1.

В то памятное апрельское утро сыщик Рябов был необыкновенно задумчив, второй уж час кряду играл на раскладном саксофоне рваную синкопами композицию «Когда святые маршируют»

— Инспектор, что за дела? — наискосок пересек я зал нашей квартирки на Трубной. — Каков месседж минорной мелодии?

— Ах, Петя, Петя… — Рябов вынул перламутровый мундштук из пазухи рта. — Я чувствую себя хищником, загнанным в угол.

— Так что вас тревожит?

— Скажите откровенно, браться ли мне за это мутное дело?

— Если б я знал, что за дело!

Рябов стремительно сложил саксофон, сунул в карман клетчатого макинтоша, тот висел на гвозде. Обстановка у нас отличалась скупостью и корабельной строгостью. Да и в период вынужденного простоя из-за хандры гениального сыщика мы поиздержались. Да что греха таить?! Сели в лужу.

Рябов положил мне ладони на плечи, с ястребиной зоркостью глянул в глаза:

— Оно мне совсем не по ранжиру. Просто плевок в душу.

— Довольно интриговать меня! — мельницей взмахнул я руками.

— Вот! — Рябов протянул мне фотку.

Со снимка исподлобья глядел короткошеий субъект.

— Кто таков?

— Руководитель газпромовского ансамбля песни и пляски «Вертикаль» Аркадий Солямский.

— Он преступник? Жертва?

— Пока не знаю… Офис же ансамбля «Вертикаль» располагается на Кутузовской набережной,  в Москва-Сити.

— Там, где ресторан «Пиноккио»?

— Именно!

— Суть дела?

— Из кабинета Аркадия Солямского, на 44-м этаже небоскреба, выкрадена авторучка из палладия, фирмы «Красная Заря». Последний писк отечественной нанотехнологии Сколково. Ручка вечная.

— Всего-то?

Рябов сурово заиграл желваками:

— Петя, я когда-нибудь безжалостно пристрелю вас из своего именного браунинга 45-го калибра. Ручка эта стоит, ни больше, ни меньше, а тридцать кусков евро.

— Святые угодники? Для каких же идиотов производят такие канцтовары?

— Эту ручку Аркадию лично подарил сам президент РФ. После триумфального выступления ансамбля в Спасской башне на именинах управленческой вертикали.

— Тогда все ясно…

— Ни хрена не ясно! Почему он обратился не на Петровку, 38, а ко мне, частному сыщику?

— Ваша харизма! — пальцами я нарисовал над головой сияющий нимб.

— Избавьте меня от лести. Читайте…

Рябов вынул из кармана радужный постер.

Близоруко щурюсь: «Выступление ансамбля Газпрома «Вертикаль» в ресторане «Аллигатор» на Баррикадной. Воскресенье, в 19.00».

— Уже завтра?

— Петя, милый мой человек, почистите и тщательно смажьте кольт. Сердцем чую, здесь ведется двойная игра. А может, и тройная. Сначала же мы должны посетить офис.

                       2.

Прибыли в подземке на станцию Международная. Едем в скоростном серебристом лифте на 44-й этаж. Ощущение будто в Чикаго. Ну, как-то не вяжется с этими небоскребами провинциальная Большая Ордынка, скромный мавзолей дедушке Ленину, пасторальное, веками овеянное, Лобное место…

Охранник в очках с чудовищными диоптриями долго и подозрительно сличал наши паспорта с подошедшей натурой. Позвонил секретарше А.В. Солямского. Кивнул:

— У него сегодня банный день. Но вас примут.

— Что значит банный день? — автоматически я проверил бегунок зиппера.

Секьюрити лишь подкрутил седой ус.

Идем по кроваво красной дорожке офисного коридора. По стенам, будто в Третьяковке, развешены картины. На них же, с завидным постоянством, лишь два сюжета. Хрупкий кораблик, скачущий по волнам бурного моря. И белая кобыла, опрометью вымахивающая из дремучего леса.

— Двойная игра! — вспомнил я вещие слова сыскаря. — Или, господи сохрани, тройная?!

За дверью нужного нам кабинета №23 мы услышали плеск воды.

