Я проснулся в половине девятого утра. В шестнадцатиметровой комнате холодно и неуютно. Печь за ночь остыла. За окном брезжило сумрачное февральское утро, и десятиградусный мороз потрескивал за стенами.
   Я лежал под ватным одеялом на раскладушке у стенки. Голова была на удивление чиста, мозг работал ясно, хотя выпито вчера было много вина. Мне не раз говорила мама, что увлечение спиртными напитками не приведет к добру. Но я не спешил «браться за ум», продолжал вести бесшабашную жизнь в рабочем районе города.
   Кто-то глухо кашлянул, заставив меня повернуться к нему и посмотреть.
    На моем диване лежал Костя. Его рыжая голова покоилась на большущей подушке, подаренной мне матерью по случаю вселения в эту коммунальную комнатку, доставшеюся по наследству от любимой тети.
   За моим товарищем по работе под одеялом просматривалось еще одно тело.
   Это меня сильно озадачило, и я задумался, вспоминая вчерашний день.
   На заводе, где я работал старшим мастером литейного цеха, был праздник труда.
   В этот день все работники завода шли с семьями на завод, где торжественно выдавались конверты с тринадцатой зарплатой, работали буфеты, играла музыка. На улице – ледяные горки для детей, катания в санях на лошадях. Очень весело и празднично.
   Я в общем потоке улыбающихся людей получил заветный конвертик, который мне торжественно вручил парторг в красном уголке цеха. Там лежала сумма, равная месячной зарплате мастера.

  Потом я с удовольствием выпил в столовой с друзьями водочки, запил пивком и направился в преотличном настроении домой легкой походкой рабочего человека на заработанном отдыхе.
   По дороге ко мне прибился бригадир сушильщиков тридцатилетний Костя. По пути он прихватил симпатичную девушку Катю, которой было двадцать лет, и она работала в моей смене.
   Мы набрали в магазине горы еды, несколько бутылок вина и расположились в моей холостяцкой комнате на втором этаже маленького кирпичного дома.
   Я затопил голландскую печь. Мы чин чином накрыли шикарный стол и стали пировать втроем.
   Негромко наигрывала музыка, мы громко разговаривали, от печи веяло теплом. Нам стало уютно в комнате, время бежало незаметно. Когда я был готов, чтобы свалиться с ног, то успел устроиться на раскладушке, дал Косте белье, чтобы он сам постелил себе на диване. 
   Я заснул я под тихие реплики, монотонно твердящие одно и тоже:
    – Костя, не нужно!
    – Ну-у-у, Катя!
   Когда я восстановил хронику вчерашнего дня в голове, то бодро вскочил с теплой постели, дрожа от холода, быстро оделся. Затем бросил взгляд на девушку, лежавшую позади Кости, подумал:
   – Как нам не пришло в голову спьяну, лечь спать втроем?
   Мои размышления прервал мучительный позыв.
   Я вышел из комнаты и рванул в туалет. По дороге я молил Бога, чтобы кухня была свободна от соседей.
   Но не тут-то было.
   За столом там уже сидели соседи, как раз возле двери в заветное помещение. Семейная сорокапятилетняя пара жеманно пила из красивых чашечек чай, заедая его масляным тортом, или, наоборот, наслаждалась сладким тортом, запивая его ароматным чаем. Мне было без разницы, лишь бы скорее они убрались в свою комнату, чтобы заскочить в сортир.
   Женщина переживала вторую молодость, была еще очень привлекательна, вызывала у меня иногда мимолетные желания. Муж же ее, напротив, не вызывал симпатии.
   Мне рассказали люди, хорошо знающие эту пару, что мужчина – они переехали сюда недавно, всю сознательную жизнь пил беспробудно, даже валялся поросенком на городских улицах. Его симпатичная супруга лучшие годы провела в обществе отвратительного алкоголика, сама вытянула двух детей до совершеннолетия и, когда ее терпение лопнуло – хотела развестись с непутевым мужем, то его, вдруг, осенило: так жить больше нельзя. В великих муках он стал трезвенником, полгода уже вел здоровый образ жизни.
   Как часто в таких случаях бывает, он сохранил семью, стал жить с женой дружно и хорошо. Только возненавидел себя за растраченные во тьме алкогольного забвения годы, стал раздражителен и зол. Он садистски вымещал недовольство на соседях, коллегах по работе и просто случайных людях.
