В связи с делом Била Косби вспомнился эпизод из молодости.
Мы, участники заводской самодеятельности, устроили вечеринку.
В коллективе  был один старший товарищ по имени Леша, лет двадцати восьми. На заводе он не работал, но помогал нам с декорациями, так как трудился мастером в какой-то строительной конторе. Праздник души он предложил устроить в пустой квартире, в которой его заведение делало ремонт. Работа была уже почти завершена и сдача жилья хозяевам намечалась в ближайшие дни.

  Надо сказать, что наши вечеринки не были обычными пьянками с последующим траходромом. Мы гордо называли себя театром, ставили  патетические спектакли, увлекались поэзией Левитанского и полузабытых сегодня мальчиков из ИФЛИ. Мы пели под гитару,  а своих девушек уважали, как коллег по соопереживанию. Конечно, случалось, что кое-кто уединялся в спальне. Вдвоем, а иногда даже втроем.  Бывало, что в момент высокого эмоционального подъема участники собрания, предварительно дав другу слово не рассказывать об этом никому, сбрасывали с себя одежды и пускались в веселый пляс. Но не это было целью наших посиделок:  мы искали душевного единения.   

  Однако,  у Леши были другие намерения. Как я уже говорил, он считался всего лишь работником сцены. Стихов не знал, а лелеял коварное желание кого-то поиметь на стороне, так как уже несколько лет состоял в законном браке.  Девушки относились к нему с пониманием, сочувствовали, но не давали, потому что Леша, хотя и был веселым парнем, но фактурой не вышел, да и по возрасту казался им уж слишком старым. Леша пытался их спаивать, но зря тратил деньги на водку: легче было споить портового грузчика, чем девушек из нашего театра. Обычно он отключался раньше своей жертвы, и та, бросив его, уткнувшегося слюнявым ртом в ковер, отправлялась на поиски новой бутылки или другого партнера.  
Нам, парням стало жаль бедного Лешу. Если так будет продолжаться, то пропадет зазря хороший парень. Или сопьется,  или жене во всем признается. Последнее в наших кругах считалось низшей точкой падения. Лично я не знал никого, кто бы это сделал. Поэтому мы решили Леше помочь. Сказали ему, что выступим на очередном концерте в честь Советской Армии и отметим этот праздник грандиозным сходняком, на который специально для него затащим сорокалетнюю заведующую художественной самодеятельности нашего комбината. Отказать она не посмеет, так как сильно нам обязана: мы своими талантами, читая пафосную патриотическую херню, прикрываем ее задницу и создаем ей хорошие показатели. И к тому же она замужем за отставным капитаном какого-то там флота и ей будет западло не выпить с нами за армию. В общем, баба за нами, а за тобой, Леша, хаза и выпивка.

  Леша правильно понял, что его звездный час настал и, что этот час может стать его последним шансом, поэтому пошел на нарушение всех рабочих инструкций и даже на должностное преступление, предоставив нам чужое жилье, за которое отвечал головой.
За это и поплатился.        
Скорее всего, несмотря на наши усилия, все бы закончилось, как обычно. Мы бы попели, потенцевали в одежде или без. Леша уснул бы, свернувшись калачиком где-то под журнальным столиком. Неиспользованную заведующую отвезло бы домой такси, так как никакого интимного интереса она для нас не представляла. Была дебела и стара. И с профессиональной точки зрения неприемлима. Сегодня ты с ней спишь, а завтра с ней же репетируешь стихи о Ленине для концерта, посвященного очередному съезду партии. Откуда в твоем исполнении нужному пафосу появиться?

  Но Леша такой вариант предвидел и запасся порошком. Что это был за порошок или таблетка, мы так никогда и не узнали. И то, в какой аптеке и по какому рецепту Леша добыл его осталось для нас тайной. Потом, анализируя происшедшее, мы пришли к выводу, что Лешу неправильно проинформировали или обманули. Безусловно, он хотел получить возбудитель, но мы были убеждены, что таких препаратов в середине семидесятых в Союзе не существовало, так как, по нашему мнению, нужды в них не было. Завидев нас, девушки возбуждались сами по себе. Мы ошибались и я в этом вскоре убедился, проведя отпуск в горах Кавказа. Но это уже другая история.