Стучим.

— Открыто… — ответствует баритональный бас.

Дергаем ручку и… обалдеваем.

В центре зала располагается большой медный таз. В нем же, совершенно нагой, находится гражданин А.В. Солямский.

Чуть в стороне подбоченился лысый грузин, точнее, не подбоченился, а держит наизготовку белоснежный махровый халат.

Аркадия Владимировича с материнской старательностью намыливают две дамы. Одна лет 50-ти, с черными крашеными волосами. Другая чуть за 30-ть, натуральная блондинка с истощенным стервозным лицом и белобрысыми усиками.

— Господа, что же здесь происходит? — не удержался я от всполошенного вскрика.

— Все нормально… — скалит зубы Солямский. — Дело в том, что я потомственный дворянин. На гербе же моей фамилии банная шайка и березовый веник. Так что я не изменяю традициям предков. Особо доверенные лица всегда купают меня по пятницам.

— Для этого же есть баня? Наконец, домашняя ванна? — подмигнул Рябов.

— Глупцы! — вскрикнула брюнетка, старательно намыливая петушок Солямского, тот же, покорный весенним законам, мускулисто воспрял. — Это же ритуал. Своеобразная месса.

— Можно смывать, — улыбнулся Солямский.

Блондинка полила на голову шефа из голубого фаянсового кувшина.

— Уф! — засмеялся Солямский. — Хорошо-то как...

— Товарищ Магомедов, полотенце! — жестко произнесла брюнетка.

Сноровистые руки фемин до красноты растерли дебелое, с пузиком, тело.

— Теперь живенько нам приготовьте арабский кофе и коробку кубинских сигар, — распорядился Аркадий Владимирович. А ты, Заруб Махмутович, тащи холст и краски. Намечается дело.

Моя рука автоматически проверила наличие кольта в потайной кобуре.

Солямский облизнулся:

— Все картины здесь кисти Заруба. С отличием, между прочим, закончил Строгановку. Кстати, ее основали именно мои родственники. Так вот… Заруб Махмутович у меня на должности подавальщика махрового полотенца. А также басом исполняет небольшие партии в ансамбле.

— Почему небольшие? — подобрался Рябов.

— У него девичья память. Изъясняется почти исключительно кистью.

                        3.

Аркадий Владимирович облачился в черный костюм, в белую накрахмаленную рубашку с красным галстуком. Мы заперлись в небольшом уютном кабинете, из окна от пола до потолка роскошный вид на Москву-реку.

Закурили гавану, запивая элитный дымок арабским свежемолотым кофе.

— Кого подозреваете? — вкрадчиво осведомился Рябов.

Солямский глянул с трогательной беззащитностью:

— Всех и… никого.

— Но все же, все же?! — заволновался я, акушер второго разряда, Петр Кусков.

— Давайте говорить как дворяне, — исподлобья глянул на нас. — Надеюсь, вы дворяне?

— Обижаете! — с горловым клекотом вскрикнул я, припомнил, что папа мой служил электромонтером, а матушка тянула лямку потомственной прачки.

— Тогда нормально… Понимаете, господа, у нас в «Вертикали» дружный сплоченный коллектив. Каждое воскресенье корпоратив. Мы играем в кегли, затем поем караоке.  К тому же, все женщины в этом коллективе — мои любовницы.

— Так-таки все? — поперхнулся я дымом.

— Вы двух уже видели. Черненькая — это Галина Алексеевна. Блондинка же — Елена. Отчества не помню. Кстати, они тоже дворяне. Столбовые.

— А Заруб? Что вы скажите о Зарубе Махмутовиче? — резко, даже наотмашь, спросил Рябов.

— За него не ручаюсь. Он художник. В голове сквозняк. Всегда несколько крейзи.

— Каких ваших сожительниц мы еще не видели? — сглотнул я горькую от кофейных крошек слюну.

— Да была тут одна малолетка, Зоя. Она соскочила. То есть, уволилась.

— Любопытно… — скрестил Рябов руки.

— И ведь зарплаты у всех преогромные! — вскрикнул Солямский. — С пятью нулями. Зачем же красть со стола?

