В этот раз Олег снова вернулся от кухни с пустыми руками. Он лежал на полу и наблюдал, как один мальчик жадно поедал из консервной банки картофельные очистки. Едва он закончил трапезничать, как схватился за живот и повалился на бок. Его вырвало.

  К нему подполз его ровесник, мальчик десяти лет съел вырыганную массу.

  Олег отвернулся, а Анна, наблюдавшая страшную картину, заплакала, прижимая к груди сжатые кулаки, и сквозь слезы молилась Богу:

   – До ручки довели людей, помоги им, Господи!

  Затем людей снова погрузили в товарные вагоны и выдали немного продуктов, чтобы только не умерли с голоду. Так везли несколько дней. На одной остановке Олегу на пекарне рядом со станцией дали белый батон. Он осторожно запихал его за пазуху и принес в вагон.

  Анна половину отдала соседям, а свою долю поделила с Олегом. Они смаковали каждую крошку и были очень счастливы в этот день.

  Всех выгрузили в германском лагере Дахау и разместили в бараке с трехъярусными нарами из грубых досок. Два дня заполняли документы на них, водили на осмотр к врачу, где отсортировали людей: кого для работы, кого для медицинских опытов.

  Анне повезло, ее определили в рабочую группу, поэтому на третий вывели с утра на большую площадь. Взрослым навесили бирки с адресами, куда они предназначались на работу.

  Олег не понимал, что было написано по-немецки на картоне, висевшем на груди матери. Он не отходил ни на шаг от нее, боялся, что останется один, если ее увезут без него. Заказчики подходили, читали надписи,  находили своих рабочих и уводили. Толпа редела, а Анна Максимовна и Олег все стояли на месте.

  Наконец к ним подошел пожилой немец, взглянул на бирку и сказал:

   – Meine!

  Больше он не проронил ни слово. Мужчина привел мать и сына на станцию и посадил на поезд. Они ехали несколько часов, пока не остановились на большой станции.

   – Ulm, – буркнул немец и показал, чтобы выходили из вагона.

  Затем он провел их на другой перрон и посадил в первый вагон. Олег видел через стекло двери, как маленький паровоз окутался паром, вагон дрогнул и покатился по рельсам, весело постукивая колесами.

  Через полчаса вышли уже на небольшой станции. Там их ожидала конная повозка с молодой белокурой  женщиной.

  Хозяин кивнул головой немке и показал Анне, чтобы садилась на телегу. Анна усадила Олега на повозку рядом с встречавшей женщиной, а сама пошла рядом, как и хозяин. Тому понравилось, что русская бережет лошадь и идет пешком. Он добродушно улыбнулся и ткнул себя в грудь рукой:

   – Walter!

  – Анна,  – показала на себя русская женщина, затем на сына. – Олег.

   – Ана! Ольег! – смешно повторила девушка на повозке и приложила руку к своей высокой груди, представилась:

   – Elsa.

   – Schwiegertochter! – добавил Вальтер, кивая головой в сторону возницы. Анна не поняла, но охотно кивнула, чем развеселила Эльзу, которая рассмеялась звонким колокольчиком. Свекор досадливо нахмурился, она смолкла и прихлопнула возжами бока серой лошадки, которая, почувствовав слабину, сбавила шаг.

  Они проехали небольшим лесом, потом полем и въехали на большое крестьянское подворье с амбарами и двухэтажным жилым домом. Чистый и асфальтированный двор, четкие линии дорожек, ажурные занавески на окнах приятно удивляли и привлекали внимание приезжих из России. Вальтер завел Анну с сыном в помещение на первом этаже. Это была кухня, где стояли кирпичная плита, топившаяся дровами, большой стол и буфет. Затем он открыл дверь в небольшую комнату и, приложив ладонь к уху, сказал:

   –Schlafen.

  Анна в этот раз поняла и охотно кивнула головой. В это время пришла моложавая хозяйка и протянула руку с узенькой ладонью Анне Максимовне, которая недоуменно вытянула навстречу свою. Пожилая женщина перехватила ее руку и пожала, как обычно делали мужчины между собой, а Вальтер ее представил:

   – Frau Marta.

