Татьяна Демидович

А КАК НА ВОЙНЕ?..

Дед, худощавый, сутулый, морщинистый, чёрный от загара, похожий на сломанный сучок, проснулся с первыми петухами и хлопочет на кухне. Санька вздрагивает от звуков гремящей посуды. Утренние лучи пробиваются сквозь ситцевую тёмно-оранжевую штору. Санька морщится, трёт ладошками заспанные глаза. Но золотые ростки нового дня, пронзительные и смелые, не дают досмотреть утренний сон. Санька громко зевает, нежно потягивается... Девочке жарко, она пытается ладонями разобрать влажные запутанные рыжие прядки, но ничего не получается:

– Дедушка, расчеши меня…

– Умойся сначала, – говорит дед.

Санька нащупала шерстяные носочки – тёплые и колючие. Их ещё бабушка покойная вязала. Сейчас носочки до косточек не дотянуть, но всё равно    в них уютно.

Дедушка добрый, весь день с Сашкой проводит, но она маму ждёт. Дедушка обещает:

– Скоро придёт твоя мама!

А у самого подбородок трясётся и лицо тоньше и темнее становится.

Дедушка всегда грустный, даже когда смеётся. Санька понимает, что он  веселится тоже для неё... И ей от этого тревожно.

 – Дедушка, расскажи про войну! Как наши немцев победили! – просит  Санька.   – Расскажи про  деда Сашу.

Санька все истории знает наизусть, но поначалу   старается слушать, как первый раз – со всеми переживаниями и радостями. Чтобы дедушке было интересно рассказывать, а потом заигрывается, улетает в своих детских делах.

 – Значит, середина мая была,  – рассказывает дедушка. – Попал мой отец в окружение.  А дни выдались холодными, в лесу комарьё грызёт, оводы с кулак, мухи – спасу нет… Надо прятаться… А куда? Везде болота непроходимые... А если непроходимые, значит непобедимые.  Отец вместе со своим товарищем  залез в это самое болото, кочку на голову надел, и терпит. День терпит, ночь, ещё день… Зябко, страшно, мошкарня искусала.

Санька ёрзает на кровати, поближе к деду жмётся, и тоже терпит, а потом шепчет:

– Пусть  побыстрей выходят из болота и «языка» в плен берут! А то моя каша на плите подгорает.

– Хорошо! – соглашается дедушка,  – Значит так, выбрались они из болота…

            Санька уже сама хозяйничает: помытые кружки  вытерла  льняным полотенцем и поставила их аккуратно в буфет, сама себе в миску положила  гречневую кашу и осторожно дует в ложку.

Дедушка забывается. Иногда и сам что-то  пропустит в своём рассказе. А Санька всё помнит, ей всё важно. И как  дождь пошёл, когда «языка» брали, и как сбежать он хотел, прикинувшись раненым.

 – Знаешь что, Санька! Ты посиди покуда дома, а я до почты схожу! – вдруг мрачнеет старик.

 – Вчера ты тоже до почты ходил… – подозрительно смотрит на него Санька.

– И сегодня надо! – вздыхает дедушка.

Санька достала из вазочки ромашки и протянула дедушке, тёплые густые капли  со стебельков стекли ей на платье. Девочка потёрла ладошками мокрые  пятна, подула на них, чтобы быстрее высыхали. Дед, тяжело кряхтя, нагнулся за ботинками.

 – Деда, а можно мне с тобой?! – Санька  пытливо уставилась на деда ясными серыми глазами.

– Нет, там людей много, душно! Дома сиди! А я тебе на обратной дороге пряник куплю...

Санька поджала губы, руку за руку закинула и угрюмо уставилась в окно:

– Договорились!

***

Утренняя  дорожная пыль пахнет вчерашним дождём – нудным, моросящим,  спеющими некошеными травами, а ещё сырой землицей и недавно ушедшими в поле тракторами. Дедушка идёт медленно,    мутные лужи, взбитые  до пены колёсами машин,  не переступает, как и размытые дождём ямки.  Старик месит дорожную грязь грубыми, растоптанными ботинками с расхлестанными во все стороны  и проеденными молью  меховыми штаферками.  Только  эту дорогу  и не назовёшь грязною. Живописная  она в любую погоду, прямёхонькая, как  луч среди луговых озёр. А то, что дождь прошёл, так только свежее стало!

Деревенское кладбище на пригорке. Дед  посадил у могилок своих  любимых девочек  повислые берёзки. У жены, Марьи Григорьевны, ещё слабенькая, тонкая, а вот у дочери – вытянулась красавица, ровненькая, а ветки реденькие, к низу тянутся, трепещут на ветру, будто обнять кого-то хотят… А сквозь них – небо синие до бесконечности…

Дед надолго задержался. Вспоминать ничего не стал – больно это, только  о Саньке мысленно поведал,  да о домашних хлопотах…  Берёзы нежно   в ответ прошелестели листьями, вдалеке кукушка отозвалась – значит, слышны его думы и тут, и там…

Дед достал из кармана большой носовой платок, смахнул им с плит упавшие пожелтевшие листья,   стёр пыль луговую, опустил ромашки в  литровую банку и пошёл назад, в мыслях своих. По дороге зашёл в магазин, купил  того-сего, с соседом за жизнь поговорил…

***

            Саньки дома не оказалось… Дед три раза на почту бегал, и в магазин, и соседей всех обошёл. Пропало дитё! Уже и время далеко за полдень.

