EN
Старый сайт
Страсть к словотворчеству присутствовала в моей жизни всегда.
В восьмом классе мы с подружкой начали писать фантастический роман о нас в будущем, лет через десять. Разногласия по поводу сюжета чуть не рассорили соавторов. Зелёная тетрадка до сих пор пылится на какой-то полке.
Дневников не вела, но записывала в блокнотах взрывы чувств, мыслей, ощущений, вызванных разными событиями жизни.
Второй раз взялась было за роман лет в двадцать. Прототипом главной героини стала, конечно, сама, а сюжет следовал за историей зарождения и развития отношений с будущим мужем. Но потом завихрили события живой жизни, и второй недописанный роман благополучно почил там же, где и первый.
Как-то захотелось взглянуть на эти забытые плоды полудетского творчества. Полезла на антресоли, и на голову из раскрывшейся коробки вдруг попадали блокнотики. Присела на пол, раскрыла… И потеряла чувство времени. У меня случилась встреча со мной, двадцатилетней. А я уже и забыла, какой была… Встреча оказалась ошеломляющей.
Интересно с высоты нынешнего опыта и возраста вспомнить и понять, как происходило становление собственной личности. Мы складываемся из кирпичиков: генетическая память; родовое наследие; семейная закваска детства; опыт общения и отношений с другими личностями, оставляющий взаимные отпечатки мировоззрений; обломы, срывы, крушения, их преодоление; мужание, взросление. Эти кирпичики переплавляются и образуют причудливый рисунок, уникальный узор. Почему одни люди становятся нытиками, винят весь белый свет? Почему другие держат удар, штурмуют небо, даже ловят драйв, отбивая вызовы судьбы? Итак, я-субъект анализирую меня-объект. Исторические источники – девчачьи блокноты.
- ПРОЩАНИЕ С ДЕТСТВОМ.
Первый – красный – напомнил о последней детской любви, бурлившей эмоциями, переживаниями, метаниями. Этот опыт, конечно, повлиял на пробуждение чувственности, но на новую орбиту тогда, вероятно, я ещё не готова была выйти. Намёки типа: «Всё или ничего!» - пропускала мимо ушей, делая вид, что не понимаю. Наверное, это была не совсем любовь – скорее её генеральная репетиция, примерка. Так маленькие девочки влезают в мамины туфли на каблуках и смешно ковыляют, воображая себя солидными дамами.
- ПЕРВАЯ ЛЮБОВЬ.
Второй блокнот, синий – о первой взрослой любви, очень романтичной, красивой, повлиявшей на женскую судьбу и на самовосприятие. Он случился в археологической экспедиции в Ольвии на берегу Бугского лимана и на всю жизнь зарядил не просто уверенностью в себе – почти водрузил корону самой-самой, самее некуда! В экспедицию мы, четверо истфаковцев провинциального педа, напросились сами. Написали в питерское отделение Академии Наук: «Возьмите нас кем угодно. Хотим окунуться в профессию». Пригласили. Приехали в августе на два месяца, наплевав на традиционную осеннюю «картошку», из-за чего после чуть не вылетели. Профессор-декан защитил:
- Они ж не на курорте загорали, а в профессию окунались. Понимать надо!
Зато впечатлений – на всю жизнь! В палатках – все вперемешку, иначе спровоцируем набеги местных ловеласов. Ближайшая деревня – в двух километрах, вокруг виноградные поля, с холма свисают ветви оливы, неподалёку маяк… Археологов – два-три кроме начальника экспедиции. Рабсила – вольнонаёмная питерская интеллигенция, проводящая отпуск почти на море, да ещё и бесплатно. Была такая модная фишка на стыке 70-80-х.
Итак, питерский архитектор-художник рванул в Причерноморье - на мою и на свою голову. На самом деле герой моего романа просто укрылся в экспедиции в ожидании разрешения на выезд из страны. Отказников в ту пору на работу не принимали, а за «тунеядство» - даже сажали. Нехотя брали в дворники и истопники котельных. Если повезёт. До той поры я только слышала об отказниках, диссидентах, антисоветчиках. Незнакомое явление оказалось лохматым, улыбчивым, обаятельным, очень симпатичным, ошарашивающе интересным и требовало подробного исследования. Изучение увлекло и привело к взаимному сносу крыш.
