Под утро Слава обнаружила себя парящей под потолком, раскинув крыльями руки. Одновременно она лежала на кровати, свернувшись калачиком в обнимку с бархатным лиловым кроликом, которого ей подарили на прошлый Новый год.
Мужа в кровати не было - он работал в ночную смену.
Комнату заливал мягкий серебристо-синий свет. Вполне приятный сон. Но тут рявкнул будильник. Со звонком слился тоскливый вой пса, и Славина душа обрушилась на тело. Нужно было подниматься.

Слава поправила на груди монитор, фиксирующий частоту сердцебиения, и побрела в туалет. Монитор на нее повесил три дня назад Черный доктор, когда Слава пожаловалась на боль в левой лопатке и перебои с дыханием. Фамилия доктора была «Черный», а не цвет. И звали доктора замечательно - Борис Леонидович, как любимого поэта. Слава работала у Черного доктора в офисе «ресепшионисткой», то бишь, секретаршей, десять лет и шесть месяцев и была в него влюблена уже лет двадцать, с первой встречи в Америке. Они познакомились на курсах английского, в синагоге. Вместе зубрили неправильные глаголы и разрабатывали произношение. Обоим не давался звук th. Как давно это было и поросло серебристо-серым быльем, покрылось налетом пыли и времени!

За двадцать лет можно было давно уже пожениться, завести двоих детей, развестись и выйти замуж опять. Что Слава и сделала. Только вышла она за Сеню Ваксмана из того же английского класса. Родила сына, Бенджамина. (Сеня потребовал, чтобы имя было какое угодно, но американское). Развелась. Вышла опять, за Толю Винницкого, и родила ему щекастую дочку Таню. А Борис Леонидович все это время был женат на медсестре Кате, ставшей постепенно Славиной лучшей подругой. Полгода назад доктор Черный переехал в другой офис, где принимали еще четыре врача. У них была своя «ресепшионистка», с большим стажем и вздорным характером: квадратная Кира Константиновна, по прозвищу ККК или Кук Клукс Клан. ККК увлекалась спиритизмом, потусторонними явлениями, магией, ходили слухи, что она умеет наводить порчу и сглаз. Но и без всякой магии, Кира умела так изгадить настроение простыми народными средствами, типа склок, наговоров и скандалов, что жить не захочется. С Кирой никто не хотел связываться, а Слава сцепилась по глупости, и ее уволили. Такие вот дела.

- Твой папа хороший, добрый, ты на него не обижайся, - убеждала Слава сына за завтраком. - Он тебя очень любит. Сам больше тебя переживает, когда скажет что-нибудь. Он не хочет никого задеть. Само вырывается. Математику мы подтянем. Толя с тобой позанимается. Сам ты - завзятый, как отец, препираешься со мной по любому поводу...

- Все равно не надену эту дурацкую шапку. Меня в школе засмеют! - шепеляво возмущался Бенджамин. Язык у него был проколот металлической палочкой с шариками на обоих концах. В ухе серьга и четыре маленьких колечка - в левой брови.

- Я папке позвонил узнать, как нога, а он накинулся на меня, как дикий зверь. Что я полный идиот, никогда не выучусь, если будут одни «си» по алгебре. И придется мне всю жизнь грузить вагоны или мостовые подметать. А сам он кто? Паршивый шофер медицинской перевозки...

- Не смей так говорить об отце. Сеня - талантливый, умный! Просто не нашел свое место в жизни. Я тебе эту шапку специально связала. Холодно, а у тебя совсем волосы мокрые. Хотя бы  подсушись! Я тебя моментально, феном...

- Еще чего не хватало! Я не девочка, Таньку суши... Отец уже двадцать лет свое место ищет и никак не найдет. Все у него кретины, недоумки, дебилы; один он - гений среди удобрений. Как ты его терпела? А я - не буду, хоть он все ребра переломает себе... - и сын убежал, хлопнув подмерзшей дверью, так, что с низкой крыши сосульки посыпались. Слава жалостно посмотрела ему вслед. Пупок Бенджамина тоже был проколот, в нем болталась серьга. И Бог знает, где еще на теле мальчика прижились разные металлические штучки... Самоутверждается.

Пришел с работы Толя, усталый и раздраженный, долго мыл руки и фыркал в ванной. Таня приплясывала под дверью.

- Мам, мне тоже нужно, за маленьким!

- Толик, выходи из уборной! Тане нужно!

