À la guerre comme à la guerre. 

— Курсант Штерн! 

— Я! 

—Что будет, если мы поставим пушку в овраг? 

Изображаю глубочайшую задумчивость, мнусь, как газета в сортире, и отвечаю: 

—Не могу знать, товарищ майор! 

Майор презрительно морщится и выдаёт своё коронное: 

— Садись. Дурак, мы ж ни хрена видеть не будем. 

Военка. Краса и слава военной кафедры майор Рубинов откатал свою обязательную программу.                                                                                                                                                    Когда-то этого наделённого выдающимися данными офицера за совершённую им невероятно сверхъестественную дурь на ответственных учениях чуть не выперли из армии прямо под суд. Но, поскольку помимо могучей глупости данный индивидуум имел не менее могучую лапу где-то в верхах, то выпереть его из армии выперли, но не под суд, а в наш мединститут. Одарять будущих врачей общевойсковой мудростью. 

Очень скоро его перлы стали неотъемлемой частью институтского фольклора. Майор был настолько глуп, что ему даже в голову не приходило хоть как-то разнообразить свои хохмы, и они стереотипно повторялись уже невесть сколько лет. К счастью, майор относился к когорте дураков безобидных. От природы добрый, этот солдафон не цеплялся к студентам по пустякам, сквозь пальцы смотрел на всякие не слишком серьёзные нарушения, и ещё никому за весь срок своей преподавательской карьеры не поставил на зачёте “неуд”. За что и была ему великая честь и слава, и всенародная любовь.. 

Сегодня мишенью его знаменитой “пушки в овраге” оказался я. Почему не подыграть хорошему человеку? Да на здоровье. 

Кто бы спорил, военные знания врачу необходимы. В том числе и все эти уставы-тактики-топографии. От деда я наслышался множество историй о трагедиях во время войны, которых могло бы не быть, если бы командиры медсанбатов, кроме медицины петрили в картах, умели по ним ориентироваться и правильно командовать в бою. Особенно, если погибали настоящие офицеры, и главным становился какой-нибудь хирург в соответствующем звании. Светлая голова, золотые руки... Но, увы - только хирург.  

Поэтому военка не вызывала у меня того шибко остроумного презрения, что у многих однокурсников, и особенно - однокурсниц. Все эти квадраты, улитки, защиты флангов и мат обеспечения на маршах. Тоже мне, бином Ньютона! Тоже, кстати, штука не дюже хитрая. Скучно. Да. Но надо. 

А вот именно военная медицина — это да, это интересно. Вот только сортировка раненых. С ней только понятно по-настоящему, что это за гадость — война. Сортировка анти-интуитивна для нормального человека, противодушевна. В первую очередь оказывать первую помощь “лёгким”, кого можно быстро подлечить и вернуть в строй. А в последнюю — самым тяжёлым. На них вешают бирку “Нуждается в уходе”. Просто не помогут умереть.  Но и не помешают. А на самом деле она спасительна, полевая сортировка. Убийственна для одного и спасительна для всех. А это значит — для каждого. Вот где ядрёна диалектика! 

Вспомнил роман Бруно Ясенского “Я жгу Париж”. Это, где врач спасает город от полного вымирания в эпидемию чумы, расстреливая больных, даже чуть похожих на больных, чтобы оборвать эпидемические цепочки, пока не будет готова вакцина. Так не он же стрелял в больных. Он бешено работал над этой вакциной. А каково было тем, кто, исполняя его приказ, стрелял в больных людей? В абсолютно ничем не повинных людей. Да, в уже обречённых, а если кто просто простудился или наелся чего-то? Не удивительно, что автор под конец убил своего героя той самой чумой, которую тот победил. Как бы он жил, если б выжил? 

Я говорил на эту тему с преподом, который читал нам эту тему. Совсем не солдафон, добрый интеллигентный человек. Врач при погонах. Открытый и не рисующийся. Честно сказал: 

— Не знаю. Очень не хочу. 

Как же тогда выжил Коля? Спросил и об этом, без подробностей, ясен пень. 

— Там же не война. Ограниченный военный конфликт. Совсем другие правила. 

Развить тему я ему не дал. Переключил на другое. 

Но не всё так мрачно... 

Наши девчонки на военке — это особый цимес. Особенно наши хронические отличницы. 

Вопрос: перечислить санитарное оборудование ДЗОТа. 

Ответ: вентиляция, водопровод, канализация. 

Вопрос: чем защищаются солдаты от дождя? 

Ответ: касками. 

— Какими?! 

— Ре... резиновыми. 

— Милая моя, да вы хоть понимаете себе, что такое боевой реактивный самолёт? 

— Да. Это, когда лётчик сидит, а у него сзади газы вылетают. 

Умора. 

— Курсант Штерн! 

— Я! 

