Одна ночь

            В уютной комнате, удобно расположившись в креслах, беседовали две женщины: хозяйка дома - педагог на пенсии Людмила Сергеевна и молодая учительница русского языка и литературы Ниночка, дочь очень близких людей, с которыми Людмила Сергеевна дружила около четырёх десятков лет. В разговоре собеседницы затронули тему таких ситуаций, в которых поведение людей могло быть не понятно молодой женщине, воспитанной на благородных образах героев классической литературы.

            - Ты знаешь, Ниночка, мы люди другого поколения, - сказала Людмила Сергеевна. -  Мы прошли страшную войну. Мы потеряли самых близких нам людей. Мы с Машенькой лишились мужей, погибших на фронте в первый год войны. А потом тяжёлый период восстановления. Восстановления дорог, домов, школ и больниц, восстановления прежней жизни и самих себя. Я не говорю о страшных периодах довоенной жизни. Ты родилась в хорошее время в благополучной семье. Ты не знала потери самых близких людей, молодых и полных сил. Ты не знала голода и холода. Ты не знала сиротской безысходности. Слава Богу, ты не знала этого и многого другого. Во время войны я была моложе, чем ты сейчас. Только   к концу войны мне исполнилось тридцать лет. Все эти невзгоды я хлебнула  полной мерой.

Я сейчас расскажу тебе о том, о чём  ещё никому не рассказывала. Ты выросла у меня на глазах, и я люблю тебя, как дочь. Поэтому мне очень хочется, чтобы ты понимала жизнь такой, какая она есть. А она бывает очень разная и непредсказуемая.

             Произошло это, Ниночка, когда тебя ещё не было на свете. Была зима предпоследнего года Второй мировой войны. Вскоре после освобождения нашего города от немецкой оккупации мы с Машенькой и детьми вернулись сюда из эвакуации. А встретились мы с ней  случайно по дороге на Урал. Мы очень сдружились, а наши дети, её Катюша и мой Гена, и сейчас считают себя братом и сестрой. А тогда моему Генке не было ещё четырёх лет. Катенька младше его на три месяца. Наша встреча с Машенькой была спасением для нас обеих. Там, на Урале, мы поселились в просторной избе одинокой пожилой женщины. Маша математик. Ей было проще с работой. Она устроилась в школу на полставки, и вначале это нас кормило. Я, как историк, никому не была нужна. Поэтому я бралась за любую работу, какую только могла найти. В школу я устроилась только за год до окончания эвакуации. Но вот мы вернулись. Дом, в котором я жила, оказался разбитым. Зато Машина квартира была цела.

Квартира была в разоре, мебель растащили, но над головой есть крыша. И это было счастьем. Школы - и моя, и Машина - были восстановлены и в них проходили занятия. Я узнала, что заведующим ОблОНО¹ назначен мой знакомый по студенческим годам Павел Потапов, который окончил наш институт на два года раньше меня. Мы с Машей сразу отправились к нему. Павел Семёнович очень обрадовался нашему появлению. Ему приходилось сейчас нелегко. В школах не было парт. Во время оккупации их порубили на дрова. Да что там говорить? Ничего не было. Было холодно и голодно. Всё нужно было создавать заново. Павел задал нам несколько вопросов и очень обрадовался, узнав, что у нас с Машей на первое время есть крыша над головой. С Машенькиным устройством и здесь оказалось проще. Её сразу направили на работу в её же школу. Я удивилась, что Павел не направляет меня на мою прежнюю работу. Он долго смотрел на меня, потом виновато произнёс:

            - Люда, ты очень нужна мне здесь, в ОблОНО¹.

            - Что я здесь буду делать? Почему я не могу вернуться на свою работу?

            - Выслушай меня. Это не приказ, это просьба. Ты даже не представляешь, как тяжело мне сейчас приходится. Городскими школами я сейчас мало занимаюсь. Здесь вся нагрузка приходится на ГорОНО². А вот периферия… ты даже не можешь себе представить, как там тяжело. Восстанавливать школы, укомплектовывать их учителями, доставать для них топливо, поддерживать больных и изголодавшихся детей…. Поверь, это далеко не все проблемы. Конечно, у тебя будут командировки по области - одно- двухдневные. Это нелегко, притом, что маленькому сыну нужно внимание. Но вы с Машей уже наловчились помогать друг другу. Маша подменит тебя, а в свой свободный день после командировки ты подменишь Машу. Соглашайся, Люда. Я знаю, что ты хороший методист. Ты нужна здесь. Обещаю, что уже в этом учебном году ты пойдёшь работать в свою школу на своё прежнее место.

            Я согласилась, Ниночка. Мы тогда понимали слово “надо”. Я ездила по сёлам и райцентрам. Было очень тяжело видеть всю эту разруху, переживать страдания людей, сознавая своё бессилие. По мере возможности, конечно, мы помогали сельским школам. Шли любыми путями, чтобы как-то облегчить жизнь и учителям, и детям, и их родителям. Мне было тяжело физически. В некоторых деревнях мне даже негде было переночевать. Стеснять учителей, ютившихся у хозяек на птичьих правах, я не имела права. Приходилось иногда ночевать в классе на столе. В таких случаях  я почти не спала, боясь крыс. Всё время стучала туфлей по столу.

