5 марта (с разницей в 13 лет) скончались оба героя рассказа Ларисы ВАСИЛЬЕВОЙ "Мишень" 

* * *

М и ш е н ь

Он не станет мне милым мужем,
Но мы с ним такое заслужим,
Что смутится двадцатый век.
 А.А.

* * *

   Сидеть на камне, обхватив колени руками, излюбленная поза
угловатых подростков, не знающих, куда девать длинные руки.
Поднялась, потянулась, крикнула: « Опа !» — и стала на руки.
Извиваясь, творила невероятное: завязывала ноги узлом, растя-
гивалась в воздушный шпагат.
Вокруг плескалось море.
— Без костей! — подумал он , стоя на берегу, и вспомнил:
видел нечто подобное в детстве среди шумного восточного базара.
На мгновенье представил себе: хорошая мишень для выстрела.
Тряхнул головой — ну и мысли !
Плыла от камня к берегу. Любовалась его невысокой, строй-
ной , широкоплечей, смуглой фигурой. Узкие, продолговатые
глаза, низкий лоб и срезанный подбородок не украшали юношу.
Ей он нравился.
Вышла из моря, нагая. Ни намека на припухлость груди, и
лишь один волосок, недавно ею замеченный, завивался в колечко
у паха . Издали она напоминала бы мальчика, если бы не две косы,
болтающиеся по обе стороны лица до бедер. Странное сочетание
плоского мальчишеского тела и торже ствующе-женственных кос.
Неземное создание, неправдоподобное, бесполое, мифическое
с у щ е с т в о.
Отвернулся.
— Вы стоите на моих трусиках, — раздался низкий, грудной,
взрослый женский голос.
Странный ребенок.
Выхватил из-под своей прокаленной солнцем, растресканной
ступни белый лепесток. Подал , не поворачиваясь.
Ребенок натянул трусики.
— Можете повернуться. Вы сегодня рано пришли, — прогудела  она.
Вчера и позавчера девочка замечала его на пляже? Наблюдала
за ним?
Повернулся. Сел рядом. Как вести себя? Нет оснований
считать ее взрослой женщиной. Что мешает признать в ней малышку.
Присмотрелся. Глубоко посаженные, ярко-зеленые глаза,
длинный нос с горбинкой, губы бантиком, прыщик на покатом
лбу. Не будет красавицей, но что-то в ней такое...
— Tы кто,- хрипло спросил он.
— Девочка, — ответила привычно. Когда еще кос не было, все
принимали за мальчика. — А вы кто?

— Никто.
Внимательный зеленый взгляд утонул в темной бездонности его глаз.

— Вас уже пытались поймать?
Сердце стало комом в его горле.
— Главное не дать им узнать ваше настоящее имя. И вовремя
удрать, — спокойно посоветовала она.
Откуда девочка знает? Что знает незнакомая девочка? Кем
подослана? С какой целью?
— Выбирайте не большой корабль, а легкую лодочку. Тогда вас
не смогут забросать скалами, — гудел ее низкий голос.
— Что плетешь, девочка? — он старался говорить без акцента.
Засмеялась.
— Вы сами сказали «никто». Так назвал себя Одиссей. Он
попал к циклопам и ослепил самого злого, Полифема, чтобы
Полифем его не сожрал. Циклоп заорал «Меня ослепил никто !»
Потом ему сказали настоящее имя, и он начал швырять скалы в
корабль Одиссея. Не верите ?
— Не верю.
Помолчали. Он смотрел, как она распускает мокрые, слежав-
шиеся в косах волосы, как они  п о к р ы в а ю т  ее тельце , сохнут на
солнце, становятся из темных светлыми, выгоревшими у висков
и на лбу, золотистыми на плечах и спине, как слегка кудрявятся,
когда она вздымает их пальцами, разделяет на части и снова и
с н о в а  заплетает  в 2 косы.
Пока девочка совершала ритуал заплетания кос, он думал: в
этом месте, где море без гор, словно дом без крыши, можно было
бы и задержаться, переждать опасное время. Народ тут прохожий,
проезжий, затеряться легко. Лицо, правда, приметное.

С усами. А его без усов разыскивают. Безбородого, безусого
бунтовщика.
С усами и без бороды он похож на их летнего постояльца,
этнографа, за которого отец, спьяну, в молодые годы поколачивал
его молчаливую мать. Тогда, мальчиком, он стыдился этих
сплетен. Но и на отца он походил - тот же низкий лоб со
сходящимся мысом на переносице, прямыми, жесткими, рыжева-
тыми в о л о с а м и.
Говорят, узкий лоб — признак преступной натуры. Он и есть
преступник — человек, преступивший букву закона.
Говорят также — сын , не похожий на мать, несчастливец.
Это мы еще посмотрим. Ни одной материнской черты у него
в лице, а уверен в своем счастье. Ощущает предназначение: о нем
еще услышат, он еще скажет свое слово. На весь мир!
- Сколько тебе лет?
- Девять. Я — дочь Ахелоя и Мельпомены.
— Кто такие?
- Она — муза, он - - речной поток.
- Нет, серьезно.