— Что такого смешного я сейчас сказал, что у вас рот до ушей, хоть завязочки пришей? Что я сейчас сказал? Повторить! 

— Батарею арт-прикрытия госпиталя перемещаем в квадрат 32-51 и обеспечиваем координацию с пунктом боепитания в населенном пункте Линденбаум. 

— Гхм... да... 

Майор был уверен, что я витаю в приятных облаках, и ему удастся на этот раз поставить на место этого всезнайку. А вот не хочешь жареное крылышко от птицы Обломинго? 

— Так что вы нашли в этом смешного, товарищ курсант? 

— Нашёл горизонталь, товарищ майор. Минус 13 метров. Мы перемещаем батарею арт-прикрытия госпиталя в овраг, где мы ничего видеть не будем. 

Как писал Марк Твен, “опустим завесу жалости над концом этой сцены”. 

Это была последняя пара. Я пошёл снимать с привязи своего оранжевого коня, которого обнаружил охромевшим на оба колеса. Какая-то сволочь то ли проткнула шины, то ли просто выпустила воздух. Ниппели были на месте, но чёрт его знает. У кого бы попросить насос, чтобы проверить? Пока я размышлял о бренности бытия, прошло некоторое время. Народ, выходивший из института, рассосался, и я стоял у ограды скверика наедине со своей проблемой. В принципе, до дома недалеко, велик лёгкий, но лучше же хорошо ехать, чем плохо идти. Хоть бы кто остановился или сел в одну из тех машин. Автомобильным насосом ещё удобнее, чем своим. Только давить резко и сильно. Чёрт, никого. 

Как это никого? А эта?! 

— Девушка, мне один пломбирчик, пожалуйста. Ой, какой холоднющий! Спорим, у вас там сухой лёд? Или мокрый? 

— Молодой человек, не отвлекайте продавца. Вы тут не один. Два эскимо. 

— Слышь, чувак, харэ заигрывать! Тут люди ждут! 

— А вам какая разница? 

— У меня конь захромал. Полечить надо. Сто грамм сухого льда, пожалуйста. 

— Чиво? Какого коня? Щас милицию позову. 

— Вон того, оранжевого. Только милицию на мотоцикле, пожалуйста. У них насос есть. 

Времени у меня было предостаточно. Бабуля просила навестить её вечерком, часов в шесть - семь. Вот точно, она опять хочет меня с кем-то познакомить. Я ей уже говорил, что из неё Ханума не получится. Разве что Менахем-Мендл в образе Енты Куролапы. Нет, сколько это ещё терпеть? Завидный стал, туды его, жених. К маме никто с этим не подкатывается, пару раз всего. Мы с ней потом здорово посмеялись, когда она мне всё изобразила “ в лицах”. Ладно, у бабули коржиками полакомлюсь.  Поэтому можно было пока развлечься.                                     Не проблема отключить эту публику на несколько секунд и взять кусочек це-о-два, но там же и деньги. Оно мне надо? 

Парень в полосатой футболке заинтересовался. 

— Как ты собираешься велик льдом лечить? 

— Покажу, не жалко. Вот девушка подарит мне кусочек своей холодности. 

За мной увязалась целая команда. Потешим публику.                                                                              Я вынул ниппели из обоих колёс. Ага, есть надежда. Очень легко открутились, а я завинчивал основательно. Достал из портфеля тетрадь, выдрал пару листов. Один порвал пополам.  Из половинок сделал узкие воронки и заправил на место ниппелей. Во второй завернул свою добычу и раздавил каблуком. Холодный, зараза, руки обжигает. По порции мелких дымящихся крошек засыпал в камеры и быстренько вернул ниппели на место. Всё, осталось подождать немного и выпустить лишнее. ОК. Закручиваем до упора. 

— Оп-ля, почтенная публика! Цирк закрывается, артист уезжает! Где мои аплодисменты? 

— Ну, б..., лихо! А как ты знал, сколько нужно этого... 

— Так проще простого. Камера по форме - тор. Длина - метра два. Диаметр камеры примерно пять с половиной - шесть. Округлённо - литров шесть. Один моль газа - двадцать два и четыре литра. Моль углекислоты - сорок четыре грамма. Давление - три атмосферы. Два колеса - двенадцать литров на три - тридцать шесть. Утечка на испарение и прочие потери. Итого нам надо примерно два моля. Что-то потеряется неизбежно. Вот я и попросил сто грамм.  Лишнее выпустил. 

— Круто! Ну, ты даёшь, студент! Сто грамм, говоришь? 

— Нет, я спешу, прости, братан. 

— Ну ладно. Дай пять! 

— Держи! 

— Силён! Ну, бывай. 

К старикам прикатил пораньше, в надежде провести разведку и удрать до подхода главных матримониальных сил. Ну да, скажи богу о своих планах... 