— Газпром вас не обижает… Кхе-кхе! — я откашлялся, во рту першило.

— Дело тут не в жаловании, а в вертикальном шкафе.

— В чем? — изумленно вскрикнули мы в унисон с Рябовым.

— Он в моей комнате отдыха. Пойдемте.

Свернули в боковую дверь.

Комнатка небольшая, шесть квадратов. Застеленная солдатским зеленым одеялом кушетка, колченогий табурет и тяжеловесный шкаф из мореного дуба. Ручки заменяют две оскаленные львиные морды.

— И что же, этот шкаф какой-то чудесный? — иронически выгнул я бровь.

— Подарок самого Алексея Мюллера, председателя совета директоров Газпрома.  Презентовал на мое сорокалетие. Шкаф из апартаментов Бурбонов.  Тех самых, коих сверг Наполеон Бонапарт. Да вы откройте. Смелее!

Я взялся за львиную мордочку. Потянул. С мелодичным скрипом шкаф отворился. И оказался оглушительно пуст. Мы лишь увидели темные стенки, изъеденные неугомонным жуком-короедом.

— Именно этим хотели удивить? — хмыкнул Рябов.

— Закрывайте! А теперь я.

Солямский нежно взялся за льва. На этот раз дверца не заскрипела. На нас же из шкафа, просто как из рога изобилия, хлынула наличность. Радужные еврики, баксы, рубли… А стенки на этот раз оказалась солнечно светлы, нигде не тронуты подлым короедом.

— Это фокус? — перекатил кадык Рябов.

Аркадий Валерьевич протянул мне новехонькую пачку евро, одна к одной, соток.

— Пощупаете? Взгляните на просвет. Подлинные! Причем все это богатство появляется, когда открываю именно я. Спасибо Мюллеру. Кстати, он тоже дворянин. Маркиз или барон. При личной встрече уточню непременно.

— И с таким шкафом вы тяните суетливую канитель с «Вертикалью»? Зачем вам этот ансамбль? — почесал я затылок.

— Мюллер сказал, если я вздумаю покинуть «Вертикаль», то шкафчик он заберет.

Солямский закрыл дверцы.

Я не удержался, резко отворил его.

Пуст! Оглушительно пуст!

И стенки изъедены жуком-короедом.

                             4.

— Так где же эта Зоя, уволенная? — с горловым клекотом вопросил Рябов.

— Шнырь-то Зойка? Откуда мне знать? Эта юная сучка отвергла орал! Могу ли я держать такого молодого сотрудника?

Вышли из небоскреба на улицу.

— Забавная конторка… — пробормотал Рябов.

— Забавный шкаф! — вскрикнул я.

— Постойте! — слышим позади.

Оглядываемся.

Нас догоняет Заруб Махмутович. Лысоватый, с брюшком, трогательный в своей тщетной попытке стремительно перемещаться в пространстве.

— Я эту поганую ручку стырил, я! — Заруб смахивает со лба налитой жемчуг пота.

— Какого черта? — шепчу я.

— Это месть! Солямский сгубил мою карьеру… Ручку я выбросил в очко дощатой уборной. У себя на даче, в Перловке.

Идем по Багратионовскому мосту, справа и слева открываются просторные виды на Москву-реку. Молчим. Размышляем.

Рябов стопорнул возле киоска с нарезным оружием. Калаши, стечкины, макаровы, гранатометы… Только на прошлой неделе Госдума разрешила свободную продажу любого оружия.

Заруб хватает меня за локоть:

— Остановите Солямского! Он безумен.

Рябов попросил показать ему автомат «Узи». С наслаждением, как роскошную фемину, ощупал его. Скосился на Магомедова:

— Мы с нетерпением ждем продолжения вашей исповеди.

— Видели по стенам в офисе кораблики и белых кобыл?

Рябов в шутку прицелился в Заруба:

— Дальше?

Художник с раздражением отвел дуло:

— Заставляет меня с маниакальным упрямством рисовать только эти сюжеты. Издевается! Я же закончил Строгановку. С красным дипломом. Мнил себя вторым Репиным.

