- Кто это, земляне? - опять удивилась она.
- На планете Земля вскоре появятся люди. Они будут её хозяевами. Но пребывать на Земле они смогут только временно. И конец каждого из них будет в твоих руках, Смерть.
- Но это же плохо, - возразила она, - я не хочу такую миссию.
 - У тебя нет выбора, Смерть. Так повелело Великое Созвездие. Оно выбрало тебя. А ты ведь знаешь, что Его решения не обсуждаются. Очень скоро ты получишь все инструкции и будешь жить отдельно от нас.
Она заплакала:
- Я не хочу быть одна вечно. Я не хочу нести людям Конец. А как же ты, мама и мои сестры?
 - Мы станем звёздами, дочка, - ответил Чёрный Монарх, - но ещё Вечность подарена самой старшей твоей сестре.
 - А-а... Жизнь будет вместе со мной нести Конец?
 - Нет. Великое Созвездие определило ей совсем другую обязанность. Она будет отвечать за появление землян, и определять День их Рождения. Ваши назначения на Земле диаметрально противоположны. Вы не сможете жить вместе и не сможете общаться. Таков Приказ.
- Тогда я ненавижу её! - в запальчивости закричала дочь Чёрному Монарху, и румянец сошёл с её лица.

С тех пор Смерть ненавидит Жизнь. 

                                               ***
   Приказы Великого Созвездия не обсуждаются. Тысячи лет Смерть неслышно ступала по Земле и несла Конец, а потом возвращалась к своим спискам, подготовленным на много лет вперёд. Прозрачное облачко смеха больше не вылетало из её рта, уголки губ опустились, и щёки никогда не расцветали бутонами роз. С сестрой она не виделась ни разу. Жизнь передавала ей День Начала каждого нового Землянина через Ангела Смерти - единственное связывающее их звено. А Смерть по разработанной Великим Созвездием формуле заносила его в свой светящийся настенный список и выводила День его Конца. Имя Землянина светилось до этого Дня, а потом исчезало из списка, уступив место новому человеку.
   Формула, разработанная Великим Созвездием, называлась Аксиомой Судьбы. У нее не было доказательств, не могло быть опровержений, и ошибки по этой формуле не допускались. Эмоции, симпатии и антипатии в расчёт не брались. Иногда появившееся на стене имя светилось многие годы, а иногда - сразу гасло, маленький человек уходил из жизни.

   Среди этих мерцающих стен Смерть проводила свои дни. Она ни с кем не общалась и чувствовала себя одинокой. Иногда она очень нуждалась в жалости, но кто пожалеет Смерть? А потом притупились все чувства. Смерть перестала смотреть на Звёзды, на ушедших отца и сестёр, перестала искать в себе сострадание, слышать плач и стоны. Она настолько устала, что усталость тоже казалась ей бесконечной.    
   Однажды Смерть ослепла. Серая пелена стояла перед её глазами. Но она по привычке спустилась на Землю. Непричесанная, седая, невидящая, она металась по пыльным дорогам Восточного полушария, и оказавшиеся на её пути города и села вымирали от чумы. В тот период нарушилась хронология списков. Не родились Земляне, которым было суждено родиться, а умерли те, которым по Аксиоме Судьбы была назначена долгая жизнь.
- Теперь Великое Созвездие сменит меня, - с едким и колючим удовольствием подумала Смерть.
Но Великое Созвездие вызвало к себе Ангела Смерти и сказало: - Ей нет замены. Пока есть Земля - будет Смерть.
Великое Созвездие передало для неё линзы, и Смерть смогла вновь вести свои списки. 

                                              ***
   Прошло ещё много сотен лет. Стены обиталища Смерти больше не светились списками. Наступил век двадцатый, и ещё до того, как у Землян появились компьютеры, Великое Созвездие создало для её работы Программу, лёгкую и оперативную. Смерть больше не выводила вручную День Конца для каждого человека. Достаточно того, что Аксиома Судьбы была занесена в Программу, и Смерти только оставалось привести Конец в исполнение. Но Смерть чувствовала себя глубокой старухой, давно забыла всех и, ни о чём не мечтала. Она справлялась со своей Миссией, хотя сосредоточиться ей становилась всё тяжелей. Однажды она пришла к молодой женщине в День её Конца. Женщина лежала на больничной койке и говорила, растворяя свои слова в тишину серой палаты:
- Я никогда не была счастлива. В детстве бил отчим, в юности осталась без дома. Только сейчас я оказалась на острове Надежды, только теперь собралась вступить в долину Любви, а болезнь скосила меня. Неужели этот маленький луч света, который я вижу, больше не будет моим? Мне холодно думать об этом.
   Смерть почти дотронулась до женщины, но дрогнула её рука и опустилась. Женщина заснула, и Смерть неслышно отошла от неё.
- Что случилось с тобой? - удивился Ангел Смерти. - К чему эти эмоции?
Смерть ничего не ответила. Ангел полетел с докладом о происшествии к Великому Созвездию.
- Она слишком стара, - вынесло вердикт Великое Созвездие, - ей не под силу одной справляться с такой работой. Вот что, ей нужны помощники... много помощников.
Ангел Смерти покорно слушал, Великое Созвездие продолжало:
- Помощниками Смерти будут обычные земляне. Но им совсем не обязательно об этом знать. Просто в силу разных обстоятельств они будут подталкивать Ожидающего к приведению Конца в исполнение. Подбирать этих людей будешь ты. Мы назовём их Проводниками. Ангел Смерти поклонился Великому Созвездию. Он понял свою задачу.