— Маричек, тебе просто необходимо остепениться. Я понимаю, тебе ещё нужно учиться, и что сейчас нравы свободнее, чем в наше время. Я тогда видела, как ты целовался с тётей Олей. Это же просто неприлично! Я понимаю, ты уже взрослый мужчина и у тебя есть определённые потребности, но так же нельзя. Я уже Олечке потихоньку сделала небольшое замечание. Она меня успокоила. Но шутки должны иметь предел. Если ты, нихт до гедахт, будешь бегать по всяким шиксам. Ты понимаешь, что из этого может быть?  Ты же уже почти врач, ты меня понимаешь. 

— Бабуль, но я ж студент ещё. Не до того мне. Учёба, работа, ещё всякое. Наука. Вот только пару месяцев, как из Индии вернулся. Будут и ещё другие долгие дела. Ну какая тут женитьба? И кто в наше время сватает? Вот встречу свою любовь, тогда женюсь. 

— Я понимаю, ты не совсем обычный мальчик. Чтоб так просто взяли какого-то студента и послали в командировку за границу, да ещё в капстрану? Я такого не помню. С Олей, хоть это меня успокаивало. Ты был под хорошим присмотром, мне Риточка всё объяснила. Но, тем более... Вот на своих родителей посмотри. Они тоже поженились очень молодыми. Боренька был тогда простым репортёром. Ой, куда его только не гоняли! И что? Сердце радуется смотреть, как они живут. Сказано: и прилепится муж к жене своей, и будут они одно целое... Чего ты так улыбаешься? Ты со мной не согласен? 

— Согласен, бабуля, согласен. 

— Так что? 

— Нет, ничего. Просто вспомнил одну супружескую пару на одном пруду. Ну, так что там у тебя за гутэ мейдэлэ? Лефахот абиселе шейне? (… хорошая девочка? Хотя бы немножко красивая?) 

— Вот, я всем всегда говорила: Марик - большой умница! Слушай... 

Они заявились ровно в полседьмого. 

— Ой, Григорий Абрамович! Софочка! Милости просим! А это ваша красавица! Как выросла, похорошела! Я помню Риммочку совсем маленькой. Как годы бегут! Проходите, проходите. Что это мы на пороге... трата-та-та... 

Солидный такой, внушительный баритон: 

— А где же наш знаменитый Марк? Что-то его не видно? Где вы его прячете? 

— Додик! Додик! Ну, где вы там с Мариком? Идите сюда, тут такие гости! 

Мы с дедом с сожалением отложили на будущее интереснейшее обсуждение разницы в ОТМС в годы его медсанбатовской службы и теперь. Я приготовился к манёвру “ложное отступление”. 

Бабушка сияла, как магнолия в лучах рассвета. Она всегда была фанатически, или, вернее, фантастически гостеприимной, а тут — такие гости, такое событие! Ага, “ Смотрины, стало быть, у них. На сто рублей гостей одних, и даже тощенький жених...”. Стоп. Это не про меня. 

— Давид Михайлович! Сколько лет, сколько зим! Марк! Как вырос, возмужал! Ты ж теперь знаменитость! Мы все были на твоём выступлении в цирке. Это был восторг! А этот музыкальный вечер. Там я тоже была. Берта Григорьевна, я тогда хотела вам позвонить. Забыла, простите. Но восторг, восторг! Ну, скажите мне, какой ещё сын мог устроить своей маме такое день рождение? Какое?! Риммочка, помнишь, я тебе рассказывала? 

— Софья Семёновна, а что именно привело вас на ту мою лекцию: интерес к музыке, к танцам или к непристойным?   

Папа шутил, что этой даме идеально подходят её инициалы: СС.  Вот и получи, фашист, гранату. Дед тихонько хихикнул. 

— Ккк-х... Да... Знакомьтесь, молодые люди. Риммочка — это тот знаменитый Марик, о котором я тебе столько рассказывала. Марк — это наша дочь Римма, студентка ист-педа! 

Таки есть чем гордиться. Это какой же чудовищной силы блат надо было задействовать, чтобы пропихнуть девочку с такой фамилией и внешностью в этот храм советской идеологии? Я щёлкнул каблуками и отвесил чёткий штабс-офицерский поклон. 

— Штерн. Марк Штерн. Весьма приятно познакомиться. 

Одетая с дорогой импортной скромностью, Римма, едва взглянув на меня, прикусила нижнюю губу и покраснела, как от пары вдохов Амилнитрита. Чем весьма порадовала своих родителей и мою бабулю. Боже мой, какая милая застенчивость! 

Когда обычная первая скованность за столом прошла, и пошла нормальная  интэллэгэнтная беседа, в которой гости подавляюще лидировали, я предложил: 

— Может быть мы с Риммой выйдем немножко прогуляться? Погода чудесная, а тут душновато.     

