EN
Старый сайт
БУЛЬДОЗЕРОМ ПО ДУШАМ
... К 12 мая 1944 года Крым полностью был освобождён от немецкой оккупации. Пусть Симферополь и не так пострадал, как Керчь, но и здесь - сплошные руины. Мало кто уцелел из местных. А таких, кто мог бы хоть что-то рассказать о судьбе родных Малки, и того меньше. Она шла от дома к дому по улице, где жили до войны её родители, братья и сёстры, искала соседей, очевидцев. И нашла... Их рассказы о трагедии совпадали.
... Трудно было поверить, что никто из её семьи не уцелел. И только тогда всё услышанное стало для неё реальным, когда получила четыре маленьких листка - свидетельства о смерти под номерами 1116, 1117, 1118 и 1119, выданные Симферопольским ЗАГСом Народного Комиссариата Внутренних Дел СССР от 23 декабря 1944 года. Во всех четырёх справках в графе «причина смерти» одна и та же запись: «6 декабря 1941 года расстрелян немецкими оккупантами».
Малка не решалась даже войти во двор родительского дома до того, как эти печальные известия о гибели самых близких для неё людей не стали доказанным фактом. И только тогда она появилась здесь с нами, тремя своими дочерьми...
К тому времени мне было пять лет, и моя детская память сохранила все подробности этой встречи. Город лежал в руинах. У разбитых и разрушенных домов, на базаре, у входов в магазины можно было увидеть нищих с протянутой рукой и безногих людей, сидящих на маленьких четырёхколёсных дощечках. А перед ними - жестяные коробочки или кепки, перевёрнутые подкладкой вверх, с несколькими монетками, брошенными сердобольными прохожими.
Это была обычная картина послевоенной жизни...
Узкий длинный двор, отделённый от такого же соседнего невысоким каменным забором... Ряд полуразрушенных строений с перекосившимися дверьми и заделанными кое-как оконными проёмами. Квартира дедушки Авраама и бабушки Баси - в этом грустном ряду. Вместе с деревянной лестницей и сооружённой над ней лёгкой верандой, она смотрелась отдельным флигелем. До войны мама привозила меня сюда ещё двухмесячным ребёнком, чтобы показать своим родителям.
Увидев знакомую картину, моя старшая сестра Софья мигом взлетела по узкой лестнице.
- Лариса, беги скорее сюда, - позвала она меня.
Я немедленно последовала за ней. Умостившись на небольшом топчане, мы осматриваемся на открытой веранде. Мне и этот топчан, и крохотный столик с закопчёнными кастрюльками, проржавевший примус, помятая керосиновая лампа без стекла и болтающаяся на холщёвых верёвочках пустая кошёлка, ни о чём не говорят. А сестра вся ушла в прошлое...
- Вот, посмотри, - говорит мне она, - видишь эту маленькую скамеечку? На ней всегда сидела наша старенькая прабабушка. Она была мамой нашей бабушки Баси. Когда мы приезжали сюда в гости, я выносила эту скамеечку за калитку, и прабабушка сидела на ней. Разложит перед собой в маленьких белых холщёвых мешочках жареные орешки и семечки, и ждёт покупателей...
И соседи знали, что никто в городе не умеет так калить семечки и жарить орешки, как Симха Пенерджи, и спешили купить у неё стаканчик-другой тыквенных семечек, фундука. Помню, насыплет мне бабушка в фунтик, ну, такой свёрнутый бумажный кулёчек, жареного арахиса, и мы вместе с сыном дяди Габриэля, Юрой заберёмся вот на этот топчан, и он читает мне мои книжки.
Сестра вздохнула и крепко обняла меня:
- Где они все?..
А мама тем временем беседовала с жильцами дома... На все мамины вопросы они только разводили руками.
- Не знаем, не знаем, - отвечали новые жильцы квартир, опустевших во время войны. - Говорят, всех немец расстрелял. А подробности... Сами понимаете. Здесь такое творилось!.. А вот Дуська-то, что когда-то жила здесь, наверняка что-то знает...
