переоденемся? 

— Не стоит. Они не только ради диагноза Ковалёва в эту глушь препожаловали. Наводить марафет ради ревизоров — это пошло, сынуля. 

— Ты права. Кому надо, и так знают обо всём, что у нас тут делается. И очень даже этим довольны. Значит, устроим бурлеск. 

— Это же твой любимый жанр. 

Мы успели выложить стопку историй наших пациентов, проходящих сейчас курс психосоматической реабилитации. Папку Ковалёва и ещё одну — отдельно. Лёша с Михаилом позаботились заранее: притащили из свободных комнат ещё три кресла и расположили все шесть вокруг большого круглого, на низких ножках, полированного стола. 

Дверь открылась, и вместе с голосом Ивана Ивановича (нашего завхоза и главного охранника в одном лице) — Прошу, товарищи, проходите, Марк Борисович вас уже дожидается. — все четверо участников консилиума (и ревизоров в тех же лицах) материализовались в моём кабинете. И узрели в весьма своеобразном интерьере пару минимально одетых молодых людей с приветливыми улыбками на лицах. 

Удивление мужчин было меньше ожидаемого, хотя и вполне себе присутствовало. Понятно — это люди от Виктора Евгеньевича, предварительно правильно информированные. А вот академические дамы огорошены насколько это вообще возможно.  Я сделал пару шагов навстречу, вежливо поклонился дамам и за руку поздоровался с джентльменами.  

— Добро пожаловать, товарищи!  Искренне рады встрече с самыми авторитетными специалистами советской психиатрии. И столь же искренне сожалею, что вам пришлось оторваться от ваших дел и лететь в нашу глухомань, но ситуация очень уж очень чрезвычайная. Прошу вас, садитесь, пожалуйста, устраивайтесь поудобнее. Дорога к нам не самая лёгкая. 

Когда гости расселись вокруг стола, продолжил. 

— Что предпочитаете: чай, кофе или что-нибудь прохладительное? 

Через некоторое время, слегка пришедшие в себя, авторитеты обратили, наконец, внимание на несоответствие количества посадочных мест числу присутствующих. Старшая из академических дам перестала изничтожать маму негодующим взглядом и обратилась ко мне. 

— Благодарим вас, молодой человек, за столь радушный приём. Однако, наше время дорого. Мы ожидали здесь встречи с главным врачом этого оздоровительного центра, товарищем Штерном и местным членом нашего консилиума, доктором... да, тоже Штерном, если не ошибаюсь. 

Я согласно кивал. 

— Так вот, будьте добры пригласить их сюда. Нам также необходимо предварительно ознакомиться с медицинской документацией по данному случаю. 

Во время гостепринимательной церемонии мама молча помогала мне угощать высоких гостей, держась скромно, насколько это возможно при её внешности. Гриву своих черных, слегка волнистых волос она небрежно скрепила резинкой на затылке. Белые шортики и такая же белая коротенькая маечка, которая приоткрывала подтянутый мускулистый животик и выразительно облегала грудь, дополнялись с синими вьетнамками. В этом наряде мама выглядела сногсшибательно. 

— Нет надобности никого приглашать. Простите, я, видимо от волнения забыл представиться. Марк Борисович Штерн, кандидат медицинских наук, здешний главврач. Также позвольте представить доктора медицинских наук, заведующую отделением неврозов нашей Областной психиатрической больницы и доцента кафедры психиатрии Маргариту Львовну Штерн. 

Вполне ожидаемая немая сцена прервалась гневным возгласом академика Бахтаровой. Она мгновенно покраснела и, не смотря на соответственную сану корпулентность, стремительно вскочила на ноги. 

— Что за чушь вы нам тут несёте, молодой человек?! Что за дурацкий балаган?! Мало того, что вы с вашей (она слегка задохнулась) подругой выглядите абсолютно непристойно, если не сказать больше. Мало того, вы ведёте себя безобразно. Да вы хоть представляете, перед кем вы тут кривляетесь? 

— Отлично представляю, уважаемая Зинаида Гавриловна. Но мы именно те, кем назвались. Я — ещё раз повторяю — Марк Борисович Штерн, главврач этого медицинского научно-исследовательского и реабилитационного центра. Дама рядом со мной — Маргарита Львовна Штерн, заведующая отделением в Тайноградской Областной психиатрической больнице. Наш постоянный консультант. Но сначала прошу вас успокоиться. Если вам нужны документы, удостоверяющие личность, мы готовы предъявить их вам немедленно. 

Невозмутимо-доброжелательное выражение на наших лицах и спокойный тон произвели нужное впечатление. Кровь отлила от лица академика, и задышала она тише и равномернее. А я продолжил: 

— Что до нашего внешнего вида, который вы сочли более, чем непристойным, то мы только что закончили обход и просто не успели переодеться. То, что вы на нас видите — это наша обычная рабочая одежда, принятая у нас униформа. За пределами вот этого административного-хозяйственного блока весь персонал ходит только в такой. Исключения не делаются ни для кого. Такова уж наша местная специфика. Вы удовлетворены моим ответом, Зинаида Гавриловна? 

— В некоторой мере. — ответила она, грузно возвращаясь в кресло. — Но она непристойно, вызывающе откровенна. Это просто полное бесстыдство. 

— Зато весьма симпатично. — улыбнулся один из мужчин, лысый как глобус. — Доктор Иванов Иван Иванович. Рад знакомству. 

— Петр Петрович Петров. — представился второй, с седеющей чеховской бородкой.  

— А вас я, кажется, сейчас тоже узнала. — сказала мама, обращаясь к очень ухоженной полной блондинке, на вид лет около пятидесяти, в строгом сером костюме. — Мария Николаевна Свиридова. Не ошиблась? 

— Нет. Но вас я что-то не припомню, простите. 

— Не удивительно. Я слушала ваше выступление на съезде в семидесятом году. — улыбнулась мама. — и защищала вашу позицию в прениях. Мы потом ещё общались с вами. Да, мне присылали на рецензию вашу диссертацию. Помню, я дала весьма положительный отзыв. 

На лице Свиридовой прорисовалось припоминание. И сомнение. 

— Маргарита Штерн? Что-то знакомое. Вы очень похожи на неё... Мы тогда сразу перешли на ты. Да, припоминаю, вы очень похожи на неё. На ту Риту. Если бы не столько лет прошло. Вот сижу и думаю: вы это или не вы? 

Мама от души расхохоталась. И, подражая голосу Ларисы Голубкиной, выдала: 

— Я или не я? Однако это ново. Я — это я. Сейчас спешу, увы, болтать мне некогда. Пhощайте, милый гhаф! Простите, и ещё раз здравствуйте, Мария Николаевна. Очень рада буду поработать с вами вместе. Поможете нам тут разгадать наши загадки? 

— Постараюсь. Но это что-то невероятное. Вы совсем не изменились за столько лет? Это же невозможно! 

— Не напоминайте старухе о возрасте, я вас умоляю. Просто хорошая наследственность и правильная забота о себе. 

Свиридова только восхищённо покачала головой и пробормотала: 

— Ну, ничего себе! Чудеса, да и только. 

— Никаких чудес. Моя старшая сестра буквально преобразилась, после того как Марк основательно поработал с ней. При случае покажу вам фото. Если захотите, он займётся вами. Сынуля, ты не против? 

— Мам, когда я тебе отказывал? Но это потребует времени, сама знаешь. И сильная мотивация должна быть. 

По восхищенно-завистливому взгляду Свиридовой, которым она неотрывно фиксировала маму, было понятно, что мотивация будет запредельной. Спасибо, мамочка, удружила: на одного оппонента у нас меньше. 

— Мама, сынуля! Это ещё что за цирк?! — снова взорвалась действительный член АМН. — По фамилии ясно, что вы родственники. Это допустимо, тем более что вы тут только консультант. Но какого чёрта, простите за выражение, вы опять кривляетесь. Какой он главврач?! Когда он успел кандидатскую защитить, даже, если вы его в восемнадцать лет родили? Не было диссертаций под такой фамилией, я точно помню. 