Гости счастливо разулыбались. 

— Да, да, конечно! Вам, молодым, интереснее пообщаться наедине, чем слушать наши стариковские разговоры. Только не уходите слишком далеко. 

Римма несколько деревянной походкой дошагала до входной двери и, преодолев калитку, со спринтерской скоростью рванула по улице. В конце стометровки она резко остановилась и, прислонившись к дереву, согнулась пополам в приступе безудержного хохота. Хорошо, что за столом мы сидели рядом, и мне удавалось её контролировать. Но мои возможности не безграничны. 

Вообще-то Таня теперь отлично управлялась и без меня в нашей “Школе гетер”, но первое занятие мы всегда проводили вместе. И потом ещё несколько уроков, для контроля   промежуточных результатов   мужским взглядом. И где просто необходимо было присутствие лица другого пола. Ну, и тела, разумеется. Последний раз это было четыре дня назад. Темой было красивое, а главное — психологически правильное — раздевание. Не стриптиз, который нашим ученицам был не нужен, а именно соблазняющее раздевание перед мужчиной. И с его участием. Для этого мы в нашем флигеле специально оборудовали комнату. По общему мнению группы, полностью совпавшему с нашим, лучшей была Римма.    

— Ой, Марк, не могу! Счас помру тут, под этим дубом. Спаси, пока не подохла. Ой, падаю. Держи меня, жених, пока я тут в говне не извалялась.  Су... су... сумку подбери. Там косметика вся... ох! Жених, блин. 

Я ей не мешал. Интересно посмотреть в реальности, насколько эффективен наш психотренинг. Вроде пока неплохо. Она плавно перешла от безудержного хохота к вполне управляемому смеху. Оглянулась по сторонам и, вытащив из сумочки косметичку, стала приводить лицо в порядок.    

— Зеркало подержи. Вот, вроде нормально. Ты сам, как? Ну, нервы у тебя! Спасибо, я чувствовала. Если бы не ты, я бы прямо там, за столом, истерику закатила. 

— Это тебе предки решили сюрприз устроить? Неужели даже имени не сказали? 

— Сказали. Но откуда же я знала, что это именно ты? Мало ли Марков на свете. А я же даже твою фамилию только вот узнала. Учитель, и всё. Таню я знаю давно, но она молчит, как партизан. “Некоторые знания бывают лишними.” И всё. Да и не встречаемся мы почти, кроме ваших уроков, конечно. 

— Понятно. Давай, прогуляемся. Тут недалеко приятная кафешка есть, полакомимся мороженым, поболтаем.   

Мы заказали по порции ассорти с оглушительно ароматным ликёром “Шартрез” а-ля совьетик и предались кайфу. Здесь недавно поставили голландские автоматы, и мороженое делалось на месте, прямо в кафе. Автоматы были устроены так, что отключались при нарушении рецептуры. То-есть, при каком-нибудь “недовложении” попросту бастовали. Пока народные умельцы не нашли на них управу, мороженое тут было классное. 

— Понимаешь, это у меня уже вторая учёба. Из меня воспитали хорошую еврейскую девочку. Такую всю домашнюю-предомашнюю. Никаких компаний, лагерей, танцев-шманцев — боже упаси! Даже от физкультуры освободили. Я же тяжёлую операцию перенесла: гланды удалили. Зато музыкальная школа и потом музучилище, будь они неладны! А когда до них дошло, что пианистка из меня, как... вот из этого мороженого — пуля, и консерватория мне никак не светит, воткнули в этот самый пед.  И решили, что пора выдать замуж. За такое же унылое мороженое, то есть. Правда, безуспешно. 

— Ты даже не сопротивлялась. 

— Куда там. Отец, ладно. Но мамочка! Она танк с пушкой. Да мне, честно говоря, и в голову не приходило. Я только в институте начала малость соображать. Блатной факультет. Народ там, сам понимаешь. Я по-настоящему только в вашей с Танькой школе свет божий узрела и воздуху глотнула. Господи, как из болота вынырнула. Спасибо вам.   

— Рим, а как ты к нам попала из всего этого? Мы же для твоих предков — антимир. 

— А они об этом знают? Не понял? 

— Не очень, если честно. 

— До них дошло, наконец, что для сдачи девки замуж мало импортного прикида. Под ним тоже что-то стоящее должно быть. А вы, мужики, это всё видите без всякого рентгена. Ну, как ты нам сам всё это объяснял. А что делать? И тут вдруг все эти верхние перестарки одна за другой выскакивают замуж. Да удачно как! Мама аж землю рыла: в чем тут такой кунц? И тут я Таньку встретила.  Сто лет не видались, и на тебе, как по заказу! Я обалдела. Говорю: “Подруга, что с тобой?”. Мы когда-то здорово дружили.  