Однажды поздно вечером меня на подводе  привезли в райцентр, в Дом приезжих.      Было очень холодно. Возница вызвал хозяйку, которая жила во флигеле рядом с Домом приезжих. Она завела меня в коридор дома, где горела тусклая лампочка, почти не дававшая света. Там стоял колченогий стол с чернильницей и ручкой. Из ящика стола она достала толстую тетрадь, записала в неё мои паспортные данные и номер командировочного удостоверения. Встав из-за стола, хозяйка подвела меня к двери, ведущей в комнату, где стояло не менее семи коек.

            - Здесь лампочки нет, - сказала она. – Выбирайте любую кровать. Здесь холодно. Возьмите ещё одно одеяло с любой кровати. Если ещё кто-нибудь приедет, я постараюсь поселить тихо, чтобы вас не тревожить.

            - Но это женская комната? - Что-то заподозрив, спросила я.

            - Единственная. Но вы не беспокойтесь. У нас ночует, в основном, интеллигентный народ. Такие же командированные, как вы. Но уже поздно. Надеюсь, сегодня больше никого не будет. Свет в коридоре будет гореть. Дверь во двор я оставлю открытой. Туалет во дворе. Спокойной ночи.

            Я заняла кровать у двери. Поверх двух тоненьких одеял положила своё пальто. В комнате было относительно светло: за широким окном лежал снег. Я быстро разделась и залезла под одеяло. Я не могу тебе передать, Ниночка, как сиротливо чувствовала себя  в той ситуации. Казалось, что я одна в этом жестоком мире, где некому даже сказать мне тёплое слово. Хотелось плакать, но плакать я разучилась во время войны. Одиночество в такие часы ощущается особенно остро и разрывает душу. В такие минуты ты живёшь эмоциями, а не сознанием, оно просто отключается.

Разбудил меня тихий разговор в коридоре. Я вся подобралась, высвободила из-под одеяла одно ухо. Я же была укрыта с головой. Наружу торчал только нос. Мне показалось, что один из голосов принадлежал мужчине. Вскоре тихо приоткрылась дверь, и в комнату вошел высокий мужчина. Он на цыпочках прошел к кровати, расположенной у окна, придвинул к себе круглую вешалку, стоявшую неподалёку, и начал раздеваться. Очки и портфель он положил на подоконник, остальные вещи повесил на вешалку и нырнул под одеяло.

Успокоенная, я уснула. Пробудилась я внезапно, как бывало во время войны ещё до заунывного звучания сирены, извещавшей о налёте вражеских самолётов. Возле кровати стоял худой мужчина в трусах и майке, которая висела на нём, как на вешалке. Руки его были прижаты к груди. Он окоченел от холода. В животе у него заурчало. Он был голоден, как и я. У меня сжалось сердце от сострадания к нему. Это было единственное чувство, которое я испытывала. И я… и я подвинулась. Я подвинулась, Нина! Он юркнул под одеяло и тесно прижался ко мне, не отнимая рук от своей груди. Щекой он касался  моего плеча. Он был, как ледышка. Ему было очень плохо сейчас, Нина. И… я его обняла. Он ещё сильнее прижался ко мне. Он, как ребёнок, искал у меня защиты от пронизывающего холода и одиночества. Я его очень хорошо понимала, хотя не понимала ни трагизма нашего положения, ни ситуации, в которой я оказалась. Я не знаю, сколько времени мы так лежали, но дрожь его постепенно исчезла. Он осыпал моё плечо благодарными поцелуями и робко обнял меня за талию. Не скрою, мне было приятно  его нежное прикосновение. Я не знаю, как тебе объяснить…. Я испытывала радость от того, что помогла этому человеку, от тепла, которое исходило от него, от того, что я не одна в этом неуютном и жестоком мире. Я думаю, что он тоже испытывал подобные чувства, потому что и он пребывал в таком же сиротском состоянии. Всё это я поняла потом. А тогда я испытывала только радость тепла и общения. Из всего, что было потом, я помню только изнеможение от дикой, необузданной, всеобъемлющей страсти, охватившей нас. Я не заметила, как провалилась в глубокий сон.

Очнувшись от сна, я не сразу сообразила, где нахожусь. Но, придя в себя, я удивилась тому, что стало темнее, чем прежде. Достав из-под подушки часики, я ничего не могла разобрать на них. Я накинула пальто и вышла в коридор. При тусклом свете лампочки мне удалось разглядеть стрелки на часах. Было пять часов утра. Я вернулась в комнату, быстро оделась, взяла портфель и открыла дверь. Только теперь я посмотрела в сторону кровати, на которой спал мужчина. Он лежал лицом к стене. Одеяло оттопыривалось его острым плечом. Я тихо прикрыла дверь и вышла. Быстрыми шагами я направилась к железнодорожной станции: мне надо было успеть к шестичасовому поезду. На станции я узнала, что поезд опаздывает на целый час. В тёмном и холодном помещении вокзала было неприятно находиться, поэтому я ходила взад-вперёд по перрону. Мне хотелось собраться с мыслями, осознать ночное происшествие, но у меня ничего не получалось. Я всё время теряла мысль. А на душе у меня было спокойно и вовсе не грустно. Все тяготы жизни воспринимались мною сейчас, как, несомненно, временные.

