Мы называем его неизбежным, потому что
нет отрасли естественных наук, в которой он
не оставил бы гениального образца
для последовавших за ним...
Н. А. Северцов,
выдающийся русский зоолог XIX века.

 

Влияют ли планеты на жизнь людей - вопрос спорный, но в случае Петера-Пьера Симона Палласа (Петра Семеновича, как его звали в России) сомнений нет: всему причиной была Венера. Она в 1769 году должна была пройти по диску Солнца. Явление редкое, и петербургские астрономы готовились ехать для наблюдений в несколько городов империи. А императрица Екатерина Великая, женщина масштабная и любознательности необыкновенной (за первые пять лет правления четыре путешествия по Европейской России совершившая!), - велела экспедициям смотреть и на землю: какие есть в Империи народности, какова география, звери и рыбы, минералы и растения?  И денег дала на пять экспедиционных отрядов.

По растениям назначили ехать адъюнкта Петербургской Академии наук, ботаника Лепехина Ивана Ивановича, выпускника Страсбургского университета, да директора ботанического сада Академии, шведа Иоганна-Петера Фалька, ученика великого Линнея - "отца систематизации животного мира". Минералы смотреть вменили петербургскому профессору Академии Иоганну-Готлибу Георги, выходцу из Померании. А прибалтийскому немцу Иоанну-Антону Гюльденштедту, окончившему Рижский университет и получившему степень доктора медицины в Берлине, поручили "...анатомию зверей делати и наблюдения метеорологическия чинити, уставы веры тамошних людей, обычай, платье, языки, древности и письмена примечати и записывати".

Но вот организатора, способного окинуть умственным взором собранное участниками экспедиций, всё систематизировать да изложить доходчиво и ясно,- не сыскивалось. Новоназначенный директор Академии граф Владимир Григорьевич Орлов, младший брат тех самых гвардейцев Орловых, которые возвели "матушку" на престол, старался изо всех сил, слал запросы по университетам. Подсказка пришла из Лейпцига, от професора Людвига: приглашайте Палласа - лучшего не найдете.

450 корреспондентов

Оно было тогда на слуху у всей ученой Европы - имя 23-летнего Палласа, самого молодого члена Королевского общества (даже Ньютон лишь в 33 года стал членом "Английского ученого собрания", как звалось оно в России). Докторская диссертация De infestis viventibus intra viventia ("О живых паразитах, живущих в животных"), им защищенная в 19-летнем возрасте, превосходила всё до того написанное: предлагала новую классификацию, лучшую, чем у Линнея, и показывала, что линнеевский "класс червей" некорректно широк по охвату. Уменье скромно и почтительно поправить патриарха дано не каждому. Стиль полемики был отмечен как благородный.

А профессора и доценты Гёттингена сообщали друзьям (почта, кстати, в ту эпоху заменяла Интернет, и иные письма были похожи на научные статьи), в какой идеальный порядок он привел знаменитую университетскую библиотеку. Им вторили голландцы: Паллас ликвидировал хаос в естественно-исторических коллекциях Лейденского университета.

Но он не был кабинетным затворником, как раз наоборот! Приехав в Англию пообщаться с оксфордскими исследователями, не только беседовал у камина - сразу бросился изучать морских животных и растения на побережье от Сассекса до Гарвича. Просил Королевское общество об экспедиции в Южную Америку, но, как всегда, с деньгами на науку было скудно: Паллас ждал уже третий год...

Поэтому стать участником большой экспедиции по России согласился без раздумий, и летом 1767 года вместе с женой прибыл в Петербург. "Выход в поле" намечался через год. И академик натуральной истории Паллас отдался любимому занятию: стал приводить в порядок и пополнять коллекции всего, "что до животного царства принадлежит", в Кунсткамере - созданном Петром Великим собрании редкостей. "...Всякая вещь имеет свой номер и записана в росписи, и название <...> на французском языке показано на каждой карточке",- восхищался Георги аккуратностью своего коллеги, не способного даже помыслить иного стиля...

Паллас был ученым, как говорится, с малых ногтей. Тринадцатилетним мальчиком слушал лекции в Медико-хирургической коллегии Берлина, изучал ботанику, а в зоологии столь преуспел, что в пятнадцать лет предпринял серьезное исследование жизни и ощущений гусениц. Да между делом предложил новую систему классификации птиц по форме клюва.