— А Софья Семёновна сама так ничего и не нарыла? Наверно же она этих, как ты их назвала, и их родителей расспрашивала по третьей степени устрашения. 

— А то! Но девки же не дуры и себе, любимым, не враги. Им это надо? Все — как одна Зоя Космодемьянская. А их родители знают только, что они ходили в секретную секцию особой гимнастики, и туда приезжает какой-то тайный тренер из КГБ. Туда попасть - страшное дело! Такие знакомства нужны — тебе самому и не снилось. Я Тане поплакалась, и она мне всё объяснила, и как моим преподнести. 

— Риммочка, ты не обижайся, что я тебя вроде как допрашиваю. Нам с Таней это очень важно знать. У нас почти нет обратной связи.  Мы же не задаём вам личных вопросов. Если бы не сегодняшнее совпадение... 

— Да понимаю я. Спрашивай. 

— Спасибо. Скажи, если вы были в том цирке, как ты меня не узнала в “Школе”? 

— Времени много прошло. Мы сидели в — дай вспомнить — ряду в двенадцатом. И смотрели не на лицо, а прости, на твоё тело, на то, что там выделывал. И уж запомнить я точно не старалась. Зачем? А отождествить тайного тренера из КГБ с каким-то студентом-циркачом. Ну, подумала бы: похож. Это же надо, как похож! 

А вот это здорово. Это она очень важную вещь сказала. Насколько спокойнее мне теперь будет жить. 

— Риммочка, ты меня здорово порадовала. Теперь о твоих делах и наших общих обстоятельствах. От родителей ты зависишь более, чем полностью. 

— И это поняла. И хочу закончить курс в вашей “Школе”. Ты вспомни, какая кикимора к вам приползла. И что вы из меня сделали. Ещё не доделали, а предки уже всполошились. Чувствуют! Сдам выпускные и попрошу распределение в любую Хрень-Таракань, чтоб только подальше. А уж одна не останусь, будь уверен. 

— Уверен. Но нам надо разрулить это дурацкое сватовство. Причём не обижая никого. Ни моих стариков, ни твоих родителей. Они же тебе только добра желают и делают, ну, как они это понимают... Не виноваты они, что они такие. Знаешь, давай меня обижать.  Надо меня разонравить. Не сразу. Будем за тебя воевать... Стой, что я придумал: это будет и за меня война. Чтоб навсегда отстали, сводники хреновы. Старым казацким способом. Обдурим всех, как лапонек. Доела? Спрячь косметичку. Это мы с тобой целовались. Нет, дай сюда. Вот. Похоже? По их понятиям, теперь им надо наши отношения всячески продолжать и развивать. От поцелуев, знаешь ли, дети бывают. А кто против? Как они рады будут! 

Она врубилась моментально и аж запрыгала. Такой азарт в глазах, чудо. 

— А когда мы повернём коней и осыплем их стрелами? 

— Не надо стрелами. Стрелы убивают врагов, а тут врагов нет. Отключись от своей пед-истории. “Опять сраженья, воины, щиты.” На фиг. Неспеша топаем назад. На подходе слегка растрепаемся. Не одними же губами мы с тобой целовались. А там наведи разговор на Индию, на эту мою экспедицию, если они сами не догадаются. Догадаются. Непременно бабуля с дедом похвастаются. 

— Мне и самой интересно. А при чем тут это? 

— По дороге расскажу. Пошли. 

Своим рассказом по дороге я здорово её развеселил. Когда мы почти подошли к дому моих стариков, она вспомнила: 

— А растрепаться и целоваться? Давай тут. И не понарошку. Нам нужна абсолютная достоверность. 

Когда мы, наконец, решили, что достаточно, я только смог сказать: 

— Вот теперь я точно знаю, что я великий секретный тренер. 

— Уффф... И педагог. Даже не сомневайся. А теперь — вперёд! Аля гер комм аля гер! 

 Мы вернулись в бабулину гостиную, держась за руки, и с очень смущёнными мордашками. Неумело устранённые последствия несколько более, чем дружеских, контактов были моментально обнаружены зорким глазом потенциальной тёщи и с должным восторгом интерпретированы. 

— Доченька, фу! Где ты так перемазалась? Дай, я приведу тебя в порядок. Вот так. 

Материнские слюни на платочке вполне заменяют гигиеническую салфетку. 

— Погоди, чем это от тебя так пахнет? Это что такое?! 

— Софья Семёновна, мы были в новом кафе. Ели мороженое с ликёром. 

— Или ликёр с мороженым? — поинтересовался потенциальный тесть. — Хорошо, хоть не заблудились. 

— Что вы, что вы! — вступилась за любимого внука бабушка. — Марик даже в лесу ни разу не заблудился, а здесь он вырос, и с закрытыми глазами не потеряется. 

