1.

Человек этот редкостно бесцеремонный.
Знакомиться со мной, с новым жильцом дома в Сметанном переулке, нагрянул в семь утра. Причем сначала звонил (я был в ватерклозете), потом стучал в дверь кулаком (я брился в ванной), потом уже лупасил ногой.

Открываю замок, с ужасом и смятением взираю на чугунную ногу:

— Кто вы такой, чёрт подери? Ошалели?

— Позвольте представиться, Алексей Васильевич! Старший по подъезду. Штатный, гм-гм, стукач. Стучу в кровавую гэбню. Не только же в вашу дверь. Шучу, шучу…

Отодвинув меня с прохода, он властно вошел.

— Разве я вас приглашал? — балдею я.

— Так пригласите. Говно-вопрос. Я же ваш самый преданный читатель. Прочел все, что вы настрочили. От корки до корки. Много же вы нагородили ерунды. Ум за разум! Сколько чернил извели. М-да… Отличной, надо думать, бумаги…

— Вон!

— Погодите. Не гоните лошадей. И меня заодно. Фамилия моя Мамочкин. Ваша фамилия мне хорошо известна.

— Идите вон!

— Геннадий Валерьянович, ну простите меня, дорогой! Хамство мне передалось от предков, так сказать, генетически. Я же татаро-монгол по крови. Вашу же прозу люблю. Последний роман «Трое под сочной радугой» прочел ровно три раза. Не вру! Многие страницы помню наизусть, как «Отче наш».

— Вот тапки.

— Зачем? Я привык ходить босиком.

— Однако какой вы объемный! Занимались борьбой?

— Мастер спорта по сумо. Стажировался в Токио и в Нагасаки. Вы тоже спортсмен?

— Гляньте на мою доходяжную комплекцию. Могу только скрипеть пером. Рафинированный интеллигент. Европеец по крови.

— Любопытнейший вы человечек… Ой, сколько же у вас книг! Дадите почитать?

2.

И что вы думаете? Мы с ним сошлись. Хотя, казалось бы, нет людей более несхожих, причем во всех, куда не плюнь, смыслах. Однако сошлись… Огонь и лёд. Толстый и тонкий. Утонченный интеллектуал и отмороженный хам. Писатель и читатель.

Судите сами!

Я маленького роста, худой, несколько анемичный, страдающий от бессонницы и перебоев сердца.

Мамочкин же — человек-гора, с пудовыми кулаками, с мясистым красным лицом. Что говорить, мордастый мужик. Богатырь и батыр! Витязь, только что без тигровой шкуры.

Как же его, подлеца, это я в хорошем смысле, еще определить, какие не пожалеть смачные эпитеты?

Седые его волосы коротко острижены. Эдакий боксер-тяжеловес в отставке. Да-да! Вылитый Майкл Тайсон, только белый и без матерных татуировок на лбу и хищных золотых зубов.

И что более всего меня изумляло в Лехе, так это его вездесущность. Всюду-то он поспел, все-то он повидал. Был на короткой ноге с Фиделем Кастро и матерью Терезой, с Саддамом Хусейном и Валентиной Терешковой и т.д. Гагарина отправлял в космос, американских же астронавтов после вояжа на Луну встречал с хлебом да солью.

— Неужели ты был знаком с самим убиенным Хусейном? — сомневаюсь я.

— Жил в Ираке ровно три года! — ясные и чистые глаза Мамочкина вспыхивают каким-то инфернальным огнем. — Возглавлял в Багдаде строительство атомной электростанции «Восход над Евфратом и Тигром».

— Разве в Ираке есть атомные электростанции? — изумляюсь я.

— Есть. Точнее, должны были быть, только дядя Сэм загнул поганку. Накатили чумные санкции. Бомбардировщики опять же из Израиля. Постройку пришлось свернуть.

— А почему атомная станция? Ты же закончил МГУ, по образованию филолог. Какая-то удмуртская языковая группа. Еще ты говорил, что потомственный химик.

— Геша, дорогой, в какой области я только не спец. Родина прикажет, я под козырек. Ты приходи в эту субботу в ресторан «Арагви», что на Семёновской площади. Милейший грузинский кабачок. Хинкали, сациви, хачапури... Пальчики оближешь.

— Я не большой поклонник кабачков, особенно с национальным колоритом.

— Мил человек, у меня юбилей. Цифру не скажу. Большая, ужасная цифра. Приходи! Познакомлю тебя с парочкой барышень.