  Хозяйка приказала нагреть воду в небольшом котле в ванной комнате. Там стояла эмалированная ванна, в которой купались и стирали белье. Анна наносила воды из небольшой речки, протекавшей за домом. Олег натаскал дров под присмотром Марты, и вскоре вода закипела. Анна помогла вымыться сыну и намылась сама.

  Грязную воду хозяйка приказала выливать в овраг в ста метрах отсюда. После этого их пригласили к столу, который накрыла Ельза. Она поставила перед ними по тарелке супа, по большому куску хлеба и по стакану эрзац-кофе. Впервые женщина и мальчик почувствовали сытость в желудке. Горький кофе не понравился им, но они выпили его, чтобы угдить хозяевам.  Так началась жизнь матери с сыном в Германии на окраине  небольшого швабского города Шельклингин.

  Кроме них, на подворье уже работал пленный поляк, который ночевал в амбаре с сеном. Он с утра до вечера пропадал с Вальтером на поле. Сын хозяев погиб в первый день войны с СССР, и власть оказывала помощь крестьянской семье рабочей силой.

  На другой день, прежде, чем уйти в поле, хозяин заставил Анну и Олега пилить дрова. Они лежали неровным штабелем во дворе. Рядом стоял «козел» и к нему приставлена пила с двумя ручками.

  Работа явно не клеилсь. Мальчик ни разу не держал в руках инструмент. Его маме не часто приходилось этим заниматься тоже, поэтому полотно застевало в двухмтровом стволе, гнулось, не желая пилить проклятущую древесину. Женщина выбивалась из сил, кричала на сына, чтобы сильнее тянул за ручку пилы, но дело не шло. К обеду они едва наспилили десяток чурок.

  Анна заметила, что из окна второго этажа за ними наблюдает старая женщина. Которая открыла окно и стала им что-то кричать по-немецки.

   – Что орать, когда тебя не понимают, – возмущалась в полголоса женщина. – Дрек, дрек. Что бы это значило? Да, похоже, немка не в себе немного.

  В обед пришел Вальтер, который раскричался на Анну. Как оказалось, что нужно было пилить сначала сухие и лиственные лесины, а не те, которые поближе и хвойные. Хозяин, очевидно, говорил ей это вчера, но она не поняла.

  Немец переговорил с женой. И с тех пор Анна работала под руководством Марты в доме, а Олег выполнял отдельные поручения хозяев. Остальное время проводил во дворе, играл с большой собакой и лазил по деревьям. Чем злил старую женщину на втором этаже, которая всегда кричала из окна одно и тоже. Мальчик слышал привычные:

   – Дрек, дрек! – и не обращал на нее внимание.

  Иногда его отправляли с карточками за продуктами. Карточки отоваривали в небольшом магазинчике в центре города. Его вход был без порога и выходил прямо на площадь. Когда Олег открывал дверь, раздавался звон колокольчика. На карточки давали хлеб, масло, крупу, сахар, кофе.

  Когда Олег первый раз пришел в магазин, то сразу подошел к молодой продавщице и протянул ей карточки.  В метре от прилавка стояла небольшая очередь – шесть или семь немок. Они по очереди подходили к девушке, когда от нее отходил очередной покупатель, но в этот раз опередил какой-то незнакомый ребенок. Мальчик же подумал, что они ждут что-то, поэтому не подходят ближе.  Немки были аккуратно одеты. На головах красовались шляпки, а на руках перчатки. Они изумленно рассматривали нахального  ребенка. Потом пожилая женщина подошла к Олегу и, взяв его за руку, отвела в конец очереди и спросила:

   – Wo kommst du her? (Откуда приехал ты?)

  Мальчик молчал и силился понять, что хотела от него высокая и худая, как хозяйская швабра, седая немка. Но женщина, настойчиво добиваясь ответа, спросила:

   – Polnisch?

   – Русланд, – ответил мальчик, когда до него дошло, что она хочет знать. Ему стало стыдно, что о нем могли подумать плохо эти люди. Он же не нахал, просто, не знал их порядков.

  В воскресенье не работали. Хозяева были католики и, переодевшись в чистое платье, уходили в местную церковь. Анна хлопотала по дому, наслаждаясь тишиной. Олег лазил, как всегда, по двору. На усадьбу пришла в гости девушка. Она работала на соседнем фермеском хозяйстве и была вывезена из Украины. Девушка, которую звали Оксана, смешно вставляла украинские слова в русскую речь, закатывала при разговоре серые глаза на красивом лице с милыми ямочками на абрикосовых щеках.