Это была зашкаливающе-восторженная радость бытия. Коктейль романтики, эротики, политики, философии, социологии и даже культурологии. При особом внимании к изучению сексологии, как части общечеловеческой культуры и обязательной составляющей внутренней свободы и счастья. О многообразии менталитетов, традиций, о древнеиндийских храмах любви с барельефами на стенах узнала именно тогда, от него...
Это была зашкаливающе-восторженная радость бытия. Коктейль романтики, эротики, политики, философии, социологии и даже культурологии. При особом внимании к изучению сексологии, как части общечеловеческой культуры и обязательной составляющей внутренней свободы и счастья. О многообразии менталитетов, традиций, о древнеиндийских храмах любви с барельефами на стенах узнала именно тогда, от него...
Мы уходили ото всех, носились по степи, прыгали по камням, играли, импровизируя историю пирата, который захватил в плен прекрасную принцессу… Экспедиция тем временем решала, сколько не литров – вёдер – вина закупить к ужину, а мы ущемлялись от толпы, пили то простоквашу, то сливки у чудесной бабульки и были нон-стоп пьяны от любви. Мне, девятнадцатилетней, он казался ужасно взрослым. Ему было аж двадцать шесть. Нас называли: абстенирующая молодёжь. Гадали:
- Что сие означает?
Может, от английского слова absent – отсутствующий? Почему не абсентирующая? До сих пор не знаю.
Эта любовь была и офигенно счастливой и драматичной с самого рождения. Зато я поняла важную вещь: масштаб личности не всегда соответствует социальному статусу. Очень часто совсем не соответствует, даже противоречит. Научилась различать сущностное и суетное. Осознала, что те, кого любим, нам не принадлежат, даже если мы рядом, вместе… Что любовь для себя отличается от любви для другого; что это не слова и не чувства, а действия… И ещё она провоцирует летать! Даже почти придумала технологию полёта: если бежать быстро и размашисто с подскоками на каждом шаге – возникает ощущение, что взлетаешь и проносишься метра два-четыре над землёй. Недавно узнала, что есть такое специальное упражнение у легкоатлетов, и им эта иллюзия тоже знакома. Удивилась, ведь была уверена, что это моё личное изобретение. Впрочем, частенько изобретаю велосипеды. В то лето-осень очень много носилась по берегу вдоль кромки Бугского лимана, по тропкам виноградных полей, по каменистым грядам… Полувзлетала… Почти получалось!
Домой из Ольвии багаж послали почтой, а сами налегке возвращались даже не автостопом, а всевозможным СТОПОМ! От Очакова до острова Березань, где был казнен Шмидт, добросил военный патрульный катерок, а полпути из Одессы в Киев ехали в будке машиниста товарняка. Не тормознули только самолёт. Потом покатил первый дистанционный роман, на два города. Упивалась своей тайной взрослостью, упоённо сияла, отражая сверкающий многоцветьем почти блистающий мир.
Ожидание эмиграции означало, что отношения могут оборваться в любой миг, и эта обречённость придавала чувствам особую остроту и высоту полёта. В те времена всю стипуху тратила на звонки в Питер, а он зарплату – на поездки в мой город. При каждом расставании мы буквально обрыдывали друг друга. Сохранился мой рисунок-иллюстрация очередного разлучения навеки: две светлые фигурки судорожно сплелись на фоне чёрного мрачного враждебного мира. Эмоция, как обычно, выплёскивалась в творчество.
РИСУНОК. ОЧЕРЕДНОЕ РАЗЛУЧЕНИЕ НАВЕКИ
В наших судьбах некоторые люди становятся знаковыми, якорными. До сих пор тепло и нежно вспоминаю эту историю и с благодарностью думаю о человеке, что так бережно, осторожно, деликатно, но в то же время легко и весело подводил меня к взрослой жизни.
- ОШИБКИ МОЛОДОСТИ.
А вот третий блокнот озадачил: никак не могла вспомнить, кому он посвящён. Просто начисто стёрлось имя, лицо, события, город, из которого он приехал отдыхать в Закарпатье в молодёжный лагерь, и там попал под водопад моих чувств. Так бывает: если душе на кого-то надо обрушить эмоции – то предметом этой лавины иногда становится случайный прохожий, пускающийся в курортный роман и не предполагающий, что моя планка взаимоотношений уже запущена на почти космическую высоту. Словом, объект оказался не самым подходящим. Совсем не подходящим.
В кармашках блокнотиков нашлись черновики писем, оттуда и всплыло имя курортного героя, Вадим из Новосибирска его звали, оказывается.
