— Интересно, очень интересно! - профессор Татиашвили барабанил пальцами по столу. — Из трёх десятков ты оставил одного. А у него обоняние отшибло напрочь после травмы. Вот: “Тяжёлый термический и химический ожог слизистой верхних дыхательных путей, перелом верхней части носовой перегородки с последующим некрозом костных фрагментов. Рубцовые изменения тканей”. У него обонятельные нервы физически уничтожены! И ты утверждаешь, что это именно он — один из всех — чувствует этот твой “фактор игрек”? Нашатырный спирт не чувствует, а это непонятно что — чувствует! 

— Георгий Вахтангович, но это же именно то, что я предположил с самого начала. Обоняние не имеет к этому никакого отношения, иначе запах страха был бы известен как нечто, само собой разумеющееся. Здесь что-то совсем другое. И этот вот Карташов подтверждает наилучшим образом. Нюхать ему просто нечем. А “фактор игрек” он ловит распрекрасно. И совершенно однозначно, в отличие от остальных, где у нас большие сомнения. 

— Хочешь сказать, что ты открыл новый орган чувств? 

— Не орган... 

— Да ясно, не цепляйся. Если ты прав, то понятно, как строить опыты с животными. Не корчи рожу. Найдутся кроме тебя. 

— Без людей мы всё равно не обойдёмся. Надо искать ещё с такой травмой или... 

— Самый умный, да? Уже распорядился. Но это всё потом, быстро не получится, да это и не срочно. Пока будем работать с этим Карташовым. И там у тебя несколько под вопросом. Постарайся уточнить, и, если там есть что-то, то с ними тоже. 

— А кто срочно, Георгий Вахтангович? И сколько их? В бою или в плену?  

— Шэни дэда! Не пытайся меня удивить. Это я просил, чтобы тебя немножко ввели в курс дела. Ладно. Преамбул тебе не нужно. Вот, посмотри. 

Он вытащил из папки фотографию молодой женщины, довольно миловидной блондинки, со спокойным и слегка наивным выражением лица. Пока я изучал изображение, на стол легла другая фотография. 

— То, что у тебя в руках — это “до”. Увеличенное фото на паспорт. А теперь посмотри “после”. Это две недели назад. Впечатляет? И вот её портрет, работа твоего кузена. 

Профессор выложил передо мной карандашный рисунок. На него я взглянул мельком. Впечатление от фотографии совпадало с информацией из рисунка. Интересно, есть ли женская форма имени Николай? То же отсутствие выражения, пустой взгляд. Нет, не пустой. Закрытый. И что же там, за ним? Я снова посмотрел на портрет. Отвращение и ужас за маской тупого безразличия. 

— Её тоже достали из подбитого вертолёта? 

— Хуже. Из плена. А вот это происходило у неё на глазах. 

Из чёрного конверта явилась целая пачка фотографий. Всё-таки надо предупреждать даже Другого. Мне реально поплохело. Пришлось применить изрядное насилие над своей собственной психикой, чтобы заставить себя открыть глаза и просмотреть несколько изображений. 

— Как она уцелела? 

— Благодаря своей внешности. Блондинки в Азии драгоценная редкость. Всех подробностей я не знаю, но по всей видимости её предназначили в подарок или на продажу, и потому позаботились о сохранности. Проявила строптивый нрав, и чтобы была покорной, но сохранила товарную ценность, казнили всех захваченных с ней вместе мужчин. Её заставили смотреть. Как их убивали, ты видел. В банде был агент. Сообщение от него пришло своевременно, но из-за какой-то неразберихи не успели. Он известил и об этом. Знаешь, что такое “Тюльпан”? 

— Оружие? 

— Тяжёлый самоходный миномёт. Этот кишлак разнесли в щебёнку. Но её бандиты успели укрыть в какой-то норе. Там её и нашли. 

Несколько минут прошли в молчании. 

— Знаешь, что осложняет всё дело? Ты не досмотрел до той фотографии. Там была ещё одна женщина. При захвате она была ранена в лицо. И поэтому её тоже убили.  

И снова молчание. А что я могу сказать. И что сделать? Я же не волшебник. Если в заблокированный Колин мозг удалось пробиться с помощью акустической атаки, то исцелила его окончательно только женская Любовь — с очень большой буквы. Мы с Олей только организовали процесс. А тут что делать? Мужчина для этой несчастной — воплощение запредельного ужаса. Что-то недоговаривает уважаемый профессор? Что? Я отследил его взгляд. Надо досмотреть этот ужас. Меня-то кто будет лечить? Ну, меня найдётся кому.    Нужная фотография оказалась тринадцатой или четырнадцатой. У них и бабы такие же звери. Зверей обижать не надо. Они хорошие. Значит и с этой стороны доступ заблокирован. Проклятье! 

— Она одна такая? 

— Не одна, бичо. Не одна. Но другие легче. 

— И никому они на фиг не нужны. Отозвали, комиссовали. И вали на все четыре. 

— Марк... 

— С рецептом на Триоксазин или Элениум, в лучшем случае. 

— Марк... 

— Не соврал же? Не ошибся? А у этой бедняжки мощный папа или за папой могучая лапа? Нет? У Коли тоже нет. Погодите. Лапа есть, есть лапа. Вы решаете две задачи, даже больше. Вам интересны наши возможности. И к девочке какое-то особое личное отношение. А если у меня не получится вытащить эту девочку? У вас будут большие неприятности? 

— Не будет совсем. Я никому ничего не обещал.  

— В физике есть фундаментальное понятие о симметрии природы. Супротив природы не попрёшь. Был Коля, должна быть Маша или... Кстати, как её зовут? 

