Берлога

 Л е т о п и с ь

одного города, одной страны и одного человечества в одной коммуналовке

 Чёртова Койка

Как-то Кроткая Аленушка вышла на кухню сама не своя. Постоит, постоит и перекрестится. И опять: постоит, постоит и перекрестится. Все на нее глядели с удивлением, но ни о чем не спрашивали и вообще не трогали. Тем более что она только-что вернулась в Берлогу, как на вахту, после двухнедельного отсутствия, в очередной раз заняв свое законное место рядом с Колей, и товарищи по полу ее жалели. Первой не выдержала Нонна.

-          Что это ты вроде с утра не в себе - спрашивает – недоёбаная, что ли?

-          Я не люблю, когда такими словами всуе разбрасываются, ты же знаешь. – кротко ответила Аленушка.

-          Ну извини, я хотела сказать, чего это ты такая заёбаная. Так лучше?

-          Намного. Хотя тоже конечно…- ответила кроткая Аленушка, и с укоризной посмотрела на своего Онегина.

-          А в самом деле, что случилось? – поддержала Галина Васильевна – Расскажите, Аленушка, может вместе оно и легше будет. Мы ведь тут все друг другу не чужие.

-          Это точно, что не чужие – живо откликнулась Нонна.

Аленушка посмотрела на иконку, которую прятала в карманчике, потом оглянулась, как будто ожидала увидеть кого-то за спиной, и сказала шепотом:

-          У нас в интенсивной терапии одна койка мистическая.

И опять перекрестилась. А Галина Васильевна переглянулась с Нонной и спросила:

-          Как так мистическая? Не может быть, чтоб мистическая.

-          Мистическая, говорю я вам, самая что ни на есть мистическая. Понимаете, я у нас записи веду для главврача, у кого какая температура, кому чего прописано, ну а если кто умер, так и это естественно тоже. И вот вчера обратила я внимание, что на этой койке женщины все время умирают. В прошлое мое дежурство умерла. И в позапрошлое умерла. И в это. Подняла записи за месяц – и получается горизонтальная графа по этой койке с сплошным летальным уклоном– что ни утро, то на тот свет.  На других койках, конечно, тоже случается, но на этой – каждую ночь. За исключением субботы и воскресенья. Как будто черт над койкой стоит. Или мимо прошел – и проклял.

И перекрестилась опять. А Нюша, подумав, тоже. И Галина Васильевна. А Нонна посмотрела на Толика и не стала креститься.

-          Постой, постой, тут что-то не так. – сказал Толик. – Если тебя послушать, выходит, что у чертей, как и у людей, выходные бывают? И тоже по субботам и воскресеньям?

-          Выходит, бывают. В конце концов, черти ведь тоже люди, только очень нехорошие.

-          Ну хорошо. Допустим черти тоже люди. И что же ты сделала со своими итогами?

-          Главврачу сообщила.

-          А он?

-          Он вначале не поверил. “Какой еще может быть в моей клинике черт? – говорит – когда у нас каждый третий член партии и наглядная агитация на каждой второй стене?”  А когда на следующее дежурство заступили, пошли. Проверили. Опять: на шести койках живые, а на этой покойница. Тут Главный слегка призадумался. На следующий день я нарочно на работу с утра пораньше пришла, хоть и не моя смена. Обхожу с Главным койки и отмечаю: Живая, живая, живая, покойница, живая, живая, приближаемся к этой чертовой койке…

-          Ну? – спросила Нонна, - и как там она?

-          Покойница. То есть из девяти коек на восьми живые, с на этой – опять на тот свет! На следующий день уже полбольницы собралось у дверей палаты интенсивной терапии. Покойница или не покойница? Глав врач сам лично зашел проверить. Даже меня не пустил. Вышел, и головой кивает. Можешь отметить, Аленушка. Преставилась.

Тут все в Зоне замолчали и перекрестились, особенно Галина Васильевна с Аленушкой. А потом заговорили о чем-то другом, до того страшно вдруг стало. Переменили тему и больше в тот день к ней не возвращались. Но когда через три дня Аленушка снова пришла с дежурства (работая, как все молодые мамы - сутки через трое) все обитатели Берлоги как бы случайно уже были на кухне и ждали. Даже Нюрка.

-          Ну как?

-          Все так же. Три дня – три покойницы.

-          В эту койку можно за деньги класть. – съязвил Толя. - Например, если кому теща надоела.

Но его юмора никто не поддержал.

-          И сегодня опять покойница - продолжала Аленушка. У нас по этому поводу уже большой сыр бор. Главврач вызвал техников, аппаратуру проверить. Все в порядке: искусственное легкое, искусственная почка, искусственное сердце – все как часы. Он хоть и профессор, а глупый, материалистическую причину ищет. Я сказала ему: “Николай Николаевич, черт над койкой стоит, вот и вся причина. Освятить надо палату, священника призвать.” Но кто ж разрешит священников звать в советском госпитале? Они ж там все научные атеисты! Вместо того чтобы повесить в палате иконку, Николай Николаевич вызвал дозиметриста с счетчиком радиации. Никаких отклонений. Тогда он телепата и специалистку по этой, как ее… ауре привел. Аура в порядке. Телепатическая обстановка в порядке. А наутро - опять! Покойница.