Девочка назвала громкое, пышное имя . Из тех, против кого он ,
плебей, боролся.
— Родители тут?
- Отец в столице. Здесь мама, няня и сестричка. Лечимся.
У мамы сильное головокружение, у сестры — слабые легкие. А
я  с т и х и  сочиняю.
- Разве  стихи болезнь?
- Они расшатывают нервную систему. Мама говорит.
- Запрещает писать?
⼀ Дa.
Она вскинула голову. Сверкнул зеленый глаз, повернутый к
нему. Он улыбнулся.
- Мне тоже запрещали.
— Вы стихотворец?
ー Henoxoжe ？
- Вы — Одиссей. Путешественник. Странник. Я — морская
сирена. Живу на острове, — показала пальчиком в сторону
плоского камня, откуда приплыла. — Вам придется крепко
привязать себя к мачте и залить уши воском, а то поддадитесь на
мой голос.
— Сочиняешь, — сказал он и бросился в море. Заплыл далеко.
Вернулся — девочка исчезла, берег был усеян купальщиками.

Он быстро оделся, ушел и весь день сидел во дворе молодой,
всегда улыбающейся татарки, сестры его друга и соратника по
борьбе. Женщина с удовольствием укрыла беглеца на несколько
дней и крышей своего дома, и пестрым лоскутным одеялом,
разрешила, чего могла и не разрешить. Вот и сегодня, прямо тут,
на земле, под ореховым деревом, едва стемнело.
Он оторвался от ее худенького, прохладного тела. Прозрачная
тень с косами заколебалась в воздухе. Девочка у моря разбудила
в нем воспоминание о недавнем времени, когда он, скромный
студент духовной семинарии, писал сначала стихи о Боге, о
Святом Духе, о подвиге Христа, но, встретясь с умными,
просвещенными людьми, носителями зерен грядущих великих
всходов, стал сочинять горячие оды борьбе, народной силе,
великим идеям. Решительная и резкая смена тем не была трудной
— в обоих случаях воспевалось Добро, осуждалось Зло. Но в
первом оба понятия были небесные, абстрактные, заоблачные, а
во втором — земные, близкие, реальные. Новые стихи случайно
попали на глаза пастырю — он призвал к покаянию:
— Тебе нужно уйти. Ты не можешь принадлежать Богу. Тебя
одолел Дьявол.
Ушел к новым людям. Успел вместе с ними в тюрьме посидеть,
бежать из тюрьмы. Теперь скрывается. Ему двадцать два года и
7  м е с я ц е в.
Утром его потянуло к морю.
Она сидела на камне. Махнула рукой, приплыла. На сей раз она была в
уродливом желтом купальнике — им подчеркивала границу и разницу между ними,
обозначала свою женственность и явно желала, чтобы он заметил
купальник. Не заметил. Безразлично, что одето на девятилетнем ребенке.
- Слушай. Ночью написал.
Развел плечи , вобрал в себя голубой воздух. Глубокие, черно-
карие глаза засверкали, заискрились, заполыхали некой силой,
которая мгновенно притянула к себе зеленоватый взгляд
девочки. Сияла гордостью и благодарностью. Взрослый, красивый
мужчина будет говорить для нее.
Он произносил слова глухо, запинаясь, повторяясь:

Угрюмой ночью окаянной,
На перекрестке худших дней
Луна была не над поляной,
Как нимб, над головой моей ,
Она сияла, словно пела,
Нашептыва ла мне одно: 
«Кто был золой, имея тело, 
Тому и будет суждено 
В о с с т ат ь из праха угнетенья 
Превыше высочайших гор, 
Иметь не крылья вдохновенья, 
А устрашенья гордый взор».

Хихикнула. Нахмурился. Словно когтистая лапа скребнула его
по сердцу. Зачем хихикнула? Девчонка!
— Я тоже вам, свои стихи... — попросила она , вроде бы
и з в и н я я с ь  за хихиканье.
Небрежно кивнул и лег на песок. Нервы. Сказывается жизнь
беглеца. Чуть не обиделся на ребенка.
Она стала перед ним в своем купальнике, не мальчик, не
девочка. Нескладная, кривобокая.
О , это была сирена!
Голос взлетал и бился. Трепетал, плакал , смеялся. Простые
слова казались таинственными, загадочными, обретали гигантс-
кие крылья и несли его, случайного соучастника поэтического
полета, в неведомые, непостижимые миры. Он забыл обо всем на
свете. Его вообще, казалось, не было. Растворился в ее голосе,
словах, слился с природой.
Зеленые глаза горели на солнце сильнее и я рче, чем горят у
кошек в темноте. Пухлые маленькие губки растягивались в
огромный страстный рот. Большой нос с горбинкой раздувал свои
резные ноздри. На мгновение показалось: перед ним не маленькая
девочка, а некий древний старик, великий поэт с проваленными
щеками и горбатым профилем.
Откуда сила в детском тельце?
В утренней тишине зашипела слабая прибрежная волна.
Девочка смотрела на взрослого мужчину взволнованным, вопро-
шающим взглядом. Он не хихикнул. Села рядом. Молчали. Он
встал, потянулся. Оглядел пустой пляж. Сверху взглянул на
ребенка. Нагнулся. Внимательно и долго смотрел в глаза.
Девочка поежилась. Он резко распрямился, пошел прочь. Она
смотрела, как удаляется загорелая, складная фигура.
Он исчез за прибрежной скалой.

Она долго пересыпала цветные камешки. Казалось — в жизнь
вошло нечто. Как оно называется?

                                         * * *

На каменных скамьях, полукругом сходящих к каменной сцене,
сидели голодные и скверно одетые люди. 