— Машей зовут. Берёшься. Чем я могу помочь? Вижу, ты уже что-то придумал. 

— Пока нет. Так, интуитивно-ассоциативно.  

Прямо видно было, как профессора отпустило. В напряжении он был предельном. Ещё немного и мне пришлось бы подключаться к нему. Или надо всё-таки? Я сложил отражатель из рук, принял сигнал, повёл... 

— Спасибо, Марик. Спасибо, дорогой.  

— Мне нужны две-три из тех, которые “легче”. А до того... Помнится, половина лаборанток рвалась меня тестировать. Мне ещё нужно время для подготовки, но не одному. Ещё придётся голову поломать, но уже ясно, что понадобится здоровая “спарринг-пациентка”. 

— А эти твои очаровательные подруги? 

— Вы помните фильм “Табачный капитан”? 

— Смотрел когда-то. При чём тут он? Чего улыбаешься?  А, понял! Царь говорит: “Почему тебе не нравятся девы голландские?”. А тот отвечает: “Много знают, государь”. Угадал? Вах, мне бы твои проблемы! Иди думай. Найдём тебе скромницу. 

Как там в том анекдоте? Систему надо менять. Бросать солдат в пекло неведомо за каким политическим хреном — это ещё как-то можно понять. Армия, которая долго не воюет, она слабеет. Как-то это можно оправдать. Но женщин, девчонок за что туда? Сволочи! Ладно, систему мне не поменять. Но, что смогу внутри неё, я сделаю.  

Вот чем хорош такой вот сильно законспирированный НИИ, так это возможностью нормально работать, без идеологических предрассудков.                                                                                     
Когда я изложил Георгию Вахтанговичу свой план лечения Маши, он согласился не сразу. Но, поразмыслив, признал его вполне осуществимым.  

— Вызывали, Георгий Вахтангович? 

— Вызывал. Здравствуй, Валя. Проходи, не стесняйся. Устраивайся поудобнее, нам с тобой разговор предстоит. Только закрой дверь поплотнее. Ты Марка Штерна помнишь?  Пару лет назад мы его исследовали у нас. Парень с необычными способностями.  

— Отлично помню. Я его встречала несколько дней назад. Они с Анной Витальевной выходили из лаборатории. 

— Отлично. Если не ошибаюсь, вы там между собой целое соревнование устроили за право поучаствовать в проверке его... хм... мужских способностей. Было дело? 

— Было. Только я в этом не участвовала. И проверка не состоялась вообще, Или я не всё знаю?  

— Не состоялась. А почему не участвовала? В соревновании, я имею в виду.   

— Так я не какая-нибудь. Я понимаю, что с научными целями, но гадость такая. 

— Почему гадость, красавица? Такой парень! У вас у всех глаза горели, когда проводили с ним опыты. Вы там чуть из халатов не выскакивали. Неужели я ошибаюсь? 

— Я не выскакивала. К чему вы клоните, Георгий Вахтангович? Что-то я не понимаю. Вы что... 

— Уже понимаешь. Я клоню к тому, чтобы ты выскочила из халата и из всего остального. У нас была программа по сексологии, и ты в ней участвовала. 

— Как вам не стыдно, товарищ директор! Ой, простите. Да, участвовала. Вела журнал и протоколы. Такого насмотрелась. До сих пор противно. Вы меня не заставите! 

— И не собираюсь. К такой работе мы привлекаем только на добровольных началах. Несмотря на всю нашу секретность, желающих хватает, даже лишние были. 

— Тогда к чему этот разговор? Вот и берите этих. Желающих. А я порядочная девушка, не какая-нибудь. Вы же про всех всё знаете, вот и выбирали бы. 

— Вот тебя и выбрал. Знаешь, почему? Потому, что ты именно такая. Уговаривать не буду и не хочу. Приказывать? Боже упаси. Это уже будет преступление. 

Профессор достал из шкафа две папки, положил перед Валей. Сам устроился на своём обычном месте за письменным столом. 

— Просмотри этот материал. Внимательно просмотри. Не спеши, вникни. А я пока своими делами займусь, их у меня ой, как много.  

С четверть часа оба шелестели своими бумагами. Наконец Валя закрыла папку и хриплым, севшим голосом: 

— Георгий Вахтангович. 

— Погоди. 

Профессор нажал клавишу селектора. 

— Галочка, организуй нам чайку и позаботься, что бы мне не мешали. 

После чайной паузы. 

— Что скажешь, Валя? Как впечатление? 

— Это же ужас, Георгий Вахтангович. Это... это... неужели на самом деле? 

— Да, на самом. И этим людям надо помочь, спасать их надо.  

— Надо. А при чём тут я? 

— Парня вылечил Марк. Не один, конечно. Ты всё узнаешь потом, если продолжим. Можешь встать и уйти. Пойму и не обижусь. Просто забудем этот разговор. Этого парня и ещё нескольких. А вот женщинам пока помочь пока никто не может. Психиатры работают, конечно. Во многих случаях помогают лекарства, психотерапия. Но, что делать с такими, как в этих папках, пока не знает никто. Марк придумал — как. Но от идеи до реального метода надо ещё дойти. Доработаться, гогона! *  

— Марку нужен помощник? Понимаю. 

— Пока не понимаешь. Знаешь, что означает слово “ангедония”? 

— Какая-то болезнь. 

— Не совсем. Это такое расстройство психики, при котором человек не способен получать удовольствие. Никакое и ни от чего. Никакого удовольствия, никакой радости. В тяжёлых случаях ему сама жизнь не в радость. Иногда настолько, что он сосем отгораживается от неё, закукливается в кокон и там, внутри сам себя поедает.  В жизни всё уравновешено, всему есть противовес, противодействие. Как на весах. Какой бы тяжёлый груз не лежал на чаше, коромысло лежит ровно, если на другой чаше — равный груз. А если одна чаша пустая? А? 