- Дуся? Так она жива?
У мамы появилась робкая надежда узнать хоть какие-то подробности, ведь Дуся была женой её брата Шебетея и матерью её племянника Мишутки.
Пошли искать Дусю. От дома к дому, от двора ко двору, пока кто-то не сказал, что она торгует на базаре.
... Вспоминая о своей семье, мама часто рассказывала историю о том, как поженились Шебетей и Дуся...
Однажды дедушка Авраам обнаружил на той самой веранде спящую на топчане пьяную молодую женщину. Он пришёл в ярость. Слыханно ли, чтобы в его доме оказалась такая гостья? И вообще, откуда взялась пьянчужка и бродяжка?
- Не сердись, папа, - успокоил отца Шебетей, - не ругаться надо, а помочь человеку в беде...
А дело было так. Накануне поздно вечером, когда Шебетей вместе с комсомольскими активистами дежурил возле молодёжного клуба, он увидел на скамейке пьяную девушку. Прилично одетая, в лёгком крепдешиновом платье, без туфлей, с растрёпанными светло-русыми волосами, со следами размазанной помады на лице и синяками на руках, она являла собой весьма жалкое зрелище.
«Заберёт же милиция, - подумал Шебетей, - не поздоровится. Может, напоили, ограбили, надругались над ней... Видать, ей некуда деться, если спит на скамейке...».
И он привёз девушку домой. Большая семья Авраама по-человечески отнеслась к Дусе. Отмыли её, переодели, накормили...
- Мне некуда идти, Шура (так стала называть Шебетея Евдокия), можно я у вас останусь?
Отец категорически был против такой постоялицы. Мама, привыкшая всю жизнь кому-то помогать, молчала. Но Дусю из дома не выгоняла. Как говорится, не жалко ведь дать человеку тарелку супа. Может, и впрямь отогреется в домашнем тепле, остепенится...
Вот так и прижилась, отогрелась, похорошела. Лицом и статью она напоминала Шебетею звезду киноэкрана Любовь Орлову. Расцвела, стала весёлой, куда-то ушли дурные манеры, исчезли нагловатые нотки в голосе. Красивая и привлекательная, она бросала на Шебетея нежные влюблённые взгляды. И, не желая того, чтобы Евдокия вернулась к прежней жизни, он назвал её своей женой. Родители, конечно же, не были в восторге от такой невестки, но смирились. А когда у молодых родился сын Мишутка, подыскали им квартиру, чтобы жили отдельно.
В самые первые дни войны Шебетея призвали в действующую армию. Расцеловав жену и четырёхлетнего сына, сказал: «Ждите, я обязательно вернусь!».
С тех самых пор наша мама ничего не знала о судьбе брата. «Если Дуся жива, - подумала мама, - значит, у неё можно будет что-то выяснить и вдруг, хвала Творцу, Шебетей окажется в живых».
... Симферопольский базар жил своей кипучей жизнью. Торговали здесь не только продуктами, которые стоили втридорога, но и вещами, в основном, поношенными. Как правило, вещи меняли на предметы первой необходимости - на всякую мелочь для дома, для семьи. Например, вполне приличные брюки меняли на полбуханки хлеба или на жестяную керосиновую лампу с новеньким белым фитилём и пузатым стеклянным колпаком. Кто-то предлагал купить почерневший от времени примус. Желая продемонстрировать его исправность, хозяин время от времени подкачивал примус и разжигал его по просьбе покупателей... Вспыхивало жужжащее голубоватое пламя, разносившее по базарной площади едкий приторный запах сгорающего керосина...
Найти кого-то на рынке в базарный день - дело нелёгкое. А тут ещё, как назло, начал накрапывать холодный осенний дождь. Мама занервничала, наша младшая сестричка Галя устала и начала плакать. И тогда мама отвела нас, троих, в одну из пустовавших квартир, а сама продолжила поиски Дуси.