Те , кого они пришли слушать,
 тоже были не слишком сыты и наряжены в одежды,
видавшие лучшие времена. Луна стояла высоко за спинами
сидящих на сцене и казалась декорацией. Гул тихо переговарива-
ющихся голосов напоминал шум морского прибоя.
Песнопевцев было не менее десятка. Волновались. Ждали
вождей, заранее сообщивших о своем желании побывать на
поэтическом ристалище в честь нового героического времени.
В центре каменного стола восседал царь поэтов — тонколикий,
бывший красавец с начинающей седеть шапкой темно-русых
волос. Удлиненные к вискам огромные, светло-серые глаза его
были прикрыты веками, создавая впечатление поэтической том -
ности, за которой легко скрыть глубокую усталость и душевное
переутомление. Серебряный голос его поэзии, целые десятилетия
звучавший пророчески и предвещавший все то , чему свидетелем
и  участником он стал в жизни, был надорван непосильной
тяжестью того, чем оказалось в реальности его благое предвестие.
По правую руку от царя поэтов широко развалился модный
поэт , украшенный пышной шевелюрой, узкой козлиной бородкой
и лихо закрученными усами. Он уверенно держал позу далекого
от реальной жизни творца, сохраняя при этом в голове намерение
поскорее покинуть свое отечество для более теплых мест , где
давно заждалась его богатая невеста — п р е д а н н а я  поклонница.
По левую руку от царя поэтов скромно сидел недавно
прославившийся светловолосый юноша, чей нежный гений про-
ходил в те дни жестокое испытание винами и водками всех марок,
какие еще остались от недавнего богатого старого времени.
Рядом с ним , брезгливо кривя свои сухие, розоватые губы,
сложил ноги крест-накрест антипод царя поэтов и его возможный
преемник на Олимпе — воинственно-некрасивый и воинственно-
мужественный. Он посверкивал рано обозначившейся лысиной,
косил глазом , часто сморкался. Мистификатор и лукавец, владе -
ющий словом, словно шпагой, но и шпагой владеющий отлично,
он исколесил весь мир на крыльях своей музы и побывал во всех
на свете экзотических странах, включая самые южные и самые
северные, самые восточные и самые западные. И умудрился не
покинуть при этом своего уютного крохотного кабинета, куда
поклонницы и ученицы всегда приносили кактусы разных пород
и конфигураций.
Остальные участники ристалища песен сидели сзади, во втором 
каменном ряду сцены, составляя общий фон для первого
ряда: печальный, совсем еще мальчик, похожий то ли на араба, 
то ли на его лошадь, и миловидный, похожий на верблюжонка, лирик. 

Другие — по всему видно - усредненные певцы нового
времени - были неизвестны даже царю поэтов — к примеру —
единственная на сцене то ли девушка, то ли женщина -— высокая,
худая, как тень, горбоносая, зеленоглазая, с тяжелым узлом волос
на затылке. С неправдоподобно длинной шеей. Как ее имя? Какие
у нее стихи ? Неизвестно. Женщины не слишком допускаются в
мир поэтов. Не их это дело. У них другие роли — жена и муза.
Очень удобно совмещать обе , но редко кому удается.
- Как вас прикажете представить? — высокомерно спросил
у девушки царь поэтов. Она изогнула тончайший стан и, не
поднимась из своего второго ряда, неким чудодейственным
образом дотянулась до первого, нависла над мраморным ухом
царя поэтов, хотя сидела далеко от него.
— Анна. 
— Дальше? 
— Достаточно.

Он недоуменно пожал плечами и подумал, что быть поэтом
женщине — нелепость. Кто ее привел ? Почему нужно дать ей
Однако, не желая волноваться по пустякам, решил: нет худа
без добра - женское лицо на сцене, наполненной мужчинами,
создает разнообразие и придает действу некоторую загадочность.
       Вожди пришли. Их появлению предшествовал шум толпы,
учуявшей приближение. К шуму морского прибоя добавился шум
ветра-листобоя осеннего.
О н и  были мужчины в темных, одинаково отлвающих свинцом
кожаных одеждах и высоких сапогах. Такими увидел их царь поэтов.
   Светловолосому юному гению они представились стадом
краснорожих свиней.
    Модному поэту — стаей черных тонконогих насекомых с
вылученными глазами-пенсне.
Антипод царя поэтов увидел их в рыцарских латах, поблескивающих
под луной. 
Н а ч а л о с ь .
Севшие в первый ряд, как раз против сцены, вожди оказались
благодарными слушателями. Они задавали тон всему собранию.
На их аплодисменты ориентировался зал, наблюдая за каждым
движением.

Успех имели певцы нового времени — восхваляли время и
вождей. На их фоне весьма кисло выглядел модный поэт, а ведь
еще недавно срывал он громкие аплодисменты своими гимнами
солнцу. Состязание с певцами нового времени хорошо выдержали
двое : светловолосый гений, лихо объявивший себя всадником на
огненном коне, и антипод царя поэтов, заморочивший публике
головы экзотическими картинами своих небывших путешествий.
Приятно, сидя в голоде и холоде, хотя бы послушать о том, какие
есть на земле райские места.
Девушка или женщина — кто она там — раздражала царя
поэтов. Он хотел было объявить ее первой, из вежливости и
галантности, но вспомнил - в новом времени женщины с
мужчинами на равном положении, нечего рассыпаться перед
ними , а то народные массы могут неправильно понять его. 
   И царь 