— Вы правы, Зинаида Гавриловна. — уловив паузу, вступился за меня Пётр Петрович. — Сей достойный молодой человек был удостоен учёной степени по совокупности заслуг, гонорис кауза, так сказать. По крайней мере, авторских свидетельств у него поболее, чем у всех нас, здесь присутствующих, вместе. Не говоря уж о заграничном патенте. 

Он подмигнул мне, давая понять, что я ещё не всё о себе знаю. Да уж, Амала зря слов на балтийский ветер не бросала. И надо быть Другим, чтобы уразуметь: ещё один из консилиума ревизоров на нашей стороне. Я взглянул на Ивана Ивановича. Ему вся эта игра понятна и уже начинает раздражать.  Значит, сейчас займёмся делом. 

Как бы не так. Бахтарова, пыхтя от возмущения, продолжала внимательно осматривать мой кабинет, выискивая, к чему бы ещё придраться. Хорошо, что я убрал фото с поцелуем, а то возиться бы мне ещё и с её инсультом. Но она всё равно нашла повод разгневаться. 

— Что это за картина висит у вас на самом почётном месте? Кто дал вам право вешать икону в государственном учреждении, да ещё и католическую, судя по всему, вместо... вместо... 

— Вместо кого, Зинаида Гавриловна? Я с удовольствием повесил бы Снежневского, но увы, не получилось.  

Мама с трудом удержалась, чтобы не хихикнуть. На лицах Иванова и Петрова отразилась мучительная борьба противоречий. Я продолжил  благожелательнейшим тоном: 

— А это — это не икона. Это копия в масле прижизненного портрета Игнасио де Лойола, находящегося в Пушкинском музее. В традициях того времени художник изобразил нимб над его головой, но очень тонкий, только ради соблюдения тогдашних норм. А внизу вы видите написанный золотом девиз: “Если цель — спасение души, то цель оправдывает средства”. 
  А это именно то, чем мы занимаемся: спасением душ, невинно пострадавших. У вас ещё будет возможность в этом убедиться. Портрет был заказан мною лично и мною же лично оплачен из собственных средств. 

Всё смешалось в голове академика. Но она и не таких видала. 

— Тем не менее: иезуит в советском, мало того, в советском военном лечебном центре — это недопустимо! 

— А гораздо больший по размеру портрет святителя Луки — православного архиепископа, доктора богословия — в Военно-медицинской академии почему-то допустим. И во всех мединститутах тоже. С вашего позволения спрошу: в чем, в стране, где церковь отделена от государства, принципиальное отличие портрета католического попа от портрета попа православного? Вас не устраивает высокий гуманистический девиз? 

Это называется “разрыв шаблона”. Чтоб на ней, академике во втором поколении, упражнялся в демагогии какой-то нахальный непонятно кто, кому и определения не найти. И аргументов против, так, сходу — тоже. Ей на выручку пришёл Иван Иванович — лидер этой группы. 

— Следуя вашей логике, доктор Штерн, вы должны были украсить своё рабочее место парадным портретом своего кумира, ярого фрейдиста Вильгельма Райха. Это же его идеи вы взяли за основу вашего метода. 

Информация это у него или интуиция? Черт бы вас всех драл, с вашей идеологией и идиотскими секретами. Нет, все-таки информация. Я почтительно поклонился. 

— Восхищён вашей проницательностью, коллега Иванов. К сожалению, прижизненных живописных изображений Вильгельма Райха не было. Я уже заказал портрет по лучшей из фотографий, что мне удалось раздобыть. Скоро будет готов. Уточню только, что ученик Фрейда — Райх был ярым противником своего учителя. И как-то очень подозрительно быстро скончался в американской тюрьме от сердечного приступа. Пал жертвой ханжей, ортодоксальных фрейдистов и ретроградов от западной медицины. По сути, он повторил печальную судьбу своего гениального земляка,  Земмельвйса. Тот совершил переворот в медицине своим совсем простым утверждением, что надо мыть руки до принятия родов, а не после. Еретик, подрыватеь основ! Ату его! И его тоже затравили до смерти, 

Многоопытная в диспутах, Бахтарова тут же подхватила идею. 

— Райх? Этот шарлатан с его абсолютно лженаучными бредовыми идеями! Это вы, значит, создали здесь гнездо чуждой научному мировоззрению знахарской секты и производите варварские эксперименты в советском лечебном учреждении над советскими воинами, пострадавшими в борьбе с мировым терроризмом. Может вы их и в генератор оргона помещаете? Ничего удивительного, что вы доводите до тяжёлого психического расстройства.  

Она перевела дух и продолжила: 

— И после всего этого созываете консилиум из ведущих специалистов — разобраться в том, что вы тут наворотили. Да это прямо апофеоз наглости и цинизма! Нет, просто слов не нахожу... 

— И не надо. Успокойтесь, пожалуйста. У вас сейчас тахикардия до ста двадцати и экстрасистолы через пять-шесть сокращений, и давление поднялось, голова кружится. Это всё от стрессовой гипервентиляции и гипокапнии. Tranquillitas maxime, primum tranquillitas. /Полное спокойствие, спокойствие прежде всего./ 

Очень хорошо: удивление и интерес. 

— Я не экстрасенс, хоть это теперь модно даже в академических кругах. Очень хорошее зрение, да, это имеет место. Сосчитать пульс и увидеть аритмию по усиленной, вследствие подъёма АД, пульсации височных артерий, совсем несложно. Частота и глубина дыхания видны и слышны. Нистагм, которого раньше не наблюдалось, выдаёт головокружение. Всё очень просто. 

Довольно длинная пауза привела аудиторию в нужное состояние. 

— У меня — я вас сейчас удивлю — никогда и в мыслях не было придавать хоть какое-то значение бредовым идеям Райха насчёт “оргона” и прочей белиберды. Он там даже не оригинален. Напишите вместо одного слова — “оргон”, два слова: “энергия Цы” и увидите тождественность представлений. Даже его “центры сосредоточения оргона” — это, по сути, те же чакры. И там же расположены. Чушь полнейшая. Как теоретик, Вильгельм Райх — ноль. 

— Так что же вы... 

— Зато как практик — он гений. И как критик прогнившей ханженской христианской идеологии и морали — тоже. Да, исходя из абсолютно бредовой теории, он сотворил великолепную практику. Так не он первый. Такое и до него, и после бывало. 

Академик в Бахтаровой наконец-то окончательно взял верх над вредной бабой. 

— Интересно рассуждаете, молодой (она выделила это слово) человек. Но, простите, ваши рассуждения абсурдны. Вы уж простите меня, но, как психиатр с некоторым опытом, с практическим опытом, утверждаю: бредовая идея может породить только порочную практику. А из ложных предпосылок могут проистекать только ошибочные суждения. 

Я постарался изобразить максимальную доброжелательность. 

— Зинаида Гавриловна, что говорит вам имя Клавдий Птолемей? 

— Какой-то древний император. 

— Не совсем. Математик, механик, астроном. Исходя из абсолютно ложной, как мы теперь совершенно точно знаем, геоцентрической системы мира, с Землёй в центре и небесной твердью вокруг, он создал математическую модель движения небесных тел. Так называемое учение об эпициклах. Были и до него, но у него получилось очень удачно. 

— Ну и что.? 

— А то, что его модель оказалась весьма практичной. Даже через полторы тысячи лет, когда уже окончательно утвердилась истинная — гелиоцентрическая — модель мира, мореплаватели пользовались таблицами Птолемея. Навигация по ним получалась более точной, а значит — эффективной и безопасной. Вот вам пример истинного практического следствия из абсолютно ложной теоретической предпосылки. Нужны ещё примеры, Зинаида Гавриловна? У меня есть. 

Бахтарова некоторое время пристально вглядывалась в мою физиономию, перевела взгляд на маму, слегка скривилась и снова вернулась ко мне. Созерцала ещё несколько секунд и вдруг, впервые за всё время, улыбнулась. 

— Спасибо, вполне достаточно. Интересный вы юноша, весьма интересный. Надеюсь, мы с вами ещё продолжим общение. Не здесь. 

Очередную паузу прервал Иванов. 

— Коллеги, предлагаю вернуться к главному, ради чего мы здесь, собственно, и собрались. Маргарита Львовна, изложите нам, пожалуйста, вкратце обстоятельства дела. 