Соседка Галина, фельдшерка, первая прибежала. Жалко ей деда, старается для внучки, а здоровье уже не то. Возраст! У Галины своих детей четверо, а Санька, как родная стала… В мирное время сиротой осталась.

 – Вот раньше война была – кому руку оторвало, кому ногу, потом разруха, голод, а болезней-то я и не помню…  Не до них было… Работали днём и ночью, а болезней в глаза не видели. А теперича даже энциклопедию написали по болезням этим – три толстенных книги… В нашей сельской библиотеке стоят. Как дочка болела, а потом жена, я листал-листал, а потом «тьфу-ты, думаю», а как  лечить не написали…  И какая она, эта радиация окаянная, тоже никто не ведает. Дык на что такие книги? – сетует дед.

 – Всегда  были болезни, только некогда было думать о них.  Ничего, Николай,  быстро вырастет твоя Санька…  Она у тебя хорошая, смышлёная! Так быстро вырастет, что состариться не успеешь,  – успокаивая, приговаривает Галина, а у самой тревожно на душе:  куда малая подевалась?

            Дед за сердце держится, тяжело дышит:

 – К речке она не могла пойти… Боится… Думает, что там русалки живут. В лес? Так она сроду туда без меня ни ногой!

– А сами-то куда спозаранку ходили? – через забор кричит Галин старшенький.

– А куда мне ещё ходить? На кладбище… И Санька со мной просилась, но  я-то ей не сказал, куда иду, а дороги она сама туда не найдёт.

 – Туда-то  найдёт! Я сам видел, как она за вами следом пошла – тихонечко, за каждой деревце пряталась. А вот оттуда и заблудить может! – сказал Пашка и удочки на плечи закинул. Волосы у Пашки белые, как лён, растрёпанные, а руки мозолистые, широкие, тёмные от деревенской работы.

 – Так чего же ты раньше молчал! – разозлилась Галина. – Впрягай коня в телегу!

 – А вы и не спрашивали! Откуда мне знать с чего такой переполох? – пожал плечами Пашка.

***

Саньку заметили издали… Девочка свернулась калачиком у матери на могиле и уснула на согретой солнышком плите. Шумят берёзоньки, тихо, монотонно, будто колыбельную поют. За лесом виднеются сероватые купола облаков, а небо над головой светлое и спокойное…

Дед первый с телеги спустился, всхлипнул, перекрестился:

 – Трава высокая, подкосить бы надо у могилок!

Санька во сне что-то пробормотала, почесала лодыжку, по которой пробежал лесной муравей. Тётя  Галя осторожно взяла сонную малышку на руки. Та потянулась,  недовольно заворчала.

 – Пора полдничать, путешественница ты моя! –  ласково прошептала женщина. – Поехали домой, я тебя накормлю   свеженьким молоком и домашними пирогами…

–  А деда где? –  широко зевнула Санька, и испуганно  открыла серые пронзительные глазёнки. И такой она показалась маленькой, беззащитной среди бескрайнего цветущего простора, и бездонного неба, и взъерошенных  ветрами лесных далей.

 –  Как же тебе жить-то без мамки, – затрясся от слёз старик, раскраснелся, зачмыхал носом.

            – Деда-а-а,  – потянула тоненьким голосочком Санька,   – А деда? А как там было на войне… Страшно? Расскажи…

            Санька знала, что виновата, и идти тайком от деда было боязно… Но она  по  маме  очень соскучилась, и по бабушке тоже… Они ведь где-то рядом, раз дедушка с ними всегда разговаривает… Так думала Санька…

 – Страшно, Санька, на той войне, а на этой  не легче,  – тяжко вздыхает дед.

             Когда ехали домой, больше молчали. Комары и мухи покоя не давали – жужжали, лезли в лицо. С болот тянуло прохладой и густым дурманящим запахом разнотравья.

– Птицы низко летают, мошкарню ловят – дождь будет!  – со знанием дела заявил пятнадцатилетний Пашка.

            И вновь молчание – долгое и тоскливое…

Где-то в траве стрекотали кузнечики. Саньке  никогда не удавалось   близко  рассмотреть  этих  шустрых музыкантов, и она  представляла их маленькими грустными  существами со скрипочками  руках… 

 – В мире много  невидимого, –  вдруг сказала она, –  и хорошего, и плохого. Но хорошего больше! Правда, деда?

 – Может и больше, но где его искать? – отозвался тот.

– Повсюду! – развела руками Санька. – И там, и там, и там!

– Дай Бог, тебе, Санька, счастья! – звонко прихлопнув на щеке комара, сказала Галина. И так она звучно и от души  сказала, что, Счастье то и не могло не услышать…  В буйных травах раздался треск, взмахнул крыльями аист, мягко и грациозно поплыл по небу. «Крылатых вестников счастья» на необъятных цветущих лугах много. Санька любит  наблюдать, как на  длинных тонких ногах они по-хозяйски гордо расхаживают среди зелёно-золотых морей. Санька  зачарованно подняла глаза. И все за ней уставились вдаль высокую.