поэтов приберег ее под конец. Он назвал короткое женское имя,
но никто его не расслышал — как раз в этот момент на сцену
входил опоздавший по своей звездной привычке опаздывать,
самый знаменитый, лучший и талантливейший из певцов нового
времени, — ему надлежало читать последним. Знаменитость
встретили бурные аплодисменты осчастливленного зала.
Женщина или девушка — кто ее разберет — казалось, не
заметила, что ее имя утонуло в аплодисментах, предназначенных
другому. Но едва открыла рот — зал затих.
Говорила или пела — трудно понять. Звучала.
О чем были слова ее странных песен? О каком-то убитом
темноглазом или светлоглазом короле, о любви, любви, любви,
любви, — нечто вневременное, несовременное, неактуальное.
И текли века над головами случайных, кратковременных
жителей земли, случайно собравшихся под небом жестокой
неслучайной действительности.
Когда это происходило?
Вчера ? Сегодня ?
Сто, тысячу, сто тысяч лет назад?
Завтра?
Ах , какая разница ! У вечного времени и вечных людей нет
отсчета. А если и есть, то свой, непонятный тем , кто живет в
настоящем, опирается на прошлое и надеется урвать у будущего
как можно больше кусков, отрезков, штук.
Сирена вечности умолкла. Шквал шлепающих ладоней
отозвался ей. Певцы и творцы, сидевшие на каменных скамьях
за каменным столом, окаменели. Подлинность ее сразила всех.
Женщина взяла своим голосом неведомую доселе высоту.

Каждый, оценив ее по достоинству, однако подумал свое:
— Да, конечно, подлинно. Хорошо бы еще глазами посмотреть.
На слух впечатление обманчиво.
- Да, да , разумеется, прекрасно. И все же узкий
Женский мирок. Нет размаха. Чего-то не хватает.
— Да, да , да , отлично ! Ново , живо и свежо. Посмотрим, что
будет с нею потом.
— Да, да , да , да. И все же , нелепость: женщина — поэт.
Вожди и публика аплодировали щедро.
Но дальше случилось необъяснимое. Самый главный вождь
круто повернулся и легкой неслышной походкой в наступившей
тишине быстро пошел к выходу. Свита устремилась за ним.
Недоумевающий народ оборвал аплодисменты, не понимая, что
означает уход вождя. Может , женщина не понравилась ему? В
самом деле, что в ней особенного? Зря они так утруждают ладони.
А если неотложнейшие дела государственной важности по -
требовали к себе, и его уход не имеет к ней отношения — можно
аплодировать спокойно?

* * *
Он долго придумывал, как дать знать сирене, что узнал ее. Она
узнала его ? Неприятная деталь — она выше его ростом. Женщина,
зачем так выросла? Или мужчина недорос? Нехорошо. Обидно.
Один из соратников, бывший с ним на поэтическом ристалище,
сказал как- то мимоходом : — Помните ту ? Сирену среди поэтов ?
С длинной шеей. Замуж вышла . За антипода царя поэтов. Наглый
такой. Напыщенный, как индюк.
Мир померк.
Кто бы составил календарь, график, диаграмму, кардиограмму
его отношения к ней ? Всех перемен в настроениях? За целую жизнь.
Тайная служба доносит : 
ее муж якшается с заговорщиками.
О, какое удовольствие — расстрелять.
Приговор приведен в исполнение?
Что ? Храбрый был ? В лицо смерть встретил?
Молодец , сирена, храбреца выбрала.
Что ? Разошлась с ним за неделю до ареста ?
Тем лучше, не будет так переживать.
Что? Есть другой?
Проверить другого !
Полезный специалист? Тем более. Пусть за решеткой пользу
приносит. Найдите ему дело по специальности.
 
Хороша !.. Один , другой... Потаскуха ! Куда родители смотрели ?
А еще из знатного рода. Кстати, где ее папаша? Нас, революци-
онеров, крепко не жаловал. Умер? Еще до нашего прихода к
власти? Повезло. Мы не пощадили бы. И матери нет? Сирота,
Следить за всем, что она пишет! Нет , не так . Мне доставлять
все , что выходило и выйдет из-под ее пера. Сам разберусь.
В доме его соратника всегда уютно. Сытно. Соратник сажает
старого друга по борьбе на почетное место — во главу стола.
Рядом свою подросшую дочь. Она единственная во всем мире чем -
то отдаленно, странно напоминает вождю сирену : лебединая
шейка, продолговатое лицо. Нос, правда, без горбинки и глаза не
зеленые, а карие — не любит темных глаз, у него самого темные
— и все же похожа. Похожа. Слегка.
Женился. В глубоком взаимонепонимании прожили годы.
Дети. Наконец, невыносимо стало: раздражительная, как старуха.
 Нервная. Учит его какой-то доброте к людям — ахинея,
абстрактный гуманизм! Ревнует. Сама виновата — женского
интимного таланта не может проявить, поневоле пойдешь на
сторону. Хотя далеко не двинешься — весь на виду. Допекла
наставлениями — сорвался, нагрубил. Опять нагрубил. Опять.
Что? О-о-о-о! Так и знал — сделает гадость. С собой покончила!
Назло. Чтобы виноватым себя чувствовал. А вот не чувствую.
Освободился. Никого не хочу больше.
Как там сирена? Третьего мужа завела? Ха , ха , ха ! Порочная.
А как ее сынок от первого мужа ? Живут с сыном в доме нового
мужа? Там же и его первая жена живет? Занятно. Мальчик спит
в коридоре, на сундуке, под дверью комнаты, где с и р е н а спит со своим...
Очень занятно. Безнравственность полная!
Взять третьего мужа! Болтун! Мелкий тип ! Развратница.
Какого сына она может воспитать?
Хороший мальчик? Что? Нет склонности к спиртному? А мой
младший балбес глушит водку.
Что? Сирена
окружена друзьями? Все ее друзья почему-то
всегда мои враги.
Взять! Взять! Взять! Взять!
Он выжигал пространство вокруг нее.
Как она себя чувствует? Что? Замкнулась в узком домашнем
мирке? Туда ей и дорога. Целее будет. Я ведь о ее благополучии
беспокоюсь. Богу молится? Таким , как она, это полезно. Блудница
должна стать кающейся грешницей. По Библии.