В поезде мне удалось найти свободное боковое место. Я пыталась задремать, но мне это не удавалось. Хотелось просто так сидеть, провожать глазами редкие огоньки за окном и ни о чём не думать.

            Дома я уже никого не застала: Машенька с детьми ушла в школу. В кухне на столе стоял казанок, укутанный старым пледом. На столе лежала записка, в которой Машенька сообщала, что кукурузная каша в казанке оставлена мне. Я поела, освободила свой портфель и заполнила его банными принадлежностями. По утрам в бане бывало немного народа. Стоя под горячим душем, я блаженствовала. Мне было легко и спокойно.

Вернувшись домой, я достала свою довоенную белую кофточку, которую за всё время эвакуации ни разу не надевала, нагрела на примусе чугунный утюг и хорошо её разгладила. Дольше обычного задержалась у зеркала, колдуя над причёской. Мне хотелось выглядеть хорошо. Сколько можно быть угрюмой и подавленной?! Я надела свой строгий чёрный костюм. С белой кофточкой он смотрелся очень эффектно. Глядя в зеркало, я не могла не удивиться: оттуда на меня смотрела совсем другая женщина. Она была молода, уверена в себе и даже красива.

Я улыбнулась, подмигнула себе и вышла из дома.

 Потапов приветствовал меня:

- Когда ты вернулась, Люда?

- Три часа назад,

- Выглядишь ты прекрасно. Тебе очень идёт белый цвет. Жизнь налаживается?

- Налаживается, Павел.

Я рассказала Павлу о нуждах школы, в которой побывала и высказала самые насущные требования:

            - Павел, туда срочно нужно направить математика старших классов. Сам понимаешь, как это серьезно.

            - Там нет жилья, Люда. Даже все хаты заняты постояльцами. Надо срочно строить жильё. Я уже знаешь, сколько бьюсь над этим!

            - Знаю… и второе: нужны электролампочки. Там такие тусклые лампочки, что дети второй смены не видят доски.

            - А в этом я могу им помочь. Нам завезли хорошие лампочки.

Он вызвал секретаршу,  попросил её созвониться со школой и пригласить сюда завхоза для получения лампочек.

            - Как дети, Людочка?

            - Сегодня я их ещё не видела – поезд опоздал.

            - Вот тебе талоны на приобретение детской одежды. Небось, обносились?

            - Как нельзя кстати. И обносились и выросли. Спасибо.

От Потапова я пошла прямо в магазин, где отоварила талончики. Мне удалось выбрать два чудесных костюмчика. Я представила себе радостные лица наших детей, когда они увидят обновки. Но их реакция даже превзошла мои ожидания. Бедные дети. Они даже не надеялись когда-нибудь получить новую красивую одежду. Ещё не получив подарков, они бросились обнимать и целовать меня. В один голос они говорили мне, какая я красивая и как они меня любят. Это были незабываемые минуты.  Катька сидела на одной моей ноге, Генка на другой. Катюша даже сказала, что когда она вырастет, у неё тоже будет такой костюм с белой кофточкой, и она тоже будут красивой, похожей на меня. И, вообще, она хочет быть похожей на Машу и на меня.

Я решила продолжить праздник и объявила, что сегодня мы идём в кино на чудесный фильм “Джунгли”.  Можешь себе представить, сколько было радости! Я решила как можно чаще доставлять детям удовольствие, которого так нехватало в их обделённом детстве.

Вся моя жизнь, Ниночка, с этих пор потекла совсем по иному руслу. С лица у меня исчезла кислятина. Я часто ловила себя на том, что улыбаюсь людям, что меня забавляют шалости детей, а иногда просто хочется петь. Через несколько месяцев я перешла работать в школу. А вскоре встретила Сашу, которого ты хорошо знаешь. Он был другом твоего отца. Я прожила с ним большую замечательную жизнь, наполненную любовью, путешествиями, встречами. Жаль только, что он так рано покинул этот мир.

            -А… а того человека вы встречали когда-нибудь?

            - Нет.

            - Вы его часто вспоминаете?

- Нет. Этот эпизод вспоминаю… да, вспоминаю, потому что он тогда изменил моё восприятие жизни. Я стала смотреть на жизнь более оптимистично. Я поверила в то, что теперь начнётся новая жизнь. Я ощутила себя молодой. Военные годы очень отяготили мою душу. Этот случай помог мне сбросить груз военных лет. Я настроилась на иную, счастливую жизнь. И, как видишь, я добилась такой жизни. Я тогда поверила, что выращу Геночку достойным человеком, что помогу воспитать внуков. Так оно и получилось.

1 - ОблОНО – областной отдел народного образования.

2 -  ГорОНО – городской отдел народного образования.