Письма увлекли ещё больше, чем блокноты. Вдруг обнаружилось, что я была мыслящим, философствующим, анализирующим, даже одухотворённым существом. С фотографий тех лет смотрит ангелоподобное создание с чёртиками в глазах. Но не это было во мне главным и тогда, и потом, и всегда. При внешней кукольности, конфетности никогда не была пустышкой-финтифлюшкой. Просто я это знаю. Интересно, а есть слово «аннтифинтифлюшка»? Если нет – то будет. ))
- ВЛЮБЛЁННЫЙ АНТРОПОС.
Одно из писем адресовалось вертолётчику из Владимира, которого в водовороте страстей по Вадиму выбрала своим наперсником, почти дуэньей. Он был тихо влюблён, но покорно изображал друга и морально поддерживал. А потом прислал письмо с признаниями в любви и просьбой дать ответ, прямой и честный. Вот этот ответ и перечитывала, сидя на полу: в нём сожалела, что не могу ответить взаимностью, восхищалась его письмом, заверяла, что не он плох или виноват - это я сейчас пуста «как касса после ограбления банка», но мне важна и очень нужна его дружеская поддержка… Переписка в товарищеском формате продолжилась. На зимних каникулах даже съездила во Владимир на экскурсию, именно он организовал приём и развлекательную программу, даже взял отгулы, чтобы сопровождать. Правда, там случился смешной казус, после которого сбежала, не догуляв каникулы. Он уснул на фильме Тарковского «Зеркало» и упал в моих глазах ниже плинтуса. Мама потом дразнила: «Ну, ты и фря! Подумаешь, на Тарковском заснул. Может, он ночью работал, чтобы днём тебя по городу возить».
И не говорите мне про динамо! И даже не думайте! Об этом и речи не было. Просто в те времена с гостиницами было туго, да и местный гид, горящий энтузиазмом пришёлся кстати.
Закончилась эта тупиковая история весьма комично. Однажды он перепутал конверты, и мне пришло письмо, адресованное другой девушке. Я-то думала, это безнадёжная безответная любовь как в «Гранатовом браслете», а оказалось, что он многостаночник с запасными аэродромами. Я страшилась нанести ему душевную травму, а ларчик открывался просто до примитива. Помнится, даже обрадовалась. Словно какую-то моральную ответственность скинула с плеч. Или с души?
Ощущения, вызванные владимирской поездкой, вылились в рассказ, отправленный другу студенческой юности, который пребывал в ту пору в армии именно в тех краях, где я улетала в нирвану в экспедиции. Сей опус трудно назвать письмом. Скорее, это творческое самовыражение в эпистолярном жанре.
Раз сто пыталась его сократить-отцензурировать. Рука поднималась… и опускалась. Поэтому можно резать, можно совсем не читать. Это для меня оно ценно, ни с одной буковкой расстаться не смогла…
Письмо из Владимира в Греческое Причерноморье. 1980.
Здравствуй.
Сижу в тёплом прокуренном номере владимирской гостиницы и любуюсь из окна заснеженными куполами древних русских церквей. На улице метель, и силуэты соборов проступают сквозь белую пелену как мираж.
Когда-то я жила в этом городе. Детские воспоминания расплывчаты. Помнится лишь дорога от вокзала вверх – к монастырю, крутой склон горы от крепостной стены, с которого я скатывалась на санках, а потом визжала и барахталась в снегу, пока папа не вынимал меня из какого-нибудь сугроба. Помнится парк, в парке – качели – что в ту пору ещё могло интересовать. Почему-то видится чистильщик сапог на перекрёстке, да вот и всё.
Теперь заново открываю этот город, узнавая и не узнавая его. Какое странное ощущение: многие детали начисто стёрлись в памяти, но всё время ловлю себя на чувстве «знакомости» (неологизм – мой!). Даже кажется, что если бы меня привезли сюда с закрытыми глазами, поставили на центральной площади, сняли повязку, не сказав, что это за город – я бы сошла с ума. И дОма, и не дОма, и помню, и нет.
Трудно, конечно, не узнать Успенский собор. Но мне казалось, что всё это уже было со мной: и мягкий полумрак, и чад свечей за упокой душ грешных, и распятый Иисус, и дева Мария, и Николай Чудотворец, и божественные фрески на стенах, и я, подавленная, оглушенная этим бесконечным величием, едва удерживалась, чтоб не грохнуться на колени пред алтарём.