- Нужник занят и прошу не стучать. Мне что, под забором лапу задирать, как Родэну? Пусть на горшок сходит...

- Я не маленькая на горшок... - скулила дочка.

- Таня, горшок в подвале, возле стиральной машины. Разве лучше в штаны?! Как неудобно, когда в доме один туалет! Потом выведешь Родэна погулять...

- Еще чего! Пусть Жанка выводит, это её противный собака.

Крыть было нечем. Родэн, суровый пятнистый дог, действительно принадлежал старшей дочке Анатолия от его первого брака, Жанне. Она недавно разбежалась со своим бойфрендом и въехала к ним вместе с собакой, усугубив общую неразбериху.

Собирая хозяйственную сумку, Слава щурилась на сверкающие замороженные окна. Восход бил в лицо прямым попаданием. «Мандарины и сок для мамы положила. Обед в судках - положила. Сене - груши, он любит, и одеколон просил... Конфеты для медсестер. Вязание...» Она повсюду таскала за собой клубки и спицы, умудряясь набросить несколько петель, даже останавливаясь на перекрестке на красный свет. Все родные, друзья и знакомые уже обвязаны с ног до головы, и Слава теперь вязала шарфы для Армии спасения и убежища для бездомных. Но нынешний шарф - серый с голубым - для доктора на день рождения. Только он один и не был охвачен. Раньше, когда работала в офисе, Слава стеснялась дарить ему свои изделия. Нервная привычка - вязание. Но руки заняты, и голове легче. Забросила в сумку купон на пять долларов, на смену масла в машине. «...И тормоза путь проверят. Одежда для химчистки собрана в мешок. Теперь можно и отправляться. Да, еще собака!»

Жанна все еще спала. Из ее спальни доносился мелодичный девичий храп и унылые завывания Родэна.

- Пойдем, Родька! Я уйду - о тебе никто и не вспомнит.

Но Родэн не поспешил на ее зов, как обычно. Он неуверенно выглянул из дверей, словно сверяя голос и вид. Медленно подошел и сел, принюхиваясь.

- Что носом крутишь, Родя? Пошли до ветру, пока на ковер не наложил.

Родэн презрительно пожал пятнистыми плечами, ясно давая понять: «Подобных казусов со мной не случалось с младых когтей, когда я был мокроносым щенком».

- Прости, что усомнилась в тебе, достойная собака. Тебе бы профессором быть в Гарварде, а не под Жанкиной кроватью валяться целыми днями...

- А что? И справился бы, лучше других. - Ответил пес выразительным взглядом. - Думаешь, умные только те, что книжки читают? Ну, пошли...

Он еще хотел что-то добавить, но Славе некогда было разбираться в настроениях Родэна. Мама ждала ее с самого утра в «реабилитации» и, как всегда, встретила градом упреков и жалоб: Медсестры и нянечки грубые и непонятливые, бестолковые; кормят гадко, невозможно есть; из окон в палате дует; полы скрипят, соседка включает телевизор на полную мощность - себя не слышишь, не то что позвать кого-то... так и сдохнешь, как собака, и никто не придет! И все говорят только по-английски, словно сговорились.

Слава наскоро разобралась с текущими проблемами: уговорила соседку убрать звук, все равно та ничего не слышит, как бы телевизор ни орал. Сестры получили по коробке шоколадного ассорти и резко поумнели, подобрели прямо на глазах. Она разложила принесенные продукты на столике возле кровати, налила сок в чашку. Только с английским ничего поделать не смогла.

Мама села, кряхтя, спустила с кровати высохшие лиловые ноги и принялась за котлеты с грибами. А Слава уставилась в окно, чтобы не смотреть на ее усохший череп, складки кожи возле ушей,  они  шевелились на обвисшей шее в такт жеванию. Седые волосы, свалявшиеся на подушке, нелепо торчали во все стороны.

Там, где у Славы полагалось находиться сердцу, образовалась ледяная сосущая пустота. За окном мокрый снег сменялся дождем и обратно. Если долго смотреть на вереницу падающих капель или хлопьев - легко представить, что душа поднимается по ним ввысь, словно по ступенькам. На ветках сидели не то грачи, не то вороны в необычайном количестве. «Февраль, набрать чернил и плакать, писать о феврале навзрыд... где как обугленные груши с деревьев тысячи грачей сорвутся в лужи и обрушат сухую грусть на дно очей».
Несмотря на раннее время, в палате быстро темнело.