— Если очень тяжёлый груз, сами весы сломаются. 

— Вах, умница ты моя! Не обидишься, если я тебя поцелую? А если весы большие и пустая чаша взлетела так высоко, что не дотянуться? Как её загрузить? 

—  Надо искать способ добраться до неё, пробовать по-разному.             

  — Марк нашёл. Надо пробовать. Пробежать пару километров: здоровому человеку — удовольствие и польза, тренировка. А человека с больным сердцем это удовольствие убьёт. А марафонец такой пробежки даже не почувствует. 

— Ну да, он уже слишком натренирован.  

— Вот теперь поняла. Ты здорова и у тебя совсем нет опыта. Я даже не прошу, предлагаю. 

— А почему именно... ну, это? Есть же куча самых разных удовольствий. 

— Это самое сильное. Правда, не все способны его принять. Вот, как ты. Не обижайся, пожалуйста.  Это лакомство надо правильно подавать и уметь кушать. Этому учатся. А кто не умеет, жуют сухой хлеб и уверены, что лучше не бывает. Доступ к мозгу того парня Марк пробил именно им — этим, как ты говоришь. Он и две его помощницы. 

Георгий Вахтангович вернулся к своим бумагам, оставив Валю в глубокой задумчивости. Прошло несколько минут в молчании. Валя снова просматривала содержимое папок. Наконец она отложила их и встала. 

— Неужели нет другого способа? 

— Может быть и есть. Но никто его не знает. Американцы бились над Вьетнамским синдромом много лет. Успехи у них так себе. Много самоубийц, алкоголиков, наркоманов, маньяков. Уходишь? Только одну минуту. Посмотри и это. 

Профессор положил перед Валей ещё два бумажных листа. Юркины рисунки. Портреты Маши и мой, тот самый, на который крестился кто-то из гостей на первой его выставке. 

 --------------------------------------------------------

— Марк Борисович, так чем же мы всё-таки будем заниматься? Примерно нам объяснили, но это как-то... 

— Забудьте Борисович. Просто Марк. А заниматься будем поиском способа пробиться через патологическую психологическую защиту, главным силовым элементом которой является ангедония. Так мне это представляется. А если просто: научиться доставлять наслаждение людям, которые этого не хотят, которые от него отбиваются, а оно им абсолютно необходимо, чтобы выжить и жить. 

— Красиво сказали. А на деле? 

— Замени одну букву. На теле. Я буду вас ласкать, буду со всей своей фантазией и опытом, который у меня уже есть, буду стараться довести вас до оргазма. А вы должны изо всех сил этому мешать, делать так, чтоб у меня ничего не получалось. Работать на противодействие. Вот поэтому именно вас попросили мне помочь: таких строгих, высоконравственных и стыдливых, как мимоза. Цель этой работы вам известна. В чём она будет состоять, я вам объяснил.  Согласие вы подписали. О секретности вас предупредили. Никто, кроме меня, профессора и вас самих ничего не знает. Вы в командировке. На курсах повышения квалификации. В общем, так оно и есть. 

Девушки засмеялись. Страх прошёл, любопытство вступило в свои права. Две самые обыкновенные особы женского пола самой заурядной внешности. Заведомые кандидатки в старые девы: Люда и Алла.                                                                                                                                                                                   Мы сидели на диване в самой обыкновенной комнате самой обычной квартиры в приземистой московской панельной пятиэтажке, на первом её этаже. Окно было занавешено прозрачной капроновой гардиной. О том, что работает моя активная оптическая защита, девушки не подозревали, а я им об этом не сказал. Мне нужны были самые неблагоприятные условия. 

Я притянул к себе Аллу и стал расстёгивать пуговицы её лёгкого летнего платья. Она сперва опешила, а потом схватила меня за руки и выразила возмущение. 

—  Ты что? Совсем сдурел?! При свете, и Людка тут!  Ну нет, так нельзя же, ну. 

— И до Людки очередь дойдёт. Пусть смотрит. А потом ты посмотришь.  

Я высвободил руки и теперь освобождал девушку от платья. Она сопротивлялась отчаянно, но скоро оказалась только в трусиках и лифчике. Стаскивая с неё одежду, я ни на секунду не прерывал контакта своих рук с её телом, внимательно отслеживая все его сигналы. Вначале через ткань, а теперь и без неё. Обнажать её не спешил, ласкал осторожно, ожидая, когда она сама этого захочет. Она знает, что это сейчас будет, и ей страшно, но пусть захочет.  Вот так, милая, моя рука в твоём лифчике тебя уже не пугает. Тебе приятно. Слишком легко. Отпустил. 

— Люда, как тебе? Правда, красиво?   Меня вы уже видели голым, ну, почти. А теперь посмотрите совсем. Разденьте меня, девочки. 

— Марк, в окно же всё видно. Стыдно же.  

— Ага, ещё как. Вот именно поэтому так и продолжим. Стемнеет, я ещё свет включу. Ну, девушки, вперёд! 

Какой поток сигналов! Оказавшись — после всех жалобных ужимок и слёз — совершенно голым, я продолжил упражнения с Аллой. Как и ожидалось, мой вид никак возбудил её, нагнав ещё больше страху. И вот на таком эмоциональном фоне, в присутствии одетой Людмилы, с которой она только тут, в этой комнате, познакомилась, мне удалось кое-чего добиться. От моих прикосновений и прикосновений ко мне она уже испытывала не только отвращение и ужас, но и некоторое удовольствие.  Развивать успех не стал. Помня Колю, даже не надеялся на результат с первого раза. Информация, добытая при знакомстве с Машей, полностью соответствовала записям психиатров и аналитическому портрету. Оптимизма она мне не добавила.  