— Марк это сделает лучше. Я наблюдала больного Ковалёва всего несколько дней. Если можно, изложу свои соображения после его доклада. А пока, вот, можете ознакомиться с историей болезни. 

Она взяла с моего стола толстую папку и вынула из неё четыре тонких. Разложила их перед членами консилиума. 

— Для удобства нашей работы Мы приготовили ксерокопии. Смотрите, пожалуйста. Марк, начинай. Не будем попусту тратить время. 

После моего доклада и внимательного прочтения каждым из светил копии истории болезни Ковалёва, времени на обсуждение было затрачено сравнительно немного. Какую-то проблему ещё могла составить окончательная формулировка диагноза в терминах МКБ-9 (Международная классификация болезней), но главное не вызывало сомнений: Ковалёв страдает серьёзным психическим расстройством, которое много лет старательно и умело диссимулировал, или, говоря языком человеческим, притворялся здоровым.
   Вполне успешно, до того момента, как подорвалась на радиоуправляемой мине бронемашина, в которой он ехал что-то там инспектировать. Люки от взрыва заклинило, и пока удалось добыть его из-под раскалённой на солнце брони, где он находился вместе с несколькими другими ранеными взрывом офицерами, на уже больное сознание обрушился тяжёлый психологический шок. 

Лечили его правильно и умело. Такую шишку абы кому не доверят. И вдруг, прямо как в той песенке, “когда от близости спасенья уже кружилась голова, не то с небес, не то поближе, ему послышались слова”. И сразу ему так поплохело, что он попал к нам. 

Иванов отложил в сторону свою копию истории, всю исчерканную его пометками, и наполовину исписанный блокнот. Спасибо ему, что он сидел так удобно. Читалось без затруднений. 

— В общем, картина достаточно ясна, коллеги. Но, до вынесения окончательного, так сказать, вердикта, нам непременно следует пообщаться с пациентом очно. Собственно, это и есть цель нашего визита. Бумаги мы могли изучить, так сказать, не выходя из дома. Марк Борисович, как пройти к больному? 

— Через эту дверь и далее, по переходу. Но это нежелательно по двум причинам. Главная: появление в его комнате сразу четырёх учёных дам и мужей способно нарушить то относительное душевное равновесие, которое нам с таким трудом удалось установить. Менее главные — ваша одежда. Если наши мужские комплекты ещё можно будет как-то подобрать, то для дам ничего подходящего не найдётся. Наши правила утверждены свыше, и я не могу их нарушить. Второе из менее главных: он настроен на встречу с инспекцией, он её ждёт-не дождётся. Причем с глазу на глаз, без нас, без меня и прочего нашего персонала. Поэтому целесообразнее будет пригласить его сюда. В этом кабинете он ни разу не был. Мы с Маргаритой Львовной выйдем. Сможете общаться совершенно непринужденно. 

Светила переглянулись. Ещё раз обозрели наши с мамой слегка одетые фигуры, к которым успели притерпеться за время делового разговора, и согласились. 

— Девочки, как там сейчас Ковалёв? 

— Здесь мальчик, шеф. - ответил насмешливый мужской голос. — Ковалёв только начал контроль на потенциометре. Потом бассейн и массаж. А что, вы меняете программу? 

— Нет, пока пусть так всё и идёт. Пусть кто-нибудь прикатит ко мне из учебки видео. Прямо сейчас. Кассета у меня здесь.  

— Пять минут, шеф. 

— Окей. 

Я вернулся к столу консилиума. 

— Пока пациент проходит лечебные процедуры, предлагаю посмотреть несколько видеозаписей. Если никто не возражает, разумеется. А пока, пожалуй, стоит промочить горло. Оно у всех пересохло после наших дебатов. 

Достал из холодильника большой стеклянный кувшин с жёлтым полупрозрачным напитком, расставил стаканы с кубиками льда на дне. Поплыл смешанный розово-лимонный аромат. 

— Что это? - принюхиваясь к необычному запаху, поинтересовалась Свиридова. 

— Нимбу пани. Марк привёз рецепт из Индии. Там он очень популярен, а все ингредиенты не проблема раздобыть у нас. Пейте на здоровье. Вкусно и полезно. 

— Ммм... в самом деле, вроде лимонада, но интереснее. - снизошла Бахтарова. — А что мы увидим на вашей видеозаписи? 

— Примерно то, что только что прочитали. 

Дверь отъехала в сторону, и Михаил вкатил никелированную тележку с видеомагнитофоном и большим телевизором. Размотал шнур. 

— Здравствуйте, товарищи! Куда поставить, шеф? 

— Вон туда. Всем хорошо будет видно. Провода хватит? 

— Должно.  Нужно ещё, что-нибудь? 

— Да. Когда Ковалёв закончит цикл, приведи его сюда. Эти товарищи прибыли по его душу. Только предупреди меня. Мы с мамой выйдем, чтобы им не мешать. 

— Есть, шеф. Так я пошёл. Мне сейчас с Карповой работать. Я передам, если не успею... 

— Ладно, спасибо.  

Он направился к двери, когда его остановил Иванов. С момента появления Михаила в комнате, он пристально вглядывался в него, стараясь узнать. Узнал. 

— Задержитесь, пожалуйста... э, товарищ. Кажется, мы уже встречались? 

Михаил пожал могучими плечами. 

— Не помню. Всё может быть. 

— Подполковник Дергачёв? Не ошибаюсь? 

— В отставке. 

— По состоянию здоровья? 

— Нет. По статье 58, пункт Д, “Положения о прохождении воинской службы”. В связи с переходом на гражданскую работу. Вот, сюда.  

 — А здоровье как? Я имею в виду и душевное, и физическое. Видите ли, я врач, и задаю отнюдь не праздные вопросы. 

Михаил оценил направленные на него взгляды женской половины консилиума, улыбнулся и слегка поиграл великолепной мускулатурой. 

— В полном порядке. Жена говорит, что только сейчас поняла, как хорошо быть под полковником. Я вышел в отставку в этом звании. 

Петров откровенно заржал, а обе академические дамы изобразили смущение. 

— А сюда вы как попали? 

— Сначала перевели на лечение из госпиталя, где я чуть богу душу не отдал. А потом, когда шеф и мои нынешние коллеги, спасибо им большое, привели меня в норму, попросился на эту работу. Приняли, научили. 

— Почему именно сюда? 

— Потому что здесь приношу больше пользы, чем гоняя “духов” по горам, или протирая штаны в штабе. Нашим пациентам нужно душевное понимание, а кто их понимает лучше меня? Сам через всё это прошёл. У вас ещё есть ко мне вопросы? А то у меня работа. Нам тут скучать некогда. 

— Миша, тонус-релакс ассиметрично по диагонали. 

— Я помню, шеф. 

Иванов долго молчал, погрузившись в глубочайшую задумчивость, отбивая пальцами сложный ритм по полированной столешнице и слегка покусывая губу. Вздохнул. 

— Так, что у вас там на видео, Марк Борисович? 

Просмотр сделанных скрытой камерой бесед с Ковалёвым прошёл в полном молчании, которое продолжилось ещё некоторое время после того, как лента кончилась. Тишину нарушила Бахтарова. Интересно было читать происходившую в ней внутреннюю душевную борьбу, по итогам которой моё уважение к этой женщине очень сильно выросло. 

— Мы ещё проанализируем морально-этические аспекты применяемых в данном лечебном заведении методов и их реальную результативность (Иванов не то крякнул, не то прокашлялся.), но в данном клиническом случае вы не оставили ни малейших сомнений в истинности вашей и Марка Борисовича позиции. Имеет место комбинированное эндогенное психическое расстройство. Уверена, что коллеги согласятся со мной. 

Коллеги дружно закивали. 

— Если бы не личность пациента и не ваша, прямо скажем, порнографическая внешность, Маргарита Львовна, я рекомендовала бы просмотренный нами материал как учебное пособие по ведению диагностической беседы. 

Говорила она ровным, “академическим голосом”, но только мы с ней знали, какого душевного усилия стоило ей это признание.  

Мама, сохраняя бесстрастное выражения лица, вежливо наклонила голову, соглашаясь с бесспорно очевидным. 