— В качестве кого я приду?

— Моего ближайшего друга.

— Я твой друг?

— Повторяю для тугоухих — ближайший!

3.

Едем в «Арагви» с Алексеем в яндекс-такси. Скорбно покачивая головой, смотрит на меня, тихо говорит:

— Я знаю, отчего у тебя писательский блок.

— У меня писательский блок?

— Ну, конечно! Твои последние книги все жиже и жиже. А какая по молодости была плотность текста! Алмаз! 57 граней… Укатали сивку крутые горки.

— Ты преувеличиваешь, — морщусь я. — Хотя некий возрастной надлом в себе ощущаю.

— Старик! Всё поправимо. Шерше ля фам. Ищите женщину! Именно поэтому я тебя и позвал на свою днюху. Презервативы взял?

— В смысле, гондоны?

— Фу, как грубо! Так взял или не взял?

— Зачем?

— Для сексуального ристалища?

— С кем, чёрт подери?

— С Таней и со Светой. С ними я сейчас я тебя сейчас сведу на короткой ноге. Даже ближе. Парочка нимфоманок чистой воды. Всегда, как пионерки, готовы, то есть на взводе.

— Нет у меня настроения на секс-баталии.

— Ша! Сейчас их увидишь, запоешь, брат, иное.

Приезжаем в ресторан. Встречают нас грузины в каких-то серебряных национальных позументах и аксельбантах. Играет невидимая тифлисская музыка. Остро пахнет бараниной и мускатным вином.

Дамы, вопреки прогнозам, оказались так себе, на троечку с минусом. Бальзаковского возраста. Изрядно потрепанные. Грудастая и маленькая Светлана. Исполинская и безгрудая Татьяна.

— Скучаете, кобылки?! — приветствовал их Мамочкин. — Вы только гляньте, какого я вам привел жеребца.

— Выглядит как покойник… — ядовито заметила Светлана.

— Анемичный какой-то… — подхватила Татьяна. — Выжатый, к бабке не ходи, лимон.

— Внешность обманчива! — возмутился Алексей. — Внутри он — огонь. Бенгальский, заметьте! Потенция запредельная. Парня хватает на компактный турецкий гарем. К тому же, он гениальный писатель. Гоголь с Пушкиным недостойны мыть его ноги.

— Леша, чего ты несешь? — шепчу ему в ухо.

— Молчи, грусть, молчи, — толкает меня локтем.

4.

Нелепейшая днюха. Сидим молча. Говорит только Мамочкин. Рассказывает о своей феерической жизни, встрече с крутейшими випами. Потом закатывает штанину чуть не до мошонки, показывает на бедре зигзагообразный шрам.

— Знаете, где это меня задело? Под Кандагаром. Шквальный минометный огонь.

— А что ты делал в Афгане? — давлюсь я жирным хачапури.

— Воевал, конечно. В химических войсках. Я же по образованию химик. Закончил МГУ. Да ты в курсе. Девочки тоже.

— Где ты еще воевал, дорогой? — Света жадно поедает запеченное в капустных листах седло молодого барашка.

— Например, в Кувейте. Не только воевал. Я тогда был сексуальный маньяк. Кровь с молоком. Влюбился в наложницу местного нефтяного шейха. Чуть не увез ее с собой в Москву, точнее на Арбат, воспетый Окуджавой.

— Чем же завершилась лав стори? — Татьяна поправила на своем крупном носу стальные очки.

— Аллах отвел эту связь. Ее супруг оказался из террористической ячейки. Пришлось мне его пустить в расход.

— Ты убил его? — обморочно покачнулся я.

— Зачем? Лишь насквозь прострелил левое плечо. Для острастки. Ну а любовь к младой арабке как-то сошла на нет. Хотя иной раз вспомянешь… Какая талия! А грудь! Глаза как у серны!

С изумлением замечаю, что Светлана, эта тощая пигалица с огромным бюстом, под столом гладит мою ногу. Потом говорит:

— Геша, может, потанцуем?

— Какой еще Геша? Я Геннадий Валерьянович. Маститый писатель.

— Какая разница! Пойдем танцевать, маститый писатель.

— Под грузинские напевы?

Мамочкин тут же вскочил, белугой взревел:

— Господа грузины, сообразите нам нормальную музыку! Как для лезгинки, только гораздо медитативней.

И тотчас откуда-то из-под потолка полилась медленная, элегическая мелодия.