— Так рисуйте другое. Для себя. Для души, — посоветовал я.

— Не могу! Будто заклинило. Психологический блок. Зарплата-то у меня с пятью, иногда даже с шестью нулями.

— Мы в курсе… — Рябов отдал продавцу «Узи», попеняв на излишнюю жесткость курка. — Я о зарплате.

— А может, меня заговорили. Есть подозрение, что Галина Алексеевна и Елена, не помню отчество, ведьмы. Причем черные ведьмы. Выполняют деликатные поручения Аркадия Владимировича.

— Это шутка? — оскалился Рябов.

— Пойду я, — громово высморкнулся в клетчатый платок Заруб. — Надо рисовать очередную блондинистую кобылу. У меня же семь своих детей и девять внебрачных. Два сейчас на подходе.

Товарищ Магомедов на заплетающихся конечностях побрел, обернулся:

— На корпоратив он вас пригасил?

— Придем и без приглашения, — выпятил я подбородок.

— Не выдавайте меня. Я сам признался.

— Могила… — добродушно осклабился Рябов.

Прошли мост. Спустились к громадине ТД «Европейский».

— Сейчас скачаем в «Ютубе» выступления «Вертикали». Вертикальный же шкаф, скажу откровенно, меня напряг.

— Двойная игра… — прошептал я.

— Тройная!

            5.

Дома мы с Рябовым по очередности приняли пенную ванну с лепестками лотоса. Просушили волосы китайским феном. Выпили по чашечке крепчайшего зеленого чая. И сразу же приникли к могучим и обильным сетям интернета.

Честно говоря, ролики ансамбля «Вертикаль» оказались, как говаривал Зощенко, маловысокохудожественными. Солисты, широко разевая пазухи рта, заливались:

Вертикаль — ты отец нам и мать.

Вертикаль — ты дала нам хлеб-соль.

Вертикаль — славу тебе поем

На мно-о-о-ого лет!

— Блевотное зрелище… — поморщился сыщик. — И надо же так продаться? С потрохами!

— А мне голос Галины Алексеевны пришелся по сердцу, — возразил я. — Славный такой мальчишеский дисконт. Елена же, не помню отчества, явно дала петуха. Ну ни в одну ноту! И я не въехал, поет ли сам столбовой дворянин Солямский?

— Загадка…

Больше всего поразил ролик с солирующей (недавно уволившейся) Зоей Шнырь. Худющая, в черном платье до пят, она задорно пела:

— Эх, Зоя! Кому давала стоя?

— Начальнику конвоя...

За пачечку «Прибоя».

— Теперь я, кажется, понимаю, почему Зоя уволена, — смутился я. — Она же поет вне концепции.

— Напротив, — сощурился Рябов, — строго в русле парадигмы. Пачка «Прибоя» — это та же зарплата. Кстати, прибой фигурально рифмуется с офисным живописным корабликом в бурном море.

— Давайте-ка укладываться спать, — зевнул я. — Утро вечера мудренее.

Поутру нас разбудил телефонный звонок. На проводе Заруб Махмутович.

— Откачал я говно-то! — кричал он в трубку. — Я о своем деревенском нужнике. В Перловке.

— Зачем это нам? — сонным голосом прошептал я.

— Так ведь нашел я треклятую ручку. Тщательно протер ее нашатырным спиртом.

— Аммиаком? — не мог не уточнить я.

— Именно! Стала лучше, чем прежде. И пишет.

— Повинитесь перед Солямским? — бровь выгнул Рябов.

— Вы чего?! Он же меня сразу под зад коленом. Помогите выкрутиться. У вас же мозги аналитические. Логистика гениев.

— Лады, — сладко потянулся сыскарь. — А как там ваша очередная кобыла? И кораблик в море?

— Не могу их писать. Как достал ручку в говне, будто заклинило.

— Это что-то фрейдистское, — сощурился я. — Анальный фактор.

— Наверно… Только не у меня, а у Солямского.

— А он-то причем? — напрягся Рябов.