                                         МИТЬКА

   Митька сосредоточенно изучал свои покрасневшие уши. Он промыл их спиртом, но решил, что серёжки не снимет ни за что. Слишком легко досталась бы матери победа. В правом ухе серьгу носят «гомики», в левом - остальной люд. Продев серьги в оба уха, Митька исключил любые вопросы.
- Что из тебя выросло? - сказала мама. Митька искусственно сосредоточил лицо, сложив брови в одну дугу и продолжая активно прокусывать жевательную резинку «Орбит» боковыми пломбами. Наконец он глубокомысленно ответил:
 - Что выросло, мамуля, то выросло.
   В его глазах мать давно уменьшилась в размерах. Во-первых, к пятнадцати годам он обогнал её на сантиметров десять. Во-вторых, его бесила её слишком сладкая речь, все эти «слиха»* и «бевакаша»* никак не подходили к резиновым перчаткам и красному халату, в которых она убирала туалеты и раздевалки спортивного комплекса для богатеньких буратиночек. На халате было написано: «Услуги фирмы «Престиж», и прилагался телефон бюро по трудоустройству, от которого мама работала. У Митьки же всегда чётко возникали ассоциации, что по этому телефону его маму можно купить и продать.
- Я поработаю здесь временно, - пообещала мама, - всё-таки нам будет легче платить за квартиру. «Временно» она работала уже три года. Отец молчал. Это было его естественное состояние. Обычно в течение двенадцати часов он разговаривал со сварочным аппаратом, и дома на маму и Митьку у него сил не хватало. А у Митьки сейчас переходный возраст. Когда его старший брат Максим был в таком критическом возрасте, родители опекали его со всех сторон. Поэтому он вырос паинькой и маменькиным сыном. У мамы, например, от любви становится совершенно осоловевшим взгляд, когда Максим на выходные возвращается из своих боевых - передовых.
    А Митька выбрал себе почетную роль героя поговорки «в семье не без урода» и успешно справляется с ней. В интернате он просуществовал месяц. Его били, он бил. Он бил, его били. До изучения тайн будущей хлебной специальности зубного техника он не дотянул. Когда чрезмерно коллективная жизнь в развитом интернатском обществе надоела ему, Митька выпрыгнул в окно второго этажа, прямо в квакающий «гвалт» обалдевших лягушек, и без особых приключений добрался домой. Дома он клятвенно пообещал выбросить всю дурь из головы, учиться только на «хорошо» и «отлично» и стать паинькой, как Максим.