В моей памяти от этого долгого ожидания маминого возвращения остались лишь отдельные детали... Крыша полуразрушенного дома протекает. С потолка падают крупные холодные капли и со звоном ударяются о дно помятого тазика. Мы с Галей устроились на широком подоконнике и рассматриваем редких прохожих (окно выходило в какой-то глухой переулок). Я устала от этого ожидания, от голода и обиды (зачем же мама оставила нас одних в этом заброшенном холодном доме?). Галя хоть и младше на три года, но держится из последних сил... А Софья, как может, успокаивает меня:
- Не плачь, - говорит она, - скоро придёт мама и что-нибудь принесёт нам поесть.
Кто-то постучал в дверь, и Софья отодвинула железный засов. Пришёл жилец соседней квартиры. В руках у него деревянный реечный ящичек, до верха наполненный спелым кизилом. Радости нашей не было предела. Мы съели больше половины сочных и терпких ягод. Во рту от их вкуса было так кисло, что потом из-за оскомины мы не могли есть даже пирожки с ливером, которые принесла мама.
Свою невестку мама так и не нашла. Она долго бродила по базару, заходила в киоски и маленькие магазинчики, вглядывалась в лица молодых женщин, торговавших поношенной одеждой. В нескольких метрах от себя она, правда, заметила одну, очень уж похожую на Дусю, но эта была полнее и дороднее. Малке даже показалось, что они на мгновение встретились глазами.
Расталкивая торгующих женщин и протискиваясь сквозь тесные нестройные ряды, Малка напрямую пробиралась к той, что так похожа на Дусю. И когда оказалась почти рядом, той уже не было. Она просто исчезла, как будто растворилась в воздухе или сквозь землю провалилась, а её соседки уже раскладывали свой товар на освободившемся месте, смыкая и без того плотный ряд.
По предполагаемому следу мама пыталась догнать женщину, похожую на Дусю, но безуспешно. Вернулась в торговый ряд, расспросила женщин - может, кто знает ту, что только что стояла рядом. Но нет, никто не знал.
И тогда Мама пошла по адресу, где ей утром подсказали, что Дуся торгует на рынке.
- Скажите, дорогая, - спросила она пожилую женщину, - может, вы знаете, с кем общается Дуся? Может, есть у неё друзья, знакомые?.. Возможно, я через них разыщу свою невестку...
- Невестку? - почему-то удивилась женщина и сухо выдавила из себя, - Ну, как же! Подружка у неё была. Они тут во время оккупации неплохо жили, с немцами веселились...
И Мама пошла, что называется, по следу. Нашла ту подружку. С Дусей они были «не разлей вода». Да только вот расстались не по-доброму - увела Дуська её кавалера.
И теперь обиженная подруга открылась перед Малкой, рассказала ей всё о своей бывшей подруге.
... Когда немцы заняли город, жители Симферополя были предупреждены, что за сокрытие евреев и крымчаков грозит расстрел. Опасаясь за свою жизнь, Дуся отвела своего сынишку в жандармерию. На вопрос «Кто отец ребёнка?» ответила, что мальчик - сын крымчака и сама подтолкнула ребёнка к железной двери, ведущей во внутренние помещения. А когда тяжёлая дверь, поглотив мальчика, захлопнулась, рассказала дежурному, где можно найти Изю, младшего брата её мужа Шебетея.
После оккупации Крыма Изя (Исаак Мангупли) ушёл в партизаны. Выполняя задание командования, он вернулся в город, где случайно на улице столкнулся с Дусей. Ей удалось выследить квартиру, где скрывался партизан, и она поспешила сообщить об этом оккупантам. Изю схватили и подвергли нечеловеческим пыткам. Хотя какие пытки можно вообще назвать человеческими? Не добившись от парня признания, палачи привязали его за ноги к конной бричке и пустили её на большой скорости по вымощенным булыжником мостовым Симферополя.