Помимо латыни, общепринятого языка тогдашней науки, Паллас прекрасно владел французским: мать его происходила из французской колонии Берлина, а отец, профессор Берлинской Медико-хирургической академии, военный хирург, получил медицинское образование в Париже. Что же касается английского, то Паллас и на нем изъяснялся безупречно,-  это в известной мере было редкостью. Его ученым трудам были присущи ясность мысли, точность фразеологии и чистота стиля - редкость и в наши дни. Писал он на всех языках начисто, с необыкновенной скоростью и охотой. Когда подсчитали, со сколькими учеными он был в переписке, то ахнули: число превышало 450!

Письмо, приглашавшее в Россию, Паллас получил за полтора года до появления в северной столице, и эти восемнадцать месяцев зря не протратил. Читал все, что было написано о России путешественниками и послами. И замыслил небывалое периодическое издание: вестник знаний об этой стране - "Штральзундский журнал", в котором русским авторам отвел каждую четвертую страницу.

Паллас вступил на землю Петербурга, и сразу вышел в свет первый том. Вторым детищем стали "Новые Северные Известия", с русскими авторами из самых разных городов: Астрахани, Барнаула, Иркутска, неведомой никому Енатаевки... Присылали сообщения русские путешественники, побывавшие на северных берегах Тихого океана, на Алтае, в Крыму, сотрудники русских дипломатических миссий в Пекине и Константинополе. Публиковались европейские ученые - голландцы Виттенбах и Кампер, англичанин Пеннант, немецкий исследователь Аравии и Персии Карстен... На всё хватало у Палласа времени и сил...

Первооткрыватель

Российские расстояния ошеломляют любого человека, выросшего в миниатюрности стран Европы, и Паллас не составлял исключения. Он покинул Петербург летом 1768 года, отпраздновав свое 27-летие. Он вернулся через шесть лет совершенно седым...

Конечно, Паллас прочитал путевые журналы Мессершмидта - все десять томов отчета о семилетнем путешествии по Сибири, полвека пролежавшие неизданными в архиве Академии. Но одно дело читать, а другое - ощутить на себе. Он, конечно, не мог представить сколько-нибудь ясно, что это такое: дорога длиною в добрую треть земного экватора и пространства Сибири, на которых его родная Пруссия уложилась бы раз сто, - но где людей было лишь вдвое против Берлина, и не существовало ни одной школы... И в самых смелых мечтах не мог подумать, что станет первооткрывателем каждого третьего вида из обитающих на этом пространстве животных и растений (а описал он в общей сложности 150 видов российских млекопитающих, 425 - птиц, 240 - рыб, 52 - пресмыкающихся и амфибий, почти 600 -  растений). Что он, зоолог, обретет профессии ботаника и палеонтолога, топографа и географа, этнолога, археолога, филолога, займется статистикой и научится понимать горнозаводское дело, окажется рачительным сельским хозяином в Крыму и - что уж совсем фантастично - впервые в истории Русского государства изготовит настоящее шампанское и станет основателем первого в империи училища виноградарства и виноделия...

...Уже первые версты не предвещали легкого пути: "Я поехал по дороге к Новгороду, останавливаясь лишь для того, чтобы сменить лошадей и починить очень ветхие экипажи. Уже при подъезде к Тосне (а это всего полсотни верст! - В.Д.) у одной из кибиток сломалась ось. Вскоре то же самое повторилось на полпути от Любани, не говоря уже об иных мелких поломках, которые вынуждали нас делать довольно много остановок. Из-за жары все экипажи так рассохлись, что в них уже не осталось ничего прочного, а оси горели всякий раз, как только мы прибавляли немного ходу". Но ничто не могло остановить Палласа, его жену (стойкость и любовь этой женщины, о которой мы по сути ничего не знаем, была удивительной!) и сотрудников экспедиции. Простите за длинный перечень, иначе невозможно передать грандиозность их шестилетнего маршрута: Петербург-Москва-Воронеж-Симбирск-Самара-Уральск-Уфа -Челябинск-Екатеринбург-Тюмень-Омск-Усть-Каменогорск -Томск-Красноярск-Иркутск-Селенгинск-Чита-Нерчинск-Ч ита-Селенгинск-Кяхта-Иркутск-Красноярск-Томск-Омск-Е катеринбург-Ижевск-Астрахань-Царицын-Тамбов-Москва-П етербург. А между Астраханью и Царицыным могло бы все и кончиться: уже полыхала Пугачевщина. Но разминулись. Хранило Палласа провидение и не постигла его судьба академика Ловица из экспедиции Эйлера, описанная Пушкиным: "Пугачев <...> спросил, что он за человек. Услыша, что Ловиц наблюдал течение светил небесных, он велел его повесить поближе к звездам"...