   Я степенно вошел на кухню, кивнул доброжелательно мужчине и женщине и подошел к своему столу, выжидая, что они покинут кухню, как обычно делали жильцы трехкомнатной квартиры.
   Женщина охотно вскочила, чтобы уйти, но муж небрежно махнул рукой, чтобы осталась на месте. Она стыдливо потупила глаза, замерла, не желая перечить раздражительному супругу.
   Я огорчился, понял, что вредный сосед не уступит, не уйдет, а издавать в туалете при женщине бурные звуки стеснялся.
   Проклиная про себя все на свете, я осторожно побрел к своей комнате, соображая, как теперь быть, ведь обиженный живот требовал решительных действий, иначе, он не ручался за себя.
   Я почти добрался до комнаты, когда с шумом открылась дверь комнаты моей другой соседки Люды. Оттуда зло вылетел ее сожитель Эдуард, кивнул головой в сторону кухни, нетерпеливо спросил:
    – Чайком балуются, голубки? Сейчас я им подслащу!
   Он решительно поскакал в сторону кухни, я услышал, как громко хлопнула дверь туалета. 
   Через мгновение недовольные соседи вылетели из кухни, держа в руках позвякивающие чашечки с чаем и блюдца с тортом и скрылись в своей комнате, что-то бубня под нос о человеческих приличиях. 
   Эдуард вышел из туалета счастливый, оказалось, что он уже минут двадцать дожидался, пока соседи уберутся из кухни, но не выдержал муки, решив, что пускай лучше совесть лопнет, чем кишечник.
    – Иди, свободно!
   Туалет был примечательный в нашей квартире. К горшку в виде элементарной воронки была прикреплена труба, которая шла через нижнею квартиру в резервуар под домом. Этот сборник отходов откачивали два раза в год в специальные бочки на приезжающих машинах.
   Чтобы из трубы не дуло и запах не проникал в квартиру, отверстие в горшке затыкалось деревянным чопом с рукояткой длиной пятидесяти сантиметров. Когда чоп выдергивался, то в помещение потоком поступал «ароматизированный» воздух. Очень опасное, особенно зимой для женщин, сооружение, должен вам сказать.
   Вымыв руки под рукомойником, я весело потопал в свою комнату. Жизнь снова сияла всеми цветами радуги, а соседи не казались такими «гадами», особенно, женщина, привлекающая меня, как созревший спелый и сочный плод уходящего бабьего века.
   Костя уже сидел поникшим георгином на стуле, руками с крупными рыжими веснушками держался за больную голову. Темноволосая Катя лежала мумией на диване, закрутившись в одеяло, дрожала сочным телом.
   Я весело поздоровался и скомандовал по-хозяйски:
    – Костя, дуй за пивом, а я буду топить печку и греть воду для чая Кате.
   Мой приятель не стал пререкаться, предлагать бросить на морского, кому бежать, а молча оделся, взял трехлитровую банку, многозначительно посмотрел на меня и мельком на девушку. Я ехидно усмехнулся, потому что власть над населением комнаты полностью переходила ко мне на полчаса, как минимум. И не известно, как поведу себя наедине с девушкой, лежащей в моей постели.
   Дрова лежали в комнате между печкой и стеной, я быстро закидал их в топку, зажег, сбегал на кухню и поставил чайник с водой на огонь газовой плиты.
   Вернувшись в комнату, я присел на край дивана, включил телевизор и посмотрел с большим интересом на Катю. Я был молод, здоров, как бык, необременительно одинок, а рядом лежало юная и соблазнительная фигура. Мое тело напряглось в сладкой истоме, орудие, готовясь к бою, неспешно наводилось на цель. Катя почувствовала опасность с моей стороны и, подавшись загнанным мышонком к самой стенке, неуверенно спросила:
    – Алексей, надеюсь, ты не позволишь лишнего?
   Я с облегчением хмыкнул и дал отбой боевой тревоге, равнодушно повернулся к телевизору. Не очень-то хотелось огорчать Костю, но проверить девушку было необходимо, чтобы не подумала, что слабак, в случае, если хотела бы тоже. А так и совесть чиста, и не нужно колотиться в сексе с похмелья ранним утром.