О, какая тоска!
Ночами у него бессонница. Он борется с нею не в постели, а
в огромном зале, за огромным столом, куда сходятся все нити его
правления. Вместе с ним ночами не спит огромное государство,
мудро зажатое в его кулаке, привыкшее делить с ним бессонницу.
И никто не знает : часов около четырех — сна ни в одном глазу
- он позволяет себе лечь на диван с тоненькой зачитанной
книжечкой:

Бухты изрезали низкий берег,
Все паруса убежали в море,
А я сушила соленую косу
За версту от земли на плоском камне...
В песок зарывала желтое платье,
Чтоб ветер не сдул, не унес бродяга...

Проклятая! Как пишет! Вижу наяву. Ту, нашу встречу вспо-
минает . Бродяга... Хм . Одиссей, бродяга, странник, путешествен-
ник . Помнит.
Какое счастье!
Он знает наизусть эту поэму и каждый вечер перечитывает ее ,
предается одной и той же иллюзии: ему кажется, что в эту же
самую минуту — она не спит и пробегает свои строки его глазами.
В его жизни нет ничего, кроме этого воспоминания.
      - Напомнить ей о себе? Она явно не узнала меня на
ристалище. Не успела. Пойти ей навстречу. Позвать. Навсегда...
Она ведь мечтает о царевиче в этой же самой поэме :

. . . мы мудро царствовать будем,
Строить над морем большие церкви
И маяки высокие строить,
Будем беречь мы воду и землю
И никого  о б и ж а т ь   не станем.

Да, сегодня я могу положить к ее ногам царство.
Строить большие церкви ? Не понимает сирена, религия —
опиум. Церкви не строить, а разрушать надо. Церковь отвлекает
человека от борьбы за счастье. Какое счастье? Народное.
Беречь воду и землю ? Ну да , ну да. И все же мы не можем ждать
милостей от природы, взять их у нее — наша задача.
Никого обижать не станем? Конечно. Я бы вообще мухи не
обидел, если бы муха не лезла , не жужжала, не гадила под носом,
 не вредила. Я никому не враг. Но почему у меня так много врагов?
Зависть? Зависть!
Мои враги — это враги будущего. Враги новой жизни.
Взять! Взять! Взять! Взять!
Ах , сирена, славно мы правили бы вместе. Я — властелин.
Могу невозможное: из разрушенной, раздерганной государствен-
ной структуры создать могучее, грандиозное государство. Разве
не стою я того, чтобы ты сама пришла и принесла мне в подарок
свою жизнь? Поэтов множество, хороших и разных, а я — один.
На весь век - единственный. Могла бы и смириться передо мной.
Откуда сирене знать о моих чувствах? Знала бы , прибежала
Такая не прибежит. Проклятая...
Он отбрасывал книжку вглубь дивана, вставал и шел к столу,
вмещать раздражение в процесс управления колоссом государства.
Тяжелые времена. Кругом враги. Руль тяжелеет под руками.
Одолели мигрени.
Взять! Взять! Взять! Взять!
Нет , нет , ее не надо ! Она не виновата! Я сам ручаюсь.
Сына ? Уже совершеннолетний? Сына можно. Какая она, к
чертям, воспитательница сына ? Взять его ! Тюрьма исправит ее ошибки.
Что? Реквием пишет? Кому? Переживает арест сына? Ничего ,
страдания поэтам полезны. Вдохновляют. Подать реквием сюда.
Ах , только фрагменты. Что значит невозможно найти ? Немедлен-
Ну, вот , я же говорю, все возможно , если захотеть. Что , что ?

Семнадцать месяцев кричу,
Зову тебя домой,
Кида лась в ноги п а л ач у,
Ты — сын и ужас мой !

Когда это она мне в ноги кидалась? То есть, я хотел сказать...
А- а- а ! Сам не знаю , что хотел сказать. Она не меня палачом
называет — конкретного исполнителя, мелкую сошку. Конечно,
откуда я взял, что меня?
Подожди, сирена, ты еще упадешь мне в ноги.
Война. Потери. На грани краха.
Боже, Боже! Если ты есть, помоги!
Помог ? Услышал мой отступнический голос ?

