В Новосибирске меня встретили дружелюбно: примерно, как мужики - конокрада.               
Ещё бы, какой-то недоучившийся провинциальный хмырь припёрся в столицу Сибири красть у занятых наиважнейшим делом учёных людей их самое дорогое — время на таком замечательном диагностическом аппарате. На самое святое покусился: на грядущие диссертации! Да ещё с какими-то дурацкими идеями припёрся. Это ж додуматься только, проверять на технике, можно сказать, послезавтрашнего дня, влияние на организм каких-то дурацких йоговских комбинаций из пальцев. Нет, это же немыслимо!
А русскую комбинацию из трёх пальцев не хочешь? 

Да, конечно, могучие бумаги с термоядерной мощности подписями сработали и дело как-то пошло, но... Про “но” и Париж я уже упоминал. Срочно просигналил SOS Вахтанговичу и генералу. Любимый шеф лично пообщался с профессором Мирских, а от генерала, по всей видимости, “довели до сведения”. Так или иначе, на четвертый день моей научной командировки у нас с Дмитрием Васильевичем состоялся, наконец, обстоятельный задушевный разговор в его кабинете. Ко всем уже известным ему аргументам я добавил несколько писем, полученным по фототелеграфу от Георгия Вахтанговича. Это была часть его переписки с профессором Чатурведи, где они обсуждали, среди прочего, и мои психофизиологические фантазии. 

— Так что, ты действительно работал за границей, судя по этим письмам? 

— Примерно полтора месяца. Это была командировка, такая же, как к вам, только дальше. Мы там тоже занимались психофизиологией. Жаль только, что тогда я ещё не додумался до применения ПЭТ. Возился с энцефалографией, но она всё же неубедительна. А тут можно получить прямую визуализацию. Если догадка подтвердится... 

— Перспективы можешь не расписывать. Надо же, студента послали в научную экспедицию в кап страну, да ещё и... 

Он осёкся. 

—  Да ещё и Марка, и даже Штерна. Не смущайтесь, Дмитрий Васильевич. Я реально оцениваю окружающую действительность и мне ваше недоумение понятно. Просто мне повезло сделать несколько серьёзных дел и тем заслужить некоторое доверие. Вам должны были объяснить, что и данная работа — это не просто каприз вундеркинда. И чем быстрее я получу хоть какие-то реальные данные, тем быстрее избавлю ваш коллектив от себя и своих странных опытов.   Честно говоря, сам бы я не спешил. До окончания института мне осталось всего ничего. А там - аспирантура и спокойная работа без малейшей суеты, которую терпеть не могу. Суету я имею в виду. 

—  Понятно, что не работу. — он усмехнулся. — Это и так видно. Значит, не ты спешишь, а тебя торопят. Да уж, если так, это меняет. Кое-что меняет. Да-с. Ладно, пустим тебя по зелёной улице. 

—  За что, профессор?! 

—  Охренел? Чего орёшь? 

— За что “зелёную улицу”, чем я так провинился? 

— Не понимаю. Ты же этого добиваешься. 

—  Не совсем этого. — я хихикнул. — Мы же в Сибири.  

— Ну и что?    

— Пустить по зелёной улице — это на каторге прогнать сквозь строй палками.  Виноват, понимаю, что мешаю вам жить, но не настолько же! 

Мирских расхохотался. 

— А стоило бы. Ладно, пошли в блок. На себе ты уже это опробовал. Мне всё докладывают, не сомневайся. Хватит с тебя. С радиацией, даже с такой слабой, не играются. Кажется, я знаю, как   совместить эти твои мудры с плановыми обследованиями.  

— И очередь больных продвинется. Я ночной работы не боюсь. 

— Мысли читаешь, вундеркинд. Не ври, что только что сам придумал.    

—Тут и придумывать нечего. Добавим пару тройку самых простых позиций, чтобы легко выполнялись, к вашим плановым обследованиям. В крайнем случае дадим вторую дозу изотопа. Лучевая нагрузка всё равно мудет крохотная. Никто не пострадает. И ваша диагностика станет точнее. Особенно, если поколдовать с программой мат. обработки, чтобы выделяла отличия. Но тут я пас. 

