Желая мелкой льготы от государства, новоиспечённый калека Брусницкий обратился за помощью к медицинским экспертам. Во время врачебного обследования он поклялся, что травма правой руки была получена им во время прохождения службы. Эксперты ему, конечно, поверили и предписали неполный рабочий день. Но хозяин колонии подполковник Александр Александрович Тарануха очень сильно рассвирепел и поставил вопрос иначе: «Ты и такой, и сякой, и разэтакий, Брусницкий, и так ни на что не годен был в пенитенциарном строю, а сегодня, вот, даже писать по-человечески не умеешь — левша… Мне проще тебя уволить за мелкое хулиганство. Бил ты зэка дубинкой?.. Бил! Ан не положено! Ан это жестоко, несовременно. Ты уже позабыл, что мы катимся в продуктивную Европу за потреблением и культурой, и интегрируешься у нас обратно в старосоветские, застойные, сталинские времена». Встретив такое непонимание со стороны своего руководства, старший лейтенант Брусницкий растерялся и отказался от инвалидности. Он тут же поклялся вышестоящему воеводе не интегрироваться обратно в позорное социальное прошлое: «Мы ещё поработаем, товарищ подполковник, мы ещё потрудимся и послужим Отечеству, я, ведь, тоже хочу в продуктивный капитализм как равный среди сильных». И перестал обивать пороги поликлиник. Да и дело ему нашлось.

 Где-то через неделю из управления пришла телефонограмма: «Об усилении мероприятий, направленных на профилактику бешенства среди людей и животных». В связи с последними беспорядками в лагере, генерал Кукарека приказывал наладить работу по отлову всех расплодившихся кошек, а также организовать их утилизацию в территориальных скотомогильниках.

 В самом дальнем углу промышленной зоны около котельной была небольшая траншея. В ней пролегали трубы, по которым подавался пар в помещение цеха, где рабочие-осужденные делали шлакоблоки. Этой осенью подполковнику Таранухе показалось, что тепловую энергию этих труб можно использовать более эффективно, если над ними поставить крольчатник. В то время по телевизору ежедневно крутили рекламу, что кролики — это не только ценный мех, но и три-четыре килограмма легко усваиваемого мяса. Из тонкого листового железа: старого, перемятого, словно пресса в отхожем месте; на скорую руку собрали сарайчик на триста животных душ. Но завезённые в него кролики очень скоро исхудали и начали подыхать. В этом несовершенном питомнике им было и холодно, и жарко: стены заиндевели, а на горячем полу животным приходилось прыгать почти без сна. «И почему они у меня такие худые? — удивлялся Тарануха. — Не размножаются, не толстеют, шкуры — плешивые, страшные шкуры. Я же кормлю их лучше, чем самых примерных зэков из медсанчасти. Или зараза какая, что ли, проснулась да привязалась? Или китайская чума?». Погибших животных отвозили на мусорную свалку за город. Но как-то в ночь подохло более сотни кроликов. Тогда сараюшку разобрали и поставили точку на этом неудачном эксперименте по лёгкому разведению мяса, а яму у теплотрассы углубили для похорон. Первый в зоне скотомогильник был успешно освоен. В нём же сгубили кошек. Брусницкий, которому было приказано это сделать, вскоре был представлен к почётной грамоте, как лучший санитарный офицер.

В горячем цехе, где проходила выпарка шлакоблоков, стояла вращающаяся печка для обжига известковых камней. В день первой кошачьей казни огнеупорщик Андрей Андреевич Пакоста проводил её холодный ремонт. С утра этот осужденный выпил немало чая и ближе к обеду отправился помочиться на улицу — в ту самую яму около теплотрассы. Из боковой трубы, что недавно ещё питала подполье крольчатника, со свистом струился тяжёлый пар. Заглушка, срезанная горелкой, лежала на бровке — ржавая, грязная. Глина во всей траншее растаяла, местами обрушились, а когда порывистый ветер разогнал ненадолго горячее облако, Пакоста увидел на дне траншеи четыре больших мешка под завязку набитые чем-то похожим на строительный мусор. Верхний мешок зашевелился, но пар обратно расстелился над ямой, и человек подумал, что это — иллюзия. Вдруг послышался писк. Только Андрей Андреевич не понял его природы. Воротившись на рабочее место, он рассказал о своих наблюдениях Ильдару Кучумову, такому же горемыке, как сам. Далёкий от «вольного подогрева» от близких ему на воле людей на промышленной зоне заключённый Кучумов держался подсобником. Сегодня он зарабатывал у Пакосты на «чай-курить».

— Что это за напасти такие, а, Ильдар?.. — спросил Пакоста. — Углубили, разморозили яму, повсюду пар, как военная хитрость. Кому это ныне надобно и зачем?.. Того и гляди оступишься да утонешь в этой яме по самые уши. И грязь, и писк, и свистопляска — мешки какие-то странные, вроде бы, как живые, шевелятся в горячей луже…

— Ты разве ещё ничего не слышал? — отозвался Кучумов. — Они же и в самом деле — живые. Сегодня ночью была облава на кошек. Помощнички у Брусницкого прочесали наши теплушки. Всех отловленных кошек швырнули в ту же самую могилку, где раньше зарыли кроликов, только чуть-чуть от них правее, поближе к нам. Утром сварщику дали спецзадание настроить в эту яму пар — срезать заглушку на теплотрассе и ближе к обеду поставить её на место. К часу подъедет утилизатор на экскаваторе. Он закопает эту траншею раз и навсегда.

— Нет, я ничего не слышал об этом, — удивился Пакоста.

— Там кошки.

Какое-то время осужденный Пакоста удручённо глядел себе под ноги, а потом, вдруг, вскочил, словно его самого ошпарили из брандспойта, и помчался по цеху искать заточку, кирзовые сапоги и суконный костюм. Затем Андрей Андреевич нырнул в кипящую яму и вытащил из неё на холод все четыре мешка. Вспорол их заточкой. Несколько кошек оставались ещё живыми. Качаясь от боли, дрожащие, мокрые, страшные да худющие, они исчезли в ближайшем отверстии старого полуразваленного склада, где хранились сыпучие материалы. Больше никто никогда не видел этих животных. А дохлых кошек было не счесть… Но всех их перебрал Пакоста в поиске жизни, прежде, чем допустил к работе другого заключённого — механизатора-поселенца, приехавшего на экскаваторе, не живодёра, но такого же чёрта, как и Брусницкий, и Тарануха, и генерал Кукарека, и вся их воспитательная когорта. После этой спасательной операции на руках у Андрея Андреевича остался котёнок. Он его вытащил у мёртвой кошки из лап. Оторвал от самого сердца. Свернувшись колечком, умирая, мамаша оберегала детёныша от смерти. Всякий второй, кто слышал эту историю из первых уст, обязательно добавляет каждому третьему, будто это его кошачий писк услышал старый огнеупорщик прежде, чем бросился в пекло. И даже более…

Когда стемнело, Кучумов и Пакоста, глядя на розовое тельце котёнка, едва покрытое шерстью, оба одновременно увидели нимб и долго обсуждали природу этого необычайного свечения. Но ничего божественного на ум не пришло ни тому, ни другому: Кучумова в лагере обзывали басурманом, а Пакоста в бога не верил. И оба они были злодеями, судимыми за убийства.