- Что ты нахохлилась и молчишь все время? Пришла общаться и смотришь в окно, будто тебе там кино показывают. Не о чем с матерью поговорить?

Встрепенувшись, Слава с трудом оторвала взгляд от хлопьев, летящих по косой:

- Не знаю, зачем ты поменяла Сеню на Веню. Хороший, положительный человек, математик, о сыне заботился. Несправедливо бросать мужа из-за своих капризов, особенно если ребенок есть. Стерпится - слюбится.

- Не на Веню я его поменяла, а на Толю. Ты на чьей стороне, вообще-то? На стороне Сени и справедливости или на моей? Ты мне должна сочувствовать...

- Почему же я должна была терпеть все Сенины выбрыки? (Но, увидев, что у матери сердито затряслась челюсть, Слава себя оборвала. Зачем волновать пожилую больную женщину? Дело былое.) -Знаешь, мама, Танечка опять выступает в «Щелкунчике» на льду. Жанина собака себя как-то странно вела, когда я ее сегодня выводила... Умный пес, смотрит - будто разговаривает. Мне сон сегодня приснился интересный, будто я летаю, и такой синий свет...

- Ну, конечно, собака у тебя на первом месте, а потом уже собственная мама! - перебила мать. -  Таня и в прошлом году в Щелкунчике была, и в позапрошлом. Ничего нового не выучила? Зачем вы деньги только выбрасываете на это фигурное катание. Лучше бы музыке ее учили. Культурнее...

- В прошлом году Таня была только снежинкой, а в этом - танцует у елки с другими детьми и еще - с Королем мышей. Ее нужно на репетицию отвезти сегодня... Я пойду, мам, у меня еще много дел.

- Мама собственная для тебя уже не семья, значит? Только обуза! Можешь не приходить, тебя никто не просит... Вот увидишь, когда твои дети с тобой будут так же поступать, как тебе это будет приятно! - мать откинулась на подушку и демонстративно закрыла глаза. - Вспомнишь маму! Локти будешь кусать, но поздно спохватишься...

В сумке зазвонил мобильный телефон, Слава, не дослушав знакомую фразу, начала судорожно рыться: груши и вязание полетели на пол. В трубке - Танин возмущенный, отчаянный голос пытался перекричать шум детей в школьном коридоре:

- Где же ты, мам? Ты что, забыла? «Щелкунчик» же! Репетиция же сегодня...

- Не забыла, уже еду, еду! Не выскакивай на улицу, метель. Жди внутри! Я побежала, мамочка! Дай я тебя поцелую...

Та не ответила, отвернулась к стене, выражая возмущение угловатыми лопатками. Желтая шея жалостно торчала из цветного ворота халата, ставшего слишком просторным. Грудь, а может, живот распирало тоской и жалостью.

К машине Слава бежала через заснеженный парк. Деревья, обиженные и дождем, и снегом, обледеневшие, застывшие в своем горе. Над ее головой летел клин гусей, которые и не думали улетать на зиму, предпочитая теплым краям - сытные. Гуси сверху немелодично верещали, будто переругивались. И вдруг Слава почувствовала, что если не сядет сейчас, сию же минуту, то упадет. Черная скамейка тоже промокла и обледенела. Слава опустилась на краешек. Спрятала лицо в перчатки и долго сидела без мыслей, наблюдая, как слезы собираются где-то внутри, в дырявой лодке между ребрами и грудной костью, медленно поднимаются к горлу и беззвучно выливаются из глаз, пятная серую замшу перчаток. Леденящая пустота в области Славиного сердца расплывалась нефтяным пятном. Ей захотелось завыть, как Родэну. И она завыла. В парке все равно никого не было.

Отвыв, Слава подняла лицо. Перед скамейкой полукругом сидели штук двадцать белок и с интересом смотрели на нее. Съестное почуяли в сумке? Разве белки едят груши? Если бы у нее были орехи или хотя бы хлеб, она бы их накормила. Белки внимательными глазками следили за каждым ее движением. Слава нерешительно произнесла: «Кыш! Уходите, у меня ничего нет для вас».

Белки переглянулись и не сдвинулись с места. Она встала и робко, боком протиснулась между двумя центральными белками. Те вежливо подвинулись, но не расходились. Славе даже плакать расхотелось. Долго, пока шла через парк, она оглядывалась на странное каре, а белки глядели ей вслед, и даже, кажется, одна помахала лапкой. Или Славе это только почудилось?