   Но тут появилась Агнеска. Она носила на шее крест и шестиконечную звезду и красила ногти прозрачно-голубым лаком в тон помаде, и ещё, она вся светилась голубым светом. Так, во всяком случае, Митьке казалось. Когда она его поцеловала в первый раз, на облезлой скамейке, в каком-то гадючном пенсионном парке, этот парк расцвел розами. Агнеска была старше Митьки на год, а выглядела на все восемнадцать. И Митька остался при ней и при её компании.
Мамочка по-прежнему строила светлые планы в адрес его будущего, а Митька коварно-бессонными ночами мечтал завоевать любовь Агнески, а не только один её поцелуй.
   Ах, Агнеска... русые волосы, собранные гребешком над затылком, лохматые белесые ресницы, узкие ноги, обутые в джинсовые кеды, небрежная бретелька чёрного лифчика... Агнеска - веточка молодого дерева, Агнеска - бабочка, выпорхнувшая из цветка. Агнеска смеётся, Агнеска плачет, Агнеска рассказывает уличный анекдот - и всё это делает идеально.
 Но Агнеска - подружка Кота, и поцеловала она Митьку просто по-дружески за какую-то удачную шутку, которую Митьке удалось изречь одеревеневшими губами. А центр её Вселенной, её Экватор и ось её Земли - Кот. Она дышит часто и приоткрывает рот, даже если Кот просто садится рядом и по-хозяйски кладёт ей руку на колено.
   Коту - двадцать лет, он здорово научился прикидываться шизиком и досрочно списался из армии. При этом он мускулист и накачан - всё-таки, второй юношеский по вольной борьбе. Остальная его компания: мальчики и девочки «двенадцатиклашки», пролетевшие мимо стартовой площадки аттестата зрелости. Теперь к ним прибился Митька, которого Кот ласково называет Шкетик. Кот подкупил хорошего и умного студента - сторожа на стройплощадке, и теперь никакая погода его ребятам не страшна. Пока дом достроят до шестнадцатого этажа, у них персональная прописка на первом. Кот спокойно оправляется в углу на месте будущего туалета и при этом рассказывает занюханный анекдот про сумасшедших, которым обещали налить воду в бассейн, когда они научатся плавать.
«Ничего смешного и даже противно», - подумал Митька, но все смеялись, и он тоже смеялся.
   Как локаторы перехватывают вражеские радиоволны, так ловил Кот Митькин перепуганный взгляд, брошенный на Агнеску, и подмигивал ему: мол, хороша Маша, да не ваша. И Митька понимал его, краснел и отворачивался. А Агнеска... Она улыбалась Митьке, иногда мимолётно прижималась к нему, и Митька захлёбывался от её прикосновения. Она переименовала его в «Офер»* и называла: «мой оленёнок». Но мощная спина Кота стояла между ними, как вечная стена плача. Только плакать Митька не мог - он понимал, что женщины не любят слабых мужчин. Сегодня позвонил Кот и выпульнул в Митьку: - Шкетик, у меня к тебе предложение. Я знаю, что Неся тебе нравится, и ещё я знаю... что ты нравишься ей. - Он помолчал, чтобы произвести впечатление и продолжил: - У тебя есть редкий шанс, вроде выигрыша в «Лото¬Миллион». Сегодня вечером она будет твоя, и обойдётся это тебе всего в двести шекелей. Митькино сердце находилось на взлётной полосе, а Митькины зубы стучали так сильно, что говорить он не мог.
Кот выдержал паузу и сказал:
- Как расценивать твоё молчание, Шкетик? Я тебе ничего не навязываю. Просто сегодня мне нужно двести шекелей, не идти же их красть. Ты был у меня первой кандидатурой, но не последней. Так что решай.
- Я согласен, - прохрипел Митька, не узнав свой голос. - Тогда пополощи хорошо горлышко, - рассмеялся Кот, - встретимся в девять после сказки «Спокойной ночи, малыши». Бай-бай. Митька мог не согласиться, спокойно досмотреть какой-то фильм - страшилку и пойти спать, мечтая во сне целоваться с Агнеской. Но он ответил: «Я согласен». Он ответил так, потому что очень хотел этого, и от желания у него вздулись вены на руках.
- Кот сказал, что я нравлюсь Агнеске, - пытался заставить себя думать Митька,- и это я не её любовь покупаю, а откупаюсь от него.
Осталось найти двести шекелей. Отец ещё не пришёл с работы. Максим не вернулся с военной базы. Он заканчивал офицерские курсы, и вся семья гордилась этим. Мама сидела за кухонным столом и переписывала чужой конспект. Она, наконец, собралась учить бухгалтерию и должна была срочно догнать уже сформировавшуюся группу.
 Мамуля, - начал издалека Митька, - как у тебя дела? Митя, - строго ответила мама, - поговорим позже. А я хотел у тебя что-то спросить... Обед на сковороде. Мне нужно немного денег.

- Опять диски, - возмутилась мать,- ты бессовестный, Митька, тратишь деньги на всякую чушь. Не получишь ни копейки. Она закрыла ладонью левое ухо, чтобы продемонстрировать Митьке всю тщетность его вымогательств. Минуту Митя стоял раздумывая. Мамина сумка лежала в прихожей, а в ней серебрилась её гордость, недавно полученная карточка VISA. В первый раз, когда родители собрались её опробовать, они взяли Митьку, чтобы он помог прочитать все указания на экране. Код маме достался удивительно простой: две двойки и две четвёрки. Мама не отрывалась от конспекта.
Митька быстро вынул кредитку, глубже засунул её в карман и крикнул: - Я сделал уроки. Пойду, погуляю.
- Не задерживайся, Митя,- пригрозила мать из кухни, - а то закрою дверь и не впущу тебя.
 - У меня ключи, - ответил он уже из коридора.
Операция по добыванию денег прошла успешно. Четыре синеньких полтинника с заумной физиономией какого¬то очкастого писателя Митька свернул в трубочку. Всё равно они противно шуршали.
Кот посмотрел на часы. - Молодец, Шкетик, - сказал он, - люблю точных мужчин.
- Агнеска знает про деньги? - спросил Митька, стараясь не слышать своего голоса.
- Разве деньги женского ума дело? - удивился Кот,
- Агнеска как-то сказала, что ты ей нравишься. Вот я и решил, что совмещу приятное для вас с полезным для себя. Она говорит, что ты мальчик на все «десять».
 