Вот это точно. Именно поэтому я здесь тренировался ориентироваться ночью вслепую по слуху, не рискуя угодить куда-нибудь не туда. 

— Присаживайтесь к столу, молодые люди. Вижу, вы приятно провели время. Марк, вам чаю с сахаром? 

— Можно на ты, Софья Семёновна. Мы кажется прервали вашу интересную беседу. Простите. 

— Да совсем наоборот. Берта Григорьевна с Давидом Михайловичем нам рассказывали удивительные вещи. Прямо не верится. Мы так ждали, когда вы вернётесь, чтобы услышать всё из первых рук. Неужели тебя посылали прямо в Индию? Прямо невероятно! 

— А что тут невероятного? Обычная научная командировка. Ну, можно сказать, экспедиция. Мы же работали не только в университете в Дели. Больше в довольно глухой провинции. И я там был не один, а с Олей... с Ольгой Николаевной. 

— С кем, простите? 

— С Ольгой Николаевной Черниковой, маминой подругой. Она директор “Красного синтеза”, может слыхали, доктор химических наук. Да вам же бабуля фотографии показывала. Вон они. Вот, это мы с профессором Раджем Чатурведи. Это в университете в Дели. А это Ольга Николаевна с его ассистентом, Джоном, на базаре. Видите, как она морщится. Это они дурьян выбирают. Запах у него гнусный. Зато вкус — фантастический. 

Вникайте, в каких высоких сферах я вращаюсь, так это запросто. Да ещё выездной! Это вам не фигли-мигли. 

— Боже мой, как интересно! Вы нам расскажете, если не секрет? Что вы там изучали? 

— Какие там секреты. Моё научное направление — психофизиология, тут есть интересные моменты в связи с практикой хатха-йоги, тантры и реальных эффектов мудр. Для Ольги это так, хобби.  Но она там ещё выступала перед студентами-химиками. И в деловых кругах общалась. Что-то там с экспортом, с технологиями. Я в этом не понимаю. Мой научный руководитель в Москве — академик Татиашвили (пока член-кор, но для вас сойдёт) договорился с профессором Чатурведи, и мы потом полетели в штат Гуджарат. Там в джунглях в древнем храме у них научно-клинический центр.  Вот там я месяц с небольшим поработал. А Ольге Николаевне поправили здоровье. Вся эта катавасия с новейшей технологией далась ей очень нелегко. Вот, смотрите. 

— Какая красота! А как это вы снимали сверху? Или это не ваши снимки? 

— Гриша, помолчи.  

Получив руководящее указание локтем в печень, глава семьи притих. 

— Я же сказал, можно на ты. Это я с вертолёта снимал. У них там свой. Вот, я попросил Лалит нас с Ольгой Николаевной заснять в кабине. 

— Тут ещё и море... 

— Аравийское. Мы летали в их филиал на острове. 

— Одни?! 

— Нет, конечно. Мы же не умеем. Вот эта девушка в лётном комбинезоне — Лалит, пилот. А эта дама   в сари — госпожа Нандини, индийская аристократка — хозяйка всего этого.  Раджив — инструктор йоги и авиамеханик. Но он с нами не летал. Вертолётик маленький. Английский у нас обоих свободный. Проблем не было. 

Гости многозначительно переглянулись. Я там был без “Никодима”. Моя цена росла по экспоненте. Ох, и страшный же будет брейк. Ещё с полчаса соловьиных трелей и мой демонстративно-незаметный взгляд на часы. 

— Гриша, который час? Боже мой! Мы так у вас засиделись. Марку, наверно, завтра на занятия. 

— Да, аж, четыре пары, а потом в профилактории. Там до ночи.  

Вот так. Пару-тройку спокойных недель до окончания нашей “Школы” мы для Риммы выиграли железно. Теперь институт. Распределение всегда до выпускных. Если она попросится в эту свою Хрень-Таракань (а надо ей туда?), где эта занеженная девочка окажется в аду кромешном, то родители устроят ей этот ад прямо дома. Так она и выпускные завалит. Хотя, говорят, что это невозможно. Но будем исходить из наихудшего. А чего я голову ломаю? Да куда же её от такого жениха отпустят? Вот пусть сделают ей свободный диплом. Вдруг мой академик меня к себе в Москву переведёт? Возись потом. Но от родителей ей самой очень хочется уйти. И сколько такое хотение продержится? Так куда её? Тактическая задача, в общем, уже решена.  Ладно, а дальше война план покажет.  

И она показала.  

Через неделю я был приглашён к Кацманам. Было утро, и был вечер, день субботний. С Риммой мы пока больше не виделись. Я был занят по самое немогу. Она — тоже. Поэтому пару раз пообщались по телефону, и я изложил ей диспозицию, как она мне представлялась. Решили пока просто тянуть время. И вот, аккурат в утром в субботу в телефонной трубке зазвучал знакомый милый голос с лёгким польским акцентом. 