В госпитале пахло нежилью, болезнями и тоской.
Специфический запах. Его, наверное, производят специально, держат в колбе в лаборатории и выпускают в каждой вновь открытой больнице, чтобы жизнь медом не казалась ни для пациентов, ни для персонала. Сеня лежал высоко на подушках, со значительной белой ногой, торчащей на манер катапульты на подвеске. Зеленая больничная рубашка с завязкой на спине делала его нелепым и странным.

- О! Явилась - не запылилась моя бывшая благоверная, а ныне - чужая жена! Я спросил у ясеня: где моя любимая? Ясень не ответил мне, качая головой... Я спросил у тополя: где мои груши и одеколон, обещанные два дня назад? А тополь меня послал куда подальше...
- Хватит ерничать. Я чужая жена уже тринадцать лет, пора бы и привыкнуть. Вот твои груши и прочее. - Слава выложила содержимое сумки на тумбочку возле кровати. - Как ты себя чувствуешь?

- Не дождетесь! - Сеня ухватил грушу двумя пальцами, покрутил, придавил. - Зеленая и жесткая, точно, как твоя душа. Что, спелые груши в Америке уже не выпускают?

- Какие были в магазине, такие и принесла... полежит день и дозреет. Зачем ты к ребенку цепляешься? Он сегодня утром чуть не плакал после разговора с тобой.

- Хорош ребеночек! Балбес выше меня уже. Большой и дурной. Я тоже чуть не плачу от его успехов по математике и твоих методов воспитания. Твой новый супруг не может с Бенджамином таблицу умножения повторить, корона свалится с его рабоче-крестьянской головы? Бен-джа-мин! Ну и имечко же ты выбрала для нашего отпрыска! Язык вывихнешь...

- Ты же сам настаивал, чтобы имя было английское. Тот факт, что мой муж работает на «Моторолле», не делает его рабочим, и тем более крестьянином. Ты прекрасно знаешь, что дело не в таблице умножения... Бенджамину не даются уравнения с двумя неизвестными. Сам бы позанимался. Ты же - математик!

- Удар ниже пояса! Я в этой стране - простой шофер не слишком скорой помощи, развожу престарелых Зюзь и Зюнь по врачам и ничего общего с математикой иметь не желаю. «Здесь с медикэйдом бегает Тортила, с медикейром бродит Дуремар», как поется в рекламе русского телевидения. А я при них - шоферюга, так сказать, уже стоящий одной ногой на пенсии. Что с меня возьмешь, кроме анализа? Крепче за баранку держись, шофер! - запел Сеня нарочно противным голосом.

- Если ты будешь со мной собачиться бесконечно - я просто уйду. Кстати, о собаках: сегодня наш пес так странно...

- Так ты уже от меня уходила, ушла... - перебил Сеня, - и ничего, пережил как-то. И еще раз переживу. Вали кулём. Катись колбаской по малой Спасской - так кажется, говорили на нашей бывшей отчизне? - он резко дернулся. Виселица с ногой качнулась, Сеня болезненно сморщился. - Кстати, о собаках: почему ты все-таки от меня ушла? Чего тебе не хватало? Какого рожна? Я тебя так лю... а, да что говорить... Ты все своего Пастернака искала, и чего хорошего нашла?

- Отчизна не может быть бывшей... Что, больно?

- Нет, наоборот, приятно, я умираю от восторга и блаженства. Дай попить! Вода на тумбочке, мне не достать. И скажи нашему отпрыску, что я с ним не желаю разговаривать, пока он не извинится передо мной и не исправит отметки. Ну, все-таки? - приставал Сеня. - Я что, обижал тебя, налево ходил?

- Ходил! И скандалил. Ревновал, придирался... Вот уж правду говорят: «Любишь, как душу, трясешь, как грушу».

- Да брось! Все ты выдумываешь, валишь на меня, как на покойника, а я еще живой. И вообще, сходивший четыре раза налево муж возвращается в исходную точку к супруге, согласно законам геометрии. Что я, деньги в дом не приносил, не удовлетворял тебя как мужчин...

- Тебе нельзя нервничать! - перебила Слава. - Повысится давление. Уже весь красный. Опять забываешь пить свои лекарства? Успокойся. Ты прекрасно знаешь, не будет твой сын извиняться, весь в тебя... Яблоко от яблони...

- Яблоня от яблока тоже недалеко падает, так и я... Паду ли я, стрелой пронзенный... Твое воспитание Бенджамина ни в какие ворота не лезет...