  Все шло по плану. Мы отработали концерт и, кто на чем, добрались до квартиры, в которой Леша уже накрыл стол. Учитывая значимость момента, мы несколько разнообразили наши тосты и вместо привычных "ну поехали" и "вздрогнем" предлагали выпить за родной завод и его лучших представителей, имея ввиду, конечно, худручку. Звали ее Алевтина Петровна или примерно так.

Она раскраснелась, застеснялась, но было видно, что ей такое внимание приятно. Леша подсел к ней, стал подливать в стакан и накладывать в тарелку и даже положил на полное ее колено свою руку, которую она, как бы машинально, сняла. Уже зазвенала гитара, кое-кто кое-кому с намеком улыбнулся, кое-кто кое-кого обнял, народ стал поглядывал в сторону спальни, куда Леша загодя привез на служебной машине матрац, но никто не спешил, все смотрели на Лешу и ждали от него решительных действий.
А он, балагуря, все настырнее, мусолил Алевтинино колено и пытался целовать ее в шею.

  Худручка опрокинула в себя достаточно.  Достаточно для того, как нам казалось, чтобы разомлеть и стать ласковее. Но с ней творилось что-то непонятное. Она погрустнела, перестала отзываться на шутки. Лицо ее стало серым. Она глубоко дышала ртом, словно ей не хватало воздуха. Затем вообще вскочила, бросилась к окну, сорвала наспех укрепленную Лешей штору вместе с карнизом и распахнув окнo и опасно перевесившись через подоконник,  выкрикнула на всю ночную улицу "Oх, мне нехорошо!" Леша втащил ее обратно и сделал отчаянную попытку чуть ли не силой увести к матрацу, но она вырвалась, оттолкнула его и метнулась к уборной. Но наткнулась на стол, с которого посыпалась на пол посуда, отлетела от него к стене и стала блевать. Причем на новые, только наклеенные обои. Окружающие подхватили ее под руки и завели в туалет, где сверкал чистотой необычной формы с виду дорогой унитаз. Этим и погубили несчасного Лешу. Алевтина Петровна заперлась в нужнике и о дальнейшем мы могли судить только по шуму, который оттуда доносился. А он был ужасен и представлял собой комбинацию утробных стонов, неприличных звуков и глухих ударов. Мы испуганно стали стучать в дверь, умоляя несчастную женщину предоставить нам возможность помочь ей. Дверь распахнулась. Алевтина, стеная и проклиная нас, стрелой бросилась вон из злополучной квартиры. Мы хотели последовать за ней, чтобы оградить ее от влияния улицы, вернее от впечатления, которое она могла произвести на прохожих, особенно на миллиционеров, но нас остановил страшный крик. Это кричал Леша. Он стоял на коленях, а перед ним в руинах лежал унитаз, который не выдержал многопудового тела Алевтины.

  Леше простили бы все. Ему позвилили бы за свой счет переклеить обои, перевесить вырванный с мясом карниз над окном, отполировать царапины на паркете и даже побелить протекший под туалетом потолок у соседей снизу, но не унитаз. Согласно утверждению владельцев квартиры, он был привезен, из заморской страны, (на самом деле из Литвы), был чуть ли не специально заказан какому-то художнику и являлся уникальным произведением искусств в одном экземпляре.

  Лешу сняли с работы, хотели даже судить, но он откупился. Из города ему пришлось уехать. Перед отъездом, на устроенных в его честь проводах, подвыпив, он поведал нам о том, что подбросил кое-что в стакан худрукши. О деталях он рассказать не успел, потому что неожиданно возникли его супруга с детьми и увели его от нас. Навсегда.

  Вывод из этой истории таков: сперва стань Билом Косби, а уж потом подсыпай в стакан. Но Леша все равно остался  в наших сердцах хорошим парнем и настоящим мужчиной:
жене он ни в чем не признался . 

                               *  *  *