   Сегодня в их явочной квартире не собралась компания. Только Агнеска сидела на соломенной пляжной подстилке, полученной за преданность банку «Дисконт». Голубой свет от контрольного фонаря пересекал проём будущего окна и освещал её фигуру, посиневшую, словно от холода.
- Иди ко мне, - позвала его Агнеска. Митька подошёл к ней, сел рядом и тоже посинел.
- Какой ты смешной, - сказала Агнеска, - и совсем ещё мальчик, даже усов нет.
Она провела пальцем по контуру его губ и осторожно поцеловала в шею.
- Ну же, будь смелее, - подбодрила она.
   Месяцами ждал Митька этого дня. И сейчас он должен был ей все сказать... Рассказать о своей любви к её гребешку, её кружевной бретелечке, узким стопам её ног. Он должен был ей сказать: «Брось этого долдона Кота. Разве он нужен тебе? Ты боишься его, а не любишь». Но Митька ничего не сказал. Он стоял в оцепенении от пронизывающего холодом голубого света, нисколько не шокирующего Агнеску, и от её прикосновений. Тогда Агнеска взяла инициативу в свои руки. Она скинула трикотажную майку, и осталась в одних шортах, ладная, миниатюрная, с загорелыми плечами и маленькой грудью, на которой золотилась её привязанность к двум религиям.
- Можешь меня поцеловать, - подсказала ему она.
Да что он сам не знал или не хотел этого?! Он обнял Агнеску и глубоко вдохнул простые сладкие духи, и поцеловал её грудь, и услышал биение её сердца, хороший здоровый ритм. Агнеска расстегнула его рубашку и, больно царапая, провела ногтем по позвоночнику. Уже не разговаривая, она сняла шорты и расстегнула замок на его джинсах. Загадочно улыбнулась и привлекла к себе на подстилку. И девятибалльная волна, даже вернее, цунами, от которой Митька отбивался ночами, когда думал об Агнеске, опять прибилась к его телу, напрягла его руки, покрыла кожу мурашковой дрожью и обещала сейчас воплотиться в реальную силу... И тут Митька услышал под окном приглушенный кашель Кота...
 
   Агнеска, виртуозно изогнувшись на подстилке и закрыв глаза, ждала продолжения. Она же видела, что мальчик на верном пути. Потом удивлённо посмотрела на него. Митька, растрепанный, с обмякшими плечами неуклюже возвышался над ней, бессмысленно свесив руки.
 - Что-то случилось? - спросила она.
Митька, опустив голову, ничего не ответил. Агнеска, осторожно подобрав к животу коленки, высвободилась из под него и встала.
- Значит, кина не будет, - улыбнулась ему ласковой домашней улыбкой, - это случается, когда в первый раз.
 Она, надев трусики и шорты, и перекинув майку через плечо, осталась сидеть на подстилке в эпицентре голубого света. А у Митьки в ушах эхом продолжал звучать хриплый кашель. Но Кот не заставил себя долго ждать:
- Что, слюнявчик, не долетел? - добродушно спросил он, - Значит, подрасти ещё немножко.
Кот стоял высокий, широкий, басистый и довольный собой.
- Ты уж извини, - подмигнул он Митьке, - гонорар не отдам. Не договаривались. Это, как в казино, купил билет, зашёл. А если продул, это уже проблема клиента. - Он засмеялся удачному сравнению:
 - Если захочешь, слюнявчик, я тебя подучу. Могу, прямо сейчас, не отходя от кассы, практический курс с Агнеской продемонстрировать и забесплатно. Или слабо?
 
Митька застегивал рубашку, но пуговицы не попадали в петли. Оказалось, что он надел её наизнанку. Потом кое-как натянул джинсы.
- А ты чего выгрудилась здесь, - прикрикнул Кот на Агнеску, - надень майку.
                                            
                                       ***

Поднимаясь по лестнице своего дома, Митька обнаружил, что кредитки в кармане нет. Наверное, выпала, когда снимал брюки.
   В полночь вся трудовая Митькина семья спала. Митька заглянул в спальню к родителям. Отец лежал с открытым ртом и храпел, но мама привыкла к этому. Она укрылась с головой махровой простыней и бросила на тумбочку недописанный конспект. В Митькиной комнате на его, не застеленной с утра кровати, спал Максим в военной форме. Накануне он получил звание сержанта.
- Большой, как слон, - беззлобно сказал вслух Митька, - а себе постелить поленился. Максим вздрогнул и повернулся на другой бок.