- ...потому что у меня нет сил бороться с твоей тяжелой наследственностью! Сестра, сестра! - Слава выскочила из палаты. -  У Ваксмана подскочило давление!

- Нет, ты мне скажи, - кипятился Семен, - что, я был плохой отец для нашего ребенка, плохой муж? Пошел на эту паршивую перевозку, чтоб заработать для вас, для вас! Плюнул на карьеру...

- Не возбуждайся! Ляг, не дергайся. (Не время ему было напоминать сейчас, что от карьеры математика он сам отказался. Не ладил с коллегами в университете, и студенты не понимали его лекций из-за дубового русского акцента. И с сыном он проводил весьма мало времени.) Давай я тебе смешную историю расскажу, про белок...

- Мне в уборную нужно. Мочевой пузырь, словно сердце - ему не прикажешь.

- Сестра, может быть ему успокоительное дать? Как он спит?

- Я позвоню доктору, спрошу, - лениво согласилась медсестра. - А вы бы лучше пришли в другой раз, позже.

- Он сейчас не в настроении, у него нога разболелась, - оправдывалась Слава, а сама подумала: «Сеня никогда не бывает в настроении. Интересно, он всегда такой, или только со мной? Вон как сладко улыбается медсестре!»

Она посмотрела вниз, на монитор: прямоугольная коробочка свисала с шеи на матерчатой подвеске, к ней тянулись из-под кофточки цветные проволоки, закрепленные на груди и боках. Точно - похоже на бомбу. Рвануть чеку и...  Здорово сын подметил. Слава плотно застегнула жакет.

После репетиции дочка захотела есть. Зашли в «Бюргер Кинг». Проголодавшаяся Таня заказала двойной гамбургер, большую порцию жареной картошки, колу и еще кусок торта. Но Слава совершенно не чувствовала голода, только выпила безвкусный кофе. Потом она отвезла Таню на батмицву к подруге, а сама поехала в офис доктора Черного снимать монитор.

Заснеженные дороги, шины скользят. По обочинам стоят заваленные снегом кусты. В парках - нетронутая белизна. Зима напоминала о Борисе стихами Пастернака: «Мело, мело, белым бело, во все пределы...» И осень напоминала: «Мне снилась осень в полусвете стекол...» И лето: «Ты спросишь, кто велит, чтоб август был велик?» И весна, «...когда сверкающая слякоть весною черною горит».

- Доктор занят, - важно остановила ее Кира Семеновна. - Ты здесь больше не работаешь и не лезь нахально!

Слава смиренно присела на диванчик, вытащила из сумки вязание. В приемной не было окон, и она сосредоточилась на петлях и спицах, придумывая сказку о собственной жизни, чтобы не слышать Кириного противного голоса. «Жила-была женщина, и было у нее два мужа: один умный, а другой - дурак. А любила она прекрасного снежного холодного принца. Его гордый профиль напоминал одновременно и арабского воина, и арабского породистого скакуна. У принца была не менее прекрасная принцесса. С ней принц не был таким уж снежным, а скорее - нежным. А женщина все  работала себе в замке «ресепшионисткой» и вязала ему теплый шарф, потому что зимы в сказочном краю были морозные. Такие холодные, что сердце превращалось в ледышку и грозило рассыпаться осколками от малейшего прикосновения...»

Но Киру не так-то легко было заглушить. ККК жевала полуметровый бутерброд, свесив бульдожьи щеки. Одновременно она вслух читала Дипака Чопру в русском переводе и громко делилась с ожидающими пациентами своими впечатлениями: «Этот индеец чрезвычайно приличный и образованный человек. Даже удивительно! Я по его «ведической» системе похудела на шесть фунтов. Но решила, что это не патриотично. Перешла на американскую диету Аткинса и набрала двенадцать фунтов взад, но не теряю надежды. Ее никогда не нужно терять. Постоянно следует повышать свой духовный уровень. Вы не читали? Темнота. Сейчас я читаю книгу о жизни после смерти. Познаю много нового и удивительного. Например, животные видят то, чего не видят люди: духов, призраков, вибрации вселенной. Мой Марсик такой умный кот, ни у кого такого нет. Я думала, что его блоха кусает, когда он спит-спит, а потом вскакивает. Так это, оказывается, он видит духа и пугается. (Она откусила от бутерброда, некоторое время раздавалось только мерное чавканье.) У меня столько книг дома, я вся завалена выше головы. На очереди лежат - «Анастасия»! Духовная пища важнее физической!»