Вальсируя, Светлана крепко прижималась ко мне грудями. Я не верил самому себе. Откуда, блин, такая эрекция? Барышня же мне совершенно не по вкусу. Фокусы подсознанки.

5.

Короче! Я проводил Светлану домой, жила она на Солянке, недалеко от полноводной Яузы, и как-то само собой очутился в ее постели с батистовым свежим бельем.

Ой, какое же нас накрыло эротическое торнадо! Цунами!

Потом моя цыпка стояла у окна шикарной квартиры, огромной и гулкой, у витражного окна с видом на какой-то православный храм. Левой рукой гладит свою нежную грудь, правой же держит крепкую мужскую сигарету «Кэмел».

— Как ты познакомился с Лешей? — спрашивает.

— Мы соседи. Обитаем в Сметанном переулке. А ты как сошлась?

— Мамочкин меня выдернул из обезьяньих лап силовиков. Мне шили дело. Я же владелица сети мобильной связи «Русская радуга». Чиновники в погонах вкатили мне какую-то немыслимую сумму просроченных налогов.

— И тут на белом коне появляется Леха?

— Геша, ирония твоя совершенно неуместна. Я могла оказать в Лефортово или Матросской Тишине. Грызть заплесневелые сухари под сырую воду. А тут генерал налоговой службы Тимофей Моисеевич Якобсон лично предо мной извинялся. Хотел даже встать на колени. Еле отговорила. А генерал еще вполне ничего. Красивая седина. Мачистый фейс. Длинные, от ушей, ноги. Крепкая задница.

— Ага… Понятно. Про задницу можно пропустить. А как ты сошлась с Татьяной?

— Она моя одноклассница. Леша ее тоже спас. Вытащил из коварных зубов матушки Смерти.

— Быть того не может! Очередная небылица от Мамочкина?

— Ты послушай! Таня вставила себе в грудь имплантаты. Что-то пошло не так. Воспаление. Врачи заподозрили онкологию. Алексей же Васильевич, я обратилась именно к нему, свел Татьяну с правильными врачами. Моя подруга воскресла. О большой груди теперь не грезит. Напротив! Хочет стать популярной художницей.

— И что же она рисует?

— Грифельным карандашом исключительно бабочек.

— Кому это нужно?

— Ты прав! Долго её не замечали. Месяца три. Пока Мамочкин не устроил грандиозную выставку в Амстердаме, в районе «Красных фонарей». После этой экспозиции Таню стали называть русским Ван Гогом в юбке. Продвинутые голландские эстеты писали, что ее бабочки вводят в транс круче крэк-кокаина.

6.

Словом, у нас со Светиком завязался роман. Я искренне полюбил ее мажорную грудь, ее язвительные зеленые глаза, ее ягодицы, кои оказались не такими и тощими. Мне нравилось бывать в ее большущей и богатой квартире на Солянке, слушать звон-перезвон православных колоколов.

— А что тебя еще связывает с Татьяной, — спрашиваю. — Ну, кроме ностальгии школьного прошлого?

— Ой! Ты не поверишь! Как-то у нас с ней случился даже лесбийский секс. После грузинского ресторана «Арагви», то есть по пьяни.

У меня защемило в груди:

— И насколько… глубоко это зашло?

— Не глубоко! Забавы розовой любви не пришлись нам по вкусу. Мужики, конечно, раздражают, со своими воспрявшими фаллосами. Примитивные создания! Я не говорю о присутствующих. Но они все-таки лучше языкастого бабья.

Я невольно прикрыл простыней мошонку. И чтобы перевести разговор на более мирные рельсы, спрашиваю:

— А каких же бабочек Таня живописует?

— Махаонов и, конечно, капустниц. Она, кстати, с красным дипломом закончила Строгановку.

Затрезвонил мобила. Светлана с гримаской отвращения его выключила. Откомментировала:

— Ненавижу мобильную связь! Жить бы в эпоху голубиной почты. Когда дамы ходили в пышных кринолинах, гусары мелодично позвякивали серебряными шпорами.

Помолчали.

— Это Таня звонила. Всё зовет меня в Сандуновские бани. Не хочу! С Татьяной не о чем говорить. Она исключительно глупа. Хотя и дьявольски талантлива. Ты, Геша, заметил, как глупы художники и композиторы?

— Я как-то их не очень-то знаю.

— А ты?

— В смысле, я?

— Ты — глуп? Извини! О чем ты там пишешь в своих романах? Ни одного не читала. Как-то недосуг.