— А что, это мысль. Стоит обдумать. Ладно, если партия сказала: “Надо”, сделаем. 

Мы прошли в помещение из низкоактивного бетона, в котором находился позитронно-эмиссионный томограф. Стены чуть не в метр толщиной. Никаких окон. Иначе обычная фоновая радиация напрочь забьёт шумом фантастически чувствительные датчики аппарата. Мы немного подождали, пока закончится обследование больного и его уведут. 

— Значит так, коллеги, с этим молодым человеком вы уже знакомы. 

— И с его бредовыми идеями тоже. Мы же вам говорили. 

— Леночка, а вам говорили, что перебивать человека некрасиво, а начальника — ещё и чревато?   

— Простите, Дмитрий Васильевич. 

— Вот то-то. Мы с Марком только что серьёзно побеседовали, и знаете, идеи у него не такие уж бредовые, как вам, да и мне до нашего с ним разговора, представлялось. Игорь, ты мне жаловался на какие-то проблемы с материалами? Что-то изменилось? 

— Завтра к часу дня обещают, но не раньше. А на сегодня для плановых хватит. Надеюсь. 

— Добавить кое-что в заявку ещё не поздно? 

— С полчаса есть ещё. 

— Тогда займись. Марк тебе объяснит, что к чему и потом останется до конца смены, поучится. Учить без саботажа. Не шучу. Завтра с утра работы не будет, но приходите вовремя. Все до одного чтоб были. Устроим внеплановый семинар. Марк подробно изложит свои идеи, совсем, как оказалось, разумные. Продумаем всё, распланируем и займёмся делом. Мне кажется, очень перспективным делом. Парень, похоже, придумал целое новое направление. Вот у меня тут — профессор продемонстрировал тонкую папку — у меня тут несколько писем от доктора Чатурведи из Дели, у которого Марк поработал в прошлом году. Так вот: он считает прямо-таки необходимым экспериментально проверить гипотезу товарища Штерна. Они там, у себя, этим уже занимаются. В общем, речь идёт о международном сотрудничестве. 

Кто-то даже присвистнул. 

— Ох, ни фига сё! Марк, а про Индию расскажешь? Ты там долго был? 

— Куда я денусь с подводной лодки? Даже покажу. Фотографировал там немного. Но это завтра. А пока учите, дьяволы, пулемёту! У меня времени в обрез. Распределение меня не колышет, но “госы”-то нужно сдавать. 

Что там они, а Москве, говорили про мою несравненную интуицию? Не подвела, родимая. Заставила прихватить коробку слайдов. А нормальные они ребята, сработаемся. 

Сработались. Но с каждым новым опытом и каждым анализом томограммы мой оптимизм всё отчётливее трансформировался в свою противоположность. Да, картинка показывала какие-то изменения при выполнении мудр, но они были настолько расплывчаты и неспецифичны, что никак невозможно было их привязать к тем зонам гомункулуса Пенфилда, которые должны активизироваться мудрами, а уж тем более углядеть причинную связь с возбуждением зон - мишеней. Нет, углядеть -то можно было, и я углядывал.  А ещё углядывал своё сходство со стареньким профессором Блондло, открывшим в начале века свои знаменитые лучи. Шуму тогда было! А потом пришёл к нему в лабораторию Роберт Вуд и банально спёр в темноте алюминиевую призму. А лучи всё преломлялись и преломлялись. 

Бросить всё и вежливенько извиниться? Мол, простите, товарищи, ошибочка вышла. Маху дал. Зазря я вам тут своим прожектёрством голову морочил, от дела отрывал, драгоценные изотопы транжирил на свои фантазии. Бывайте, значится, здоровы, живите богато, а я улетаю в родные пенаты. Клоун, блин! Вот в цирке мне самое и место. А что, опыт есть, весьма положительный.                             
Но видно же это изменение активности при выполнении мудр, видно, чёрт его дери!
А вот почему оно не там и не такое? Это кто, Пенфилд не прав? Ага, счас вам.  Это я дурак, а не Пенфилд. Стоп, а это что означает? Здесь должна быть зона активности, а её нет. Ага, вот она, но почему-то здесь. А где она должна быть — вообще пустота. Датчики отключились. Да нет же, дальше идёт нормальная картинка. Странно. Тут, что, свой Боков завёлся, не к ночи будь помянут? 