Дуся не утаила от оккупантов, что знает, где прячется двоюродная сестра её мужа Лиза и выдала свою золовку.
Теперь ей не перед кем было держать ответ - муж погиб. Погиб нелепо, от шальной пули. С тех пор, как ушёл на фронт, весточки от него не было. Как и младшего брата, военные дороги привели Шебетея в один из партизанских отрядов Крыма. Там он и встретил победу. Пробираясь к Симферополю через сёла и пригороды, Шебетей, чем мог, помогал уцелевшим жителям. А был он хорошим электриком. Взобравшись на столб с оборванными проводами, увидел, как за околицей уныло движется колонна военнопленных немцев. В сердце его не осталось жалости - он хорошо знал о злодеяниях фашистов, о массовых расстрелах. Не дрогнула рука, когда достав из-за пояса гранату, он бросил её в след палачам. Эта месть была последним, что успел он сделать в своей жизни. Его жизнь оборвала смертоносная свинцовая капля, посланная в самое сердце.
Рассказ женщины обжигал сердце нашей мамы всякий раз, когда она вспоминала своих погибших родных. И кто знает, не будь у палачей таких пособников, как и её бывшая невестка, может, кто-то и уцелел бы...
Что же случилось с дедушкой Авраамом?
Однажды, по дороге домой в оккупированном немцами городе, он встретил соседку.
- Здравствуйте, Авраам Шебетеевич. Здоровьице как?
- Спасибо, - не поднимая головы, ответил Авраам и ускорил шаг. Но соседка не унималась:
- Ой, как рискуете, дорогой! Что же вы без жёлтой звезды вышли? А знаете, что за это может быть?..
Авраам ничего не ответил, хлопнул калиткой и поспешил в дом. Он ещё не успел рассказать жене и дочерям о встрече, как в дверь забарабанили. Двое немецких солдат увели Авраама за нарушение оккупационного режима. Три дня главы семейства не было дома. Потом появился весь истерзанный, избитый, с выбитыми вместе с золотыми коронками зубами. Был он печален, молчалив, всё время кашлял и держался за сердце. Вот тогда он и узнал истинное лицо фашизма... А ведь до последнего думал, что высокая культура немецкой нации не может сочетаться с такими зверствами.
- Ничего хорошего нас не ждёт, мои родные, - сказал Авраам. И был прав.
Через несколько дней вышел приказ, согласно которому все евреи и крымчаки должны явиться на сборный пункт, откуда потом их всех, от грудных младенцев до глубоких стариков, вывезли на десятый километр Феодосийского шоссе и расстреляли у рва...
Массовые расстрелы проходили с 6 по 11 декабря 1941 года. Это были последние дни жизни евреев и крымчаков города Симферополя.
Семью Авраама Мангупли уничтожили не сразу. Самого Авраама, его жену Бас-Шеву, дочь Клару с трёхлетним сыном Захаркой ещё долго мучили, пока не нашли самую младшую в их большой семье дочь Ханну. Когда уходили на сборный пункт, отцу удалось спрятать её у знакомого грека. Но вскоре в квартиру грека поселили немцев, и хозяин, под угрозой расстрела, сдал девушку фашистам. А было это в жуткий день - 6 декабря 1941 года...
Эта дата и вписана во все четыре справки, свидетельствующие о расстреле родных нашей мамы. Эти листки жгли ей руки и сердце.
... Кизил кончился, стало холодно. Наконец, вернулась мама, в одночасье постаревшая на десяток лет, вся в слезах. Она обняла нас, прижала к себе и долго-долго плакала. Тогда она ничего не сказала нам о страшной трагедии, постигшей её семью ...
А дождь всё барабанил по дырявой крыше. Капля за каплей, он падал в корытце, булькая и разводя тут же исчезающие круги. Они как будто переходили друг в друга, уступая место последующим. Так же, как уходят из этого мира в иной и сами люди.