— Можно ли считать ваши слова, уважаемая Зинаида Гавриловна, выражением общего мнения участников консилиума или у коллег ещё остались сомнения относительно данного случая? 

Сомнений никто не выразил. 

— В таком случае могу взять на себя оформление заключения, если никто не возражает.  

Возражений не было. 

Мама извлекла из папки незаполненный бланк. 

 — Тогда я напишу заключение. А вы, товарищи, пока сформулируете рекомендации. Моё мнение: здесь Ковалёву не место. Абсолютно непрофильный пациент, ему требуется основательная медикаментозная терапия. 

— Только один момент, Маргарита Львовна. - подал голос Петров. — Остаётся невыясненным вопрос: имели ли место ранее проявления данного расстройства или же оно оставалось латентным до момента травмы, которая послужила триггером обострения и проявления клинической картины? Мне кажется, этот момент следует отметить. 

Ну вот, начался перевод стрелок. Сейчас найдут стрелочника. А чего его искать, если вот он. 

— Следует отметить также, что не представляется возможным исключить конфликт высокого нравственного чувства пациента с несовместимыми ни с какими моральными нормами методами, с позволения сказать, реабилитации, практикуемыми доктором Штерном, как отягчающего фактора. Возможно, именно они усугубили состояние пациента. - негодующим прокурорским тоном выдала Бахтарова, попеременно изничтожая взглядом наши с мамой скромнейшие персоны. 

Какие же вы, дорогие товарищи, предсказуемые. Однако же, что она сказала? Бог мой, как просто ларчик-то открылся! А мы голову ломали. Мы с мамой переглянулись и расхохотались во весь голос. Мама, аж до слёз. Хорошо, что здесь она не пользуется косметикой. Вот бы вид у неё был! 

Слегка успокоившись, я оценил реакцию консилиума. Академик только-что не взрывалась от негодования. Остальные тяжко страдали от полнейшего когнитивного диссонанса.   
      Пока мама у зеркала приводила лицо в порядок, Иванов с Петровым благовоспитанно делали вид, что не совсем уж совсем раздевают её взглядами. А Свиридова посмотрела на меня просительно-вопросительно: “Не забудешь, что обещал?” 

— П-п-простите, коллеги, бывают ситуации, когда даже психиатру трудно справиться со своими эмоциями. Humani nihil a me alienum puto. /ничто человеческое мне не чуждо/ С вашего разрешения я допишу ваши замечания, и мы продолжим. 

— Пожалуйста. Но, хотя бы вы, Марк Борисович, вы можете объяснить нам этот, столь неожиданный, приступ веселья? 

— Могу, Пётр Петрович. Очень даже могу. И не только на этот вопрос. Но, с вашего разрешения, чуть позже. Кстати, вы не проголодались? Время уже даже слегка послеобеденное. Как насчёт короткого перерыва в нашей столовой? 

— Война - войной, а обед по расписанию. Коллеги, лично я — “за”. 

— Тогда прошу в нашу столовую для персонала. Это недалеко. 

— А как же ваши нерушимые правила: - поинтересовался Иванов. 

— По нужде и уставу перемена бывает. Я не хочу отрывать от работы квалифицированных сотрудников для исполнения роли прислуги. К тому же у нас там самообслуживание, при очень неплохом выборе. Как это всё сюда тащить? А вот дальше столовой все правила остаются в силе. 

Через час мы вернулись в кабинет, и консилиум продолжился. Естественно, мне напомнили о заданных вопросах. Ответы у меня были на все. Поэтому я повесил на стену белый пластиковый экран и нацелил на него маленький диапроектор. Приглушил свет. 

— Как только выяснилось, что фоном для ПТРС является эндогенная психопатология, вполне естественно, перед нами встал тот же вопрос, что вы задали мне, уважаемый доктор Петров. Когда это всё началось? Поскольку игра в “Угадайку” — не самое любимое из моих занятий, я запросил образцы рукописных текстов нашего пациента за разные годы до его злосчастной инспекции в Афганистане и после неё. После — это письма родным, отправленные из лечебного учреждения после первого улучшения. Вот, смотрите. Совершенно очевидно, что почерк никак не изменился.  

Я показал несколько слайдов, где рядом располагались образцы “старых” и “новых” текстов.  

— Была проведена также графологическая экспертиза. Сказанное мною сейчас — это, собственно, заключение экспертов. Там отмечено также...   

Я сменил слайд. 

— Что имеются особенности почерка, характерные для некоторых психических расстройств. Вот, читайте сами. 

— Графология — буржуазная лженаука! - быстро отреагировала Бахтарова. Слишком быстро. Ах, как у неё сердечко девичье трепещет. С чего бы это вдруг? А лицо, а выражение на нём! Это для вас, дорогие коллеги, тут темно. 

— Совершенно с вами согласен, дорогая Зинаида Гавриловна. Мы потом с вами напишем совместный протест в Центральное бюро судебно-психологической экспертизы. Разумеется, если вы сможете уделить этому немного времени. 

Вот жалко, цвета в полумраке исчезают. Физиология, туды её в качель. 

— Поэтому... - я сменил слайд, не отвлекаясь от изучения лиц остальных присутствующих лиц. Ну, и других доступных мне их параметров.  

— Поэтому я попросил провести ещё и текстологическую экспертизу. Заключение перед вами. Как видите, во всех текстах отмечены признаки психического расстройства. Вот, я выделил крупно на следующем слайде, где они все перечислены. А это (смена картинки) немножко неаккуратно. Я прямо на плёнке маркером, чтоб не портить документ. Вот особое замечание, видите? Имеет место усиление нарушений мышления после психотравмы, но их наличие до неё — несомненно. Вот так.  

Вернул нормальный свет. Подождал, пока присутствующие адаптируются к яркости и наденут должное выражение на лица. 

— Благодарим вас, Марк Борисович, за исчерпывающий ответ. По данному вопросу сомнений не осталось. Ну, что, приступим к составлению заключения и к делам, так сказать, организационным. Маргарита Львовна, вы, кажется, начинали писать черновик? 

— Да, Иван Иванович. Пару минут, и закончу. 

Вот уж, воистину: на каждого мудреца довольно простоты. Ну ясно же тебе, что нам всё ясно, так чего ж тебе неймётся? Видит бог, я это хотел спустить на тормозах ко всеобщему удовольствию, так нем же! 

— Уважаемые коллеги, прошу внимания! Остался открытым заданный мною вопрос. 

— Какой, Зинаида Гавриловна? - совершенно искренне недоумевая, осведомился Иванов. Ему уже до чёрта надоела вся эта тягомотина. 

— Мой вопрос, Иван Иванович, о том, что причиной обострения психического расстройства у пациента Ковалёва стали примененные к нему абсолютно аморальные методы, с позволения сказать, лечения! Я считаю подобные методы преступными. Да, не только аморальными, но и преступными! Ничего удивительного в том, что, надломленная в результате тяжелейшей травмы, психика не выдержала такого насилия. И, смею вас заверить, это не единичный случай! 

— Да? А о каких вам известно ещё? Просветите меня, пожалуйста.  

Я задал вопрос, не меняя расслабленно-спокойной позы в кресле и с самым неподдельным интересом. У нас бывали неудачи, но совершенно другого рода. 

— Ах, вы ещё ёрничать тут смеете?! - академик аж взвилась, вопреки своей корпулентности, и перешла на крик. — Да вот, только что мы видели? В кого вы превратили защитника родины, офицера, полковника... как его? … Дергунова?! В соучастника вашего... вашего... 

— Вы, кажется, были знакомы с полковником в отставке Дергачёвым, Иван Иванович? Возможно, я ошибаюсь, но простите, я видел, что вы узнали его. 

— Узнал, Марк Борисович. Признаюсь, удивлён. Хотел поговорить об этом позже, но результат замечательный. Как вам это удалось — не представляю. 

— Мы назвали этот... методом это преждевременно бы назвать... комплекс мероприятий ЭСТ - эндорфиновая стрессовая терапия. Пожалуй, добавим ещё одно “С” — серотонин. Но тут ещё много работать. О подробностях, простите, пока не могу. 