— Матка боска, Остробрамска, Ченьстоховска! Пани Страшножвидецкая! Как я рад слышать вас, увы, не имея счастья лицезреть! 

— Пшепрошем пана Штерна не выпендриваться. Марек, как я по тебе соскучилась! И все наши тоже. Но у меня к тебе дело. Лирика потом. Так вот, есть у меня одна... 

— Похоже, что я смогу ей помочь. Пусть приезжает на несколько дней. В конце апреля - начале мая я буду относительно свободен. Только пусть позвонит ближе к делу. Уточним даты и ещё некоторые моменты. Пусть попросит к телефону Учителя и скажет, что от тебя. 

— А где она жить будет эти несколько дней? Я приезжала на конференцию. Про гостиницу... 

— Какая, к лешему, гостиница. Поживёт у меня. Никто её тут не знает. Если она сама не против. 

— Марек, ты просто золото! Я с ней поговорю. Жди звонка. Да, сказала же: иду! Пшеклента дупа замьяст гловы. Прости, я на дежурстве. Пока! Привет от наших. Ой, забыла! Особо — от Ивана Семёновича. Помнишь того толстого завуча? Жив и даже почти здоров. Всё. Бегу. До видзення, милый. 

Это Эллочка золото, а не я. Вот теперь у меня есть, с чем идти к Кацманам, чёрт их забодай. К Римме! 

Мы с Таней распрощались с нашей семёркой учениц. Новую группу пока решили не набирать. Секретный тренер уехал, и когда будет — со всеми вопросами на площадь Феликса Эдмундыча, пожалуйста. Мои боевые гетеры отлично проявили себя в делах, огласке не подлежащих. Теперь нашем флигеле с их новой группой работать буду не только я, но и тренеры по некоторым другим делам, мне вполне неинтересным. Вот, как только группу наберут. 

Риммочка унесла в модной сумочке прощальный подарок. Она успела полюбоваться им и пришла в полнейший восторг. Но свои эмоции выразила только потом, по телефону. Ещё через десять дней у них в институте прошло распределение. Родительские усилия увенчались полнейшим успехом, и любимая доченька получала “свободный” диплом. Теперь она спокойно готовилась к выпускным и приятно проводила время на свиданиях со мной. Понятия не имею, где и чем она в это время занималась. У меня своих дел было по уши. 

Прошло время и прошла сессия у меня. Скучно и рутинно.  Цепляться ко мне никто не стал, ибо бесполезно и никому не нужно. Ну и ладушки.                                                                                 Римма благополучно выпустилась из своего педагогического. Тоже вполне спокойно. Иначе и не бывает. Нужна потрясающая степень идиотизма, чтобы получить “неуд” на выпускных. И то, этому идиоту надо проявить настоящий героизм против экзаменационной комиссии. Интересно, есть на этой планете учебное заведение, которое в лице этой самой комиссии признается в том, что не сумело остолопа ничему научить? 

На семейное торжество по поводу столь знаменательного события собралось много гостей. Всё чётко по Райкину. “Ти мене уважяишь. Я тибе уважяю. Ми с тобой — уважяемые люди!”. Ну, это, смотря кем уважяемые. Мною уважаемые никак не походили на этих. И я от души развлекался, когда считывал невербальные сигналы от очередного индюка, павлина или индоутки, которым меня представляли, как “друга нашей Риммочки”. С такой многозначительной интонацией, что от смеха меня удерживало только натренированное самообладание. И знание того, что будет дальше. Римма, умничка, тоже держалась стойко. 

Вечер прошёл строго по обычному сценарию. Под конец, когда электрический самовар был опорожнён по второму разу, хозяйка выслушала все полагающиеся ей комплименты по поводу штруделя, хвороста и лэкаха (бисквита) - такой геротенер, ди эмесе майхл (удавшийся, настоящая прелесть) — настал момент её высшего торжества. 

— Ой, совсем забыла! Марик, ты же обещал подробно рассказать о твоём путешествии. Нам всем будет очень интересно. Вы знаете, Марк зимой был в научной экспедиции, в самой Индии... 

В общем: “А сейчас дорогие дети, мы с вами послушаем волшебную сказку”.                                  И я запел про славные денёчки, когда служил на почте... тьфу ты! ... когда летал над штатом Гуджарат. Под конец моей рапсодии внимание матери, до того занятое наслаждением от реакции гостей, обратилось на дочку. 

— Риммочка, тебе не интересно? Конечно, ты это уже всё от Марка слышала. Что ты там так внимательно изучаешь? Дай посмотреть. 

Юрка, где твой карандаш?! Если бы запечатлел это выражение, тебя выпустили бы из твоего Суриковского досрочно с красным дипломом. Я много раз слышал, как шипят кобры, но вот королевскую услышать не довелось. И вот сейчас... 