Я предавался душевным и ментальным терзанием над пачкой томограмм, в сто тыщ пятисотый раз пытаясь постичь непостижимое. Везде сплошные непонятки. Вот они, опухоли и метастазы; их ПЭТ совершенно ясно рисует - там, где они есть. И ничего не рисует тем счастливчикам, у которых их нет. Но это всё статика. А вот наложенные на это благолепие мои динамические выкрутасы. Тоже вполне себе отражаются. Сначала. А потом идёт сплошная ерунда. Какой-то парадоксально закономерный хаос. Ох, ни хрена себе я загнул! Странно, странно и ещё раз странно, архи-странно, товарищи присяжные заседатели. И не только это странно. Там было ещё что-то необычное. 

В рамочке в правом верхнем углу распечатки от руки вписаны паспортные данные пациента: Ивняков Пётр Игоревич, 28 лет. Черт побери, да он сам был какой-то не такой! Вот какого хрена я хвастаюсь своей абсолютной памятью, если не могу вспомнить? Так: необычная походка, явный нистагм, ещё какие-то неврологические очевидности. Обследовали его, чтобы уточнить локализацию опухоли. А её нет. Где заключение по томограмме? Ага, вот оно. Точно: никаких данных за наличие объёмного образования. Я тогда помогал его правильно уложить в аппарате. Повернул голову и... И поймал руками сигнал патологии. А объективно опухоли нет. А что есть? 

Я тут не засвечиваю свои особенности, я тут не Другой, боже упаси, я самый обыкновенный. Перемаскировался, блин! От предчувствия удачи вдруг страшно зачесалась голова, и я с полминуты драл её обеими руками, чуть волосы не повыдергивал. Что-то сейчас поймётся. Он ещё здесь, в институте, этот Ивняков П.И, 28 лет, или уже выписался? Всё равно найду. 

А через пару дней меня вызвал к себе Мирских.                                                 
В кабинете присутствовали также невропатолог и зав. рентгеновским отделением. 

— Вот, скажи на милость, какого чёрта ты до сих пор изображал из себя пай-мальчика и скрывал, что ты экстрасенс? Чего ты боялся? Не округляй свои ...гм, понятно какие глаза, они у тебя и так не азиатские. Я час назад имел интереснейший разговор с твоим шефом. Да, с Георгием Вахтанговичем Татиашвили. К вашему сведению, коллеги, это член-кор. Академии Наук, директор очень интересного НИИ. Он сказал, что этому юноше следует доверять, даже если он желает странного. Так что ты нам скажешь, уважаемый Марк Борисович? 

— Скажу, что экстрасенсов не бывает. И что такой чепухи Георгий Вахтангович не говорил. Бывают люди с аномально высокой чувствительностью обычных сенсорных систем организма, умеющие — после особого обучения и тренировок — правильно интерпретировать принимаемые ими сигналы. Вот я такой и есть. Только и всего. И ничего я не боюсь. Просто не хотел, чтобы на меня таращились, как на чудо-юдо, и мешали работать. Я же к вам приехал не цирк изображать. 

— А науку двигать. Это можно понять. Но чего ж ты сейчас раскрылся? 

— От безвыходности. Вы же сами сказали, что вам всё докладывают. С этими моими опытами я зашёл в тупик. Бьюсь, как муха о стекло: впереди свет и простор, преграды не видно, а ходу нет. Почему — непонятно. И тут мне попался этот Ивняков. Когда укладывал его в томографе, поймал сигнал патологии. Так я же у всех ловлю. К вам здоровые не ходят. А потом сидел над расшифровкой и обалдел: сигнал был, а опухоли нет. Но болезнь же есть. Неврологию за километр видно. Ладно бы мне померещилось, но видно же всем! Так, Галина Васильевна? 