Небольшая сексуальная фрустрация Алле не повредит, а Валентину ещё дополнительно напугает. Завтра мне будет труднее. Что и требуется.  Обе девушки были девственницами или, как говорят, “невинными”. При чём тут вообще какая-то “вина” скажите на милость? Дурость — это да, имеет место быть. Мне это в помощь. Пусть боятся. 

—  На сегодня всё, девчонки. Аллочка, можешь одеться. Если хочешь. 

Мигом упаковалась в свою, с таким трудом снятую, тряпку. 

— А ты? 

— А мне и так хорошо. Жарища сегодня. Пошли на кухню. Начальству мы нужны живые и сильные, а не голодом заморенные. Потому оно позаботилось. 

Новый фейерверк сигналов. 

— Вы идите, я тут сам уберусь. Жду вас завтра часам к десяти. Если не придёте, пойму и с вами на этом закончим. Но вы помните, ради чего все эти ваши и мои мучения. Если у нас получится, буду потом вас учить. Если захотите. Всё, пока, соратницы по праведному делу. 

Они пришли даже раньше. Чёрт побери! Им хочется продолжения. Сильна природа-мать, и никаким ханжам её не одолеть, будь они хоть распрокоммунистические. Или религиознутые на всю голову. Мои американцы и бразильцы в том дивном ашраме — верная тому порука. Амала, где ты и твоя “Нирвана”?! Как легко я решил бы эту проблему там. А здесь унылая бетонная коробка и две идейные лаборантки. Ладно, работаю с тем, что есть. 

Пропустил девушек вперёд и прошёл в комнату следом, оставив дверь открытой. Ага, струхнули. О том, что нехитрый механизм бесшумно закроет дверь через пару минут, им знать не надо. Вот только выдавится вязкая масса из цилиндра и освободится пружина. Никаких жужжащих моторчиков. На подоконнике стоят забавные яркие игрушки, поэтому прохожие то и дело заглядывают в окно. Дальше подсвеченной (с переменной частотой изменения яркости) гардины их взгляды не проникают, но девушкам сие неведомо, а потому им стыдно и страшно до невозможности. Окно в спальне оборудовано точно так же. 

Пульс у обеих запредельный. Сказать, что они меня хоть как-то вдохновляют? Сравнивать их с Олей или Лалит  — это как кирпичи с бриллиантами. Но я зачем-то научил свой организм слушаться приказов. Для “невинностей” вид не соблазнительный, а устрашающий. Их аж трясёт, бедняжек. Алла ожидала продолжения вчерашнего, но я поставил Валентину в поток солнечного света из окна и, не обращая внимания на сопротивление (на самом деле, старательно ей подыгрывая) нагло содрал неё всё, что на ней было. Скомандовал Алле: “Идём, будешь смотреть!”, и подхватив крупно вибрирующую девушку на руки, унёс её в спальню. Где приступил к исполнению задания на сегодня: вытащить из пучины ужаса и поднять на плоскогорье покоя. В общем-то это не сложно, но я сознательно ограничил себя обычными приёмами успокаивающего массажа и  рольфинга. Мне очень нужно было уловить и понять физические проявления этого перехода.  

Минут сорок максимальной концентрации внимания и вот он, результат — глубокий, томный вдох и: 

— Боже мой, как хорошоооо... Марк, ещё, пожалуйста, ещё. 

— Валька, там же в окно люди смотрят! 

— Ну и пусть смотрят. Как хорошооо... Марик, ещё, милый, ещё. 

Блин, перестарался! Я же тщательно избегал эрогенных зон. И наслаждение она испытывает телесное, но не сексуальное. Эйфория — вот это что! Эйфория в чистом виде, причём опиатного типа, очень сильная. Да откуда она, черт меня раздери, взялась?                           
Резко оборвать массаж сейчас нельзя. Это будет грубейшая ошибка. Ну, это рутина. Привычные автоматические движения совершенно не мешают, даже помогают думать.               
Что-то такое я недавно читал. Эйфория опиатного типа — типичный опиат — морфин — она его не получила, но все проявления налицо — морфин возник у неё внутри — внутренний морфин. Вот оно: эндорфин! Вот это что! Это открыли совсем недавно, ходило как сенсация. Внутреннее обезболивающее, выделяется мозгом в ответ на боль, стресс, шок. Шок.  

Я же довёл девочку практически до психогенного шока. И в почти (по краешку прошёл) бессознательном состоянии окунул в ощущения, которых она отродясь не испытывала, она даже не подозревала о таких. Дистресс и эустресс суммировались... Да у неё там в башке ведро этого эндорфина выделилось! Ой, как интересно-то. Информация мне нужна. Вся информация про этот чёртов эндорфин. Cito! Ex tempore! 

— Отдохни пока. Если хочешь, можешь одеться. Как ощущения?  

— Невероятные, Марк. Такой бывает рай, наверно. Как ты это сделал? 

— Поговорим потом. Отдыхай. 

У Аллы глаза во всю физиономию. Испуганный взгляд на меня, на Валю, на окно. 

— Валька, одевайся, бесстыжая. Тебя же видно всем. Люди в окно заглядывают. 

— Ну и чёрт с ними. Аллка, как же хорошо-то, ты не представляешь. 

Она всё же приподнялась на локте, некоторое время смотрела на окно, потом снова раскинулась на постели. 

— Они этих кукол разглядывают, а не меня. На голую женщину должны смотреть иначе. Марк, ты меня невидимкой сделал. Аллка, ты меня видишь? 