— О чем вы? Ваша работа пока под грифом. Но я надеялся, хотя бы в общих чертах...  

— В общих, я думаю, можно будет. Мам, посмотри там рядом с тобой папку Дергачева. Нет, шестая слева на средней. Спасибо. 

Я вытащил из папки чёрный конверт, из него — несколько цветных фото 24Х18. Разложил на столе. 

— Вот так он выглядел, когда его перевели к нам. Пожалуйста, смотрите, товарищи. 

Посмотрели. Впечатлились. 

— Что вам известно о нашем способе лечения посттравматического реактивного синдрома, уважаемые коллеги?  Вот вам, Мария Николаевна. 

— Ничего конкретно. Слухи какие-то ходят, что вы экстрасенс, и команду себе такую набрали. Да, какой-то прибор изобрели для определения биополя. Иван Иванович сказал же, что тема секретная. 

Значит про “фактор игрек” уже где-то просочилось. Ну и хрен с ним. Пусть об этом у генерала голова болит. 

 А вам, глубокоуважаемая Зинаида Гавриловна? - обратился я к академику, начинавшей понимать ситуацию. — Вы так уверенно вещали о невообразимо преступной аморальности того, чем мы тут занимаемся, что аж мне самому стало интересно: откуда у вас такая осведомлённость? Если вас не чрезмерно затруднит, просветите коллег. 

Моментально потускневшее светило пробормотало что-то невразумительное насчёт неприличности наших одежд, равно как и всех, кого оно углядело за обедом, и на основании этого... и чем в таком виде... и так далее. 

— Потрясен вашей проницательностью и мощью логического мышления. Коллеги, ещё минутку внимания. 

 Я снова включил видеосистему и сменил кассету. На экране появился Ковалёв, на этот раз в полнейшем уединении. Он весьма прилежно и сосредоточенно что-то писал, иногда оглядываясь на дверь. Это занимало много времени, поэтому я немного промотал запись. С исписанными листами наш пациент направился в туалет. Характерные звуки, потом шуршание бумаги. Вышел он с пустыми руками.  Выглянул за дверь, открыл окно и повертел головой, осматриваясь вниз и по сторонам. Удовлетворённо улыбнулся и стал разбирать постель. Запись кончилась.  

Я выложил на стол пару листов с машинописным текстом. 

— Это текст рукописи из сортира. Есть и фотокопия, но там очень неразборчиво из-за фекального загрязнения. Можете ознакомиться. 

Желающих не нашлось. Ну, и ладно. 

— По нашей просьбе были уточнены некоторые моменты из анамнеза морби нашего подопечного. Странное дело, ему стало хуже после вашей консультации, глубокоуважаемая Зинаида Гавриловна. Вот с чего бы это? Вы даже ещё раз навестили его перед переводом к нам. И оказались в составе данного консилиума. Впрочем, это дело десятое. Так вы не откажетесь рассказать, в чем именно заключается такая аморальность наших деяний, что мы даже боевого офицера совратили с пути истинного? Что именно такого аморального мы тут вытворяем, возвращая к полноценной жизни безнадёжных? 

Вот он — героизм отчаяния. С таким, наверно, кидают гранату себе под ноги, стремясь унести на тот свет с собой как можно больше врагов. 

— Вы, вы и ваши проститутки! Вы занимаетесь сексом с больными! Только посмейте это отрицать! 

Она прямо-таки вопила, бросая мне прямо в лицо чудовищные — по её мнению — обвинения. Как бы с ней какой-нибудь сосудистой катастрофы не приключилось. Притормозить её, что ли? Успею. Пусть сожжёт порох. Так, что ещё она успела разузнать? 

— Вы бы сели и немного расслабились, глубокоуважаемая Зинаида Гавриловна. Очень не хочу, чтобы инсульт у вас приключился в моём кабинете. Ради бога, где угодно, но только не здесь. У вас сейчас давление за двести, это опасно. 

Тихий голос и равнодушно-снисходительный тон сработали предсказуемо эффективно. Не изменив позы и выражения лица, так же спокойно продолжил. 

— Информация, почерпнутая вами из сортира, совершенно достоверна. Вот только сексом мы занимаемся с нашими пациентами очень не всегда и далеко не со всеми, но и только в случаях критически недостаточной эффективности других способов неинвазивной стимуляции некоторых участков в locus coeruleus et substantia nigra /голубое пятно и черная субстанция/, хорошо вам известных. Не электроды же туда совать, как вы это делаете. Не смею оспаривать ваш авторитет: сверлить дырки в черепе и запихивать в мозг золотые проволочки — это абсолютно нравственно и высокоморально с позиций любой нравственности: хоть православной, хоть коммунистической. Тем более, что все участники процедуры, не в пример нам, бесстыжим, закутаны почище мусульманок или туарегов: одни глаза видны. А у терпилы — только обритая макушка. 

Пауза на усвоение. Всё же информация для них очень новая. Пусть уляжется в мозгах. Ладно, раз уж вино откупорено, буду им поить. Оглянулся на маму. Полнейшая невозмутимость. 

— Можно и неинвазивно в рамках высокоморально-гуманно-нравственной мировой психиатрии. Прилепить электроды и шарахнуть электрическим импульсом по мозгам. Это ничего, что эффективность — максимум максиморум — у половины, временная и неполная, а снижение интеллекта и амнезия — раз и навсегда. Зато нравственность — virgo intacta. /нетронутая девственница/ 

Ещё пауза. Пусть проглотят. Дураков среди присутствующих нет, это точно. 

— Значит, по-вашему, сотрудничать с природой, используя ею же заложенные в нас механизмы, нельзя, ибо аморально. Так, Зинаида Гавриловна? А изнасиловать её, природу, в предельно извращенной форме — это пожалуйста, это зашибись, как гуманно, а главное — пристойно. Это... Это всё равно, что лоб зелёнкой мазать перед расстрелом, чтоб с пулей не попали в голову микробы.  

Молчание было долгим. Без суеты и помех я читал присутствующих. Могло быть и лучше. Но могло и хуже.                                                  Мы с мамой переглянулись. Она заканчивала окончательный вердикт консилиума. Закончила. Шумно отъехала от моего стола, встала, выпрямилась, слегка прогибая спину. К этому моменту все взгляды уже были нацелены на неё. 

— Уффф, дописала. Дорогие коллеги, предлагаю зачитать и подписать, если не будет новых поправок. Понимаю, что Зинаида Гавриловна внесла в наше собрание свежую струю, но надо же закончить дело, ради которого мы все здесь собрались. А потом мы с Марком постараемся развеять ваше недоумение. 

— Так вы, оказывается, в курсе того, что тут творится? 

— Естественно. Как доверенный консультант. Но, пожалуйста, вопросы — потом. От нас ждут заключения и предложений по дальнейшему лечению Ковалёва. Negotium primum. /Дело прежде всего/ 

— Вы с вашим сыном, смотрю, оба обожаете латынь. Ладно, давайте это сюда. 

Иванов внимательно прочитал исписанные каллиграфическим почерком бланки и кивнул одобрительно. 

Я, как младший тут по возрасту и чину, расписался последним. Одна бабА свазУ. Извинившись, покинул собрание в связи с необходимостью отдать необходимые распоряжения, и вышел на свежий воздух малость отдышаться. И распорядиться, само собой. Избавлюсь, наконец-то. Болен человек, конечно, и очень серьёзно болен, но надоел он мне до смерти. А уж какая суета вокруг него! И как будет штормить всю верхушку после того, как составленный сегодня документ там прочитают — этого я даже вообразить не берусь. Но ещё менее способен был вообразить, что больного человека так цинично и гнусно используют эти блюстители деонтологии и медицинской этики. Это она меня взялась морали учить? Да любая вокзальная проститутка на голову выше таких по части нравственности. А уж честнее... Бррр, холодно, однако. 

— Тем не менее, Пётр Петрович, я отстаивала и буду всеми силами отстаивать этическую чистоту нашей медицины и высокую коммунистическую мораль в отношениях медицинского персонала и пациентов. Повторяю: это высокую цель я буду преследовать любыми средствами! 

Очухалась ехидна, стало быть. Что мама успела им рассказать? 