— Так. — согласилась невропатолог. 

— Я нашёл этого больного и старательно обследовал. По-своему, своей сенсорикой. Там не опухоль, хотя вся симптоматика неврологическая прямо кричит о ней. Там ишемия, странная, локальная, медленно прогрессирующая. Там два очага. Как это проверить? Да просто: ангиограмму сделать и посмотреть. Но как, как мне, студенту, доказать необходимость такого исследования? Это не молоточком постучать. Оно само по себе не безопасно. Пришлось раскрыться. 

— Понятно, но ты мне ещё кое-что говорил? 

—  Можно мы к этому вернемся, если подтвердится мой диагноз этому Ивнякову? И поискать ещё в этом направлении. Но очень прошу: проведите ему ангиографию. В конце концов, нельзя же его оставить недообследованным. Я подстрахую, если что. Умею. 

Все трое многозначительно переглянулись.
Что сейчас перевесит: амбиции — какой-то заезжий студент их уму разуму учит — или профессиональное и просто человеческое любопытство? Могу направить их в нужную сторону, но уже есть опыт, не надо. Эффект нестойкий, а откат потом непредсказуемый. Пусть решают сами. 

Заговорил рентгенолог. 

— Вы согласитесь на ещё один эксперимент, Марк Борисович? По его результату решим. 

— Даже на три. Результаты сообщить каждому из вас конфиденциально или между вами нет медицинских тайн? Не вся информация будет приятной. 

Просканировал всех троих, записал и отдал каждому. Впечатлились. 

В общем, мой диагноз оказался верным. На рентгенограммах были отчётливо видны даже не два, а три очага недостаточного кровоснабжения мозга и их причина — анатомические аномалии артерий.  

 С Дмитрием Степановичем мы устроили небольшой brainstorning и придумали другую схему опытов. 
Вот тогда пошли внятные результаты. Только совсем не те, что были мне нужны. Оказалось, что ПЭТ слишком медлительная, по чисто физическим причинам. Кислород-18 распадался слишком быстро, до того, как в работу включались интересные мне участки мозга. А вводить людям повторные дозы радиоактивного изотопа только ради научного любопытства? Простите, тут не отряд 731, а я не Сиро Исии. Зато сочетание того же изотопа во вдыхаемом воздухе с меченой им же глюкозой давало очень даже ясную картину распределения активности нейронов. И не нужно вгонять в сонную артерию контрастное вещество, очень даже организму не безразличное. Не дёшево, но весьма сердито. В смысле — совершенно безопасно. Но мне это совсем неинтересно. Поэтому ещё через две недели я собрал все свои наработки и улетел домой. А что мне тут ещё делать? 
Зато успеваю на Эллочкин сценический дебют.

Театр уж полон; ложи блещут; 

 Партер и кресла — все кипит; 

 В райке нетерпеливо плещут, 

 И, взвившись, занавес шумит. 

— Слишком он шумит. — подумал Пётр Тарасович, наблюдая за залом и сценой из директорской ложи. — Не приведи бог, заклинит. Вот сраму-то будет! Сто раз механику говорил. Сегодня поймаю — убью. Господи, о чём я думаю. Только бы всё нормально прошло. 

Прогон спектакля прошёл “на Ура” с плюсом.
Аплодировали абсолютно все: и он сам, и вся незанятая труппа, и музыканты, и куча всякого приблудного народу. Он сам распорядился пустить всех. Хотелось как-то представить себе реакцию публики. И этот — прямо, как по заказу его чёрт принёс — Борис Штерн, писака. Профессия, что ли, такая: вырастать, где тебя не сеяли. Такого напишет, хоть потом утопись. Умеет, гад. Но и он был в полном восторге. Хлопал в ладоши, тряс руку и поздравлял. Обещал хвалебную рецензию в местной и центральной прессе. Насилу уговорил его подождать, пока пройдут два - три представления, чтоб не сглазить. Где он, кстати? Ага, в ложе напротив. Машет рукой. Ну, будь, что будет. Только бы Элла не подвела на публике. Одно дело — перед своими, а тут полный зал. 