— Тьфу, лучше бы не видела! 

— Дура ты. 

Точно, опиатная эйфория. При ней интеллект не нарушается. Мне нужно знать всё про этот эндорфин. Однако же, какая умная лаборантка у Вахтангыча! Персонал он подбирает точно по себе. 

— Девушки, мне надо срочно позвонить. Поскучайте пока без меня. 

Накрутил телефон библиотеки, попросил позвать Лену. 

— О, Марик, привет! Как служба? Неужели ты в Москве? Ты же сейчас должен гоняться за ранеными с автоматом. Или они за тобой. 

— Уже несколько дней. Профессор выдернул меня прямо из встречного боя и нагрузил так, что лучше бегать с полной выкладкой. Ладно, лирика потом. Леночка, мне срочно нужна вся информация по эндорфину. Вся, и сверхсрочно. 

— А что это такое? 

— Вещество, похожее на морфий, вырабатывается мозгом в ответ на боль, страх, шок — на сильный стресс, в общем. Глубоко не ищи, это свежее открытие. Лет пять - семь назад, не больше. Да, эндорфин. Да, пишется через пи эйч. Смотри биохимия, нейрофизиология, медицина, шок, боль, компенсация стресса, нейропептиды.  Да, копируй всё. Вечером заберу. 

— Марк, у тебя у самого стресс. Это так важно для тебя? 

— Это сверхважно! Не могу сейчас... Помнишь, я вам рассказывал про Колю? 

— Поняла. Подключу ещё девчонок. Держись, вояка! 

Вернулся к своим “спарринг-пациенткам”. Валя уже оделась и теперь они шушукались, сидя на краю большой двуспальной кровати. Вот чем хороши хрущовки, так это идеальной акустикой. 

— Можешь успокоиться. Твоя невинность при тебе в целкости и сохранности. Алла тому свидетель. Расстанешься с ней, когда захочешь и с кем захочешь.  Вообще-то, чем я с тобой занимался, имеет к сексу отношение довольно отдалённое. Понравилось?  

— Не то слово. В жизни так хорошо не было. Спасибо. 

— Это я тебе благодарен. Ты своей реакцией навела меня на очень интересную мысль. Будем её проверять. Всё, девочки, на сегодня свободны. Чапай читать и думать будет. 

— Марк, а со мной? Я тоже так хочу. Ну, пожалуйста. Можно? 

А что, почему бы нет? Будет контрольный опыт. С ней сегодня ничего особенного не случилось. Я её никаким концом... гхм, да... не трогал. Не пугал. Кстати, о страхе. Если это настоящий контроль, страх надо исключить. 

— Ладно, уговорила. Да, Валюша, у тебя наблюдательность прямо, как у Шерлока Холмса. Ты совершенно права. С улицы вас не видно. Кукол на подоконники я нарочно насажал, чтобы люди в окна заглядывали. Но дальше гардин им ничего не видно, даже при включенном свете. Они из особого секретного материала. С односторонней видимостью. Можешь выйти на улицу и убедиться. Только — никому. Это пока государственная тайна. 

— У нас в институте и так сплошные секреты. Одним больше. Не страшно. Потом с улицы посмотрю. 

— Алла, ты не забыла, что мы тут не развлекаемся, а заняты серьёзным делом? Вы — мои ассистентки и подопытные... заиньки, скажем так. 

Девушки засмеялись. 

— Раздевайся и ложись сюда. Попой кверху. Поработаем. 

Как и ожидалось, она разоблачилась с умеренными эмоциями. Насмотрелась за сегодня, и к моему ничем не прикрытому организму тоже слегка привыкла. Работал с ней точно так же, как с Валей, естественно — без предварительной стрессовой нагрузки. Но старался даже не на совесть. На прямо-таки жгучий интерес. Результат получился тоже ожидаемый —обычный: сначала легкое возбуждение, потом нега, блаженство. Но очень далеко от той почти наркотической эйфории, что накрыла Валентину. Или не “почти”? 

— Марк, замечательно! Мне в Евпатории делали массаж. Приятно было, но даже сравнивать нечего. Такой кайф. Но вот к у Вали, такого не почувствовала. Или я не поняла чего-то. Мне можно одеться? 

— Нужно. И мне тоже. И разбегаемся. Вы — куда хотите, а я — в библиотеку, даже в две. Да, вот что: ты всё поняла правильно. Попробую объяснить, хотя это только пока идея, на которую меня навела разница в вашем состоянии и впечатлениях. Валя сначала пережила сильнейший стресс. А ты — ни малейшего. Поэтому она улетела, а ты просто получила удовольствие. И дело скорее всего в одной штуковине, которую открыли совсем недавно. Если я прав, мы всю нашу работу будем делать иначе. И на успех больше надежды. Но гонять я вас буду, ух! Не боитесь? 

— Постучи по деревянному, чтоб не сглазить. Черта с два ты нас теперь напугаешь. Во сколько приходить завтра? 

Они заявились утром и со страшно деловым видом заявили, что готовы к любым трудностям и готовы преодолевать их немедленно. Готовы, так готовы. Перед Аллой я выложил скакалку, гантели, резиновый эспандер и ещё какую-то хреновину из “Спорттоваров” для “аэробной нагрузки”. 