— И эта этическая чистота наводится посредством, деликатно выражаясь, обмазанной говном бумаги, глубокоуважаемая Зинаида Гавриловна. А высокая коммунистическая мораль в отношениях медицинского персонала с больными выражается в нейролингвистическом программировании больного человека на банальнейший шпионаж. А что, дорогие коллеги, это замечательные примеры диалектического единства противоположностей. 

Я вошёл быстро и бесшумно, а сказал громко и раздельно, выделяя ключевые слова. Массивная Бахтарова аж подскочила. 

— Да как вы смеете?! 

— Кстати, о цели. Цитирую: “Цель, для которой требуются неправые средства, не есть правая цель”. 

Академик позеленела от злости. С великим трудом сдерживаясь, прошипела: 

— Это опять этот ваш кумир - иезуит? 

— Нет, что вы! Это наш общий кумир: Карл Генрихович Маркс. “Заметки о новейшей прусской цензурной инструкции”. Неужели вы не согласны? Или не читали? Удивительно!  

Устроившись поудобнее, переждал смешки и дал маме время наполнить стаканы новой порцией напитка, на этот раз — Ласси, из простокваши, воды, сахара и специй. Ну, полюбил я индийскую кухню. 

— Угощайтесь, коллеги. Это Марк тоже привёз из Индии. Очень вкусно. Знаете, я так рада, что мы завершили официальную часть и можем просто свободно пообщаться. Редко выпадает такая возможность. 

Наполнение стаканов было проделано столь грациозно, неторопливо и непринужденно, что гости, до того, как насладиться вкусом, успели изрядно и почти беспрепятственно усладить зрение. 

— Он, наверно, ещё много чего вам интересного привёз? - поинтересовалась Свиридова, с радостью настраиваясь на нормальную болтовню. 

— О. да! Например, великолепное бордовое сари. Знаете, это прямо гениальная женская одежда. Просто полоса ткани, но, если его правильно надеть, оно делает прекрасной любую фигуру.  

— Особенно, такую, как ваша, Маргарита Львовна. 

— Спасибо за комплимент, Иван Иванович. 

— Наверно нарядами он не ограничился? Марк Борисович. Расскажете? 

— С удовольствием. Если можно, обращайтесь просто по имени. Как-то я ещё не привык. Для своих сотрудников я — Шеф. Для вас — Марк. 

— Согласны. Так что же вы привезли из страны чудес? 

— Много чего. Вон тот ситар, например. Фантастическое звучание. Если захотите, исполню несколько мелодий. 

— Очень дорогая вещь. - с прозрачным намёком изрекла Бахтарова. 

— Не знаю. Наверно. Это подарок. Вот, от неё. - кивнул на карандашный портрет на стене. — Доктор медицины Амала Нандини. Полтора месяца мы работали вместе. 

— Замечательная работа. - сказал Петров, имея в виду рисунок, но прозвучало вполне двусмысленно, что я и отметил. 

— Да, во всех отношениях. Но главное, что я привёз от неё — это идея того, что мы сейчас применяем для психического и телесного возрождения наших пациентов. Коллеги, мне понятно ваше любопытство. Пожалуйста, спрашивайте. 

Вопросы были очень по существу и без ожидаемых подковырок. Мне даже понравилось. Правильно говорят: объясни другому и тогда поймёшь сам. Только Бахтарова молча сидела, надувшись, и изо всех сил метала глазами что-то, казавшееся ей молниями. 

— Марк, а почему ты всё-таки ставишь на последнее место серотонин? Опыт применения антидепрессантов показывает его главенствующую роль. 

—  Я исхожу именно из этого опыта. Из недостаточной эффективности препаратов, нацеленных на восстановление баланса нейромедиаторов, как мы себе это представляем. Ладно, при эндогенной депрессии в чистом виде оно может быть и правильно. Там механизм расстройства чисто биохимический. А если это заведомо психический, душевный фактор, как у наших подопечных? Применяем антидепрессанты и добиваемся эффекта путем искусственного дисбаланса. Если добиваемся — после чисто душевной травмы. Что мы делаем? Вслепую лезем чинить хронометр, только в самом общем виде представляя себе устройство механизма.  А там всего-то и надо: пыль выдуть и регулятор сдвинуть на один штрих. Но мы-то не видим шкалу, нам неизвестна цена деления, и мы двигаем что попало. Иногда удачно. Отпил из стакана несколько глотков кисло-сладкого ароматного напитка. Оценил реакцию консилиума. Слушали с интересом. 

— Теперь представим, что в механизме предусмотрена система саморегуляции. Но сбой приключился такой, что её мощности недостаточно. Ей нужно добавить энергии, и это — всё. Нужна только энергия, как таковая. Система сама определит путь её использования. 

— Вот оно! Я же говорила, что он приведёт к аморальному шарлатанству этот своего любимого Райха. Так и скажите: энергия оргона. От слова “оргазм”. - Бахтарову аж перекосило при произнесении этого ужасного ругательства. — Заслуженно осуждённого мировым научным сообществом. И он практикует здесь эту мерзость, прикрываясь секретностью. 

— Что именно заслужено осуждено мировым сообществом, Зинаида Гавриловна, оргон или оргазм? - очень вежливо поинтересовался Петров. — Уточните, пожалуйста. 

С разгона налетевшая на неожиданное препятствие, дама опешила и не нашла, что ответить. 

— Рад, что вы так внимательно меня слушали, и даже отвлеклись ради этого от разработки планов моего уничтожения. Однако, позвольте продолжить. 

— Минутку, Марк, простите, что прерываю. - вклинилась Свиридова, до этого пристально глядевшая на свои часы.  — Вы сказали: “энергия, как таковая”, то есть ненаправленная, а система — сама? Вот у меня эти часы с автоподзаводом. Я понятия не имею, как они устроены, но знаю, что, когда я двигаю рукой — не важно, как, произвольно — они отбирают часть энергии для своей пружины.  Похоже? 

Я встал и почтительно поклонился. 

— Прекрасная аналогия, Мария Николаевна. Просто замечательная. Добавлю только, что в ваших часах есть защита от переполнения. Как только пружина завелась до нормы, передача энергии к ней прекращается. Вы можете хоть дрова колоть — она не пострадает.   

Разговор затянулся надолго. Зрел и перезревал очень важный вопрос, но его пока не задавали, а мне и без него было совсем неплохо.  Когда я уже собрался предложить перерыв в этом вечере вопросов и ответов, к вопросу приблизился Иванов. 

— В общих чертах всё становится понятным, хотя тут ещё много надо думать. Но ваши результаты очень впечатляют. Мы отслеживаем, в порядке диспансеризации, большинство ваших бывших пациентов. Пока рецидивов или новых нарушений выявить не удалось. Возможно, это вопрос времени. 

— Не исключено. Мне было бы интересно получать ваши данные, если возможно. 

Иванов пообещал “решить в рабочем порядке”. 

— Но вот, что интересно: никто из ваших бывших пациентов ничего не может рассказать о подробностях лечебного процесса. Именно не “не хочет”, а не может. Общие впечатления у них самые восторженные, а на вас и ваших сотрудников они молится готовы. Какая-то избирательная потеря памяти. Как вам это удаётся? 

Вздох мой был глубок и тяжек. 

— Для академика Бахтаровой я мог бы изобразить из себя экстрасенса, владеющего особыми духовными сущностями. Сошло бы на ура. Ладно, не буду. Если вот прямо сейчас устрою вам экскурсию или разрешу вам полную тут свободу вопросов и передвижений, ничего особенного вы не увидите и не поймёте. Не будет у вас реальной картины. Санаторий и санаторий. Персонал красивый и полуголый, а иногда и совсем голый при выполнении некоторых процедур — и всё. Очень много я уже рассказал. Хотите видеть? 

— Даже настаиваю. О неразглашении можете не напоминать. 

— Ладно, покажу.  

Я сменил кассету в видеомагнитофоне. 