   По телевизору шел репортаж о ходе выборов депутатов в городские и сельские советы. Я вспомнил, что собирался голосовать тоже. Поэтому достал из шкафа серпастый паспорт, бросил на стол и побежал на кухню.
   Когда я вернулся с парящим чайником, Катя держала мой паспорт в руках и, изумленно разглядывала меня, как редчайший экспонат в музее. Затем затараторила:
    – Мы – земляки! В одном поселке родились. Моя сестра училась с тобой, я вспомнила, что видела тебя на классной фотографии…
   Также выяснилось, что ее бабушка живет на одной улице с моими родителями.
   Такие вот витки судьбы бывают в жизни. Если учесть, что мы жили в многомиллионном городе, а на заводе работало пятнадцать тысяч человек, то вероятность попадания в одну смену и пусть не со мной, но в мою постель, землячки равнялась почти нулю.
    Через неделю в городе вновь установились лютые морозы, температура упала до тридцати пяти градусов ниже нуля. Неживое трещало от стужи, а живое жалось к любому теплу. С утра до вечера в воздухе вилась морозная дымка, выцветшее небо порозовело от необычного мороза. Птицы замерзали в полете, поэтому пережидали зиму под стрехами крыш и у отопительных труб. Жизнь, казалось, в городе испуганно замерла в ожидании конца света.
   Я старался в лихие времена находиться дома, топить исправно после работы и выходные дни печь. Поэтому отменил все походы к одиноким женщинам, чтобы не вернуться однажды в ледяную избушку, а водить красавиц к себе не решался из политических соображений.
   Как-то в субботу я затопил свою печку, так как собачий холод на улицы не спадал. Попутно размышлял, как бы добежать без потерь до ближайшего магазина, чтобы закупить продуктов. В холодильнике – хоть шаром покати, а время подходило к обеду и уж очень хотелось кушать.
   В дверь постучалась соседка, которая принесла, словно чувствовала мои проблемы, пару горячих котлет, которые источали вкусный запах.
   Я попытался, конечно, из вежливости отказаться, но она настояла:
    – Бери, бери! Ешь на здоровье. Только что нажарила голодному гостю, который еще сидит у меня.
   Эта та соседка, у которой жил Эдуард. Звали ее Люда. Пятидесятилетняя симпатичная женщина трудилась администратором в гостинице «Речная», где часто жили иностранцы, поэтому ей удалось удачно выдать свою единственную дочь, которую вырастила одна, за финского гражданина. Та теперь жила в Финляндии и была счастлива.
   А Люда, чтобы не скучать в одиночестве, нашла себе любовника, который жил в этом же районе. С ним покрутила любовь лет пять, и завербовалась на три года в восточную Германию, работать в прачечной ограниченного контингента наших войск.
   Я, когда переехал в эту квартиру жить, захватил ее отъезд.
   Прошло три года, пришло время возвращаться моей соседке домой. Приезда Люды с нетерпением ждал ее сожитель Вася, который соскучился по ее пухлому телу так, что предполагало бурную встречу.
  И произошла она яростнее, чем мечталось пожилому и верному любовнику, который все это время ждал свою даму и оберегал ее жилище и имущество от злодеев.

   За это Люда вероломно привезла с собой нового молодого сожителя Эдика.
   Не стоит описывать всех скандалов, которые учинял не на шутку обиженный Вася. Все произошло, что возможно в таких неординарных случаях: не опереточные угрозы, стремительный бег за напуганным до смерти соперником с плотницким топором, неоднократное битье окон.
   Только через месяц усталый Василий сдался, снял изнуряющую осаду квартиры, где отсиживались полумертвые от страха любовники, смачно плюнул напоследок на землю и горько сказал:
    – Курва! Сколько лет пахал ее, а она меня отблагодарила!
   Эдуард был моложе Люды на пятнадцать лет, очевидно, прельстился возможностью жить в великом городе-герое. Он выждал, пока она его прописала к себе, пожил мирно еще с полгода и начал гулять напропалую с другими женщинами, пропадал где-то неделями.
   Вот и теперь молодой сожитель соседки отсутствовал второй день дома, а Люда привела в свою комнату десятилетнего мальчика, который замерзал у магазина напротив нашего дома.