— Значит так, мои дорогие. Из того, что я узнал, следует: твой вчерашний “улёт” — честно говорю, такое видел первый раз в жизни — был результатом шока, в который я тебя вогнал перед самым обыкновенным успокаивающим, расслабляющим массажем. Уж прости меня, гада. Что это именно так, показал контрольный опыт с Аллой. Так вот, недавно обнаружили, что у мозга есть система химической обороны. Когда организму совсем плохо: ну, там страшная боль, ужас, угроза жизни — тяжёлый стресс, в общем — мозг сам вырабатывает себе наркотик. Это белок, но со всеми свойствами морфия. И действует он в точности как морфий. Потом он быстренько распадается и исчезает. Защитил, и ушел. Больше не нужен. Ну с Валей вышло иначе. Я её до полусмерти напугал, потом утащил в кровать. Она была в полной уверенности, что её сейчас изнасилуют. Попёр эндорфин. И тут — новый стресс, совсем другой, положительный. Срыв ожидания, поток приятнейших ощущений. Но это всё равно стресс. Удовольствие от моих рук снаружи и действие эндорфина изнутри сработали вместе. И получилось то, что получилось. 

— А при чем тут вся эта физкультура? 

Алла показала пальцем на кучу спортинвентаря. 

— Напугать вас уже не получится. Окна, как стрессовый фактор, уже не работают. Валя оказалась слишком умной. Ну, не калёным железом же вас пытать? А самое важное, что я узнал из литературы, эндорфин выделяется в ответ на любой стресс. На любой! На тяжёлую физическую активность — тоже. Вот это нам подходит. Видите, я стол разобрал и убрал. Стало просторно. Хочешь такого улёта, придётся его зарабатывать. Сейчас я начну сеанс с Валей. Без всякой подготовки, с нуля. А ты тут прыгай, бегай, маши гантелями. Представь себе какой-нибудь смертельный ужас, единственное от него спасение - шахту до Америки пробить. А потом я за тебя возьмусь. Я очень хочу, чтобы ты тоже улетела. Завтра поменяетесь ролями. 

— Марк, мне раздеваться обязательно? 

— И непременно. Твоё собственное голое тело для тебя — стрессовый фактор. Ну, живо скидывай тряпки. Валя, ты тоже. Я вам с удовольствием помогу. 

С Валей всё прошло в полном соответствии с прогнозом. Она получила свою порцию телесных радостей: много, но без эксцессов.                                                                                                                       Когда мы вернулись к Алле, она из последних — по-настоящему последних — сил, лежа на полу, стиснув зубы, медленно крутила “аэробную” штуковину. Поставленную на максимальное сопротивление. Вот, что мотивация правильная делает! 

Отвесив (для пущего стресса) несколько увесистых шлепков по взмокшей попе, подхватил совершенно уже ошалевшую девицу на руки и унёс в спальню, которая у нас превратилась в массажный кабинет. Обтёр её тёплым мохнатым полотенцем и провёл комплекс приёмов, которые принял как стандарт. 

Сработало! Да ещё как сработало! И длилось дольше, чем вчера у Вали. Если этот эффект будет воспроизводиться регулярно, то мы — на коне. На весьма борзом коне. И этому можно будет учить. 

— Ну, что, отрада души моей, оно того стоило? Так уматываться? Ты хоть помнишь, как я тебя от этих физкульт-снарядов утащил? Не жалеешь? 

— Ни секунды! Ради такого. Знала бы, ещё больше старалась. Но, знаешь, что странно? 

— Что ты слишком бодрая. После такой перегрузки я бы только лежал и слабо повизгивал. А ты почти в норме. На, попей водички и не спеши вставать. Отдыхай. Мне тут дохлый марафонец не нужен. Укрыть тебя? 

— Ой! А знаешь, не надо. Мне почему-то приятно, когда ты на меня смотришь. 

— Блин, ещё одним стрессовым фактором меньше. Вы мне, зайчики подопытные, все заготовки поломали.  кудыж мине теперь, убогому, податься? 

Она засмеялась, сладко и свободно потянулась. Ни малейшего смущения, надо же. 

— Я ещё немножко поваляюсь, а потом сядем и вместе подумаем. 

“Учёный совет” собрался на кухне за обедом. Подопытные зайчики с аппетитом уплетали мою стряпню. Все шибко умные разговоры пресекались категорическим: “Когда я ем, я глухи нем, силён и быстр, и дьявольски хитёр”. Зато никакая сила не помешала бы им делиться впечатлениями. Я и не мешал. Даже выходил время от времени. Всё равно же слышно. Зато, когда убрал посуду со стола... 

— Поймите, девочки, всё это слишком хорошо. Слишком легко получилось. 

— Ничего себе — легко. Это тебе. А завтра моя очередь уматываться. 

— Не заставляю. 

— И не надо. Я сама буду. Ради такого стоит поломаться. Фантастический кайф! 

— Оооо! Дас ист фантастишь! 

— Что? Что ты сказал? 

— Так орут в немецких порнофильмах, когда особо интересно трахаются. 

— Ухты, а ты их видел? Представляю, какая гадость. 

— Не всегда. Иногда это очень красиво. Перестанешь быть образцово-показательной девочкой, поймёшь. Но это другая тема. Слишком легко, это значит слишком просто. С такими молодыми, здоровыми, как мы, и не такое можно проделывать. Но мы же не ради собственного удовольствия всем этим занимаемся. Нужно какое-то мощное, быстрое и безопасное действие. Вообще-то шоковая терапия — штука известная. В психиатрии применяется давно. Электрошок, инсулиновый шок, ещё что-то там. Но это же пытка, по сути. Даже такие упражнения, какие ты выполняла, не сработает у тех, кого вытащили из ада. Только хуже будет, сколько их потом ни ублажай. А если и физическое здоровье подорвано? 

— Марк, погоди. Вот ты говорил, что по твоей гипотезе надо особо много этого, как ты назвал? Эндорфина, вот. Особо много, чтоб хватило для такого кайфа, выделяется от суммы плохого и хорошего стресса? Так? 