- Максимка, - как в детстве позвал его Митька, - я хочу тебе что-то сказать. Он хлопнул брата по спине, но Максим только невнятно промычал и накрыл голову подушкой.
 - Максим, - повторил Митька. Он старался не заплакать, но две первые слезинки уже скатились по проторенной дорожке.
- Максим, мне нужна твоя помощь.
- Но не ночью же, - простонал сквозь сон Максим - Дай мне спать. Утром помогу.

...А Агнеска ушла с Котом. Молча надела майку по его приказу и ушла с ним. Сейчас Кот, наверное, выясняет подробности Митькиного позора, потом резко повалит Агнеску на землю и продемонстрирует свои боевые способности. Максим вздрагивал во сне и крепко обнимал подушку. Отойдя от кровати, Митька споткнулся об его рюкзак и услышал тяжёлый металлический стук. Он поискал в темноте предмет падения и поднял новенький пистолет, полученный недавно Максимом. «Какой он гладкий и холодный», - подумал Митька. «И какой он простой и надёжный», - подумал Кто-то в нём.

   Чтобы не мешать никому, Митька закрылся в туалете. Он изучал полированную поверхность пистолета и уже не мог оторвать от него взгляд. ...Завтра мама обнаружит пропажу «Визы», будет думать, где она могла её потерять, будет плакать и кричать о своей горькой судьбе и об их сплошном безденежье. Завтра Митька встретит Агнеску и Кота в обнимку, и Кот не преминёт сострить что-то типа: «Как дела, слюнявчик? Ещё не набрался силёнок?»

А если Завтра не наступит?

   Мама забудет про все свои беды с «Визой». Агнеска ладошкой задумчиво закроет глаза, и Кот уважительно скажет: «Так он был мужик».

 А если Завтра не наступит?

   Митька опять погладил пистолет. Он сидел на голубой крышке унитаза и почти засыпал. Встрепенулся, когда внизу в чьей-то машине включилась сигнализация, противно-будоражащая. От её звука заныло сердце.
 Митька поискал курок и заглянул в дуло пистолета. Оно было холодное и пустое, как Митькина душа. А если нажать на курок, дуло наполнится горячим обжигающим огнём, и огонь этот заполнит всего Митьку - и Завтра не будет.
Он посмотрел на небо, но окно в туалете было слишком маленьким, и нельзя было рассмотреть ничего, кроме сгущённой тьмы. Митька приложил пистолет к голове, но держать его так оказалось неудобно. Тогда он взял его в рот и, чтобы не пе-редумать, крепко стиснул зубы.

- Как странно, - подумал он, - а что же будет Завтра?
И нажал на курок.

   Над Митькиной могилой поставили памятник с портретом. На нём он выглядел совершенным пай-мальчиком, смотрел задумчиво и ласково улыбался. Мама настояла, чтобы на плите выгравировали:

ПРОСТИ, РОДНОЙ, ЧТО НЕ СМОГЛИ УБЕРЕЧЬ ТЕБЯ...          
РОДИТЕЛИ И СТАРШИЙ БРАТ
 
  Ах, если бы Митька мог прочитать эти слова, он с удовольствием посмеялся бы над высокопарной фразой на голубом мраморе. 

                         
                           ЕВГЕНИЙ САМОЙЛОВИЧ

- Илана, - доктор Реувен выглянул из кабинета, - ты мне нужна в роли переводчика.
Медсестра Леночка отпросилась раньше с работы и уже направлялась в сторону раздевалки, когда доктор Реувен позвал её.
- Конечно, я помогу, - ответила она.
Напротив врача сидел высокий старик в коричневом костюме давно не современного покроя и напряжённо молчал.
 - Объясни доктору, деточка, - обрадованно сказал он, увидев медсестру, - болит спина в районе позвоночника. Совсем терпеть нет сил.
Леночка перевела на иврит и успокоила старика: Ну что делать, дедушка. Сейчас у молодых всё болит.
- А, может, он поможет, - сказал старик.
- Может быть, - подтвердила Леночка, - он хороший доктор. Она посмотрела на часы. Внизу, под окнами поликлиники уже должен был притормозить машину Итай и нервничать, ожидая её. Сегодня они едут заказывать свадебный зал, и это их особенный день.