Что же дало России и мировой науке путешествие Палласа, названное впоследствии "одной из самых результативных научных экспедиций 18-го столетия"? Ну хотя бы богатейшие коллекции по ботанике, зоологии, этнографии, минералогии, ставшие фундаментами музеев: одних минералов полторы тысячи образцов было привезено... Регулярно велись метеонаблюдения, подробно описывались месторождения полезных ископаемых, наносились на карты неизвестные горные хребты и уточнялись географические координаты городов и селений, изучались курганы и пещеры, озера и реки. И фантастически быстро - уже с 1773 года! - выходило на немецком языке "Путешествие по разным провинциям Российской империи": первый том Паллас прислал в печать из Уфы, второй - из Селенгинска, а третий, написанный в Царицыне, пошел в типографию сразу после возвращения в Санкт-Петербург и издан был в 1788 году.  Французское издание в Париже было уже в пяти томах и с атласом. Когда, наконец, "Путешествие" появилось на русском языке, Потемкин разослал его по губернаторствам, чтобы знали, какова есть Россия.

Всё в этих книгах было пронизано стремлением к практике. Любое растение Паллас рассматривал как возможное сырье для лекарств и красок, с точки зрения полезности описывал минералы и рыб. Огорчался отношением русских к своим лесам: "...Весь город по российскому обыкновению построен из бревен... и всякому иностранному человеку может показаться еще чуднее, что мощены улицы бревнами и досками... Глаз не может без огорчения смотреть на то, как здесь бездарно опустошают лес..." Неудивительно, что, приведя в порядок привезенные коллекции, Паллас пишет Екатерине Великой меморандум: "О главном предмете лесного хозяйства, особенно об экономической пользе лесов, о бережном их использовании и расширении, а также о дополнительных  способах сохранения строевого леса".

Но вернемся к путешествию. "Прибыл я в назначенное для зимнего пребывания место Челябинск...- пишет Паллас в 1770 году. - Город укреплен по образцу здешних крепостей деревянным строением и разделен на правильные улицы... Большая часть домов построена на деревенский вкус, также и упражнение большой части жителей состоит в хлебопашестве. <...> Местные жители жалуются, что осетр в реке Миасс совсем не ловится, да и стерляди стало совсем мало. Причиной оному навоз и сор, коий на дворах зимою скопляется, а весною в реку свободно утекает".

Летом 1771 года "...не давал я себе ни дня отдыха и спешил изо всех сил, чтобы закончить осмотр достопримечательностей". Каких? Например, Янгантау - уже 12 лет горевшая гора: "Из открытых трещин подымается <...> такой жар, что вблизи них едва ли простоишь несколько секунд. Однако там не замечаешь никакого асфальтового или сернистого дыма, не чувствуешь запаха, виден лишь дымок, какой обычно курится над затопленными печами". Оказывается, молния зажгла большую сосну, и когда огонь дошел до корней - загорелась гора  (сегодня в санатории "Янгантау" лечат вытекающей из этой горы горячей целебной водой.- В.Д.).

Весной 1772 года Паллас на Байкале, откуда рукой подать (всего пара сотен верст, он привык...) до городка Селенгинска,  от него к границе китайской и городу Маймашину, где на русской стороне - Кяхта, первый русский пункт на пути чая в Россию. За Яблоновым хребтом Ачинск, от него прошли вдоль китайской граници к реке Онон, откуда явился на Русь Чингиз-хан... Сведения Палласа о китайцах Маймачина, даурских тунгусах, загайских татарах, койбалах (первый словарь языка которых составил Паллас), бельтирах и других народах саянских гор, вотяках, черемисах, качинских и кундурских татарах, монголах-буддистах - драгоценные свидетельства внимательного и точного наблюдателя. Неизменным принципом было: только правда, ничего не прибавляя и не отнимая.