— Пишу об авантюристах. О мошенниках всех мастей.

— Любопытно. Подари мне последний опус. Перед сном полистаю. И давай займемся любовью. Только — чур! — я сверху. Люблю доминировать.

7.

Потом оказалось, что Алексей Васильевич ведет в интернете блог, видео-стрим. Называется — «С Лехой!». Мамочкин рассуждает о здоровье и долголетии, делает прогнозы по курсу доллара, иены и евро. Рассуждает о геополитике. Бурно реагирует на все политические и культурные новости.

Лайков под Лешиными стримами десятки тысяч. И с каждым днем все больше и больше.

— Откуда такая дьявольская популярность? — выкатываю я голубые глаза.

— Сам не догоняю! Вроде бы говорю тривиальные вещи.

—Как тебе удалось их приворожить?! Ты какой-то колдун, ведьмак…

Алексей смеется:

— Может быть, меня просто жалеют. Ты глянь на меня… Жиртрест! В детстве у меня было погоняло — Слон. По приколу мне этот ник, оставили, когда я был резидентом на Кубе.

— Ты был нашим разведчиком на острове Свободы?

— Ну да… Разве не говорил? Именно тогда вдрызг разругался с Фиделем Кастро. Зато скорешевался с Хемингуэем. Охотился с ним на яхте на рыбу-меч. Как-то загарпунили феноменального размера экземпляр! Жаль, что пока барражировали рыбу к берегу ее обожрали акулы. Эрнест описал этот случай в рассказе «Старик и море». За опус отхватил Нобелевку. Мелочь, а приятно.

— Погоди! Сколько же тебе лет?

— Много… Очень много… Лучше не спрашивай. Я пью специальный отвар по рецепту тибетских монахов-аскетов.

Я смотрю на эту грандиозную, под 200 кг, тушу. Вес запредельный, а щеки заливает девичий румянец. Ни морщинки. Все зубы целы. И ни единого седого волоса. Мистика!

Леша гулко зевает:

— Что-то сегодня не выспался. Всё размышлял о своей почти бесконечной жизни. Сколько друзей моих и врагов кануло в Лету. А я всё живу и живу. Зачем?

— Надоело?

— Устал… А вот у тебя, мил друг, вид-то не очень. Почки не болят? Проблемы с мочевым пузырем?

8.

И ведь Алексей как в воду глядел. У меня прихватило сердце, жутко забелели почки. Врачи категорически настаивали на госпитализации. Но я отбрыкался. Если уж помирать, то в своей постели.

Проведать меня пришла Светлана Петушкова. Презентовала самую последнюю модель смартфона Apple. Я ей подписал свой свежий роман о Гришке Распутине «Козел в капусте».

Внезапно нагрянула Татьяна Курицына. Притаранила московский биокефир и марокканские апельсины. Подарила копию своего шедевра с бабочками-махаонами, получившего гран-при на выставке «Черная радуга» в Амстердаме.

Леша не являлся. На мои звонки не отвечал. Я ему звонил с навороченного и безумного дорогого смартфона Apple. Ни гу-гу! Еще друг называется.

Потом, когда я уже стал выкарабкиваться из недуга, Леха все-таки появился. С тортом «Наполеон» пришел, с росистыми ландышами, со щедро распахнутыми объятиями.

Причем я Лешу сразу и не узнал. Он сбросил кг 60 и лет 20.

— Где ты был? — спрашиваю. — Я тут чуть не загнулся.

— В Тибете, брат! Где же еще? У гуру своих, у молчальников. Месяц ничего не жрал. Лишь пил ключевую воду. Съел, правда, двух кузнечиков.

— Эко тебя занесло!

— Накатили проблемы. Меня же чуть не закатали в Матросскую Тишину. Мой стрим, оказывается, оплачивается Госдепом. Я и не знал. Записали в агенты. Кремлевские щелкоперы соревнуются в сочинении небылиц. Ну, я до времени и решил слинять. В тюрьме сидеть не хочу. Лучше отсидеться с монахами. Тем более, они не досаждают, молчат что аквариумные рыбки.

— Думал, что ты позабыл меня.

— Ни в коей мере! В термосе принес настой потаенных тибетских трав. Сразу встанешь на ноги. Поправишь свое творческое и сексуальное либидо. А то ведь Светка Петушкова мне намекала, что сексуально от тебя ждала гораздо большего.

— Вот зараза! Мне говорит совсем иное.