    А доктор Реувен рассматривал рентгеновский снимок, который принёс старик. Налицо была явная и необратимая деформация позвонков. У старика болит спина, но никто ему в его возрасте и при его больном сердце позвонки не восстановит и на новые не заменит. Возможно, какое-то местное лечение. Доктор тоже посмотрел на часы. До конца его дежурства оставалось минут сорок, за дверью в очереди к нему сидели шесть человек плюс этот старичок, которого прислали из кардиологического кабинета со срочным направлением. Минуту доктор Реувен размышлял. Пациент не был его постоянным больным. Вполне вероятно, он к нему больше никогда не обратится. Но сегодня человек пришёл, значит, надо помочь.
Илана, - попросил он девушку, - сделай одолжение, Проводи больного к медсёстрам. Я выписал ему обезболивающий укол, чтобы человек не страдал. А потом пусть пойдёт к своему лечащему врачу.
- Идёмте, дедушка, - Леночка торопилась, но старалась говорить спокойно, - сейчас вам сделают укольчик, и всё у вас пройдёт.
На первой своей работе в гериатрической больнице Леночка усвоила, что со стариками нужно общаться, как с детьми. И тогда у них меньше претензий.

Старик заохал и встал: - Вот, спасибо, доктор, что помогли.
Слово «спасибо» доктор Реувен знал уже и на русском языке. Он с готовностью улыбнулся старику и крикнул в приоткрывшуюся дверь: - Следующий. 
                                                
                                      ***

Возвратившись домой, Евгений Самойлович тяжело опустился в кресло.
- Меньше болит спина, Женечка? - спросила Анна Михайловна, его жена. Он кивнул и прикрыл глаза. От усталости ныло всё тело. Ты бы лёг, - посоветовала жена.
- А я так подремлю, - ответил Евгений Самойлович.

   Уютное кресло, тёплые домашние тапочки, внимательные глаза жены... Евгений Самойлович был доволен всем. Одно грустно: далеко осталась молодость, застолья с друзьями и мускулистое здоровье его тела, которое всегда выручало. Сперва ушла за угол харьковской многоэтажки молодость, потом уходили друзья, а здоровье покидало его самым незаметным образом: когда-то где-то что-то кольнуло, потом боль сконцентрировалась под левой грудью, затем микроинфаркт - и, наконец, два инфаркта за два года.
   Когда сердце загонялось в алюминиевую спираль боли, Евгений Самойлович стонал и говорил жене: - Конченый человек я, Анюта. А когда боль отходила, он радостно щурился и говорил совсем иначе: - Мы с тобой, Анечка, ещё потанцуем.
Танцевать он любил и умел. Танго в его исполнении - это всегда было танго, а не пародия на него, а вальс - конечно же, вальс. Даже в твисте он, уже постаревший и погрузневший, лихо натирал дубовый паркет вместе с друзьями дочери. А теперь и это тоже ушло.
Осталась вставная улыбка, полысевшая голова, длинные, бессонные ночи и двадцать часов боли в день, разделённые на десять таблеток от неё. Но унывать нельзя. В субботу приедут Дина с Майечкой, и их маленькая амидаровская квартира наполнится свежими ароматами, детским смехом трёхлетней внучки, которая говорит ему «саба*Зеня» и строит предложения сразу на двух языках.
Жена приготовит что-то особо вкусное, они вместе отобедают. Дочь после обеда вытащит пачку сигарет, и он скажет ей укоризненно: - Зачем тебе, Диночка, эта отрава?
А дочь, его эмансипированное дитя, махнёт рукой:
- Ты прав, папа, надо бросать.
Но говорит она так, чтобы отец не нервничал, а сама курит, как солдатка на фронте. И Евгений Самойлович в который раз вспомнит про медсестру Сашеньку, служившую с ним в одной дивизии, которая курила, как паровоз, и бросила в один день. В тот день, когда влюбилась. 
- Когда влюблюсь, тоже брошу, - обещает дочь.
 Для внучки Евгений Самойлович приготовит мыльные пузыри и цветные карандаши, и целый день она будет счастливая ходить за ним и просить: - Деда, нарисуй колобка... Деда, нарисуй зайчика...
Иногда, к концу субботнего дня, у Евгения Самойловича к боли в сердце добавляется головная боль, но он старается держаться. Тогда дочка, всегда всё замечающая по его глазам, решительно заявляет:
 - Всё, родители. Я вас оставляю с миром, до следующих выходных.
Жена суетится, упаковывает Дине пироги с мясом, грибами, картошкой. Внучка шумно прощается. И они уезжают в Тель-Авив, где Дина готовит докторат в университете и снимает квартиру пополам ещё с одной феминисткой.
- Нет у неё счастья, - потом сокрушается жена.
Но Евгений Самойлович не соглашается: - Нет, Анечка, это не так. Она счастлива, только по¬своему.
Он хорошо чувствует дочь.