— Так.  Но это только моя гипотеза. И что из этого? 

— А вот что. Смотри. 

Алла дотянулась до коробки спичек, лежавшей на полочке рядом с газовой плитой. Вытряхнула спички на стол. 

 — Гипотеза у тебя такая, что нам ещё хочется её проверять. Ладно. Мы провели всего два опыта, и оба удачно. Ясно, что надо ещё. Нам очень понравилось, будем продолжать. Так вот: эта куча — сумма обоих стрессов, которой достаточно. 

— Или избыточно! 

Я даже подскочил. 

— Умница! Нужно искать минимальную дозу, то есть сумму. 

— Это ещё не всё. 

Алла вложила из спичек аккуратную дорожку. Направление её мысли я уже давно считал, но помалкивал, ожидая разъяснений. Пусть выскажется и получит порцию заслуженного восхищения её умом. Для некоторых женщин такое дороже восхищения их внешностью. 

— Это сумма стимулов. На величину суммы никак не влияют относительные значения слагаемых. Можно так. Можно так, и вот так тоже можно.  

Она разделяла спичечную дорожку в разных местах. 

— Можно менять соотношение плохого и хорошего стрессов. Кому-то надо так. А кому-то наоборот — вот так. Важно, чтобы были оба компонента. И тогда не надо загонять до полусмерти. И ещё по попе шлёпать. 

— Бедненькая. Ещё болит? Дай поцелую, и сразу пройдёт. 

Девчонки покатились со смеху. 

— Аллочка, ты даже не понимаешь, какая ты умница! Я же над этим голову сломал. A ты нашла самое простое решение. Это же ключ ко всей проблеме! Мне остаётся только определить соотношение для каждого случая. И всё, можно действовать. Ну, вы даёте! 

— Пока ещё нет. Тут ещё много обдумать надо. Есть тут несколько вопросов. Но это оставим на потом. А сейчас мы хотела про другое спросить. 

На потом, это до завтра. Пусть отдохнут, переспят со своими вопросами. А на тот, что они зададут сейчас, ответ у меня в шкафу. Ну, задавайте свой вопрос, застенчивые вы мои. Можно подумать, это не вы час назад были голенькими у меня в руках. 

Люда, слегка покраснев и почему-то очень тихо проговорила. 

— Марк, ты вот сказал, что это бывает очень красиво. 

— Что именно? 

— Про такие фильмы. Фантастиш. Ты такие видел? 

— Видел и вам покажу. Только не изображайте таких наивных пионерочек. Вы прекрасно знаете, зачем у мальчиков палочки, а у вас дырочки. Вы нормальные люди, и желания у вас тоже нормальные. Вас только плохо воспитали, забили головы трухой. И не только вам. Ладно, чего мне вам лекции читать. Вы не глупее меня. Так вот, это только у нас в кино всего лишь с поцелуями детей до шестнадцати не пускают. Мамаши — дуры набитые — в музеях детей мимо полотен Рубенса или Буше бегом протаскивают. Чтоб я треснул, сам видел: в Третьяковке мальчик залюбовался Брюлловской “Вирсавией”. Прискакала мамаша и только что не заорала: “Нечего на эту гадость смотреть”! Хвать за руку, и утащила. От такой прелести волшебной.          А потому нормальные подростки нормальное любопытство удовлетворяют вырезками из “Чешского фото” и переписанной от руки “Баней”. Это в лучшем случае. А то ходят по рукам мерзкие фотки. Изображения похабные, и качество этих картинок похабное, а сумме — рвотное. Видели такие, только не врите. Всё это вместе с мамиными воспитательными глупостями. Секс — гадость такая! Без этой гадости нас никого на свете не было бы. А вот им всем жареный хрен во все дырки! Это не гадость. Телесная любовь — это великая красота и радость. А похабие можно сотворить из чего угодно, хоть из орхидей. 

— Это как это? 

— Единственная на Севере орхидея — Любка двулистная — цветок очаровательный. В народе она называется “Поповы яйца”. Корень у неё такой. Проехали. Это у меня больная тема. Как вспомню ту художественную комиссию... 

— Какую, Марик? 

— Потом как ни будь. Так вот, зайчики мои подопытные, вы же отлично знали, что в нашей работе будет секс. Пока в нем, ка таковом, надобности не было. Хотя, наверно, наши занятия смотрятся вполне себе эротично. Вы обе девственницы. Я, собственно, просил мне таких подобрать. Ни в коем разе на вашу анатомическую сохранность не покушаюсь. Вам ещё замуж выходить, а мужчины даже с наивысшим образованием бывают с такими дикими предрассудками, что папуасам завидно. Это на будущее. А сейчас насчёт “фантастиш”. Вся эта затея тщательно планировалась. 

Я открыл обе дверки большого двустворчатого шкафа. Внутри вместо одежды оказался телевизор и видеомагнитофон. Развернул диван так, чтобы было удобно смотреть и предложил девушкам занять зрительские места. Включил классику жанра — “Эммануэль”. Видел  уже этот фильм пару раз, поэтому, почти не обращая внимания на экран, наслаждался очаровательной музыкой и наблюдал за парочкой на диване. Улыбка у меня была, должно быть, до ушей. На секунду оторвавшись от происходящего на экране, Валя взглянула на мою физиономию, прикусила губу и тут же снова погрузилась в знойную атмосферу завораживающего эротического действа. Ничего подобного они ещё ни разу в жизни не видели. 

— Ну, как вам эта гадость, милашки? Правда, омерзительно? Совершенно справедливо у нас дают три года за показ этого чуждого социалистической морали безобразия. Не тошнит, нет? 

— От чего? - поинтересовалась Алла. Опять умница. 