— Мам, ты этого тоже ещё не видела. Тебе будет интересно. Да, вон там на столе истории, проходящих сейчас курс, пациентов. Кроме записей, в них подробная фото-хронология. Потом сможете посмотреть. Не управитесь сегодня, пожалуйста, можете продолжить завтра. Понимаете, когда стало вырисовываться что-то, похожее на регулярную систему, встал вопрос об учебном материале. О наглядном пособии. Поскольку мы люди простые, в верхах не вращаемся, то строго придерживаемся всех положений этики и деонтологии на деле, а не на словах. Поэтому в роли пациентов выступают профессиональные актёры, хорошо знакомые с нашей спецификой. Пока не было необходимости записывать пояснения за кадром, мы с этим не возились. Поэтому все вопросы о ходу дела — ко мне. 

Крайнее удивление и преисполненное недоверия любопытство. Вполне ожидаемо. 

— Предупреждаю: это надолго. Может быть, сделаем перерыв, поужинаем, а потом продолжим. Сразу вы же не уедете, и поздно уже будет. Если хотите остаться, всем приготовлены комнаты в помещении для персонала. Тогда время нашего общения ничем не будет ограничено. 

— Сатур вентер нон студит либентер. /сытое брюхо к учению глухо/ - проворчала Бахтарова. — Так это на вашей любимой латыни? 

— Не смею спорить. Так, что, товарищи? 

Просмотр состоялся после ужина. Останавливаться для пояснений пришлось много раз.  

— Да уж, лента не для “Кинопроката”. - резюмировал Петров. 

— А самая банальна лапаротомия для него сойдет? - осведомилась Свиридова. — Или гинекологическое исследование? 

— Да я не спорю. - отмахнулся Пётр Петрович. — Да и результаты сами за себя... Вот вам и цель, и средства её достижения. А одно достижение, по крайней мере, мы сегодня видели и даже с ним общались. Оно, то есть, он — он уж точно без избирательной амнезии. 

— Да, - встрепенулся Иванов. — Он же женат. Как его жена относится к его такого рода работе? 

— У них замечательные близняшки. Совершенно очаровательные существа. Ходят в детский сад в посёлке, тут, недалеко. 

— И...? 

— Ирина тоже работает у нас. Да вы её видели в столовой. Она дежурит сегодня, так супруг ушёл пораньше, чтоб забрать детей из садика. 

— Кстати, Марка они обожают. Висят на дяде Марике, как игрушки на ёлке. - добавила мама. — Сама видела. А вообще, у них тут замечательный коллектив. 

Такой немой сцены не было даже во МХАТЕ. А знаменитый “выстрел на бале” — это так, взрыв пистона под подушкой. Первой нарушила тишину Бахтарова. На этот раз она атаковала маму. 

— Нечего сказать, доктор Штерн, достойного сыночка вы воспитали! Если он ваш сын, конечно. 

— До сих пор у меня не было причин в этом сомневаться. Да, очень достойного. Достойного человека и достойного врача. Отсчёт спасённых им людей можно начать с первого курса. Медицина — его истинное призвание, и он успешно следует ему. Но он и другими талантами не обделён, уверяю вас. 

— Невероятное наглое бесстыдство — вот его главный талант! Наглядное пособие, и он в нём в главной роли! Типичный персонаж порнофильмов. Вот там ему самое место, с тремя девками сразу в замке перед камином. Или на палубе. А не руководить лечебным учреждением, которое он превратил в... 

Выступала она долго и содержательно. Когда устала — выносливая, однако — мама очень спокойно и доброжелательно спросила: 

— Зинаида Гавриловна, вы так интересно изложили нам содержание порнографических фильмов, что прямо поразили меня своей эрудицией в этой области. Я сама отнюдь не монахиня, но о таком даже не подозревала. Когда буду в Москве, дадите посмотреть? 

Видимо Петров вёл отсчёт в уме, потому что точно на одиннадцатой секунде он веско констатировал: 

— Нокаут! 

А Свиридова, переглянувшись с Ивановым, выразила недоумение: 

— О какой порнографии тут может вообще идти речь? У этого отвратительного явления есть совершенно чёткие признаки. Всем нам они хорошо известны. Из них ни одного мы в просмотренном материале не обнаружили. Неужели врача может шокировать обнаженное тело и медицинские, я подчёркиваю, медицинские процедуры? 

— Ваша осведомлённость в делах нашего научно-оздоровительного центра внушает уважение и даже преклонение перед вашими когнитивными способностями, дорогая Зинаида Гавриловне. Вы нам поведали о таких ужасных вещах, о которых я ещё не рассказывал, и в учебном фильме их не было — за ненадобностью. Это что-то из области паранормального, которая входит в круг ваших научных интересов? Несомненно, это достижение должно быть вынесено на суд широкой научной общественности. 

— Да, именно так! Вы ещё поплатитесь за свою наглость, “доктор” Штерн. 

— Как именно? Одна столь же ярая защитница коммунистической морали не так давно клялась, что меня, пардон при дамах, опидарасят в тюрьме. 

— Правильно! Вы этого вполне заслуживаете. И я добьюсь... 

Иванов правильно интерпретировал мою интонацию и захотел уточнить. 

— И что эта дама? 

— Работает у нас, я же сказал уже.  Жена полковника Дергачёва. Человек редкого ума и обаяния. 

 Встал из-за стола, снял со стены экран, отключил от сети и откатил в угол видеосистему. Собрал и разложил по папкам бумаги. 

— Коллеги, вынужден напомнить о времени. К тому же все устали. Моё приглашение остаётся в силе. Комнаты для вас готовы, и они лучше, чем в обычном санатории. Отложив дела до завтра, можете там отдохнуть. Или посидеть ещё здесь у меня, только без разговоров на профессиональные темы, умоляю. Но, если предпочитаете трястись по ночной дороге в “буханке” ...  

Теперь обмен взглядов произошёл у профессора Свиридовой с мамой. Мария Николаевна тоже встала из-за стола, прошлась по кабинету, внимательно разглядывая всё, что ещё не успело удостоиться её внимания. 

— Марк, вы обещали нам фантастические мелодии на этом экзотическом инструменте. 

Когда я отложил в сторону ситар и потянулся к стакану с ласси, она посмотрела на меня с некоторым даже сочувствием и сказала: 

— Когда вы играли, у вас было такое лицо. И этот инструмент: вы держали его, как будто он живой, как живое существо. Похоже, как говоря поэты, ваше сердце осталось там, с ней.  

Она приблизилась к портрету и долго изучала его.  

—  Даже глупо завидовать. Или это искусство художника? Признайтесь, у вас был с ней роман. Я слышала в этих звуках женский голос. 

Я только пожал плечами. Устал, ослабил контроль. Да уж, по мою душу прислали не дилетантов. Маэстров! Гордись, Марик. 

Она взглянула на часы. 

— Боже мой, уж полночь близится! Во сколько встречаемся завтра, товарищи? Марк, в девять — это будет нормально? 

— Вполне. Я ночую здесь, а Маргарита Львовна вас проводит. Её комната рядом с вашими. 

Шум воды помешал мне услышать, как кто-то зашёл в кабинет, но, как только я выключил душ, услышал чьё-то присутствие. Мама? Не её сигналы. И не похоже ни на кого из наших. Значит, кто-то из дорогих гостей в такую рань явился засвидетельствовать почтение. Не Бахтарова. Она так характерно сопит, что с другими не спутаешь. А. ладно. 

Выйдя из душа, узрел безукоризненно и строго элегантную Марию Николаевну. Удобно расположившись в кресле, она без малейшего смущения уставилась на мою мокрую фигуру. Взгляд слегка прищуренных серых глаз неторопливо проследовал сверху вниз, потом в обратном направлении, на несколько секунд задержался примерно на полпути и продолжил путь до макушки. Прерывистый вздох восхищения. 

— Да, как пишут в романах, действительность оказалась прекраснее её самых смелых мечт. Вы вполне могли позировать современному Микеланджело для нового “Давида”. 

Интересно, какой реакции она от меня ждёт? Почему бы и не подыграть, тем более что ни малейшей угрозы не чувствую. Давно у меня не было приятных приключений. И, похоже, очень интересных задач. 

— Мне повернуться, чтобы вы могли составить полное представление? 

— Если это вас не очень затруднит. Помедленнее, пожалуйста. Великолепно! А теперь снова лицом, пожалуйста. Восхищена! Мощно, но гармонично. Вот теперь вполне представлю вас на арене. Что вы там разнесли в оркестре снарядом из пращи? 