   Но сейчас в квартире тишина. Жена вяжет Майечке жилетку, и они молчат. Молчать слаженно надо тоже уметь, а они за сорок лет научились этому. А, главное, отошла боль в позвоночнике и не болит сердце. «Волшебный укол выписал мне этот доктор», - подумал Евгений Самойлович и задремал в кресле. Жена заботливо укрыла его...

...А во сне он встретился с мамой. Как давно они не виделись, и черты её лица за годы словно смазались кистью. Но он сразу узнал маму, потому что она улыбалась своей улыбкой, улыбкой которой теперь улыбается Диночка. И не было ему страшно её встретить, а хорошо и спокойно.

- Сынок, - сказала она, - ты не видел папу? Я давно его ищу, но не нахожу нигде. Мне очень нужно ему что-то сказать. Ты бы помог мне поискать его, Женечка.
- Хорошо, мама, - ответил Евгений Самойлович. Он был безотказным сыном... И проснулся.

- Я долго спал? - озабоченно спросил он жену. - Часа полтора, - ответила жена, не отрываясь от спиц. Она рассчитывала количество петель для узора.
- Я никого не звал во сне? - спросил Евгений Самойлович.
 - Нет, - пожала плечами жена, - ты спал и даже улыбался. Ну и хорошо, - ничего не объясняя, сказал он.

   Через несколько дней в результатах анализа крови Евгения Самойловича были обнаружены критические изменения - отказывали почки. Лечащий врач, доктор Глузман не мог сдержать удивления:
 - Что случилось, господин Красницкий? Вы нарушили курс лечения, который вам прописан?
- Да ничего он не нарушил, - заступилась жена, - я за этим слежу. Доктор Глузман развёл руками: - Не могу понять, что могло так изменить картину крови. Стандартное лечение, вам оно подходило, а ничего нового я не прописывал.
 
   Евгений Самойлович вдруг вспомнил про укол «вольтарена», выписанный ему от боли ортопедом.
- «Вольтарен»? - нахмурился врач. - Но его нельзя комбинировать с вашими таблетками от сердечной боли. «Вольтарен» категорически вам противопоказан. Он спровоцировал у вас почечную декомпенсацию, а с вашим сердцем это критично. Нужно срочно госпитализироваться.
- Завтра, - сказал Евгений Самойлович - не люблю я по-недельник, день тяжёлый.
 
   А вечером позвонила Дина и прокричала в трубку: - Родители, спасайте! У Майки ветрянка. В садик её не принимают. Няньку срочно не найти. У меня два дня отчётных лабораторных работ плюс вероятные серьёзные изменения в личной жизни.
- Диночка, - начала Анна Михайловна, - у нас тут тоже возникли... Но Евгений Самойлович не дал ей договорить и забрал трубку:
 - Приезжай, доця, мы тебя ждем. И своё Изменение вези тоже. - Изменение привезу в следующий раз, - пообещала Дина. 
Анна Михайловна возмутилась: - Ты сошёл с ума, Женя. Заниматься ребёнком сейчас невозможно. Я должна быть с тобой в больнице.
 - Знаешь, Аня, - сказал Евгений Самойлович, - я подумал, что Диночке больше помочь некому. А больница, она ведь никуда не убежит и через два дня.
- Ты играешь с огнём, - предупредила Анна Михайловна, удивительным образом привыкшая всегда соглашаться с мужем. Но он только улыбнулся.

   Майя вела себя великолепно. Не сопротивлялась, когда бабушка разукрашивала её ветряночное личико белой, похожей на краску, жидкостью, и вполне сносно принимала жаропонижающее. Дина позвонила, что она раскрутилась с делами и приезжает за ребёнком. А Евгений Самойлович с трудом передвигался по комнате. Его щёки впали, нос вытянулся, и только глаза тёплого коричневого цвета играли под неброскими ресницами.
 - Сегодня Дина заберёт Майю, и мы едем в больницу,- предупредила его жена и тяжело вздохнула:
- Ах, если бы тебе не укололи этот злосчастный «вольтарен».
 - От судьбы не уйдёшь, Анечка. Она тебя везде догонит, - сказал Евгений Самойлович и подумал, что однажды он вышел на одну дистанцию со смертью и обогнал её лет на пятьдесят.

   Тогда, в сорок первом, рухнул мост, по которому они пытались вырваться из кольца блокады. Машина, которую он вёл, ушла под воду, и из пятерых солдатиков спасли только его.