Первые десять минут прошли спокойно. Пьеса была не новой, публика знала содержание по телеспектаклю театра Сатиры и не ждала ничего нового. Люди шли на действо, на актёров. Заслуженной артистке Карташовой в этом году исполнилось семьдесят лет, как и главной героине, тёте Тони. Так-что выбор пьесы был не случайным. Ангелина Степановна внешне была совершенно не похожа на знаменитую Татьяну Пельтцер, но актрисой была великолепной. А вот Юлечка Ермакова в роли второй главной героини — Каролы, была почти двойником Нины Корниенко: маленькая, круглолицая и восторженная. Сочетание получилось идеальное. Аншлаг на весь сезон, и это — в глубокой провинции. Элла, конечно, хороша до невозможного и актриса она прирожденная, но она настолько другая...    

Главреж непроизвольно набрал полную грудь воздуха и задержал дыхание, как перед прыжком в воду. На сцене появилась новая Карола — Элла Файна. Высокая статная смуглянка в коротком — супермини — облегающем платье терракотового цвета, совершенно не скрывающем бесконечные ноги, с гитарой за плечом и спортивной сумкой в руке. Ох, сколько они спорили из-за этого. Элла доказала: новая Карола, значит новый образ и нечего копировать столицу. Мы должны быть лучше, а это значит — смелее. А сама слизала платьице у Принцессы из “Бременских музыкантов”. И права же, чертовка: именно этот типаж идеален для образа Каролы. 

Знакомство с Эржи. В зале внимательная тишина. Появляется тётя Тони. Так, пока всё хорошо. Сцена с рассказом про былых любовников. Тут целая танцевальная пантомима. Есть! Аплодисменты мгновенно, как только артистки остановились. Можно выдохнуть. 

Знакомство с Дьюлой на балконе. И тут Элла настояла на своём. Всё музыкальное оформление — фонограмма, но своей знаменитой песенке она аккомпанирует сама. Гитара звучит замечательно. Опять аплодисменты. Можно успокоиться. Уж кто-кто, а он умеет чувствовать зал. 

— Что скажешь, доча? — обратился худрук к сидящей рядом девушке. 

— Папка, она — чуда! Познакомь меня с ней. Слышишь? Обязательно познакомь. 

— Непременно, тем более что вы — коллеги.  

Сцена с утренней зарядкой Каролы и Пишты. Элла в купальнике. Каскад изумительных поз и движений. Публика в восторге.   

Веселое представление подошло к концу. Занавес опустился и снова поднялся. Актёры вышли на поклон. Вот тут уже была настоящая овация. К сцене ринулись люди с цветами.  И тут Элла поразила и очаровала публику. Она приняла несколько букетов и с низким поклоном положила их к ногам Ангелины Степановны.  Зал взорвался снова. 

— Папка, смотри: там Штерн с матерью и Танька Туманова с мужем. 

— Какой Штерн?  Он вон он, в ложе. 

— Возле сцены, вон тот здоровенный парень. Он у нас знаменитость в институте. А его мать психиатрию у нас читает. 

— А ну, дай бинокль. Сын, точно. Очень похож. А что за Танька? 

— Вон та, в розовом платье. Они с Марком дружат аж со второго курса. Говорят, он её вылечил от чего-то страшного. 

— Ну и что? В ней самой-то что особенного? 

— Так она же Т у м а н о в а! Смотри, Файна наклонилась её поцеловать. Ничего себе! 

— Ну, Туманова. И что с того?   

— Дочка Туманова, КГБшного генерала!  

До   Петра Тарасовича, наконец, дошло. Он опустился в кресло. 

— Господи, помилуй! Так вот мне кто про неё звонил.     

Распределение прошло без меня. Но это эпохальное — для других сокурсников — событие меня не беспокоило совершенно. Аспирантура у Георгия Вахтанговича — что ещё? Это было само собой разумеющимся. Поэтому я здорово удивился, увидев в списке против своей фамилии: “Третье Главное Управление минздрава СССР”. Ни космос, ни атомная энергетика, тем более — оружие — меня не интересовали:  они от меня совсем в другом измерении. Хотя. Если подумать,  до сих пор не знаю, кому подчиняется сам член-корреспондент Татиашвили и возглавляемый им институт.   Ладно, не в участковую же поликлинику пошлют. 