Он первым описал сибирского каменного барана и самую большую северную птицу - стерха, белого журавля, священного для хантов и других местных народов: снежно-белый, крылья с черной каймой, ярко-красные ноги и клюв (сегодня его почти не осталось)... А еще в "Путешествии" упомянута безымянная голубоглазая кошка с короткой шерстью, черной мордочкой и черными кончиками ушей, хвоста и лап. Сто лет спустя двух таких красавиц привез из Сиама (Таиланда) английский консул Оуэн Гуд,- они и стали сиамскими...
                                        

Когда в Петербурге Паллас подвел итог, получилось, что экспедиция стоила меньше тысячи рублей в год, "включая расходы на художника и чучельника". Бескорыстие неправдоподобное в стране "безгрешных доходов"...

"Светская жизнь и суета мне наскучили"

В январе 1793 года Палласу приказали покинуть столицу.

Гром грянул с ясного неба. Государыня была к нему неизмено ласкова, он учил естественной истории ее внуков Александра и Константина, она купила его коллекцию по естественной истории, милостиво улыбнулась: "Но вы ее оставьте у себя и пользуйтесь". Он выступал с "речами" о биологии, географии, истории, когда высокие особы посещали Петербургскую академию. Был в комиссии по картографии России... И был донос: состоит в переписке с якобинцами. Для наивного Палласа эти французы были просто авторами статей в его журналах... "Светская жизнь столицы и суета этого громадного города мне наскучили",- пришлось написать в двухтомнике "Наблюдения, сделанные во время путешествия по южным наместничествам Русского государства в 1793-1794 годах". И наблюдать пришлось за свой счет.

Добрался вместе со второй женой (первая умерла в 1786 году) и дочерью до Нижней Волги, потом на Кавказ и на глухую окраину - в Крым, девять лет назад присоединенный к империи. По дороге описал Пензенскую губернию, на Волге - немецкую колонию Сарепта. Здесь дочь заболела, а пока выздоравливала - он написал этнографическую монографию о калмыках. Дочь оправилась - пустились дальше: изучать рыболовство в Астрахани, слушать историю громадного бриллианта "Шах Надир", описывать торговлю и быт в Черкасске. Пить воду из источника "Нарт-санна" ("Нарзан"!) в Кабарде: "... Сравнима с лучшим шампанским вином: она щиплет язык, ударяет в нос... и ее можно без отвращения и вреда пить столько, сколько хочешь...". Дальше Таганрог, Керчь, Симферополь, Севастополь... Паллас изучал геологию южного побережья и гор Крыма, расспрашивал о землетрясениях, писал о жизни крымских татар, которые "...сады свои возделывали с замечательным искусством", но, напуганные слухами о принудительном крещении бросили всё и бежали в Турцию. А в городах старый быт еще теплился: Паллас застал в Карасубазаре "много ремесленников и много сафьянных и других кожевенных заводов, мыловаренных и свечных, мастерские кирпичников, черепичников..."

Опала оказалась не жестока: императрица подарила ему дом, который стоит по сию пору, пережив все случавшиеся там военные действия, и большой виноградник. Паллас назвал имение на татарский лад - Кальмукара. Здесь, возле города Судака, он в 1799 году впервые изготовил российское шампанское, а пять лет спустя возглавил училище виноградарства и виноделия - первое в истории России. И с 1812 года производство крымского шампанского исчислялось десятками тысяч бутылок.

Когда вторая жена Палласа скончалась, он остался с единственной дочерью и внуком. И вдруг затосковал по Берлину. Там он умер от простуды 8 сентября 1811 года на руках своей дочери. "Друзья обещали ему, что приведут в порядок рукописи и издадут возможно скорее. Он просил не ставить памятника, а положить простую надгробную плиту",-  заканчивает рассказ о Палласе его биограф Фолькварт Венланд.

А геологи и этнографы утверждают, что в их науках любой исторический анализ следует начинать словами: "Еще Паллас..."