   А сейчас... разве дело в «вольтарене»? Просто он опять увидел сегодня маму. Она укоризненно качала головой и говорила:
- Ты стал необязательным, Женечка. Ты никогда таким не был. - Я иду, мама, - ответил он и упал около дивана.
 - Женя! - закричала жена, бросившись к нему. Но губы Евгения Самойловича потемнели, и глаза застыли, ничего не видя.

- Женя, Женя, Женя!!! 

                                                 ***

   Дина ехала по мокрому шоссе рядом с машиной «скорой помощи» и разгоняла «дворниками» дождь. В какой-то момент «скорая» с включённой сигнализацией проехала на красный свет, и Дина оказалась за ней. «Какой противный и нервный звук», - подумала Дина. Но машина уже свернула к дому её родителей, и Дина, по непонятной себе причине, выключила радио и прибавила скорость.
 
   Папу Дина не застала. Она ехала рассказать ему, что влюбилась без памяти, как его легендарная медсестра Сашенька, и готова вступить в любое общество антикурильщиков. Он бы обязательно обрадовался.

   Это была первая Смерть в Дининой жизни. Пахло нашатырём, которым приводили в чувство Анну Михайловну. Вокруг суетилось множество знакомых и незнакомых людей, но папы не было. Он уже никогда не скажет ей: «Ты, моя Динка», - и она не уткнётся в плечо его старомодного пиджака.

   Дождь кончился. Небо облаками промокало слёзы, а над морем выкатилась однобокая радуга. Дина зажмурилась, пытаясь оторваться от ирреальности происходящего, а радуга, раз и навсегда чётко построенная по детской формуле «Каждый Охотник Желает Знать, Где Сидит Фазан», вдруг анархично распалась на миллион красных, оранжевых, жёлтых, зелёных, голубых, синих, фиолетовых искорок, и всё небо заполнилось ими. Евгений Самойлович этого не видел. Он шёл по бесцветному коридору, в конце которого его ждала мать.
- Папа, - прошептала Дина в открытое окно, - мне нужно было тебе так много сказать...

   Но отец не ответил. Он не хотел, чтобы Дина услышала его голос из слишком Далёкого Далека и бросилась догонять. 

                   
               ЭПИЛОГ «Продолжение следует»

   Смерть теперь редко спускалась на Землю. Она была слишком стара, а Вечность всё не кончалась, и надо было экономить силы. Ангел успешно подбирал Проводников, оставляя ей лишь право приведения Конца в исполнение. Зачем в этот день она спустилась туда? В знойный и отвратительный ей ближневосточный климат. Зачем заглянула в полуоткрытое окно? На гобеленовом диване сидела молодая женщина с погасшим лицом, словно кто-то выключил в ней свет, а пришло утро, и его забыли включить. Её глаза, не видя, были сосредоточены на орнаменте диванной подушки. Женщина повторяла одну и ту же фразу, беззвучно падающую в пустоту:
- Его нет... Я не верю... - потом добавила: - Я не могу с этим жить.  - Сможешь, - сладко подумала Смерть, - ты не в моих списках. А жалость, как и жизнь, - понятие временное. И только Я - вечна.    

   Смерти стало неинтересно, потому что слишком банально разыгрывался всё тот же сюжет статичной скорби по близкому. Тысячи лет назад она перестала этому внимать и уже собралась покинуть наскучившее окно третьего этажа. И вдруг Смерть увидела, что женщина в комнате не одна. В углу за детским столиком сидела маленькая светловолосая девочка и разрисовывала тигра зелёным карандашом. Зелёный тигр был похож на лягушку и выглядел жалким. Казалось, девочка не слышит матери. Она всё время слюнявила карандаш, и тигр на картинке получался бывшим утопленником. Но вдруг она подняла голову и сказала:
 - Не плачь, мама. Дедушка умер, и он в больнице. А когда его вылечат, он придёт домой.
   Девочка была совсем маленькой и простодушной. Она бросила рисовать и устроилась у мамы в ногах. Не умея жалеть ушедших в Конец, она стала наивно жалеть мать: дергать её за халат и снимать с ног тапочки. Но мать, замкнутая в мёртвом пространстве, очерченном погасшими глазами, не замечала этого.
   Тогда девочка подкралась и со всей силы крикнула маме на ухо:
 - Дедушка умер, но он скоро придёт из больницы. Наконец услышавшая её мать наградила девочку шлепком и та, скатившись с дивана, горько заплакала, потому что нашла причину для плача - болела попка. И женщина, у которой «включились глаза», заплакала вместе с ней.