Что я , в самом деле? Какой Бог? Моя сила, воля, бессонница
помогли. Я сам себе Бог — себе и молюсь.
Старший мой сын в плену? Предлагают выкупить, обменять
его. Ничто личное не должно побеждать над всеобщим. Так-то,
сирена. Видишь,
я сына на смерть отдал. Ради общества. Ради
высоких целей. И вообще, скажу тебе, не стоит сильно расстра-
иваться из-за детей. Они — неблагодарная публика.
Кстати, где сирена?
Что ? Застряла в осажденном городе ?
Вывезти немедленно! Сирена — народное достояние! Нужно
беречь. Отправить в безопасное место. Далеко.
От меня далеко? Ничего. Сотни километров — сущий вздор.
Захочу, отовсюду достану.
Что ? Рыдает о сыне ? Он еще в тюрьме ? Чего рыдать, глупая?
В тюрьме спокойней, чем под пулями. Кормят по часам — для
желудка польза. Пусть сидит.
Ну вот , сбросил с плеч войну. В победах и салютах забыл о
сирене. Вернулась?
Что ??? Письмо мне прислала ? Вот это да ! Ах , за сына просит.
Вернуть ей сына!
Нет, нет, постойте. Дешево он ей достанется. Пусть-ка сначала
мне стихами славу пропоет. Я, как никак, победитель. Вон сколько
поэтов с т и х и  и поэмы м н е  посвятили , о н а — ни строчки.
Нет , нет , не привозите ее ко мне — наверно, седая старуха.
Пусть гимн напишет про мое мужество. Она сумеет сказать, как никто.
Что? Написала? Целую книгу? Не может быть. Посмотрим:
   
. . . и вождь с орлиными очами....
Надоели мне мои орлиные очи. Штамп .

... и доблесть народа, и доблесть того,
Кто нам и родней и дороже всего,
Кто наше победное знамя!

Это я — знамя ? Опять штамп , сирена. Плохо. Уныло. Гадина !
Смеется надо мной? Издевается? Мстит за мужей и сынка?
Полно, я неправ. Откуда ей знать о моем подлинном отноше-
нии к ней? Не ясновидящая же она.
Сирена, видите ли ! В неволе не поет ! Насильно петь не может!
Дрянь. Зачем тогда согласилась. Думала — я не разгадаю, где
искренность, где фальшь ? Не таких разгадывал, а эта - вся на
ладони. Особенно для меня. Насквозь ее вижу. Наизусть выучил.

... о , Родина моя ,
Как спасена была твоя свобода
Рукой твоих отважнейших сынов
и мудростью вождя непобедимой...

Вот это хорошо. Может , сволочь, если захочет. Хотя, хотя, тут,
вроде бы , есть второй смысл. Что такое «непобедимая мудрость»?
Если вдуматься? Нет , ничего. Ничего. Можно выпустить сынка
из тюрьмы. Заждалась. Пусть порадуется. Я добрый. Зла не помню.
      Что ? Слава стала возвращаться к ней ? Поклонницы завертелись?
 И поклонники? Это хуже.
Что? Седая старуха? Она, проклятая, и в старческом облике
молодой не уступит. Она, ведьма, даже на расстоянии держит, не
выпускает из своих лап.
Что ???!!! Так и знал , опять соскользнула! Из недружественной
страны? Дипломат? Специально к ней приехал? Посланец ее
старых друзей? Сбежавших тридцать лет назад, якобы от моей
тирании? Жаль, не успел их всех ликвидировать. Слибераль-
н и ч а л .
Что? Несколько ночей напролет с ним проговорила? Почему
ночами? Старая потаскуха! Горбатого могила исправит.
Нет , нет , остановитесь, не понимайте мои слова буквально.
Пусть живет. Но как посмела она принимать у себя этого шпиона?
Взять сына! Это больней, чем саму брать.
Что? Сын — замечательный мыслитель? Тем более - пусть
еще посидит. Ему не привыкать. В тюрьме, знаю на собственном
опыте, очень хорошо думает ся.
Какое наказание еще придумать? Вот ! Нашел! Песни сирены
к позорному столбу! Прилюдно! Всенародно! Объявить их запре-
тными, порочными!
Ишь , оскалились, заверещали. Моим цепным псам только дай
кого порвать — разнесут в клочья. Молодцы!
Тяжко мне. Одиноко. Кругом холуи, лакеи , рабы, прихлебатели.
Собственные дети не п олучились. Друзей н е т. Не верю я
дружбе в людском лесу. Человек человеку — друг, товарищ и волк.
Где ты, сирена? Умолкла. Слишком сильно ударил я тебя? 
Ты могучая, все выдержишь. Молчишь? Жива! Я так и знал.