Мы были в соборе в неурочное время – туристов в тот день не пускали. Но бабка-сторожиха позволила нам пройти, умилённая моей восхищённостью, и даже согласилась объяснить священные символы. Её рассказ - запутанный и сбивчивый – был в тысячу раз лучше любого экскурсовода. Она поминутно крестилась и сурово поглядывала на спутника, не сообразившего снять у порога шапку.
Гидом во Владимире вызвался быть один летний почти забытый знакомец. Он-то и заказал гостиницу. Немножко стыдно: он придаёт значение моему приезду, а я бессовестно пользуюсь его приязнью. Вчера посидели в гостиничном баре, а вернувшись в номер, почувствовала избавление, оставшись, наконец, одна.
Не знаю, что за дурь на меня накатила, но совершенно случайно вот что сложилось.
(Далее идёт дурацкий стих, который не покажу под страхом расстрела! Однако для полноты самопсихоанализа личности, пожалуй, процитирую из него пару невероятно курьёзных фрагментов. Сама над собой ржу – не могу! Эдакая помесь гетеры с Печориным в женском обличье.
Пассаж первый:
- А от лишних побед, говорят, остаётся усталость…
Я – устала на сто лет вперёд.
На твоём ли плече отдохнуть?
Обалдеть! Впрочем, когда ж ещё переживать разочарование в любви и вообще в жизни, как не в этом возрасте!
Пассаж второй:
- Так уйди от греха, я тебя не могу обмануть.
Юные женщины ТАК не говорят. Так говорят мужчины - девушкам. У меня – всё наоборот: Уйди на фиг, а то соблазню ненароком под настроение, потом жениться – тьфу! – замуж идти придётся…
Лирическое отступление окончено. Завершаю письмо).
Напиши, не слишком ли сентиментально? Вот видишь, я тоже не удержалась от рифмоплётства, но, к счастью, никаких иллюзий.
Читая, делай снисходительную скидку на настроение и излишнюю эмоциональность.
Пиши. М.
- ДРУЖБА-НАСТАВНИЧЕСТВО.
Сей поток творчества обрушивался на благодатную почву. Получатель письма - это особая песня. Семнадцатилетнюю первокурсницу мгновенно подключил к своей орбите старшекурсник иняза, личность яркая, глубокая, творческая. Он устраивал у себя дома необычные стихотворные вечера: гас свет, зажигались свечи, в гостиной все ложились на ковёр, закрывали глаза и улетали в поэтический астрал. Там я впервые услышала про венок сонетов… И сам венок…
Я не была «его девушкой», может, скорее музой? Его стихи ко мне трудно назвать любовной лирикой. Одно из них - длинное, философичное – заканчивалось так:
Спеша, метался и менялся,
Сходил на станциях чужих,
Но каждым шагом приближался
Я к удивленью глаз твоих.
Мама комментировала: «Да, ты иногда так зыркнешь круглыми глазищами, бабушка это называла: как кот серучи». Мама была хулиганкой: весёлой, доброй, мудрой, тонкой! Она умела одним щелчком сбить мою корону набекрень, смешно и не обидно.
С поэтом не было романа. Он не излучал сексуальной энергии. Мы даже не целовались. Самое эротичное, что он себе позволял, провожая домой – это при прощании отвернуть краешек рукавички и поцеловать тыльную часть запястья. С ним, интеллектуалом, философом было просто интересно.
Я перешла на третий курс, а его после окончания института забрали в армию, общение продолжилось в письмах.
Приведу фрагмент ещё одного письма в Греческое Причерноморье, пролежавшего несколько десятилетий в кармашке блокнота.
Здесь мне удалось самосократиться, оставив лишь наивные философствования и эмоции.
Из письма. 1980. Фрагмент.
…У Фейхтвангера встретила недавно: «Изменить мир – значит его объяснить». Это полемика с энгельсовским «Анти-Дюрингом». Что за чушь, верно? Но не потому, что я руководствуюсь идеями классика, а оттого, что мир в принципе не объясним! И мир в целом, и все его составные – души отдельных личностей - в частности. Любое познание – субъективно. Следовательно, любая претензия субъекта на объективность – утопия! Любая философия – тоже субъективна, временна, преходяща, уже обречена с самого своего рождения. Значит, суть не в том, чтоб найти «объективную истину» (она – мираж!), а в том, чтоб суметь создать для себя свою философию, отвечающую своим запросам. Так оно и происходит. Ты станешь спорить – это эгоизм. Нет! Это реальность, не разрисованная и не замалёванная. Философия общества, «коллектива» - тоже распадается на множество подфилософий отдельных индивидов. Любая попытка подвести сумму личностей под общий знаменатель – насилие. Такие опыты возможны лишь с людьми, утратившими или ещё не нашедшими своего «Я».