   Неравнодушная женщина заметила ребенка, расспросила и выяснила, что он живет с мамой в деревянном доме у шоссе. Мать уже три дня, как ушла из дома и не возвращалась. Мальчику было холодно в не топленом доме, его мучил голод, поэтому он ушел из квартиры и болтался возле магазина. Уже были сумерки, когда сердобольная соседка забрала к себе, накормила и уложила спать в тепле.
   Она попросила сходить меня с ними в квартиру, где прожил мальчик, посмотреть все на месте. Одной идти туда ей было страшновато, поэтому она рассчитывала на мужскую помощь.
   Я, конечно, согласился, и мы втроем отправились туда. Было очень холодно, изо рта вырывался морозный пар, под ногами неистово скрипел утрамбованный снег, и я сразу уткнул нос в меховой воротник пальто и прибавил шаг.
   На горизонте виднелась серая лавина многоэтажных домов новостроек города, надвигающаяся неумолимо метр за метром к нашим убогим домам бывшего пригорода. Скоро она целиком проглотит село Рыбацкое, закроет плодородные земли серым асфальтом, а на месте перекошенных деревянных строений вырастут стройные гиганты с бессчетными ячейками квартир со всеми удобствами.
   Мы же подошли к такому старому двухэтажному деревянному дому, что, казалось, он чудом держится на бетонном фундаменте.
   Мальчик запустил руку в какую-то щель на входе и вытащил длинный ключ, которым открыл допотопный замок ободранной двери. По крутой скрипучей лестнице поднялись на второй этаж, толкнули другую разбухшую дверь. Она с трудом откинулась внутрь, нехотя пропуская нас в большую и мрачную комнату.
   Посередине стоял большой замызганный стол, уставленный грязной посудой и батареей пустых винных бутылок, выщербленная местами столешница усеяна окурками и залита пивом. Единственное окно, промерзшее даже внутри помещения, едва пропускало скупой свет сквозь замысловатый рисунок инея. В морозном воздухе стоял смрад нечистот, остро ощущался табачный перегар.
   Кроме четырех стульев и разбитого засаленного дивана, обстановки в комнате не было. В углу стояло ведро, заполненное на треть мочой, которая покрылась льдом.
   Я не поверил, что здесь жили люди, поэтому спросил мальчика, где же он спал. Тот показал на дверь, приведшую нас в маленькую комнатку, где стоял только старый шкаф, а кровати не было. Мальчик стыдливо кивнул на кучу тряпья возле стенки на полу. Мы переглянулись, пораженные запущенностью жилья, отсутствием даже намека на постельное белье, грязью и тяжелым воздухом.
   Когда вышли на улицу, я с удовольствием втянул в легкие свежий воздух.
   Мы решили оставить мальчика еще на сутки в квартире, а в понедельник отдать его в милицию, чтобы определили в детский дом.
   По дороге домой нам повстречалась миловидная молодая женщина. Она была прилично одета, умело накрашена косметикой, вызывала приятное впечатление.
   Я сразу стал стричь ее глазами, мысленно снимая с нее модное зимнее пальто, под которым угадывалось стройное тело, вызвавшее у меня желание, познакомится с ним поближе.
   Не смотря на то, что я выглядел тоже неплохо – был молодой и стройный, одет, как Денди, женщина на меня не обратила никакого внимания, а уставилась пристально на мальчика, шагавшего между нами.
   Оказалось, что это была мама нашего найденыша, и мы остановились, и поздоровались с ней, ожидая услышать уважительное объяснение.
   Женщина равнодушно выслушала Люду и, не поблагодарив за участие в судьбе ее сына, накинулась зло на мальчика с бранью, что он не дождался ее и привел в дом чужих людей.
   У меня сразу пропал всякий интерес к ней, как к женщине, и я в очередной раз убедился, что внешность бывает очень обманчива. Непутевая мать схватила сына за руку и поспешно увела его с наших глаз.
   Страшный холод наконец-то спал до десяти градусов ниже нуля, жизнь в городе сразу оживилась, все вздохнули с облегчением и заспешили по заброшенным делам.
   Я же не имел особых забот, кроме работы и ежедневной топки печки. Но светило приветливо предвесеннее солнце, после больших холодов нынешний мороз казался настолько несерьезным, что я рванул на неделю к своей давней подруге, чтобы хорошенько размагнититься и надолго снять стресс.