Странная наша жизнь. Почему я не открылся тебе ? Гордость ?
Ты оказалась выше меня ростом.
Выше... Длиннее!
Что доказывал я , держа тебя под ногтем? А то , сирена, что
нечего быть выше меня.
Я твой убийца? Нет . Ты — мой. У самого моря ты убила во мне
поэта. Этим освободила другие возможности. Тем, что я вождь -
я прежде всего обязан тебе. Никто не знает. И ты не узнаешь.
Я убивал твоих мужей ? Спасал тебя от ничтожеств и болтунов.
Хоть один из них знал твою истинную цену? Первый своими
стишками увлекался — павлин. Второй хотел из тебя домохозяй-
ку сделать. Третий, идиот , поселил тебя вместе со своей первой
женой. И ты терпела. За него работы писала. Знаю , знаю — все
мне доносили. Потом он нашел третью жену и привел ее туда же,
к двум первым. Гаремщик.
Сына твоего я погубил? Своих детей погубил. Посмотри, какие
у меня несчастные дети. А твой — ученый ! В тюрьме войны
избежал. Мог бы под пулю, тю-тю.
Ты никогда не узнаешь, сирена, как относился к тебе вождь.
Никогда не поймешь меня . Умная , прозорливая, гениальная ,
почему не хватило тебе ума, тонкости и чуткости понять мои
поступки? И непоступки.
Была бы действительно великая, пришла бы. Взяла в руки.
Повернула меня вместе со всеми моими владениями навстречу свету. А?
Сирена, где ты ? Спой, напоследок...
* * *
Сирена смеялась. Огромное студенистое тело ее колыхалось.
Седые волосы слегка просвечивали в лучах солнца, проникающе-
го сквозь давно немытые окна. Розовела кожа головы. Подрагивал
на затылке крохотный пучок. От души хохотала, перелистывая
книгу о себе, присланную исследователем ее творчества. Милый
юноша. Чем-то похож на светловолосого гения, поэта ее молодых
лет, скакавшего в стихах на огненном коне.
В последнее время она полюбила всех, кого ни увидит,
сравнивать с людьми ее молодости. Люди ее старости не
интересуют сирену. Она не чувствует себя старой. Виновата
разве? Самой тяжело. Зеркало каждый день сообщает все новые
и новые гадости, призывая достойно входить в возраст, а она не
может, не хочет, не смеет стареть достойно!

Вчера почти влюбилась в восемнадцатилетнего мальчишку.
Принес ей свои стихи. Бледнолицый. Нос , как у дятла. Глаза
мутные, водянистые. И стихи — не бог весть какие. Подражает
другу ее юности, замученному в тюрьме, тонкому лирику,
похожему на верблюжонка. Ему теперь многие молодые творцы
подражают.
Она величественно спросила юношу:
— Как ваше имя , голубчик?
— Иосиф...
Боже, зашлось сердце при звуке этого имени ! Потемнело в
глазах. И пошла покорять его всеми своими талантами . Ушел
восемнадцатилетний совсем обалделый. Ничего не понял. Впро-
чем , зачем понимать ему бездны сирены? Зато на долгие годы
заряд поэтического вдохновения получил. Если талантлив, использует. 

    Так , так , что же пишет автор исследования о сирене? Героев-
любовников по стихам ищет? Ну и занятие! Легче иголку в стогу
сена... Сама запутала, зашифровала свою жизнь. Никто не догадается.
Ну, разумеется, приписывает короткий роман с царем поэтов :
однажды была у него в гостях и написала об этом
стихотворение. Дневниковая запись, не более. Смешной царь
поэтов. Искренне считал, что женщина не может быть поэтом на
том основании, что поет соловей, а не соловьиха.
Рада бы не петь...
Бедного первого мужа по многим ее строкам растащил милый
исследователь. Зря. От него, можно сказать, стихов не было. Сын
был . Оплакивала его расстрел? Как иначе. Чужие, незнакомые
расстрелы оплакивала. Своего, как не оплакать — в ребенке кровь смешали.
Любовь военных лет ? Врач, сменивший сирену на нормальную
женщину? Прав — ему горячего супу хотелось. Могла ли — суп?
Могла. Никто этого не знал, еще как могла. Не хотела.
С того времени, как сломалась прежняя планета, разбилась
счастливая, благополучная жизнь ее семьи и всех семей вокруг
- а ведь сами, идиоты, мечтали о сломе, разломе, переломе, звали
его, кликали, приглашали новые времена и получили — с того
самого времени она словно застыла. Умела лишь петь и вспоминать.
А вот это уже интересно: заморский дипломат. И почти правда.
Почти, почти. Могла ли не увлечься: пришел ночью, иностранец,
весь с иголочки, пахнет амброй и заморским табачищем, молод,
нагло губаст, развязно говорлив, сухорук, активно некрасив,
низкоросл - люблю низкорослых и некрасивых, в них много сложных, 
волнующих комплексов, — посланец старых друзей, успевших удрать от террора. 

Принес записочки, подарочки, ворох
воспоминаний. Оказалось, поэтической славе, сорок лет проле-
жавшей в канаве, пришел черед. Там помнят. Любят. Считают
великой. Анафемы не знают . Как было не влюбиться в такого
вестника?
Исследователь считает, однако, что сирена всю жизнь прожи-
ла без главного героя. Много героев — значит , ни одного. Как
сказать!
Чувства сирены не похожи на человеческие чувства...
Насторожила последняя фраза молодого исследователя: «... если
насквозь прочитать все ее песни, в какой-то момент вдруг
возникает мысль об одной единственной , безответной и глубокой
любви , переходящей в ненависть, которую трудно испытать к
обыкновенному человеку, зато вполне представимо, что любо-
вный партнер такого существа, как сирена, должен быть хотя бы
равен ей , если не в добре и таланте, то во зле. Но это уже тема
другого исследования».
Что он имеет в виду? Неужели...
Заныло сердце. Сирена подошла к старинному книжному
шкафу и , немного порывшись, достала тонкую, видавшую виды тетрадь.
Ну и судьба у этой тетради! Трижды зарытая и трижды
вырытая из земли, годы лежавшая под матрацем полуграмотной
крестьянки в далекой деревне, четырежды путешествовавшая с
чужими людьми подальше от столицы — не пропала она. Не
исчезла. Не судьба ей была потеряться среди чужих жизней.
Ветхая, пожелтевшая, убогая тетрадь. На первой странице
полное имя сирены и название: «Тебе».
Девочка придумала черноглазого Одиссея. Вообще-то ей
нравились сероглазые, в крайнем случае, голубоглазые, но тот
оказался с темными глазами. Ничего не поделаешь — любовь зла.