  Она жила недавно  в Гемании, и ей только вчера исполнилось восемьнадцать лет. Анна была рада поговорить с соотечественником на чужбине, и они долго сидели за чаем, пока не пришли из кирхи хозяева. Девушка много рассказала о себе.

  Она перешла в десятый класс, когда началась война. Оксана стала сандружинницей в госпитале. Ей не удалось эвакуироваться вовремя, и девушка оказалась в аккупации. Через три месяца получила повестку, явиться на сборный пункт для отправки в Германию. Он в страхе побежала за помощью к родному отцу, который не жил с ними:

   – Попочка, миленький, помоги мне. Я пропаду одна в Германии!

  Он довольно спокойно выслушал дочь и сказал:

   – Ты зря беспокоишься так. Не одну тебя оправляют, всех девушек от семнадцати до трицати пяти лет забирают немцы на работу. Так что поезжай с ними, Европу посмотришь, дурочка, а после войны обменяют тебя на пленного немца, вернешься домой.

  Белый свет потускнел в глазах девушки от такого совета, но ничего не сделаешь, и она, когда пришло время, отправилась на сборный пункт.

   – Двадцать первого мая 1942 года нас оттуда повели пешком до Мариуполя. Представь себе: тепло, солнце весело светит, птички заливаются на все голоса. И траурная колонна идет по пыльной дороге. Ни смеха не слышно, ни улыбки не видно на мрачных лицах, только раздавался плачь временнами да горесные вздохи.

  В Мариуполе людей погрузили в вагоны для скота, набили так тесно, что было не продохнуть. Даже сейчас, рассказывая, Оксана переживала, возмущенно прижимая руки к груди:

   – Самое страшное, что мужчин и женщин погрузили в один вагон вместе. Вместо туалета поставили в угол деревянную парашу с двумя ручками. Очень стыдно было, ходить на нее при мужчинах. Я иногода терпела до остановки так, что зубами себе прокусывала руку до крови, потом неслась, сломя голову, в станционный туалет.

   – Как же ты сюда попала? – спросила Анна.

   – Сначала в лагерь привезли под Нюрнбергом. Вокруг колючая проволока и полицейские с собаками. В бараке двухъярусные нары, матрасы, набитые колкой соломой, такие же подушки. Неделю работала на конвеере, сортировала уголь. Тяжелая и грязная работа изматывала, так, что руки не поднимались вечером. Кое-как кормили баландой с куском хлеба. За нарушение охранники били резиновыми дубинками, пинали самогами. Я поняла, что не долго протяну здесь, очень тосковала. Но мне повезло, когда всех  вывели на плац и построили в шеренги.

  Мимо ходили дамочки в сопровождение солдат и присматривались к нам. Вот, одна женщина и показала на меня. Оказалось, что они выискивали себе работниц в дом.

   – Ну, как твои хозяева, не обижают?

   – Не, нисколечко! Сначала ругались, если не так сделаю. Но потом показали, как крахмплить белье, стирать, чистоту наводить. С тех пор ничего, справляюсь, они и притихли. Мне нравится, лучше, чем на конвеере работать. Они даже деньги мне платят, на книжку кладут каждый месяц, сказали, чтобы снимала себе, когда надо. Зачем мне сейчас деньги? Когда одета, обута, кормят, я и довольно.

  Анна очень удивилась, что Оксане платят денги, сказала:

   – Все не с пустыми руками вернешься домой?

   – Да, не очень верю, что отпустят домой и денег дадут. Я бы осталась здесь насовсем, но не предлагают.

   – Неужели не охота домой? – удивленно всплеснула руками Анна Максимовна.

   – А что там светит мне? Скотина, сено, стирка, работа в колхозе, грязь.

   – А, здесь?

   – Тут, сделала дела и отдыхай себе, никто не запретит. Все чистенько, культурно! Отца видеть не хочу, а матери отсюда буду помогать. Когда-то наладится жизнь везде, не все войне быть, буду навещать.

   – Ну, не знаю, тебе виднее, а я с первым поездом уеду домой, соскучалась по мужу, отцу, маме, сестрам, брату. Да и Олега ужно срочно в школу определять, бегает неучем по неметчине, ни профессии не получит, ни читать, писать, не сможет.