   Когда я вернулся после удачной приятной поездки, то меня ждала ледяная комната, неуютно простывшая за неделю. Я начал усиленно топить печку, чтобы снова вернулись необходимой для жизни тепло и претензия на уют.
   Буквально на следующий день в комнате уже можно было ходить в спортивном костюме, и я с удовольствием разлегся на родном диван перед телевизором, анализируя дни, проведенные у молодой женщины. Но пришел к однозначному все же выводу, что в гостях: ох как хорошо, а дома: ну никто ни на что не претендует.
   В это время в дверь настойчиво постучали, я крикнул, чтобы входили без стеснения. В комнату ввалился Эдуард, который жил уже несколько дней у Люды, расшибался в доску, заслуживая прощения за свое недельное отсутствие.
   Он спросил меня, видел ли я, что туалет замерз, и скоро будет нельзя им пользоваться.
   Я вчера обратил внимания, что с ним что-то не то, поэтому обреченно кивнул головой, сообразив, что настырный Эдуард не отвяжется.
   Уже вдвоем обследовали такое необходимое для человеческой жизни заведение. Затем, деловито посовещавшись, решили, что где-то чугунная труба не пропускает фекалии внизу. Гуськом прошли этажом ниже и позвонили в квартиру под нами.
   Нам открыла молодая красивая девушка, жившая там одна. Ее родители уже выехали с семьей сына в новую квартиру, а двадцатидвухлетняя дочь осталась дожидаться своей очереди на расселение.
   Выслушав нашу просьбу осмотреть ее туалет, она равнодушно пожала узкими плечами, пропустила нас в квартиру и безразлично ушла в одну из комнат, поигрывая соблазнительными бедрами. Я с огромным сожалением посмотрел ей вслед, проклиная неписаный закон: не блуди, где живешь.
   В квартире девчонки пришли к выводу, что фановая труба замерзла у нее. Стекло в окне туалета девушки было выбито и едва прикрыто куском картона, из щелей немилосердно дуло с улицы, поэтому не мудрено, что сливная система в суровые морозы промерзла насквозь.
   У нас оставалось два выхода разрулить ситуацию: или ждать до весны, или отогревать трубу паяльными лампами, чтобы через лючок в трубе удалить содержимое.
   Мы посетовали, что стекла в этой квартире побила молодая женщина, жившая с мужем и маленьким сыном в квартире на втором этаже соседней парадной нашего дома. Ее муж учился в одном классе с девушкой, жившей под нами, часто и тайком забегал к нашей соседке с бутылочкой винца.
   Его одноклассница не отличалась целомудренностью и любила выпить с молодыми мужчинами, а что происходило потом, можно лишь догадываться.
   Как водится, когда романы крутят там же, где и проживают, добрые люди открыли глаза женщине на измены законного супруга. Она пыталась спасти семью и жаловалась родителям мужа, проживавшим под ними же в этом доме. Отец вел с сыном частые профилактические разговоры, тот обещал прекратить левые забеги. Молодой мужчина держался месяц, другой, но, когда ему попадала "под хвост вожжа" очередной раз, снова оказывался с бутылкой в квартире приятной во всех отношениях женщины.
   Как-то, подловив момент, когда муж после работы вероломно прошмыгнул мимо своей парадной на соседнюю лестницу, ревнивая женщина побила в квартире соперницы окна, выкуривая своего мужчину.
   В итоге он все-равно продолжал бегать к своей зазнобе, а пострадали от его блуда мы. Но я, впрочем, из солидарности не особо осуждал изменщика, хотя и не одобрял любовную связь по месту жительства. Хлопот и шума больше, чем удовольствия.
   Так как до прихода весны нужно ходить куда-то по обеим нуждам, то решили в ближайшую субботу разогревать замерзшую трубу паяльными лампами, которые я обещал принести с работы, и решить эту неприятную проблему.
   Также попытались привлечь для работы с проклятой трубой и другого работоспособного соседа, который к тому же теперь не брал в рот спиртного.
   Но мы не смогли договориться, как ни выпрыгивал, горячась, перед ним из облегающих ноги и зад штанов Эдуард. Сосед безапелляционно заявил, что готов ждать даже до лета, а свое дерьмо, мол, убирайте сами.