Все свои новосибирские наработки я переправил шефу через Ольгу. Самый быстрый путь. Скопировали всё на ксероксе, и в столичную командировку полетел кто-то из её подчинённых, имея отдельное поручение: первым делом отнести несколько папок по указанному адресу. Несколько часов, и всё на месте.  А я влился в учебную рутину, с коротким перерывом на отмечание дебютного триумфа (или триумфального дебюта?) актрисы Эллы Файны. 

 Ох, и переполох же приключился в Областной неврологии, когда в городе появились афиши с её портретом!  А когда в областной “Тайноградской правде” вышла папина рецензия на эту постановку с краткой биографией новой звезды, апофигей в местной медицине поднялся в полный апогей. Доцента Бокова жалко: затравили горемычного.  

Выпускные государственные экзамены прошли можно сказать, спокойно и обычно. А как иначе? Это же нужно невероятное старание и плюс к нему дьявольское везение, чтобы профессорско-преподавательский состав сам признался в собственной несостоятельности, поставив “двойку” выпускнику. За шесть лет даже макаку можно обучить на “тройку”. Меня даже не удивили, но здорово насмешили учебники во всех столах в экзаменационной аудитории. Вот ни капли не вру, атласом Синельникова клянусь. 
     Зря смеялся. Потом оказалось, что в нашем выпуске нашёлся уникум со средним баллом 3.ОО; это, включая госэкзамены.  Я его отловил и сфотографировался с ним на память. Начну собирать собственную кунсткамеру. 

Потом было торжественное мероприятие по вручению дипломов и принятию присяги советского врача.  Правда, это было очень торжественно и трогательно. Сначала хор исполнил великий и вечный “Гуадеамус”. Хорошо исполнил. Все, кто знал текст, подпевали. Я — тоже. Очень прочувствовано выступил ректор, и какие-то деятели из обкомов партии и комсомола сказали своё веское идеологическое слово. После ещё нескольких милосердно коротких выступлений мы все хором повторили за нашим деканом текст присяги. 

Её часто путают со знаменитой клятвой Гиппократа, и по главному смыслу, по идее — это не совсем то же самое, а текст отличается разительно. 

Началась раздача дипломов. Скоро стало ясно, что на сцену вызывают по среднему баллу, а внутри балльной градации — по алфавиту. Значит, ждать мне недолго, хотя “краснодипломников” оказалось немало, а я среди них был последним в списке. Дипломы вручал декан. Вызов, подпись под текстом присяги, вручение, рукопожатие. Следующий. Я уже приготовился к акту, и тут вдруг декана сменил ректор. Он и объявил мои ФИО. Что это, декану поплохело? Выглядит он вполне браво. Начальству виднее. И мне стало виднее, когда я оказался в непосредственной близости. Что они там затеяли? Не бяку — это стопроцентно, но что? Для меня приятное, но для них тоже, даже больше, чем для меня. Что же именно, чёрт их подери? Ладно, оставил автограф. Диплом, рукопожатие. Ухожу. 

— Марк, не спешите. Мы ещё с вами не закончили. Пусть аудитория успокоится. 

Он поднял руку, призывая к вниманию. Обычный на подобных мероприятиях шум постепенно затих. Из нескольких мест отчётливо услышалось: “Ну, этот и тут цирк устроит”. Ректор заговорил. Нет, он завещал, что твой Левитан. 

— Прошу ещё несколько минут тишины. Товарищи, внимание!  Прослушайте важное сообщение. Сегодня, сейчас, здесь произойдёт событие, первое в истории нашего славного института. Позвольте мне зачитать выдержку из протокола решения Высшей аттестационной комиссии. 

Стало совсем тихо. Я нашёл глазами маму. На её лице выражение внимания к словам докладчика, не более того. Ага, поэтому она от меня пряталась в последние дни. Не хотела, чтобы прочитал. Мстя моя будет ужасной. 