Слава сбилась со счета петель, дернула пряжу. Нет, в таком гаме невозможно сосредоточиться. И спрятала вязание в сумку. Сказки сказками, но в жизни Сеня был не такой уж умный, а Толя, честное слово, совсем неглупый, что бы мама ни говорила. Да и принцесса не такая уже писаная красавица, ровесница Славы, между прочим. Вообще, грех жаловаться, когда у женщины есть два прекрасных ребенка (пусть один немного подпорчен и проколот серьгами). Даже два с половиной ребенка, если считать Жанну. И собака впридачу, для полного счастья.

Показался в дверях Черный доктор, привычно пошутил: «Что нам земная Слава? Иллюзия одна... Заходи, чего сидишь? Катя с тебя моментально ошейник снимет. Надоело уже, небось, эту коробку таскать?» Всегда сердце болезненно обрывалось от его шуток, его улыбки, а сегодня будто примерзло, ничего.

Скуластая Катя улыбнулась, вспыхнув узкими, черными глазами: «Пойдем, снимем монитор. Посмотрим, что там твое сердце настучало. Как дела, рассказывай». Нет, все-таки - красавица она! Экзотическая красота - смесь русской, польской и бурятской крови. Чудесная кожа азиатки, без единой морщинки, это в сорок-то лет! Дивная Катина коса почти до колен. Волосы прямые, жесткие, и коса в руку толщиной. Слава потерла свой белокурый стриженый затылок.

Жаловаться не хотелось. Присев у окна, она залюбовалась смуглой подругой. Неожиданно сквозь войлочные, серые тучи проклюнулось заходящее солнце. Косые лучи ярко осветили кабинет, и на Катиных щеках загорелся золотисто-оранжевый румянец. Прикрыв глаза, чтобы не слепило, Слава начала рассказывать о необычном поведении белок. Катя что-то записывала и слушала невнимательно..

- Что там, Кать? Что монитор показал?

- Непонятно! - Катя откинула на спину косу, мешавшую ей. - Наверное, монитор испортился. С двенадцати ночи не показывает никакой сердечной работы. Нужно постричься, голова болит от этой косы.

- Не вздумай даже! Так красиво...

Заглянул между двумя пациентами доктор:

- Как наше сердце, ему не хочется покоя?

- Боря, монитор испортился! У нас есть другой?

- Другого нет, - огорчился доктор. - Новый монитор придется покупать. Столько расходов! Экономика идет псу под хвост, а тут еще только купили новый дом: четыре спальни и джакузи, выплачивать тридцать лет.

- Зачем вам такой большой дом вдвоем? - спросила Слава, когда Борис Леонидович ушел, выписав ей направление на кардиограмму и эхограмму сердца.

- Нас будет больше... - Катя чуть-чуть смутилась. - Ты только никому не говори... уже два месяца. Не к добру такую новость разглашать заранее. Только американцы с первого дня хвастаются. Мы ходили к специалисту, тут в Америке технология так продвинулась, просто чудеса делают. Генная инженерия вроде. Я не очень разбираюсь. Но уже выбрала имя: если мальчик - Руслан, а девочка (она застенчиво улыбнулась) - Ярослава.

Так размышляла Слава, покуда ей меняли масло в машине, пока она разбиралась с химчисткой, где не могли найти Толино пальто и нарядные брюки Бенджамина, пока покупала продукты в магазине и грузила их в багажник, а дома - запихивала в холодильник. Стиральные и сушильные машины стояли, разинув квадратные пасти в нетерпеливом ожидании. Затоптанный пол взывал: «Помой меня!» Всюду валялась детская одежда. В общем, дома царила обычная неразбериха. Мысли о Борисе разлетелись, словно цветные попугайчики, когда откроешь клетку, и расселись по шкафам и полкам, ожидая своего часа.