— Бабы — они такие. Язык без костей. Ля-ля да ля-ля. Свиристелки.

9.

Настой тибетских трав меня буквально поднял из могилы. А тут еще болтушка Светка Петушкова приехала меня проведать. В клетчатой мини-юбочке прикатила. Но это не сразу обнаружилось, юбка была под соболиной шубкой. В Москве тогда грянули первые ноябрьские морозы.

Думал, да что думал, был уверен, что энергии на лихой секс мне не хватит, не до жиру. О, как же я ошибался! Я взорвался страстью как ракета-шутиха. Девятый вал блаженства поднял нас со Светкой под перистые облака.

— Огогошеньки! — изумлялась г-жа Петушкова. — Сколько же во время болезни накопил ты либидо. Зашкаливает!

— Сама виновата. Я в хорошем смысле. Вон как выглядишь. Юбка по самое не могу. Вся пропахла свежим морозцем. Будто вышагнула из рассказа эротомана Бунина.

— Запаха серы в моем присутствии не ощущаешь?

— Ты о чем?

— Серой разят инфернальщики. Это, если судить по Голливуду. Значит, нет?

— Не знаю запаха серы. И ты, и Мамочкин, кажется, ничем особым не пахните. От тебя вот тянет морозцем и почему-то яблоками. Антоновскими.

— Спасибо. Но у тебя, верно, что-то с обонянием. Бетховен был глухим, а ты потерял нюх. На самом же деле, открою тебе небольшой секрет, мы с Танечкой Курицыной — ведьмы. Алексей же наш патрон, ведьмак.

— Экая чушь! — хохочу я. — Ты бредишь, подруга! — почти молодой и красивый вскакиваю с постели. По диагонали пересекаю зал. Причем пересекаю в обнаженном виде. Недавно у меня со Светкой случился секс. Да вы в курсе. — Смешно!

— Это наш крест, наш путь. Гораздо проще быть обыкновенным челом, без всяких потусторонних прибамбасов.

10.

В следующий приход ко мне Мамочкина я буквально следил за каждым его движением.

— Что ты на меня так вытаращился? — Леша выгнул бровь. — Глазами Шерлока Холмса.

— Обычные глаза. Голубые… — бормочу я.

— Даже не Холмса, а Штирлица, когда тот выслеживал старика Мюллера.

— Сдалось мне за кем-то следить! — взрываюсь я. — Просто Светка брякнула, мол, ты из инфернального ведомства.

Леша глубоко вздохнул:

— Это, брат, так… Правду не скрыть.

— Как это так? — леденею.

—  Зря Светка раскрыла наша инкогнито. Дурища! Итак, все карты на столе. Я — сатана. Правда, невысокого ранга. Вроде лейтенанта. Младшого. Курицына и Петушкова — сержанты. Свету, пожалуй, за длинный язык нужно разжаловать до рядовых.

— Постой! Ничего же этого нет.

— Кого это нет?

— Ни сатаны, ни ведьм. Сказки для малолеток. Мифология.

— Странный ты, Геша, человек. Перед тобой сидит сатана, остро разит серой, ты же утверждаешь, что его нет. Юморист, хохмач!

— А как же твоя полнота? Твои оздоровительные поездки к тибетским молчальникам? — не сдаюсь я.

— Мы тоже болеем. Порой круче вас, хомо сапиенсов.

— Не понимаю… — бормочу я.

Леша достает из нагрудного кармана гаванскую сигару, откусывает кончик, сплевывает в носовой платок (он в красную клетку), блаженно закуривает.

— Что же тебя смущает?

— Если ты сатана, то можешь наворожить себе любую комплекцию. И нечего тогда камедь ломать с поездками к каким-то отшельникам.

— Ах, Геша, Геша! — выпускает к потолку сноп паровозного дыма. — Если бы все в жизни было так однозначно. Меня вот признали иноагентом, и то я задергался.

Я схватился за виски:

— У меня от твоего дыма страшно трещит голова.

— Какие мы нежные…

— Я не курю и не пью.

— Ну, просто монах, — скалится Алексей. — Тебе бы еще только забыть о бабах.

11.

Вышел мой очередной роман. В нем я описал Лешу Мамочкина, причем, весьма нелицеприятно. О сатанинском его звании младшего лейтенанта, впрочем, умолчал.

Книга моя не имела успеха. Нет, продажи какие-то шли. Но, ни шатко, ни валко.