Мама не раз потом приезжала в Симферополь, вновь и вновь пыталась разыскать Дусю, но тщетно. Кто-то сказал, что она спешно уехала из города, и с тех пор её тут не видели. Теперь в каждый приезд в город своей юности мама приходила к расстрельному рву на десятом километре Феодосийского шоссе. Вместе с убитыми и заживо закопанными в землю 14 тысячами евреев, 7 тысячами крымчаков, сотнями цыган, краснофлотцев, партизан и подпольщиков лежали самые дорогие ей люди.
Сегодня уже нет в живых моей мамы. А боль, с которой она жила все послевоенные годы, перешла к нам, её детям. И время её отнюдь не притупило.
Прошло 70 лет после той трагедии и вот, как взрыв бомбы, разнеслось по миру: «Фрагменты челюсти со следами недавно выдранных коронок, суставчик ножки младенца, осколки черепа, ещё недавно покоившиеся в земле, - «работа» мародёров, осквернивших братскую могилу на 10-м километре Феодосийского шоссе...». Эти страшные строки принадлежат Борису Берлину. Здесь же, на сайте газеты «Крымская правда» он подтверждает сказанное фотографией.
Мой тревожный звонок - в Симферополь, председателю культурно-просветительского общества «Кърымчахлар» Доре Пирковой.
- Как ты знаешь, - напомнила она мне, - у нас это уже второй случай вандализма. Четверть века назад Андрей Вознесенский посвятил этой теме свою поэму «Ров». Тогда бывший танковый ров, ставший братской могилой, залили бетоном. А теперь, замыслив найти золотые вещи казнённых, вандалы, не без помощи техники, прорыли яму глубиной более двух метров. На поверхности земли оказались останки и вещи погибших. Срочно яму эту зарыли с помощью бульдозера, но то, что жутким укором для нас осталось под открытым небом, не поддаётся описанию. На поросшем молодой травой зелёном поле вдоль братской могилы чернотой зияют следы гусеничных колёс. Время, конечно, сотрёт их... Останки мы соберём, перезахороним тут же...
Правильно сказала Дора: «Время, конечно, сотрёт их». Следы вновь зарастут травой. Но не стереть те следы, что остались в нашей памяти. Они поранили и без того больные наши души. Вот поставила точку и вспомнила строки из стихотворения известного поэта Евгении Босиной, посвящённого судьбе крымчаков, живущих теперь за пределами Крыма:
Наш Крым без нас который год,
И мы давно без Крыма,
А мне всё снится город тот
И вечный запах дыма,
И виноградная лоза,
И кружево акаций...
Но мало нас, и нам нельзя
Ни плакать, ни бояться.
В лицо грядущему смотреть
Моё умеет племя -
Народ мой, одолевший смерть
И победивший время.
То, что произошло у расстрельного рва, должно ещё раз напомнить тем, кто отрицает трагедию Холокоста: время, рано или поздно, всё расставляет по своим местам. Пусть даже и такой дорогой ценой. Историю вспять не повернуть.
-----31-01-2014
На снимке: Семья Малки Мангупли
В верхнем ряду справа Малка, единственная из всей семьи Мангупли, оставшаяся в живых. Фото из семейного архива.
* * *
Председатель крымчакской общины Израиля Михаил Измерли издал рукотворную книгу молитв своего народа. Среди них есть и те, с которыми обречённые люди обращались к Творцу в свой последний час. Собиратель джонок (рукописных молитв и сказаний крымчаков) Айше Эмирова из Крыма приехала в Израиль, чтобы собрать материал для своей диссертации.
* * *
По следам деяний гробокопателей прошли активисты еврейской общины Крыма. Они перезахоронили останки жертв фашистов.
* * *
Глушенков Николай 
Берлин Адольф 
Киров Николай 
Беркович Константин 
Михальска Стася 
Талейсник Семен 
Явчуновская Ирина 
Мастинская Фаина 
Андерс Валерия 
Андреевский Александр 
Аимин Алексей 
Крылов Юрий 