Когда стиральная машина жадно зачавкала, вещи спрятались по шкафам и кладовкам, а пол заблестел, перед Славой встала неразрешимая дилемма: одновременно нужно было забрать Таню с батмицвы, а Бенджамина - из бассейна после плаванья и привезти обоих домой к обеду, который уже доспевал в скороварке. Некоторое время Слава бестолково металась по дому. Она не могла опять опоздать к Тане. Дочка и так сердилась на нее за испорченную репетицию «Щелкунчика», и справедливо. Но и Бенджамина тоже нужно было забрать вовремя. Он находился в том опасном и деликатном возрасте, когда большинство его школьных друзей уже получили водительские права. Жестоко заставлять мальчика ждать на морозе, когда все его приятели разъезжаются с тренировки на новеньких «Мерседесах» или даже битых «Фордах» (в зависимости от достатка и принципов родителей) и насмешливо предлагают подвезти малолеточку. Подобная травма может оставить шрам на хрупкой душе подростка если не до конца дней, то уж, наверняка, до конца школы. Он и так весь исколот и проткнут этими противными металлическими штучками. Вот-вот татуировку наколет, изуродуется навсегда. Если сложные отношения родителей с Бенджамином еще больше усложнятся - они станут похожи на китайскую головоломку, которую Славе придется раскручивать всю оставшуюся жизнь.

Наконец, Жанна, смилостивилась над Славой и согласилась заехать за Таней. Но при условии, что Слава вечером опять выведет Родэна. Слава и ей попыталась рассказать про белок, но Жанна не слушала - красила синим лаком ногти. Она недавно проснулась, позавтракала пирожками, испеченными специально для мамы, и находилась во временно благодушном настроении.

Солнце село в мутную дымку. Исчезли радужные протуберанцы вокруг предметов. За окнами блестящие ледяные зигзаги на дороге меняли цвет с красного на зеленый, вместе с огнями светофора. Гаснущий лиловый вечер залила глухая синева. Заспанный Толя вышел из спальни, шаркая Славиными меховыми тапочками. Он перекинулся несколькими фразами с Жанной, доел пирожки с капустой. Чмокнул Славу в макушку: «Что-то ты бледная? Устала?» «Нет, просто освещение такое. Знаешь, я сегодня таких странных белок видела...» Но Толя заявил, что сам поедет за Бенджамином, пусть жена отдыхает. И ушел. Слава благодарно вздохнула ему вслед. Честь и хвала магическим пирожкам! Она новые напечет до завтра, когда все улягутся. Вот сейчас быстренько нашинкует капусту, накрутит мясо, поджарит лучок с морковкой (фирменный пирожковый секрет), разморозит готовое слоенное тесто... Пока дети не появились, забросит постиранное в сушильную машину... А Катя и Борис, наверное, сидят сейчас у камина в новом доме. Или залезли в горячую джакузи. Теплый пар... Кати узкие горящие глаза, белое тело... и Борис ее... Размышления (бесплодные и неприятные) прервал Родэн - подошел и вопросительно посмотрел снизу. Еще и с собачкой нужно выйти, обещала!

Забравшись в пуховую куртку сына, всунув босые ноги в сапоги, Слава взяла поводок и призывно почмокала. Родэн с достоинством прошествовал в открытую дверь. Серебряный диск, окруженный ярким кольцом, мерцал в знобящей дымке. «Кольцо вокруг луны - к морозу, - вспомнила она вслух народную примету, но холода не ощутила. - Какие теплые эти пуховые куртки. Хорошо бы и себе такую купить». Но Родэн и ухом не повел. Он следовал за ней по синему насту, брезгливо поджимая лапы. Снег, как тальк, скрипел от шагов. Вышли на задний двор, гордо именуемый «садом». Ноги утопали в сугробах выше щиколоток. Сиреневые тени деревьев резали полотно двора во всех направлениях. Серая белка застыла вниз головой на ярко освещенном стволе старой ивы и уставилась на них. В лунном свете зверек казался серебристым, волшебным созданием. Тишина звенела ледяными иголками. Славу начал бить озноб, но совсем не от холода.

- Чего пялишься? Ну, давай, делай свои собачьи дела, - строго приказала она собаке, и дернула поводок. - Не век же мне тут с тобой на холоде торчать.

- Тебе не холодно! Ты  ничего не чувствуешь.

- Откуда ты знаешь?

- Откуда? От верблюда... Подумаешь, бином Ньютона! Отвернись, мне неудобно при тебе писать.

- Ты чего, сдурел, Родя? Всегда было удобно, а сейчас вдруг застеснялся ни с того, ни с сего.

- Раньше ты была... другой.  Теперь, когда ты стала призраком, мы вроде бы на одном уровне...

От неожиданности Слава споткнулась и с разлета села в сугроб... и, действительно, ничего не почувствовала. Так и сидела, глядя на луну и на пса снизу вверх.

- Что - во?

- Не-е-е-ет... - Слава неуверенно потрогала снег ладонью. - Не холодный.