   На вопрос, куда идет его личные отходы, он нахально заверил, что по большой надобности с женой ездит к своим детям, которые живут недалеко в квартире со всеми удобствами, а по малому ходят в ведро, которое опорожняют на улице.
   Нам ничего не оставалось, как в ближайшую субботу чистить фановую трубу вдвоем. Вооружились паяльными лампами, старым тазом, мы оделись в старье и, защитив руки рукавицами, принесенными мною тоже с работы, потратили половину дня, вытаскивая по кусочку отогретое паяльной лампой содержимое в таз. Затем опорожняли нечистоты за дровяной сарай, где начинались картофельные огороды. Чтобы омерзительная работа принесла хоть какую пользу в качестве качественного удобрения участку соседнего частного дома.
   Когда мы закончили грязную работу, то сбросили перепачканную одежду в мусорный бак возле дома и решили сходить в общественную баню, которая находилась в ста метрах.
   Эдуард за несколько дней, что находился дома, похоже, успел получить прощение от своей пассии, которая сияла при виде своего молодого любовника, поэтому она нас снабдила в баню бутылочкой водки, поощрив за усердие. Не понятно, какое и чье, но я не возражал.
   Баня славилась своей парилкой и просторным залом для мытья. Сюда ходила мыться все население села Рыбацкое и приезжали любители из славного города, привлеченные отличным паром, поддерживаемым березовыми дровами.
   Перед входом в баню в киоске мы купили по бутылке пива, зашли в раздевалку, скинули одежды и нагишом ступили в зал для мытья.
   Здесь царила мужская нагая атмосфера, где не было места званиям и должностям. Вокруг деловито сновали мужчины различных возрастов и статей: высокие, низкие, толстые, худые. У всех, без исключения, между ног болталось мужское достоинство, как отдельный артиллерийский расчет, подчиненный своим хозяевам-командирам, и, живший по единому уставу службы.
   Орудийные стволы не всегда гармонировали с габаритам командного состава. При невысоких ростом худощавых персонах можно было видеть свисающие мощные стволы, а у длинноногих – зачастую, наблюдалась скромная царица войн, пушечка-сорокапятка, искусно замаскированная местной растительность.
   Между ними мелькали молоденькие скорострельные орудия подростков и, зачехленные, ничем не замаскированные, почти игрушечные пушечки мальчиков.
   Я присел на мраморный топчан, чтобы распарить в тазу с кипятком березовый веник, приобретенный тоже при входе, с интересом присматривался к рабочему народу, мелькавшему в пару мыльного зала.
   Так как сидел, словно ежик в тумане, то наблюдал только мужские стволы, степенно проплывающие во всей красе мимо, потому что выше пояса обзор закрывал густой пар.
   Вот вдоль моей скамейки степенно прошло мощное, видавшее виды, орудие, обвитое крупными натруженными венами. Набалдашник ствола было столь огромен, что можно видеть в ее головке часть внутренней нарезки ствола.
   Это орудие было уже в преклонных годах, чувствовалось, что послужило на славу, побывало во многих сражениях, не посрамило славу геройского мужского расчета, не раз успешно поражала цель.
   Теперь расчет снисходительно и доброжелательно посматривал на своих молодых коллег-пушкарей, мол, ваше время пришло трудиться, а мы, Слава Богу, на отдыхе. Но, если придется идти еще раз в бой, то не подведем, тряхнем стариной, потому что сохранили еще немного пороха на всякий случай. И еще не пришло время помещать орудие в музей.
   Вот в парилку проследовал мощный, но короткий ствол молодого мужчины. Следом следовал длинная, но тонкая пушка зрелого мужчины, вдали мелькали многочисленные орудия различных калибров и видов.
   Одним словом славная мужская армия, желанных сердцу женщин, стояла на помывке, усиленно мылила и терла до блеска мочалками все части тела.

  Многие уже сегодня снова побывают в честном бою, будут напористо воевать с противником-партнером. Победа удовлетворит оба фронта, когда один отстреляется прямо в цель, а другой – примет на себя страстный огонь. Затем наступит сладкое перемирие. Надолго ли?
   Размышления прервал Эдуард, который потянул меня в парилку.