  Оксана ушла, а Анна еще долго вздыхала, вспоминая родной Ленинград и семью.

  В конце августа хозяин привел на подворье изможденного русского парня. Он называл его Паулем и велел накормить пленного солдата Анне. Она усадила его на кухне и спросила:

   – Давно мыкаешь горе?

   – С июля сорок второго, а ты?

   – Через три месяца от начала войны. Тебя как величать?

   – Павел Семенович Лошаков.

   – Ишь, как официально, тогда зови меня Анна Максимовна, а лучше Анна или Нюра. Жена имеется?

   – Нет! Только отец и братья.

   – Я замужем, сын вот со мной, а муж на войне где-то.

  В это время раздался крик Вальтера:

   – Пауль! Во двор выйди!

  Павел поблагодарил Анну и вышел. Анна грустно посмотрела ему в след:

   – Так и Иосиф, может, в плену мается также, поди, узнай.

  Вскоре русский парень отремонтировал хозяйский трактор, и хозяин был очень доволен, разрешил работать на машине. Мужчины пропадали втроем в поле и домой возвращались поздним вечером.

  Ельза буквально прилипла к новому голубоглазому и светловолосому работнику. Она всегда  находила случай, пройти мимо него, бросала кокетливые взгляды.

  Анна заметила и улыбнулась:

   – Видно, влюбилась девушка в пленного мужчину. Война войной, а любовь, как нейтральная полоса, никому не принадлежит, кто ползет, к тому и относится.

  Пролетел год. Весной сорок третьего года Олег сорвался с дерева. Он далеко ушел из дома, залез на самую высокую сосну у леса, хотел осмотреть округу – надоело слоняться на дворе дома. То ли оступился, то ли закружилась голова, и мальчик, потеряв равновесие, рухнул вниз. Он успел запомнить, как стремительно приближалась земля, которая жестко приняла его, и Олег потерял сознание, ударившись головой о ствол дерева.

  Недалеко работали лесники, которые заметили мальчика. Они положили ребенка на телегу и повезли в поселок. Немолодой врач осмотрел пострадавшего и вызвал машину неотложной помощи. Он заявил, что нужно сделать рентгеновский снимок, чтобы убедиться, что кости целы, а это можно только сделать в соседнем городе Эхинген.

  Олег пытался протестовать и, коверкая немецкие слова, просился домой к маме. Но его не слушали и на носилках погрузили в карету скорой помощи.

  Напуганный мальчик с тоской проклинал про себя свой поступок и немцев, которые не захотели слушать его. Через пятнадцать минут Олег был в госпитале, и, не смотря на то, что мальчику было уже намного лучше, медицинские сестры уложили его на каталку и увезли на рентген.

  Потом пришел хирург, посмотрел снимки и сказал, что кости целы, и разрешил встать. Но на левой ноге, на которую с трудом наступал пациент, оказались растянуты связки. Врач наложил тугую повязку на ногу, перевязал голову и куда-то позвонил.

  Вскоре прибыл полицейский, который должен решить, что делать с сыном «остарбайтерин». Полицейский с огромным шрамом на лице и не сгибающейся рукой молча показал Олегу, чтобы тот следовал за ним. Мальчик с трудом доковылял с полицейским до остановки автобуса. Мужчина указал ему на скамейку, и сам присел рядом с Олегом.

  Через полчаса прибыл автобус, и полицейский с мальчиком зашли на заднюю площадку. Олег увидел, что в салоне есть места и хотел пройти внутрь, по мужчина его остановил и показал, чтобы стоял здесь. Автобус тронулся, и мальчик уцепился за поручень, чтобы было легче стоять на больной ноге.

  Через пять минут мужчина в гражданской одежде крикнул полицейскому из салона:

   – Ему тяжело стоять, пуская сядет на свободное место!

  Все повернулись к мальчику и сочувственно рассматривали его. Олег покраснел от смущения и отвернулся к окну. Ему мама объясняла уже, что в транспорте они не должны заходить в салон, где сидят немцы, обязаны оставаться на площадках и тамбурах. Но он надеялся, что позовут присесть, потому что нога болела от толчков автобуса.