О , молчи ! В сердце юном моем
Пробудил что-то странное ты ...

Да уж, куда странней.
Увидела его на ристалище — чуть не умерла от счастья. Не
узнал ее — тупое чудовище — ушел, не взглянув.
Замуж выходила — его усатая физиономия маячила за спиной
жениха. Про его женитьбу узнала - запричитала: мол, из-за
плеча твоей невесты глянут мои полузакрытые глаза. Почему
полузакрытые? Самой неясно.
Счастье, конечно, взять и напридумывать себе жестокие
чувства. К жесточайшему герою. А и не надо другого. 
Полюбить,так Дьявола!
Сирена умела многое: видеть чужие сны, предсказывать людям
будущее, улетать мыслью хоть за тридевять земель.
Дьявол был из тех, кто своими руками сломал ее время, ее мир.
Покой ее дома. Сначала родительского. Потом собственного, если
у нее вообще был собственный дом. Не было. Но сын был.
Сирена выбрала Дьявола не случайно. Он протащил ее по
кругам ада. Убивал, сам того не подозревая, — о , если бы знал !
— каждый день , каждый час , каждую минуту. Иногда ей даже
казалось, что он выслеживает ее с пристальностью пристрастного
влюбленного: за нею вечно ходили сыщики, вынюхивали, наблю-
дали, приглядывали. Он убивал ее при жизни. Как будто выбрал
мишень. И стрелял.
Может это ей казалось?
Она не осталась в долгу. У сирены не могло быть огнестрель-
ного оружия. У нее было огнестрельное слово. Кто сказал, нет
ничего сильнее слова? Верно. Оружие дальнобойное.
Вождь достал сирену при жизни.
Она достала его после смерти. На века достала. Обессмертила.
Воспела.
Он ей — сына в тюрьму. Дважды сажал.
Она дважды его поблагодарила: поэмой «Реквием» и стишком,
таким маленьким, скромным:

Я приснюсь тебе черной овцою,
На нетвердых, длинных ногах,
Подойду, заблею , завою:
Сладко ль ужинал, Падишах?
Ты вселенную держишь, как бусу,
Светлой волей Аллаха храним,
И пришелся ль сынок мой по вкусу
И тебе, и деткам твоим?

- Слышишь , единственный мой ! Века пройдут и не забудется
имя твое. Не дам забыть, если даже захотят. Материнская боль
моя всегда будет озарять черный свет твоего имени, да благосло-
вит его мое проклятие!

А как замечательно поработал ты на мою славу, предав
анафеме. Лучше придумать нельзя! В то время благословенной
травли какая-то из твоих шавок упрекала меня в злоупотреблении
эпитетом «кровавый».
Разве иначе можно было назвать неповторимое время, кото-
рому творцом был ты ? Мое время!
Кстати, вот тебе и мое последнее признание. Вернее, предпоследнее :

... Что с кровью рифмуется,
кровь о т р а в л я е т
и самой кровавою в мире бывает. 

Сирена сорвала листок с настенного календаря. Сегодня пятое
марта — т р и н а д ц а т а я годовщина его смерти.
Тринадцать — дьявольская цифра.
Плакала и смеялась сирена ровно тринадцать лет назад!
Чувства отчаяния и облегчения слились тогда воедино.
Подступала истома. Почудился бой часов. Или в самом деле
пробили часы ? Далекое стенание или дальнего грома раскаты ?
Стоны или жалоба?
Бездна шепотов и звуков. Но вот, из всего этого шелеста,
шума, шепота и шороха, издалека поплыл победительный звук.
Он бросил грузное тело сирены к столу. И спрессовалось время
— она склонила голову над столом при полуденном мартовском
солнце, а подняла ее в предвечерних сумерках. И проявились на
чистой странице без помарок слова, написанные наискосок:

Не мешай мне жить — и так не сладко.
Что ты вздумал, что тебя томит?
Иль неразрешимая загадка
Ледяной звездой в ночи горит?
Или галереями бессонниц
Ты ко мне когда-то приходил?
Иль с давно погибших белых звонниц
Мой приезд торжественный следил ?

В прежних жизнях мы с тобою счеты
Плохо подвели, о бедный друг!
О т т о г о  не спорится работа,
Сухо в горле, кровь бормочет что-то,
И плывет в глазах кровавый круг.
Иль увидел взор очей покорных
В  т о т для памяти запретный час,
Иль в каких-то подземельях черных
Мертвой оставлял меня не раз.

И при виде жертвы позабытой
Места не найти тебе теперь...
Что  т а м - окровавленные п л и т ы
Или замурованная дверь?
В самом деле - сотни километров,
Как ты и сказал мне , — сущий вздор,
И знакомый с детства голос ветра
Продолжает наш старинный спор.

На последних словах ветер действительно ворвался в комнату
через открытую форточку с такой силой, что разбились все стекла
единственного окна. Влетел и вылетел, унося с собой вечную,
легкую душу сирены, оставив на странице последней песни алую
каплю, упавшую в тот миг, когда душа отрывалась от тела.

 Анна Ахматова 23. 06. 1889 - 05. 03. 1966

                                * * *