— Галина Алексеевна с Еленой каждый день ему ставят клизмы. Из гречишного меда. Попросил он как-то Зою Шнырь клизму поставить, да та отказалась.

— Почему? – закусил я губу.

— Сказала, мол, жопа — бабья. Простонародная. Куда там ей до столбовой дворянской.

— Сколько же причин для увольнения Зои, — Рябов потянулся к раскладному саксофону, торчащему из кармана макинтоша на стенном гвозде.

— Диктуйте мне адрес, — продолжал Заруб. — Я вышлю курьером сраную ручку. А вы уж решите, как быть с ней.

Сыскарь достал саксофон, погладил раструб:

— Ручку вы нам тайно передадите при личной встрече. Придите к ресторану «Аллигатор» чуть загодя.

— Заметано… Я вот только не понимаю, какой ваш интерес копаться в этом деле дальше? Ведь всё уж ясно?

— Тайна вертикального шкафа, — сухо произнес Рябов.

— Эх, ребятушки, лучше бы вам туда не соваться, — вздохнул Заруб. — Попадете на зуб самому Алексею Мюллеру!

6.

Операция с передачей ручки прошла тип-топ. Рябов сказал Солямскому, мол, ее подбросили нам в почтовый ящик.

— Так кто же ее украл? — понюхал находку Аркадий Владимирович. — Странный какой запашок. Будто говном? Господа дворяне, вы не находите?

— Амбре аммиака, — отреагировал я.

— Мазурика мы пока не вычислили… — пробормотал Рябов.

Грянула музыка. Причем в явном антагонизме с буржуйским заведением. Динамик орал на разрыв аорты:

Каховка, Каховка!

Родная винтовка.

За нами — святая земля.

— Обожаю революционные песни! — захлопала в ладошки Елена (Как же ее по батюшке?).

— Мурашки по спине! — подхватила Галина Алексеевна.

— Ты новый корабль изобразил? — повернулся к Зарубу Солямский.

— Нахожусь в творческом поиске. Чуток сошел с круга.

— Ты давай, брат, возвращайся на круг. Или я тебя сам с него вышибу. А круг-то в шоколаде

— А где же остальные сотрудники? — попытался я перевести разговор на позитивные рельсы.

— Со мной только избранные, — посуровел Аркадий. Нанизал на серебряную вилку маринованный скользкий рыжик. Пригубил рюмку армянского коньяка. Смачно заел. — Каждую ночь мне непременно снится кораблик в бурном море и белая кобыла выскакивающая из дремучей чащи леса. Вот я этот сон и пытаюсь картинами Заруба смазать. Так сказать, клин клином.

— А мы-то думали что-то фрейдистское, — очистил я загнутый банан.

— Ни боже мой! Скорее по Юнгу. По Карлу. Все на тончайших ассоциациях.

Я оглянулся. Заведение пусто. Оно и понятно — цены, сучка, кусаются. Как, верно, кусаются и живые аллигаторы, резвящиеся под хрустальным полом.

— Опасаетесь? — взяла меня под локоть брюнетка Галина Алексеевна. — Зря! Они, что овечки.

— Аллигаторы питаются только раз в месяц, — положила в тарелку крокодильего мяса блондинка Елена.

— Вдруг именно сегодня у них день кормежки? — волосы на моей голове зашевелились, одно земноводное глянуло мне прямо в глаза.

— Пол сделан из бронебойного хрусталя, — усмехнулся Солямский. — Его и танк не пробьет. По крайней мере, так уверяет администрация.

— В этом-то и вся фишка… — с треском жевал пупырчатый огурец живописец Заруб. — Чувство близкой смертной опасности! Это так сладко.

Загорелся экран огромного монитора. На нем появился хор Российской Армии. Грянула величавая песня. Понизу экрана пропечатывались субтитры.

Артиллеристы, Сталин дал приказ!

Артиллеристы, зовет Отчизна нас.

Из тысяч грозных батарей,

За слезы наших матерей,

За нашу Родину — огонь!

Огонь!

Сподвижники Солямского запели с энтузиазмом. Громче всех голосил Заруб Махмутович. И если в бытовой речи он говорил явно с грузинским акцентом, то песню о сталинском воинстве распевал чисто по-русски. И басом.

