Из моей новой книги "В преддверии праздника"

Акт восемнадцатый. Парадигма.

Начальник листопрокатного цеха Андрей Васильевич Капуста, как все именитые металлурги, приехал в посёлок, чтобы покормить и озадачить мастеровых, возводивших ему хоромы.
Увидав машину главного инженера, он захотел удрать, попробовал развернуться, однако позади него на шоссе уже беспорядочно суетились другие автомобили, попавшие в пробку.
Дело в том, что от работы Капусту никто не освобождал. Вчера на кустовом совещании Андрей Васильевич заикнулся, было, про отгул, но генеральный директор устроил ему публичный разнос, угрожая выбросить за ворота, как знамя Советской власти. Главный инженер Наливайко эту ругачку слышал и поддержал генерала. Понимая, что от прогула уже не отвертеться, Капуста остановился в тени бортовухи, везущей шпалы. Прикрывая ладонями лицо, он, глядя через лобовое стекло, изучал поведение Наливайко. При этом у Капусты дрожали коленки, по телу струился холодный пот, постукивали от страха зубы.
Праздник продолжался. Дорога в школу была усыпана крошками. Детишки меня угощали наперебой, самозабвенно. Ломая печенье, они роняли его излишки на асфальт. Тамара Алексеевна Шумякина была недовольна.
— Владимир Анатольевич, вы только обратите внимание…
— Я вас внимательно слушаю, — отозвался главный инженер
— Мучились мы, готовили им подарки, а эти неблагодарные заики взяли и скормили ослу всё наше старание. Моё поколение не знало столько печенья. В России в то время был оголтелый социализм.
    Покинув свои машины, к нам на пяточёк подтянулись иные аристократы.
Среди них особенно выделялся молодцеватый старичок, сохранивший немало жизненных сил. В прошлом профессиональный марксист и депутат Иван Абрамович Панин, никогда не работал на производстве. Он пилил бюджетные деньги на государственной службе и обустраивал праздники парткома. Услышав лукавые словеса о людях, не знавших печенья в старосоветские времена, Панин возмутился и сказал:
— Вы, Тамара Алексеевна, говорите неправду. Печенья хватало всем, и жили мы намного лучше.
Спасая свою собеседницу от срама, Наливайко, как истинный рыцарь, авторитарно ответил отслужившему коммунисту.
— Ты, Иван Абрамович, с нами не спорь. Политические дебаты остались в прошлом. Чего тебе, старому оболтусу, неймётся да не спиться? Митингуешь, как прежде…
— Ранее у народа была справедливая мечта о лучшей жизни.
— А сегодня её, по-твоему, нет?.. Ты только задумайся, Иван Абрамович! Домик в деревне. «Мицубиси» последней модели, свои апельсиновые деревья, бассейны, а рядом с ними — огромный аквариум, в нём проживают пузатые рыбки и упитанный крокодильчик... Ты валяешься на мягкой тахте, вдыхая утреннюю свежесть. Молоденькие подружки прыгают по одрябшему телу, делают эротический массаж, тихо щекочут своими губами твои остывшие члены, вдыхая в них прежнюю энергичную силу!.. Можно ли было про такое мечтать при вашем лживом социализме?
— Приедет судебный пристав и отберёт вашего крокодила для народного зоопарка. И страшно тогда, и совестно будет отвечать за украденное масло.
— Ты про это не ври, не озирайся, никто тебя не поддержит. Больше всего ты, собака, боишься того, что твои соседи быстрее тебя отроют остатки социализма и увезут их на свои приусадебные участки, как вот эти самые шпалы, — Наливайко показал на грузовик. — А ты опять не у дел, ты опять безо всякой халявы на этом свете. Разве не так?
— Умён ты, Владимир Анатольевич, но хамоват.
— На то учился.
При комбинате имелись второстепенные конторки, о которых Наливайко даже не слышал. В ожидании новых оптимизаций, их небольшие начальнички тоже лихорадочно искали сиюминутное счастье в подъёме собственного хозяйства, и больше Капусты опасались оказаться на улице. Как в каре, эти дворяне хоронились среди им преданных уборщиц, вооружённых маховыми кистями.
Понявши, что главный инженер находится в хорошем расположении духа, Капуста покинул свою машину и подошёл к нему, чтобы повиниться.
— Ты неплохо маскируешься, — встретил его Наливайко и протянул для приветствия руку.
Пять миллиардов рублей инвестиций, выделенных на реконструкцию производства, ещё не растаяли в прошлом. Люди спешили отхлебнуть из этого источника толику деньжат, и были признательны руководству за помощь в строительстве новой жизни.
— Сдаюсь я, Владимир Анатольевич. Тебе и сдаюсь. Ты — самый лучший на свете руководитель, а я виноватый повсюду, жадный и непослушный подлец. Суровым ты бываешь на язычок, но иного такого хлеба с икоркой, как у тебя на службе, мне никогда не отыскать…
— Да, не журись ты, не кокетничай, Андрюха, я тебя с работы не выгоняю. Ты — хороший специалист.
— У меня в прокатном цехе сегодня — одни стариканы. Молодёжь затоварилась и торгует на базаре!
— Я уважаю всякую торговлю.