- Брось заливать, Раскольников! Какие-то Кирины разговоры. Ты не шутишь? С чего вдруг я стала призраком?

- Какие уж тут шутки! Прошедшей ночью у тебя остановилось сердце. Разве ты не слышала, как я выл? И не сравнивай меня с этим литературным мерзавцем и убийцей старушек, Родионом Раскольниковым. Терпеть его не могу, давно хотел тебе сказать...

- Странно! Сердце остановилось? А я даже не заметила - закрутилась. И никто не заметил! Действительно, не бьется. То-то, я смотрю, все какое-то не такое. С радужными ореолами. Думала, иллюзия зрительная - от мороза.

- Что же ты теперь будешь делать? - поинтересовался Родэн. - Слушай, отвернись, а то мне действительно нужно за маленьким...

- Мочевой пузырь, как сердце - ему не прикажешь... - Слава отвернулась и уставилась на белок. Их было уже больше дюжины. Зверушки дружелюбно замахали ей лапками. Она тоже неуверенно помахала в ответ. - Не знаю... Буду, как есть. Сколько смогу. Как они все без меня? Неужели я действительно...?

- Главное - не зацикливаться на случившемся, вовремя уйти! Но и спешить не следует. Поспешность хороша только при ловле блох, - философствовал пес. - Не думай только, что я тебя подгоняю. Мне лично куда приятнее, когда в доме есть с кем поговорить... как собаке с собакой. Не с Жанной же мне беседовать или с твоими щенками! С ними пытаешься общаться, донести идею - а они тебе поноску тычут или тапочки. И все общение - псу под хвост. Но у тебя - свои духовные задачи...

- Слушай, если ты все знаешь, - а Бог есть?

- Кому ничто не мелко, кто погружен в отделку кленового листа и с дней Экклезиаста не покидал поста за теской алебастра? - процитировал пес в задумчивости. - Серьезно, положа лапу на сердце, я обязан тебя предупредить: ты так можешь навсегда застрять в своей семейной жизни, ни там, ни тут. Между небом и землей. Не освободишься от земных пут и будешь биться, словно птица в силках...

- Всесильный Бог любви, Ягайлов и Ядвиг?! Какое ты поэтическое животное, я и не знала. Ну, не навсегда застряну в семье, на время. От земных пут, как ты выражаешься, трудно освободиться, особенно от любви. И не хочется... Путы? Да, я запутана в этой жизни. Привязана, очень сильно привязана ко всему. Не знаю, решена ль загадка зги загробной...

- ...но жизнь, как тишина осенняя, подробна, - нетерпеливо завершил фразу Родэн. - Собачья жизнь у тебя, я согласен, все ездят на тебе, как на сибирской лайке... Но тебе нужно не стишки читать и сказочки рассказывать, а двигаться вперед, вперед! Не стоять на месте. (Он для наглядности подтолкнул Славу носом.) Колесо Кармы не останавливается. Не бойся, это совсем не страшно. Поверь моему опыту: вернешься, реинкарнируешься, как у вас говорят всякие Чопры.

Они долго молчали. Молчали ива и белки. Безмолвствовала луна.

- Пойдем домой, короткошерстый друг, а то ты себе весь зад отморозишь. У тебя и хвоста-то толком нет. Ты слышишь - снег потрескивает! Интересно, кем ты был в прошлой жизни? (Пес сделал вид, что не расслышал вопроса. Неопределенно повел острыми ушами.) Знаешь, я свяжу тебе шерстяную попонку - шерсть на шерсть. Чтобы ты не простудился. Тот же шарф, только широкий и с застежкой под брюхом. Успею, я очень быстро вяжу. Зеленый или синий с белым, к твоей окраске очень пойдет. А вот мне совсем не холодно! Здорово! Какие звезды крупные в мороз! И белому сонному царству, бросавшему мысленно в дрожь, я тихо шепчу: Благодарствуй!

- Ты больше, чем просишь, даешь. Прекрасно помню все это! Ты мне клыки не заговаривай. Тебе нужно перевоплотиться. Родиться заново, вернуться опять, чтобы завершить, все, что не сделала в этой жизни.

- Знаю, вернусь, не вой. Еще встретимся? - Слава улыбнулась псу Родэну и безымянной луне. - И если смогу выбрать срок - поспешу и возвращусь в этот холодный мир месяцев через семь...

  Книги В. ЛеГезы можно купить в Amazon.com  (поиск -V. LeGeza)