Кстати, и ты ведь (может быть, интуитивно) скатываешься к тем же выводам. Последняя строчка твоего стихотворения если не гениальна, то, по крайней мере, очень точна: «Нет мира кроме мира в отраженьи». Каждое зеркало отражает по-своему, у каждого стекла свои изъяны, у какого – больше, у какого – меньше. Стоит радоваться уже тому, что оно - не вовсе кривое зеркало, переворачивающее изображение с ног на голову. Кривое или нет – вот, что надо выяснить. То есть прежде, чем познавать «объективный мир» - надо хотя бы узнать себя. И это - уже проблема, почти неразрешимая. Вглядываемся напряжённо в тусклое зеркало и видим «взамен лица мерцающую мглу», и лишь со временем начинаем различать неясно отдельные черты.
Ты сейчас чертыхаешься и ругаешь меня последними словами. Но ведь и ты со своим тезисом «человек волен в средствах, но связан в целях» неизбежно приходишь к мистике. Ну ладно, теперь спокойно ругай – больше не буду философствовать.
Знаешь, мне очень нравится это твоё стихотворение, которое я здесь без конца цитирую. Оно – самое интересное из всего, что ты мне прислал.
Хотя, разумеется, и цикл «Греческое Причерноморье» тоже хорош. Ко мне возвращаются в твоих письмах причерноморские степи, но уже в новом качестве. Славно всё-таки: я боялась, что воспоминания со временем сотрутся, и ощущения простора и свободы исчезнут. Жаль, ведь это ощущение я потом нигде не могла опять поймать. А теперь – стоит лишь перечитать твои стихи - встают перед глазами и все древние развалины, и залитые лунным светом холмы. Очень тебе за это благодарна.
Ну вот, опять нарушила обет не писать длинных писем.
Следующее твоё письмо будет страшно ругательным. Клейми позором всю эту чушь – она чисто субъективна. Жду разгрома. Привет. М.
Это не стандартные письма в армию. Здесь нет: «Мурка окотилась, Зорька отелилась». Ничего похожего на: жду, люблю, целую. Они другие. Это обмен мыслями и общение душ: без физики, без химии – сплошная метафизика! Он как-то прикольно коверкал моё имя. Не помню, вроде Марыля вместо Марина, но не уверена. Мои бурные романы проносились параллельно его дружбе с покровительственно-наставническим оттенком. Даже не знаю, была ли у него любимая женщина, девушка. Эту тему мы взаимно табуировали. Он был константой моей жизни, а всё остальное стремительно менялось. Помнится, даже делилась восторгами открытия личности преподавателя, ставшего потом мужем и отцом дочери. А поэт объяснял, что «однажды в жизни встречаешь Учителя с большой буквы». Объяснения пришли, когда ОПЯТЬ ЗНАКОВЫЙ роман был в разгаре.
Вернувшись из армии, он застал меня замужней дамой, глубоко беременной и невероятно счастливой. Он вдруг странно-стремительно женился. Перед свадьбой познакомил с невестой, они пригласили в гости. Муж отказался, но меня легко отпустил. После вечеринки, совсем не похожей на прежние поэтические салоны, меня на такси вернули домой в преподавательское общежитие. Поскольку вход был уже закрыт, проникать в комнату пришлось через окно. «Возвращение блудной жены» происходило так: поэт толкал меня снизу, а муж тащил сверху. Благо, первый этаж. Но это надо было видеть!
Странно бывает в жизни: то, что кажется любовью, порой оборачивается пустышкой, а в дружеских отношениях – иногда упускаешь скрытый смысл…
А может, всё это мне только кажется?
Ноябрь 2015
Ноябрь 2015
Александренко Елена 
Вайнер Ирина 
Богдановская Ирина 
Коровкина Ирина 
Крылов Юрий 
Аарон Борис 
Киров Николай 
Яхнес Виктор 
Карапац Александр 
Талейсник Семен 
Михальска Стася 
Демидович Татьяна 
Аимин Алексей 
Тубольцев Юрий 
Андерс Валерия 
Буторин Николай 
Голод Аркадий 