   – Дамы и Господа! – громко сказал полицейский. – Он – русский!

  Пассажиры отвернулись и больше не предлагали полицейскому, усадить мальчика.

  Автобус по просьбе мужчины, сопровождающего ребенка, шофер остановил напротив подворья, и полицейский провел мальчика в дом, где долго что-то рассказывал хозяйке.

  Анна схватила Олега и прижала к себе. Она уже знала от очевидцев о происшествии сыном, шептала:

   – Зачем ты поперся так далеко от дома и полез на проклятое дерево?

  Когда полицейский ушел, фрау Марта погрозила мальчику пальцем, но ругать не стала. Он и без того с трудом стоял на ногах и был бледный, как отбеленное полотно.

  Анна уложила сына в постель и ушла хлопотать по дому. Она была рада, что не случилось ужаснее, чем она думала за время ожидания, и сын поправится скоро.

  Незаметно бежало время вперед. Немцы жили своей жизнью: трудились, ходили в кирху по воскресеньям, где обсуждали дела на фронте, ждали ее окончания. Русские военнопленные и работники тоже отдыхали в воскресный день и тоже ждали конца войны. И вряд ли те и другие ясно понимали: для чего на фронтах гибнут люди. Зачастую, отгоняли опасные мысли, что так не должно быть, или на это есть уважительная причина, и об этом хорошо знают люди сверху. А задача простых людей выжить и дождаться мирных и счастливых времен, как раньше.

  Анна жила надеждой, что скоро все кончится, и она с сыном поедет домой. Женщина была благодарна хозяевам, которые хорошо обращались с ней, были терпеливы к ее ребенку. После ужасов плена, работа по дому казалась ей раем, и она буквально «летала» по помещениям: мыла, скребла, стирала, гладила. В благодарность фрау Марта иногда дарила ей платья, сыну приносила обувь.

  Вальтер не обращал никакого внимания на это, занимался с пленными работой на поле. Дела на фронте шли для немцев все хуже и хуже, и до работников стали доходить слухи о победном шествии Красной Армии. Павел с Анной при встречах торжествующе переглядывались, мол, скоро конец неволи.

  В январе 1945 года Олегу исполнилось тринадцать лет. Мальчик заметно вырос, разговаривал баском и уже сносно говорил по-немецки.

  Анна переживала, что сын останется неучем, потому что успел поучиться только один год в школе.

   – Скорее бы вернуться в Ленинград, – говорила он сыну апрельским пригожим днем. – На чужбине хорошо, а дома все лучше. В школу еще походишь, вон, вымахал как.

  Анна потрепала сына по голове и обернулась на шум моторов.

  Во двор въезжала вереница незнакомых машин. Глаза слепило яркое солнце, и Анна Максимовна приложила к глазам домиком ладошку, с удивлением наблюдая, как из них, как черти из табакерки, посыпались горохом люди в странной форме. Особенно поражали негры, которых видела впервые.

   – Какие черные, – удивился Олег. – Кто они, мама?

   – Не знаю, сынок, но сдается, что кончилась война для нас с тобой.

  Незнакомые солдаты по-хозяйски и деловито устраивались на подворье для ночлега. При этом они весело переговаривались и улыбались, казалось, что во рту мужчин белоснежных зубов у них больше, чем у обычного человека. Прибывшему домой Вальтеру протянули деньги и попросили забить поросенка. Тот кинулся с братом исполнять волю военных людей. Павлу и поляку не осмелились поручить это.

  Такими запомнила на всю жизнь американцев, освободивших их из плена.

  Павла и поляка уже на следующий день увезли на машине куда-то.

  Он подошел к Анне и, смущенно улыбаясь, сказал:

   – Ну, прощай Анна Максимовна! Может, свидимся когда на родине.

  Затем он повернулся к Олегу и протянул руку:

   – Бывай и ты, парень. Домой вернешься, наверстаешь учебу, только не ленись учиться. Знание – сила нынче.

  Анна улыбнулась, но не стала отчитывать за официальный тон парня, попрощалась:

   – Дай тебе Бог, Павел, здоровья и легкой дороги домой.

  Павел махнул рукой и направился к Ельзе, которая скромно стояла в сторонке. После непродолжительного разговора с ней, он сел в машину, которая сразу тронулась.