— Через тридцать лет не останется металлургов. Ранее сызмальства, со школьной скамьи, нам талдычили о том, что одинаково почётен труд и вождя, и санитара, и всякой уборщицы. До сих пор ещё иной депутатишко тянет станочнику руку и кланяется в пояс многодетной мамаше. Только, вот, нынешнюю молодёжь на тяжкий путь уже не направишь. В округе весь металлолом она с боями подобрала и продала на переплавку.
— Молодые торопятся за нами. Но основное богатство державы уже навсегда в карманах у таких акул, как ты и я!
— Помилуйте, Владимир. Разве я — акула?..
— Не прибедняйся, Андрюха! Ты — состоятельный человечек
— Я не могу свою халупу достроить, а цены всё растут и растут.
— Минуту назад ты хныкал, что её некому убирать, что не в почёте отныне этот труд для молодёжи, а ещё ранее неоднократно признавался, что сам уже ходишь стоя на горшок.
Благо, что нынешнее служебное положение ещё располагало к бесплатному диалогу с простыми рабочими, но за душою у каждого застройщика уже скрипело сомнение: «А потяну ли я в дальнейшей жизни один: без уборщицы; без охраны; без водителя иномарки, без покладистого врача?». Аппетиты не соответствовали карману. Вне комбината слуги стоили денег и были сердиты. Размышляя об этом, Владимир Анатольевич увидел, что рядом околачивается председатель профсоюзного комитета Натан Борисович Кушнир. Старик занимался распределением санитарно-курортных путёвок и, несмотря на глубокие морщины, дышал молодцевато. Лучшие медицинские препараты не давали ему загнуться на склоне лет.
— Я слышу, что вы кредиты делить изволите? — поинтересовался профорг.
— Ты на пенсию уйти не желаешь? — спросил Наливайко.
— Не получается, Володенька.
— Это почему же, Натан?
— Я — выборное лицо. Меня уволить очень непросто. Я пекусь, как умею, за рабочее дело и против любого диктата директората.
— Это правда. Ты уже десятого управляющего в гроб загнал. Ну, а ежели мы тебе медальку на жилетку повесим за добросовестный труд, то пойдёшь отдыхать?
— Не дождётесь. Я до инсульта работать буду, люблю народ.
— Тогда иди и работай с народом, старый оболтус, твои подёнщики на даче сегодня от голода не умрут!
Мы — не рабы. Эта вольная парадигма себя изжила. Глядя на Капусту, Наливайко произнёс небольшую речь.
— Старуха Изаура не приедет из Мексики охорашивать нашу землю. Она косого взгляда не кинет на Россию, потому что денег для всех в бюджете у нашего государства не предусмотрено и не будет. Но подножный рынок рабочей силы всё-таки есть и мы его освоим.
Главный инженер показал на детишек, которых отныне обучали так, чтобы каждый из них стремился к порабощению, как ездовая собака в постромки.
— Кто ещё за моей мамашей ухаживать будет за коробку печенья? Осёл? Или я сам с ночным горшком по сортирам носиться буду? Нет!.. Прибудут волонтёры. И не спорьте, что у нас в правительстве одни бездельники, это совсем не так.
Из его машины послышался телефонный звонок.
— Владимир Анатольевич, —  проснулся водитель, —  вас опять вызывают на ковёр. К тому же — срочно.
Стало излишне шумно. Наливайко цыкнул на лизоблюдов. Они замолчали.
— Где вы? — раздалось в трубке. — Генеральный директор уехал на неделю в Москву.
В эту минуту самый, пожалуй, слабый и больной мальчуган погладил меня по холке.
— Тая, это тот самый осёл, который святой?
— Да, это — тот самый, — ответила девочка.
— Моя бабушка говорила мне, что если я до него дотронусь, то буду здоровым. Сила в нём! Мне можно его погладить?
Дети не обращали внимания на взрослых, прикусивших языки.
— За главного? — орал Наливайко. — Кого, Анна Ивановна, он оставил? Меня? Приказом? Со всеми вытекающими надбавками по зарплате?
Отбиваясь от мухи, я вертел хвостом. Мне удалось её зацепить и отбросить на главного инженера.
— Уберите овода! — приказал властелин. — Он мешает важной беседе.
Все ему подчинённые приматы стали размахивать руками.
 — Улетай, — шипели они на муху, а я вертел хвостом всё сильнее и сильнее, не понимая, откуда меня укусят.
Важный телефонный разговор завершился.
— Внимание.
Наливайко сурово оглядел окружающих людей.
— Через пятнадцать минут у меня на даче кустовое совещание. И попрошу не опаздывать.
— Да, ведь, этот осёл до вечера будет стоять поперёк нашей дороги! Тут трактор нужен или тягач, чтобы его подвинуть…
— А что осёл? — металлическим голосом произнёс человек, уже исполняющий обязанности генерального директора. — Осёл своё дело знает! Вы видите — он сигналит нам флажком. Какое это знамение?
— Отъезжайте назад, — ответил Петрушка.
Розовая ленточка, привязанная к моему хвосту, оповещала об этом.
— За мною! — прикрикнул Наливайко. — Мы поедем другим путём
Его водитель свернул на просёлок, ведущий в обход.
— Включите фары! — заорал придорожный инспектор Шумякин. — Сегодня — Первое сентября!
Одна за другой машины умчались, а дети ещё играли со мною в милосердие.

                                                       *  *  *