— Ничего. Там сидел мой приятель. Он обрушил пирамиду из табуреток, на которой стояло ведро. Как будто рухнул Голиаф в доспехах. 

— Браво! Да вы вытирайтесь, замерзнете мокрый. 

— У нас тепло. К тому же я никогда не пользуюсь полотенцем. Только руками. Вот так. 

— Хм, интересно. Зачем? 

— Йоги считают, что так достигается равновесие стихий огня и воды. Видите, кожа порозовела и разогрелась после холодной воды. Хотя на самом деле... 

— Баланс Вагуса и Симпатикуса плюс оптимальное увлажнение. У вас идеальное состояние кожи. Беру на вооружение. 

— На здоровье. Что ещё вы узнали от мамы, кроме моей несостоявшейся цирковой карьеры? Если вы достаточно налюбовались, я тоже сяду. Кстати, вы же не завтракали. 

— Утром мне хватает чашки кофе. Но от ещё одной не откажусь. 

— Тогда подождите пару минут. 

Она пригубила горячий напиток. Вдохнула аромат. 

— Изысканная экзотика. Вы понимаете вкус в жизни. Тоже Индия? Была там в турпоездке. Двенадцать дней влажной жары, стандартный набор чудес, вонь и попрошайки. 

Она изобразила брезгливую гримасу. 

— Дешёвые самоцветы и кожаное пальто. Я был в другой Индии. 

— Понятно. Так вот, ваша мать. Мы с ней ещё поболтали. Рита замечательный человек. Да. Она мне о вас... 

— Мария Николаевна, не тяните кота за гениталии и не изображайте из себя беременную монашку на приёме у приходского гинеколога. Вы также застенчивы и нерешительны, как я, только ещё меньше. И не оглядывайтесь на дверь, я уже переключил на красный. 

— Рита сказала, что вы не совсем обычный человек и можете такое, что другим совершенно недоступно. О вас ходят разные слухи, и далеко не все из них — досужие фантазии. Я на два года моложе неё. Думала, я в полном порядке, ну, полновата слегка, многим мужчинам это даже нравится, а её увидела и поняла, что старею катастрофически. Она уникум, конечно, но, если такое возможно с ней? 

— Я действительно на многое способен и многое умею, но мама слегка преувеличивает. Это совсем не моя и даже не очень-то её заслуга. Гены — в первую очередь. Папа выглядит не хуже. Но ещё: они оба много и правильно занимаются собой. Иногда подсказываю и капельку корректирую. Но очень редко и только словами. 

— И они оба без предрассудков. Догадываюсь. 

— Вы тоже. Ну, ещё кое-какие остались.  Устраним! Который час на ваших самовзводных? 

— Меня отозвали из творческого отпуска для этого чёртова консилиума. Готовлю монографию.  Вся по уши в науке. Ух, как я обозлилась! Из Пицунды, представляешь?! Как противовес, для равновесия. 

Мы посмотрели друг на друга и расхохотались. 

— Успеем. 

— Иди ко мне. Давай, я хотя бы трусики с тебя сниму. 

Она вдруг стала ужасно серьёзной. 

— Надо же, оказывается, я забыла их надеть.  

Иванов сложил в аккуратную стопку папки с историями наших подопечных. Строгим взглядом оглядел присутствующих. 

— Ну что, товарищи, есть мнение, что можно подвести итоги нашей, с уверенностью могу сказать, плодотворной работы. Практически всё, что было нами намечено, мы выполнили. Самое главное: установлен исинный характер душевного расстройства пациента Ковалёва, и теперь он будет переведен в соответствующее профильное лечебное заведение для прохождения там адекватной терапии. 

Он слегка прокашлялся и, глотнув из стакана., продолжил: 

— Особая заслуга в решении этой, прямо скажем, весьма нетривиальной клинической задачи принадлежит безусловно нашим уважаемым коллегам: Маргарите Львовне Штерн и продолжателю врачебной династии, Марку Борисовичу Штерну. Ещё до нашего прибытия сюда, они провели все необходимые исследования и лечебно-диагностические мероприятия. Нам оставалось только проанализировать добытую ими информацию и принять окончательное решение. Приношу вам самую искреннюю благодарность. Разумеется, ваши заслуги уже отмечены в соответствующих документах. 

Мы с мамой тут же выразились насчёт столь высокого признания наших скромных заслуг. 

— Относительно анализа работы, возглавляемого коллегой Штерном экспериментально-лечебного центра, то результаты говорят сами за себя. Конечно, нам бы очень хотелось очно, так сказать, познакомится, но в связи с трудностью выполнения установленных свыше правил и ограничений, принято решение воздержаться от посещения. Мы сочли вполне достаточным несколько собеседований с персоналом.  На этом с делами всё, товарищи. Спасибо за гостеприимство, начнём собираться до дому, до хаты. Рейс у нас в восемь тридцать вечера. 

После небольшого шума и суеты, обычных при завершении мероприятий, перешли к фуршету, приготовленному девушками из столовой. Политес обязан быть соблюдён. 

— Иван Иванович, - обратилась мама к главе делегации. — Знаете, мы с таким удовольствием возобновили знакомство с Марией Николаевной! И у нас обнаружилось много общих интересов. Вы не против, если она задержится у нас на некоторое время? 

— Хм, неожиданно. Но с какой стати мне быть против? Наша совместная работа закончена, а перед уважаемой Марией Николаевной мне даже несколько неудобно. Мы же отозвали её из отпуска, помешали работе над книгой. Вы уж простите, профессор Свиридова. Кстати, как продвигается ваша монография? 

— Вашими молитвами, Иван Иваныч. Прощаю. Я вам даже благодарна. 

— Даже так?! 

— Даже. Мы тут пообщались с Ритой, пардон, с Маргаритой Львовной, и, знаете, возможно, мне придётся пересмотреть некоторые положения. 

— Ну, дай вам бог удачи. 

Во время этого разговора к нам приблизилась академик Бахтарова. Она всё время держалась подчёркнуто независимо, с видом отшлёпанной королевы. Уничтожив нас с мамой запредельно презрительным взглядом, она проскрежетала: 

— Мария Николаевна, у меня в голове не укладывается, что общего, может быть, у вас, у человека достойнейшего, с этими людьми?  В этом гнезде разврата! Даже на официальное мероприятие они не соизволили хотя бы мало-мальски пристойно одеться!  

— Боже мой, дорогая Зинаида Гавриловна! Насколько же вы правы, вы даже сами не представляете. Вот именно, одна из причин, по которой я, преодолевая естественное отвращение, задерживаюсь здесь — это внимательно и обстоятельно расследовать всё, что тут творится. И никакая, с позволения сказать, секретность мне не помешает. Я тут до всего доберусь. И разберусь, даже не сомневайтесь. 

— Да? - губы поджались, и она стала ещё больше походить на толстого бульдога. — Хочется в это поверить. Впрочем, зная вас давно, верю. Хотя, вряд ли вернете тут всё на путь праведный. Но о том я сама позабочусь. 

В этот момент в беседу вступил Петров, обратившись ко мне. 

— Марк, позвольте один деликатный вопрос, совершенно неофициально. 

— Пожалуйста, слушаю вас, Пётр Петрович. 

— Относительно ваших идей и метода, что вы тут разрабатываете, можно? 

— Разумеется. Что-то осталось непонятно? 

— Я о другом. Ясно, все мы связаны секретностью. Но вы наш интерес встретили с пониманием. Вы нам рассказали и в фильме показали даже больше, чем следовало бы. А вот... 

Он посмотрел на навострившую уши блюстительницу морали и изобразил крайнюю степень деликатности. 

— А всё просто, дорогой Пётр Петрович. Очень просто. Вы попросили. 

— Ну и что? 

— А то, что отношение к гостю, которого сам пригласил и со всем радушием угощаешь дорогими и изысканными блюдами, оно совсем другое, чем к человеку, который тайно проник в твой дом, залез в холодильник и сожрал протухшую котлету, которую забыли выбросить. Дело не в котлете, а в том, что он — вор. 

                                                                 *  *  *