  Анна Максимовна грустно смотрела вслед. Пока она не скрылась за поворотом, как будто чувствовала, что судьба не сведет их больше вместе.

  Вечером фрау Марта долго присматривалась к своей работнице, словно не решалась спросить, но потом все-таки предложила:

   – Оставайся у нас, Анна, будешь по дому работать за деньги. Сына в немецкую школу отправим, комнату выделим вам побольше. Ты – хорошая девушка и прекрасная горничная служанка, мы были довольны тобой.

  Анна долго думала, но отказалась:

   – Спасибо, фрау Марта. Мы с сыном благодарны вам за хорошее отношение, но поймите, там муж будет ждать. Отец, мать, брат и сестры – тоже, я скучаю по ним, не обижайтесь, что отказываюсь.

   – Вольному воля, мы не в претензии, конечно, среди своих лучше, чем среди чужих. Но говорят, что власти не жалуют, кто побывал в Германии.

   – Чему быть, тому не миновать, но своего мужа и ему отца, – Анна кивнула на сына. – Я не брошу.

  Вальтер сам через день доставил на поезде Анну и сына в город Ульм, где американцы разбили лагерь для русских военнопленных и работников. Фрау Марта собрала сумку, куда положила несколько платочков, отрез на платье, а Вальтер положил бритву для мужа служанки.

  Американцы заполнили анкету на вновь прибывших и потом предложили работу на выбор в странах: Англия, Канада, Греция, Франция и даже Австралия. Но Анна Максимовна, не смотря на запугивание офицера, что в СССР им не поздоровится, решительно отказалась и в конце разговора добавила:

 – На чужбине и собака тоскует.

  Но не все рвались домой, многие оставались в Германии или переезжали в другие страны.

  Через два дня американцы снарядили кортеж из грузовиков и отправил в Потсдам партию соотечественников в советский фильтрационный лагерь.

  Анну много раз вызывали на изматывающие допросы, и много раз расспрашивали одно и тоже: где родилась, жила, родственники, как попала в Германию, что делала в оккупации и на чужбине. В итоге заполнили для чего-то три карточки. Особенно долго добивался советский офицер из НКГБ, чтобы Анна Максимовна подтвердила, что к ней хозяева подворья плохо относились и издевались, как над ней, так и ребенком. При этом мужчина в погонах капитана нещадно курил, и молодая женщина едва не теряла сознание от духоты в коморке, где велся допрос. Но Анна не желала очернять ни фрау Марту, ни Вальтера.

   – Так записать, что тебе было хорошо у фашистов? – вспылил офицер, зло рассматривая женщину. – Так сказать, продалась за кусок хлеба!

   – Нет! Я не сказала, что хорошо у фашистов, но хозяева не делали мне зла. Я не забыла их доброту и не буду поклеп на них возводить.

   – Добру два века жить, по-твоему получается. Значит, хвалишь Германию?

   – Добру расти, а худу по нарам ползти, если говорить по-моему! Никого я не хвалю, говорю, как было, зачем мне врать.

   – Говорлива больно, – буркнул офицер, записывая слова Анны Максимовны. – Ближайшим эшелоном отправим на родину. Там станешь на учет в местом отделении НКГД, как пребывавшая на немецкой территории во время войны.

  Чем ближе пассажирский состав приближался к родному городу, тем чаще от волнения билось сердце Анны.

  За окном мелькали разбитые дома городов, сожженные села и деревни. Печные трубы остались стоять и укором людской жестокости смотрели в небо. Повсюду виднелись землянки, кое-как обработанные пахотные заплаты земли.

  Неделю назад отгремели залпы салюта в честь Победы над фашисткой Германией, и люди со светлыми улыбками возвращались на родину. На пункте раздачи подарков, Анна Максимовна получила отрез на пальто, готовое пальто для Олега и расписанную фарфоровую тарелку с крестьянским мотивом, очень похожим на тот, где она провела последние годы.

  В вагоне было весело, играла гармонь, разливалась по стаканам водка, горкой лежала на газете еда на столиках. Анна не жеманилась, тоже выпила со всеми и подпевала гармонисту. Олег бегал с такими же пацанами по вагону по мальчишечьим делам. В новом пальто, добротных ботинках от хозяйки и кепке в полоску он был больше похож на иностранца, чем на сына военнопленной.