Солямский пел шепотом. Из уст его нельзя было разобрать ни одного словечка. По толстым щекам Аркадия Владимировича струились слезы.

Я толкнул инспектора:

— Самое время его спросить о вертикальном шкафе. Глядите, как он расчувствовался.

— Чуток подождем. Я нужный миг чую интуитивно.

Песня оборвалась.

Солямский вытер слезы просторной ресторанной салфеткой.

— Какие люди были, блин?! — произнес тоненько.

— Предлагаю всем выпить стоя за моего земляка. За товарища Сталина! — поднял рюмку Заруб Махмутович.

— Нет, — нахмурился Солямский. — Мы лучше стоя выпьем за сегодняшнюю вертикаль. И за дворянина Мюллера.

— Как же здесь хорошо! — одернула короткую юбку Елена, ястребиным взглядом скользнув по ширинке Солямского.

7.

С экрана же полилась новая песня:

Забота у нас такая,

Забота у нас большая.

Жила бы страна родная,

И нету других забот.

Песню эту за столом исполнили вяло. О Сталине с яростью, а тут по инерции.

К моему уху склонился Солямский:

— Меня больше всего волнует этот шкаф. Как туда попадают бабки — выше моего разумения. Не догоняю!

— Может, ночью подкладывает курьер из Газпрома? — предположил я.

— Так ведь деньги появляются, если только открою именно я.

— Ну да…

— Мистика! Будто зайца достаю из пустого короба за уши. И фокусником каждый раз оказываюсь именно я.

— Вам бы радоваться! — усмехнулся Рябов.

— Да я же с ума схожу от этого шкафа. Поэтому перманентно и впадаю в детство. Требую себя купать, как малого, в корыте. Теребить петушок. Так хочется спрятаться от этого кошмара за материнской доброй юбкой.

— А почему вас позвали в Газпром? — сыскарь навалил себе в тарелку салат из манго с кальмарами.

— Я же троюродный племянник Алексея Мюллера. Как-то поздравил его с Днем России открыткой, он и позвал. Дал хлебное место.

— А до этого кем вы работали? — подцепил я вилкой кусок крокодильего мяса. Разжевал. Ничего… Вроде куриного.

— Учителем пения в тюремной школе. На Колыме. Имею с дюжину грамот.

— Какой зигзаг судьбы! — ковырялся Рябов в зубах балабановской спичкой.

Солямский передал метрдотелю визитку с заказом песни.

Метр склонил набриолиненную голову.

На экране вновь нарисовался хор Российской Армии.

Артиллеристы, Сталин дал приказ!

Артиллеристы, зовет Отчизна нас...

— Всем танцевать! — властно встал Солямский.

Вопреки музыкальному посылу Заруб Махмутович пошел по кругу в национальном танце, эдаким грузинским орлом, или соколом.

Галя и Лена выступили на хрустальный пяточек танцпола русскими лебедушками. Черная лебедушка и белая. Ведьмы ли они? Вряд ли…

Солямский танцевал сомнабулически, еле передвигая ногами. Похож был на обрусевшего пингвина, толстого и манерного, с голубой кровью.

Я тоже было ринулся к пяточку, да Рябов придержал меня за полу пиджака:

— Не дергайтесь!

На словах «Из тысяч грозных батарей, за слезы наших матерей, за нашу Родину — огонь! Огонь!» в зал вошла худенькая и высокая девушка в кожаном костюме. На плече у нее лежал гранатомет.

Рябов схватился за кобуру потайного браунинга:

— Это же уволенная! Зойка Шнырь!

— Вижу…

Зоя громко подхватила:

— За слезы матерей, за нашу Родину — огонь! Огонь! Огонь!..

И выстрелила в хрустальный танцпол.

Ансамбль «Вертикаль», точнее, его круг избранных, с грохотом провалился в водную стихию, к резвящимся аллигаторам.

Вода сразу стала бурой от крови.

Именно сегодня, как потом оказалось, был день крокодильей кормежки.

                                    *  *  *

        Фото из сети.

                                           *  *  *