— Убери это с глаз моих. Немедленно. Нет, дай сюда. Дай, кому сказала. Поговорим потом. Девочка никак не налюбуется выпускным альбомом! Вы его уже видели. Марк, продолжай, пожалуйста. Потом у меня будет к тебе пара вопросов. 

Зевсом клянусь, такое точно выражение было на лице Клитемнестры, когда она шла резать Агамемнона. 

Ударит колокол, ножа проблещет жало, 

И крикнут мускулы в сиянии огней 

На торжестве кровавого металла. 

Хотя, куда там Еврипиду. Когда обернулась к гостям, её лицо излучало точно такое радушие, как до этого маленького инцидента. Да уж, это настоящая СС. Потом гости стали понемногу выниматься и скоро мы остались вчетвером.  

— Что Это Такое? — раздельно выговорила Софья Семёновна. — Марк, я спрашиваю: ЧТО Это Такое?! 

Я пожал плечами. 

— Это мой фотоальбом. Вы же сами просили. У дедушки с бабушкой тогда было только несколько фоток. Вот, я принёс показать вам и вашим гостям. Риммочка взяла пока полистать. 

— Риммочке?! ЭТО?! Гостям?! 

Она аж задохнулась. 

— Софочка, а что случилось? — осторожно поинтересовался глава семейства. 

— Что случилось? Он спрашивает, что случилось? Это я тебя спрашиваю, кого ты привёл в наш дом? 

Она шлёпнула мужа по руке, которой тот потянулся к альбому. 

— Не прикасайся к этой мерзости! Кого, кого ты привёл? Кому мы чуть не отдали нашу единственную дочь. Нашего ангела! — она плюхнулась на стул. — Ой, вэйзмир! Я только надеюсь... готэлэ майне... я только надеюсь... 

— Если вы надеетесь, что ваша дочь сохранила то, что вы называете невинностью, то тут всё в порядке. У Риммы на этот счёт очень строгий принцип. Можете проверить у гинеколога. Но мне непонятна причина этой истерики. Что вы там такого узрели? 

— Что я узрела? Я там такое узрела! Это... это ты научные исследования? Это медицина? Поганый никейвенник! Вот чем ты там занимался, мерзавец! Готэлэ, ой как сердце болит. 

— Сердце не там. Да, именно этим я занимался. С индийскими коллегами мы изучали физиологические аспекты традиционных индийских практик. Что вас так взбудоражило? Успокойтесь, наконец. 

— Ты ещё мне заговариваешь зубы, мерзавец! Вон из нашего дома! Чтоб твоей ноги тут близко не было! Кому, кому ты чуть не отдал нашу дочь! А с этим, с этим я пойду. Я знаю, куда я пойду! 

— С этим альбомом вы не пойдёте никуда. Потому, что он у меня в портфеле.  Уже пару минут. Да и нет в нём ничего особенного. Этими самыми изображениями я иллюстрировал свой доклад на семинаре. Только в виде слайдов. 

Григорий Абрамович наконец вошёл в тему. 

— Софочка, успокойся. Даром ему это не пройдёт. Я знаю, с кем как следует поговорить. 

— Кстати о поговорить. 

Голос Риммы был совершенно бесстрастным. 

— Таня просила тебе передать, её отец просил, чтобы ты зашёл к ним завтра. Часов в пять, если сможешь. Он хочет обсудить с тобой какие-то моменты по твоему отчёту. 

— Что ещё за Таня? 

— Мам, ну ты помнишь — моя подружка. Ну, дочка генерала Туманова. Ну, того — из серого дома на Ленинской. 

Я вежливо распрощался и вышел. Стоять на улице и слушать происходящее на втором этаже было бы пустой тратой времени. И так всё ясно. 

Римма позвонила мне утром на следующий день, и мы встретились в том же кафе. На этот раз мы взяли ассорти с малиновым вареньем. Её сообщение было коротким и деловым.                              Когда за мной затворилась дверь, мать попыталась возобновить истерику. Римма молча положила перед ней бумагу с печатью. Это было официальное письмо из рудногорского РАЙОНО, о том, что ей предоставляется ставка учителя истории в городской школе номер 2 и отдельное жильё в общежитии инженерно-технического персонала горнорудного комбината. Римма поблагодарила родителей за свободный диплом и объяснила, что к работе приступит со второй половины августа. До первого сентября надо успеть обустроиться и войти в курс дела. Если до этого от неё не отстанут, она просто уедет раньше. 

— Только, Марик, имей в виду: мама поклялась, что уж она постарается, чтобы ни одна порядочная девушка не имела с тобой дела. Кажется, именно это тебе нужно было? 

Мы встали, подняли креманки с мороженым и торжественно произнесли тост: “За нашу свободу!”.