— Согласно ходатайству... так, пропустим...  комиссия изучила... принято решение... вот.
За теоретическое обоснование и практическую разработку нового метода психофизологической терапии посттравматического синдрома; за изобретение — авторское свидетельство номер... — нового метода диагностики в рамках позитронно-эмиссионной томографии, а также за ряд работ, имеющих важное научно-практическое значение, присвоить Штерну Марку Борисовичу учёной степени кандидата медицинских наук без защиты диссертации. 
 Так сказать, гонорис кауза. Позвольте от имени профессорско-преподавательского состава и всех присутствующих поздравить нашего выпускника, Марка Борисовича Штерна, и вручить ему соответствующий диплом. 

Уффф! Ну, хоть не докторская. Что я, Исаев? Иигра природы с аномальной хромосомой. 
Вахтангыч тогда на генеральскую дачу не просто так, по пути, зашёл.  А потом, наверно, похвастался, что это вот у его бывшей аспирантки такой гениальный племянник. И пошла закручиваться интрига... Или раскручиваться? Вот теперь понятна вся эта спешка с ПЭТ. Но как же они всё так быстро успели? Или всё просто: кто надо кому надо сказал: “Надо!” и ему ответили: “Есть!”? Как бы меня самого не съели. “Минуй нас паче всех печалей...”  

Шум-гам, тарарам, аплодисменты. Мама сияет, как электросварка. Поздравления, обнимания, рукопожимания, по плечу убивания. Мама перехватила мой взгляд, кивнула. Ходу, ходу отсюда, пока живой!        
Пока продирался к выходу, несколько раз спросили: “когда на банкет позовёшь?” Сделал вид, что не расслышал. 

Дома мама сразу же заняла телефон и известила бабулю с дедом, Ольгу и ещё нескольких самых близких друзей и родственников о состоявшемся ЧП. При этом папе в редакцию даже и не подумала звонить. Ага, не знали они, как же! Заговорщики. 

Когда она, наконец уже оставила в покое раскалившийся аппарат, я заказал Москву. 

— И тёте Рае не забудь. 

Пока ждали соединения, обменялись с мамой впечатлениями и прогнозами. По мнению мамы, меня сразу запрягут в работу, причем самостоятельную, которая аспиранту не по чину, и должности м.н.с. а недостаточно. Кандидатская степень снимает сразу все бюрократические проблемы. 

— Как ты думаешь, стала бы Оля завлабом на таком комбинате — в её-то юные лета, сразу после выпуска — если б не зачли ей дипломный проект, как кандидатскую. Вот такие вы у меня Другие, чтоб вы мне были здоровы. 

Дали Москву, наконец. 

— День добрый, батоно профессор! 

— Гамарджоба, генацвале, гамарджоба! Тебя уже можно поздравлять или ты просто соскучился, дорогой? 

— Так соскучился, что не знаю, какими словами вам спасибо сказать, Георгий Вахтангович, дорогой мой шеф. 

— Маме спасибо скажи, что такого сына сотворила. Вах, ушам своим не верю. У тебя глаза на мокром месте? Ты опять меня удивляешь, бичо. Ты сам, всё ты сам. Мы просто совсем немножко помогли. Этот афоризм про таланты и бездарей знаешь? Вот, мы именно так и сделали. 

— Георгий Вахтангович... 

— Ладно, успокойся. Не думай, что будешь у меня спокойно на лаврах почивать. Они, знаешь, жёсткие, долго не улежишь. Отдыхай пока. Потом прилетай ко мне. Отметим твой успех. Поскольку этой защиты-смащиты  не было, позовём не тех, кого надо, а кого мы любим. 

— Когда прилетать, Георгий Вахтангович? 

— Когда? Погоди, когда они прилетают? Вот, записал. Седьмого июля. 

— Кто прилетает? 

— Кто-кто? Подарок тебе. 

— Неужели...? 

— Когда я своё слово нарушал? В “Домодедово” сам встретишь. Только Раджа с Амалой не перепутай, когда целоваться будешь. Всё, иди пляши. Только Риту мне дай.  

                                                                                     * * *