— Вот на эту тему и подумайте. Всё, девушки, до завтра. У меня ещё миллион всяких дел. 

Девушки пришли только к двенадцати. Все из себя сияющие и снова с очень деловым выражением на лицах. Вот как вы меня сейчас как ошеломите! Аж шлем напополам. Выкладывайте гениальную идею, до которой я бы ни в жисть не додумался. 

— Марк, где та коробка спичек? 

— Выбросил. Лень было собирать. Вот тебе другая. 

— Смотри. 

Теперь наглядным пособием орудовала Валентина. На столе выстроилась спичечная дорожка, разделилась. Только не на две, а на три части. Вот это уже интересно. Что они такого придумали, до чего я сам не допёр? 

— В твоей идее насчёт это эндорфина пропущен важный момент. Одного раза может не хватить. И скорей всего не хватит, если расстройство тяжёлое. Они и так обессилены, а ты даёшь два стресса сразу. Громадный расход энергии. А откуда её брать? И куда она утекала до того? Их же голодом не морят, наоборот. А они без сил. Мы вот подумали: у них же, наверно, бессонница у всех, кошмары мучают. Я вчера долго уснуть не могла. Спать хотелось жутко, легла рано, часов в восемь, но всё вертелась, мысли странные. Потом — бабах, как свет выключился. Проснулась в десять от... ну, понимаешь. И вот, вся — как на пружинах. Петь и плясать охота. Аллке позвонила — то же самое, один к одному!  После такой перегрузки. Встретились на “Красносельской” и — к тебе. 

Вот почему я вспоминал “Нирвану” и так был уверен, что там бы решил всё сходу. Ай да лаборантки, ай да зайки подопытные!  

— Марик, ещё один момент. 

Теперь за спички взялась Алла. Одну треть дорожки отодвинула в сторону. Две трети объединила. Вот это ожидаемо. Девчонки, да мы с вами горы свернём и на попа поставим. 

— Вот сумма этих твоих плохих и хороших стрессов. Вот ты как-то её определил. А внутри? Если плохой стресс ты как-то можешь отмерить. Ну, хоть длительностью нагрузки или интенсивностью, то как ты отмеришь хороший? Время? Если очень долго, просто уснут. Со мной так было в санатории. Сила? Сделаешь больно и превратишь хороший в плохой. Толку не будет. 

— Понятно. В чём идея? 

— В нарастании ощущений. Как в том фильме вчера, где они в массажном салоне. А если не хватит, то (покраснела всё-таки неслабо) … то секс. Кх... до конца, в общем. 

Руки её ни секунды не оставались в покое, передвигали и перекладывали спички. 

— Ты прямо как Малыш у Стругацких: он тоже мог мыслить, только раскладывая палочки. 

— Я какую-то глупость сказала? 

— Не ты, а вы обе. Не глупость, а реальное решение. Мне всё не хватало чего-то. Вертелось в голове, ассоциации какие-то. А вы взяли и всё поставили на место. Умницы вы мои! Дайте, я вас расцелую. 

Обе моментально оказались в максимальной близости. 

— Мммм... вкусные вы мои! Это же СТС Амалы! Только с теоретической базой. Вперёд, девчонки! Дранг унд штюрм! 

— Что за Амала? 

— Ой, уже ревность?! Не потерплю. Нашлёпаю. 

— А серьёзно? 

— Доктор Амала Нандини. Когда мы были у неё в Индии, она нас познакомила со своей системой лечения тяжёлых расстройств. СТС означает: сон - тренировки - секс. Очень эффективно. Мы видели. Изобретатель хренов. Всё уже придумано до нас. Нам только адаптировать к нашей, мать её, реальности. Вот чем будем заниматься. Отрабатывать готовый метод. Будем, девочки? 

С энтузиазмом выше крыши: “Ещё как будем!”. 

— Будем заниматься такой гадостью?! Но я постараюсь сохранить ваши сокровища для будущих мужей. 

— Которым папуасы позавидуют? Валь, нам такие нужны?  

— Марик, а про всё это в Индии расскажешь? 

--------------------------------------------------------------------- 

Мы с Анной Витальевной уже битых три часа пытались понять, почему такой разброс данных, выдаваемых детектором “фактора игрек”. Ей удалось найти четверых с заведомо стопроцентной аносмией (неспособностью чувствовать запах). Сними всё было нормально. Трое из них надёжно ловили новое ощущение, когда поняли задачу. От четвертого мы отказались. Врождённое отсутствие стимуляции обонятельной коры привело к тяжёлой умственной отсталости. 

Теперь мы испытывали электронно-химический детектор, недавно изготовленный в каком-то военном НИИ. Прибор не то, чтобы врал, но вёл себя как-то очень непонятно. Трудившийся вместе с нами электронщик был ещё в большем недоумении. Наши творческие мучения прервал голос из динамика: “Марка Штерна просят зайти в кабинет директора”. Просьба начальства есть приказ. 

Проходя приёмную, обратил внимание на загадочную улыбку Галочки — секретарши шефа, всегда предельно деловитой и серьёзной. А войдя в кабинет, не просто опешил, нет — обалдел до ступора. На коленях профессора, обнимая его за шею, сидела, с улыбкой во все тридцать два, Маша — та самая жертва Афгана — собственной персоной. За несколько дней, что я её не видел, она ещё больше похорошела. 

— Гамарджоба, генацвале! Проходи, пожалуйста, не стесняйся. Вах, что это с тобой? 

— Дядя Жора, он, кажется, чему-то очень удивился. 

— Чем его можно так удивить, чеми гого?**  Вы же хорошо знакомы. Марик, проходи уже, чего застыл.