— Чудак! — бушевал Мамочкин. — Я уж давно предлагал взять меня в соавторы. А ты зачем-то меня, щелкопер, вывел, да еще зачем-то, куриная голова, захотел разоблачить. Кому это нужно?

— О чем же мы с тобой будем писать? О твоем геополитическом бреде, навязчивых фантазиях?

— Обижаешь, мил человек! Я тебе не сказал ни словечка лжи.

— Может быть, — задумываюсь я, вспоминая его сатанинскую природу.

— Проехали… — Леха меня приобнимает.

От него и впрямь тянет серой. Как это я раньше замечал?

— Ну, так что? Возьмешь меня в соавторы? Вместе с тобой войдем в исторические анналы.

— Анналы… Анальный секс… Анальгин, — шепчу я. Вдруг вскрикиваю: — Анальный секс я не приветствую!

— Миленький, что с твой головой? Совсем бо-бо? Повторяю, как тебе мое бизнес-предложение?

— Бесплатный сыр бывает только в мышеловке. Ты ведь за свои услуги запросишь мою бессмертную душу.

— Сдалась мне твоя душа?! Тоже мне — цаца! Душа… Выдумка идиотов. Так будешь ты сотрудничать или нет. Спрашиваю в последний раз.

— Разве у меня есть выбор? Да…

— Позволь тебя поздравить с правильным выбором и презентовать вот это.

Леша достает из кармана вельветовой куртки компактный блокнот с золотым обрезом и ручку «Паркер» с золотым же пером.

— Я пишу за ноутбуком… — лепечу смущенно. Смущение мое можно понять. Не каждый же день получаешь подарки от Вельзевула, пусть тот и в мелком звании.

— Зря! Пушкин и Лев Толстой писали гусиным перышком. Их литеры сквозь столетия горят как апрельское солнце. Так что, поскрипывай, брат, пером. Оно, я не вру, вернее.

12.

Первое наше совместное творение «Звезды смотрят вниз» я дал прочитать Светлане Петушковой.

Она читала при мне. Голая и прекрасная (недавно у нас был отчаянный секс) сидела у окна, покуривала дамской пахитоской.

Поглощала роман с феерической скоростью. Видимо, навыком скорочтения обладают все ведьмы. Или не все. Только избранные.

— Как? — испуганно шепчу я.

— Умри, Денис, лучше не напишешь! — Светик шлепает увесистую рукопись на стол. — Живо, озорно. Эдакий разухабистый постмодернизм. Теперь ты, милок, войдешь в анналы.

— Сдались вам эти анналы?! Постмодернизм же сейчас не в тренде. Его поезд ушел. Ту-ту!

— Ничего не ушел. Кто тебе сказал? В тренде-бренде всегда только талант. А тут каждая строчка дышит, да просто орет талантливостью.

— Спасибо… Бальзам на сердце. Есть одна проблема.

— Говори же, дружок.

— Леша наотрез отказывается ставить на обложку свою фамилию.

— И правильно делает. Я ведь на каждом углу не кричу, что я ведьма. Зачем светиться? Что тебя смущает?

— Сегодня мы с ним друзья — не разлей вода, завтра вдруг поссоримся. Послезавтра он на меня подаст в суд.

— Глупости! Ты будто пятилетний ребенок. Карапуз! Пусть Мамочкин подпишет бумагу, что он к этому роману не имеет никакого отношения. Заверь документ у нотариуса. Два пальца об асфальт!

— Точно! Какая ты умница. Как я сам не смекнул?

— Дурачок, наверно.

Светик подходит ко мне со спины, обнимает, налитые ее груди трогательно толкаются мне под лопатки. Я ведь сижу, она стоит. Такая диспозиция.

— И вот еще чего, — говорю. — Леша хочет, чтобы наш роман проиллюстрировала Таня Курицына. А она ведь кроме бабочек ничего не умеет.

Светик целует мне шею, шепчет в ухо:

— Танюха вам изобразит всё что угодно. Я же говорила тебе, она закончила Строгановку. Без творчества же ей кирдык.

— Зачем ей творчество? — не сдаюсь я.

— Наверное, это кризис среднего возраста. Тем более, ее подкосила эта история с грудями. Онкология, то сё. Она была уверена, что наше ведомство защищено от человечьих бед. Фигушки… Так я Танюхе передам твой роман?

Прошло несколько месяцев. Наш с Лешей опус «Звёзды смотрят вниз» попал в топик продаж.

Я облегченно вздохнул и сделал Светлане Петушковой официальное предложение.