Николай Николаевич собрал совещание и говорит: “Все ясно: это неизвестный науке феномен.” Написал докладную в министерство и стал готовить заявку на открытие. Но посылать сразу не стал до приезда начальства из Москвы. Ведь никогда не знаешь, что им там, наверху, в голову стукнет. И по этому поводу все кругом моем и перемываем, моем и перемываем. А больных из коридоров домой выписываем. Чтоб общую картину подъема своим присутствием не ухудшали.

            Следующего возвращения Аленушки ждала вся квартира. Молодая мать явилась с дежурства усталая, но явно чем-то довольная. Потому что ей, по ее словам, удалось спасти живых людей, которые уже были обречены. За что ей, конечно, никто спасибо не скажет. Но она не за спасибо работает.

 -          Так ты что же, с самим чертом боролась и одолела? – уважительно спросила Галина Васильевна, поглядев на иконку.

-   Все оказалось намного страшнее - сказал Аленушка. И под аккомпанемент шёпота юной Нюры ”Господи твоя воля, да куда уж страшнее то?”, рассказала следующее.

Комиссия из министерства должна была приехать назавтра. И пока персонал полы мыл-перемывал, белье менял-переменял, коридоры от больных расчищал-перечищал, я – говорит Аленушка, - решила сама потихоньку выследить: что за чертовщина у нас такая? Взяла крест в одну руку, молитвенник в другую, на шею трубку, через которую легкие выслушивают, повесила для отвода глаз чтоб не подумали, что молюсь, и как бы невзначай каждые пять минут в эту дьявольскую палату заходить стала. Ходила, ходила, ходила-ходила, ходила-ходила и…

- И что? – с глазами круглыми от ужаса спросила Галина Васильевна.

- И поймала. За руку можно сказать схватила.

- Как? Неужели самого черта за руку?! – с сомнением спросил Онегин.

-          Хуже.

-          Тогда кого же? Смерть с косой?

-          Хуже.

-          Смерть с двумя косами?

-          Тебе все шуточки.

-          Убийцу маньяка? – спросила Верочка, широко раскрыв свои голубые глаза полные ужаса.

-          Хуже.

-          Американского Шпиона?  - догадалась Галина Васильевна.

-          Хуже.

-          Господи – всплеснула руками Галина Васильевна - Куда ж хуже то?

-          Не угадали. За руку я схватила простого русского человека, нашу добрую уборщицу Настасью Никитичну.

-          Как так добрую? Ничего себе добрую!

-          Очень добрую, уверяю вас. Эта добрая Настасья Никитична по утрам палаты убирала. А Когда Клава в декрет ушла, добавили интенсивную терапию на полставки. В своих палатах Настасья Никитична все больше шваброй орудовала. А тут ввиду важности объекта пылесос: чтоб ни пылиночки! И каждый раз в этой палате добрая Настасья Никитична включала пылесос в одну и ту же ближайшую к двери розетку. А так как, в отличие от других палат, в интенсивной терапии все розетки были заняты, она вытаскивала одну из вилок, включенных в эту розетку, всего-то минут на пять, не больше, чтоб пылесос в нее включить, а потом втыкала эту вилку на старое место, и шла наводить чистоту в следующую палату.

Тут все как-то мрачно замолчали.

-          Даа… - сказал Толя куда-то в воздух… - мать вашу… До нашей доброты чертям надо еще чесать и чесать!

-          Чесать и чесать! – повторила, как эхо, Нонна.

-          Ну и что же дальше? – к нетерпеливо спросила Галина Васильевна. – Дальше что был?

-          А что дальше? И куда дальше? Она такая Добрая, Настасья Никитична, такая добросовестная. У главного даже язык не повернулся ей плохое слово сказать. Он с ней разобраться завхозу поручил. Мы с Главным под дверью с другой стороны стояли и все слышали:

-          Вы, - говорит завхоз, - Настасья Никитична, хуже, чем чеховский злоумышленник, который гайки на рельсах отвинчивал. Тот хоть безграмотный был, в мрачную пору царизма жил, а вы у нас на доске почета висите, за политинформации отвечаете. Ну что мне с вами делать, скажите сами?

 А Настя Никитична в слезы.

 -          Я ведь как лучше хотела – говорит по партийному, горделиво – Старалась. Все силы работе отдавала. А если я недостаточно добросовестно полы мою и пыль вытираю– тогда увольте…

-         Ну, и за что же ее уволить, честную беззаветную труженицу, бабушку четырех внуков? – закончила свой рассказ Аленушка. - По какой статье? Она такая добрая, такая добросовестная! И ее всем так жалко!! Если собрание соберут, самое большее за что проголосуют, выговор. На большее ни у кого рука не поднимется.

Всем было интересно узнать окончание этой истории. Которую я записывал в свой дневник день за днем, не имея ни малейшего представления о том, как она будет развиваться. Но к сожалению, что было дальше Берлога так никогда и не узнала, потому что в тот вечер Аленушка в очередной раз ушла от Онегина. А когда вернулась, в больнице уже об этом случае все забыли. Как будто его и не было. А может, делали вид, что забыли. И в этом нет ничего удивительного. Просто жизнь и смерть вернулись в свою обычную круговерть.

                                                             *  *  *