Ты в блуде уличён,

Но всё свершилось на чужбине,

К тому же, потаскухи нет в живых.

«Мальтийский еврей»

I. Декабрьский полдень, смешавший туман и смог,

Всю сцену выстроив разом, сказали вы, не таясь,

Что-то вроде: «Сей полдень приберегла я для вас»;

И четыре свечи в этом мраке, и тени, упавшие на потолок,

Трепеща и сплетаясь, казалось, воссоздают атмосферу

Склепа, где поджидал Джульетту безжалостный рок,

А все реплики и умолчания лишь подкрепляли химеру.

Музыкальное сопровожденье подобных сцен –

Из «Прелюдий», что в наших вихрах и кончиках пальцев.

«Для меня так интимен, так проникновенен Шопен,

Что отнюдь не в концертном зале, где кто только не отирается,

Но в кругу друзей воскрешён может быть его дух, –

Самых близких, не более трёх, а лучше бы двух».

– И так неспешно разговор скользит

Меж вялых упований, острожных замечаний,

Сквозь звуки скрипок и корнетов, что цедит

Оркестр, и вновь вернуться норовит

К началу.

«Вы не представляете, как много они значат для меня, мои друзья,

И как же, как же редко, даже странно, посылает нам фортуна

В этой жизни, где все приблизительно, ни на кого положиться нельзя

(Вам-то это знакомо… ведь вы не слепец, нет, вы умный!

И проницательность, безусловно, ваш дар!)

Посылает друга, достойного, равного вам во всём,

Наделённого лучшими качествами, причём,

Те из них, без коих не склеится дружба, – тоже при нём.

Для меня это так много значит, хочу вам сказать –

Ведь без дружбы вся наша жизнь – непрерывный cauchemar!»

Меж скрипичных извивов

И ариетт,

Что гнусаво выводит корнет,

В мозгу моём – там-там – тупых мотивов

Обрывки сложились в абсурдную прелюдию

Монотонного словоблудия,

Где одна «фальшивая нота» влечёт за собою другую.

Выйдем на воздух, в табачном трансе

Будем памятниками любоваться,

Обсуждать еще свежую информацию,

Сверять наручные часы с часами башенными.

А затем посидим с полчаса, допивая оставшееся.

II. Ныне, когда сирень вошла в пору цветенья,

В своей комнате она ставит вазу с сиренью

И одну ее ветвь выхватывая, рассуждает:

«Ах, мой друг, вы не знаете, вы совершенно не знаете

Эту жизнь, что пока ещё в ваших руках»;

(И рука её ветку сирени неспешно вращает)

«Вы же сами её упускаете, на самотёк пускаете,

Юность насмешлива, неприкаянна и бессердечна,

Ей неведом страх, она действует по наитию».

Я улыбаюсь, конечно,

И продолжаю чаепитие.

«Апрельские эти закаты как будто зовут из могилы

Мою жизнь, что, сама уж не помню, когда схоронила.

И нисходит покой несказанный; недавно унылый,

Мир чудесен и юн, как весенний Париж, сердцу милый».

В её голосе фальшь дребезжанием скрипки расстроенной

Вновь напомнила о себе, зазвенела с силой удвоенной:

«Я уверена почему-то и не сомневаюсь ничуть,

Что чувства мои и понятны вам и знакомы,

Что, и стоя над пропастью, руку готовы вы протянуть.

Вы найдёте ответ, столь многими тщетно искомый,

Вы неуязвимы, и вашей пяты ахиллесовой не отыскать,

"Я выстоял там, где другие обрушились" – так вы могли бы сказать.

Но Я, что могу Я вам дать, о, мой друг,

И что можете вы получить от общенья со мной?

Лишь симпатий взаимность да дружбу той, чей земной

Путь подходит к концу, описав положенный круг.

Что могу Я? – Созвать на чай друзей и подруг…»

Я шляпу беру, воздержавшись от жалких потуг

Оспаривать то, что в смущенье услышано мной.

Меня без труда вы найдете в утреннем парке

Читающим комиксы и репортажи о состязаньях

Или такие вот новости, не нуждающиеся в ремарке:

Графиня прославилась как актриса в кругах театральных.

Подданный Греции в польском танцзале убит,

В злостных хищеньях сознался служитель банка.

Я умею придать лицу уверенный вид,

Я подтянут и собран, слежу за осанкой,

Но не тогда, когда уличное пианино, устало и механически,

Вновь и вновь прокручивает затасканный популярный куплет,

А из сада доносится гиацинтовый аромат,

Напоминая о том, чем другие грезят периодически.

Прав ли я, рассуждая так, или нет?

III. Октябрьский вечер спустился с небес и былые вернул

Ощущенья, добавив нервозности. Я, сосчитав ступеньки,

На площадке лестничной замер и ручку двери повернул

С таким чувством, будто сюда забрался на четвереньках.

«Итак, за границу вы отправляетесь; когда думаете вернуться?

Впрочем, бессмысленно спрашивать вас об этом,

У вас нет, конечно, и быть не может ответа.

Предстоит вам учиться многому и в другую жизнь окунуться…»

Улыбка моя приземлилась на антикварную ветошь.

«Быть может, письмо вам удастся мне написать».

Я вспыхиваю, на секунду контроль потеряв,

Я ведь это предвидел и вот оказался прав.

«Я не раз размышляла, дивясь, в пустой след

(Начинанья наши не ведают им уготованного финала)

Почему мы не стали друзьями, что этому помешало?»

Я себя почувствовал совершенно нелепо, так,

Словно, расплывшись в улыбке, в зеркало вдруг заглянул.

Вновь меня покинула выдержка. Воцарился кромешный мрак.

«Все наши друзья, как один, весь наш круг,

Все были уверены, что неизбежно наше сближенье!

Почему же всё так? Не постигнет моё разуменье.

Видно, вмешалась судьба, мастерица разлук.

Пишите же мне, когда будет досуг.

Быть может, у нашей истории есть продолженье.

Я буду и впредь на чай созывать друзей и подруг».

И приходится мне личины менять непрестанно,

В риторике упражняться, подбирать и одалживать фразы,

Танцевать, как медведь,

Попугаем орать, верещать обезьяной.

Всё! На воздух пора, в табачном разгуливать трансе.

А что, если в полдень однажды она вдруг возьмёт и умрёт,

В полдень ли дымный и серый, под вечер ли розово-жёлтый,

Уйдёт, оставив меня с пером в руке в полумраке,

И смог, загустевший, отяжелевший, нависнет над крышей,

И сомненья вернутся,

И не буду я знать, что мне следует чувствовать, как мне

Всё себе объяснить: глупость, опыт, поспешность, просчёт…

И, быть может, реваншем окажется этот уход,

Ведь в «симфонии смерти» значителен каждый аккорд.

И, коль скоро о смерти зашёл разговор, –

Допустимо ли, вспомнив о ней, улыбнуться?

Комментарий автора

Заглавие стихотворения восходит к одноименному роману Генри Джеймса.
Эпиграф заимствован из драмы Кристофера Марло, где процитированные слова обращены к убийце с подтекстом: «Прелюбодеяние – не самое страшное из твоих преступлений».
Перевод вольный, скорее, авторская вариация на тему элиотовского стихотворения.