   Там стояла немыслимая жара и парил польский закон: "У кого длиннее, тот и пан".
   На полке под потолком в первом ряду стояли мужчины с большими пушками. Они гордо выпрямились во весь рост, выставив напоказ замысловатые стволы на солидных колесах.
   Позади них стояли бойцы со средним размером, справедливо полагая, что они мало чем уступят передним рядам, хотя у них и короче стволы.
   Позади всех толпился или сидел на скамейках самый многочисленный отряд со скромными, по сравнению с передними рядами, по длине и диаметру орудийных, которые прикрывали стыдливо вениками от снисходительных усмешек счастливых обладателей царь-пушек.
   Подростковая часть воинов, имевших претензию на большой размер своих пушек, но не имевших еще боевого крещения, пыталось выдвинуться из задних рядов вперед, вообразив, что на это они имеют полное право. Но на них шикала многочисленная нервная группа обладателей непримечательных пушек, задвигая молодняк, не нюхавший пороха, на место:
    – Куда! Горя в жизни не видели, а туда же!
   Я и Эдуард справедливо отнесли себя к обыкновенной группе и без звука стали позади, потели от жары, как слоны, похлопывая себя вениками, как слуги опахалами визирей, чтобы зной парилки пробирал до самых костей.
    – Интересно, какой же ствол предпочтительней для противника? – я прервался от наблюдения и перешел к конкретным размышлениям, оглядывая многочисленные ряды раскрасневшихся пушек, скукожившихся от банной истомы.
   Я вспомнил рассказ молодых рабочих, живших в заводском общежитие. Они взяли как-то животрепещущее интервью у местной проститутки, приглашенной парнями на вечеринку.
    – Скажи нам, Катя! Вот ты перепробовала стволов, как селедок в бочке. Какой для тебя был лучше: длинный, короткий, тонкий или толстый? – с неподдельным интересом спросил один из них, а остальные замерли в ожидании.
   Катя задумалась, поняла серьезность момента и ответила:
    – Который пашет хорошо!
   Выходило, что любой ствол годится, лишь бы любил пашню. Я хорошо улыбнулся и отправился мыться в зал.
   Вскоре на смену зиме пришла долгожданная весна и за нею благодатное лето. В эти времена года жизнь в нашем доме преображалась, все жильцы каждую свободную минуту проводило под открытом небом.
   Среди зелени деревьев и кустарника стояли столы и скамейки, на которых сидели мужчины и играли в карты или домино. У колонки с водой женщины полоскали белье и развешивали сушиться на веревках, закрепленных между кольев, вбитых в землю.
   Ярко светило солнце, пригревало, душевно славили землю птицы, везде лезла зелень и цвели цветы. Мужчины сбрасывались по рваному, засылали бегунов с собранными рублями в соседний магазин за бутылочкой или в ларек за пивом, вели бесконечные деловые разговоры.
   Отдельной стайкой женщины судачили о своих делах и предстоящем переезде в городские квартиры.
  От них я узнал, что мальчика, которого приютила на сутки Люда, комиссия забрала у непутевой матери и определила в приют по неоднократным жалобам соседей.
   Я, наслушавшись разговоров о расселение нашего дома умудренных жизнью старших соседей, вдруг понял, что в свои тридцать лет пора подумать тоже о степенной жизни семьянина.

  Для этого у меня были две причины. Первая – угодить сердечно матушке, которая обрадуется, что сынок взялся, слава Богу, за ум, прекратил бражничать и привел в собственный дом суженную. Вторая – иметь собственный туалет, чтобы не ждать, когда приспичит, пока соседи не напьются чаю и не соизволят удалиться в личные покои из мест общего пользования.

   Я срочно приступил к поиску своей единственной девушки, чтобы получить полноценную квартиру, а не угодить снова в коммуналку, хотя и со всеми удобствами.
   Хотя было не просто выбрать, но мне посчастливилось, я успел найти себе невесту и привести в свою холостяцкую комнату.
   Когда меня вызвали для оформления бумаг для нового жилья, я предоставил не только молодую и красивую жену, прописанную на моей площади. Но и справку о том, что в ее животе находилось живое существо, как результат совместных военных действий. Которое ровно через четыре месяца появится на свет и станет любимой дочерью.