Сионская проповедь

Моему Сыну Олегу

1. Оба евреи.

1.1. Разрушенная синагога в Оснабрюке похожа на ещё не разрушенную синагогу в Москве. Разница только в орнаменте.

1.2. В московской хоральной синагоге по стене вьётся виноград. На стене вместо синагоги в Оснабрюке мемориальная доска. Как правило, там цветы. На улице имени Старой Синагоги.

1.3. Мне хочется рассказать это сыну, но он ещё мал. Он встаёт на весы и спрашивает: «Папа, посмотри и скажи, сколько мне лет?»

1.4. «Четыре с половиной года,» — отвечаю я, подавляя смех.

1.5. Не разумен ещё.

1.6. Мне не удалось поговорить с дедом. Не вышло поговорить с отцом. Я хочу поговорить с сыном впрок.

1.7. Дед привёл меня в синагогу на улице Архипова, «на Горку», потому что улица Архипова резко берёт вверх, круче трамплина.

1.8. Дед мечтал умереть в Израиле. «В будущем году в Иерусалиме», — для него несбывшаяся мечта.

1.9. Он похоронен в Москве на еврейском кладбище под молитву кантора, крепко напоминавшего обыкновенного нищего.

1.10. Дед умер своей смертью. Ему повезло.

1.11. Дед умер на Песах. Говорят, как святой, да он и был свят. Он провёл десять лет в лагере за свою и народную идею: «В будущем году в Иерусалиме».

1.12. Нет, это не газовая камера, кто сравнивает. Нет, это не крематорий.

1.13. Но всё же.

1.14. В тот день был праздник. В синагоге были одни старички. Мне было одиннадцать лет. Праздник был скучным.

1.15. Потом была милицейская облава. Моя бармицва.

1.16. Тогда был антисемитизм вялого, медленного протекания. Роль Главного Антисемита взяло на себя государство. Бытовой антисемит сидел тихо дома и знал, что за него всё сделают как надо.

1.17. Нет, государственный рутинный антисемитизм нельзя сравнивать с геноцидом. Лагеря были исправительными. Фасад синагоги регулярно подновлялся жёлтой краской.

1.18. Но всё же.

1.19. Вялый антисемитизм может перейти в активный геноцид. Может не перейти. Кто может предугадать, когда рутинный антисемитизм вдруг получит поддержку миллионов энтузиастов?

1.20. Этого не заметили когда-то испанские евреи. Этого не увидели немецкие евреи. Они верили в Человека в человеке. Это стоило им жизни.

1.21. Это стоило жизни их детям.

1.22. Иногда полезно не верить в человечность. Чувство самосохранения сработало у меня в 1991 году. Первого апреля того года мы удачно пошутили: сели с тобой в московском аэропорту в самолёт и распростились с Родиной.

1.23. Я увозил сына. Тебя, дружок, чтобы через три года объяснить Тебе, почему я это сделал.

1.24. Мне не удалось поговорить с отцом. Мой отец презирает меня за то, что я удрал в Германию.

1.25. Я его понимаю.

1.26. Мне понадобилось три года, чтобы осознать свой поступок. Мне понадобилось два с половиной года, чтобы прийти на выставку картин жертвы нацизма Феликса Нуссбаума и быть готовым пережить напряжение его последних лагерных работ.

1.27. Сын мой, Германия — замечательная страна, чудесная страна, прекрасная страна; здесь живут замечательные, чудесные, добрые люди, если не учитывать того обстоятельства, что здесь на этой земле готовили уничтожение нашего народа, человека за человеком.

1.28. Едва ли хватит в Германии улиц назвать их именами.

1.29. Когда мы с Тобой приехали, Ты не помнишь, Тебе было тогда всего полтора года, зато я отлично помню, нам говорили: «Как хорошо, что вы приехали»

1.30. Это говорили интеллигентные, добрые, замечательные люди, не обязательно дети и внуки тех, кто убивал или стоял рядом.

1.31. В этих словах была благодарность за признание искупления, благодарность за отпущение греха. Мы приехали и позволили порядочным людям вздохнуть свободно, избавиться от сковывавшего комплекса вины.

1.32. Через три года я понял свою вину, вину собственную. Те же интеллигентные, добрые и образованные люди вкрадчиво спрашивают:

1.33. «Как вы могли сюда приехать, после того, что было?»

1.34. Мне хочется добавить: «Есть и будет».

1.35. Есть вялое протекание антисемитизма — значит, возможен новый геноцид, который за сравнительно короткую европейскую историю волной прокатился от Испании через века в Германию, теперь ползёт дальше вплоть до Уральского хребта, а потом отражённой волной вернётся назад.

1.36. И меня за это хотят сделать виновным.

1.37. Сын мой, запомни, мы сюда не приехали. Мы сюда бежали. Разница как между сном и вечным сном.

1.38. Я хочу, чтобы Ты, как и твой отец, не переоценивал Человека в человеке и был всегда готов к побегу. Чтобы Ты опередил волну.

1.39. Знай, право на побег у Тебя будет один только

раз, и использовать его Ты должен так, чтобы не было мучительно больно или смертельно удушливо.

1.40. Феликс Нуссбаум этого не сделал.

1.41. Дед, с которым мне так и не удалось поговорить, не просто привёл меня в синагогу, он меня многому научил. Он не рассказывал. Я впитывал. А всё остальное — Родовая Память. Дед пробудил её.

1.42. Наш с тобой далёкий предок был раввином.

1.43. Наш род от Саадии, который писал молитвы Богу. Когда-нибудь Ты откроешь молитвенник Сидур и найдёшь там его имя. Оно передаётся у нас в роду через поколение.

1.44. Старшие всегда спорили, кому из младенцев оно достанется. Оно досталось мне, и мне кажется, что во мне всё время говорят голоса мужчин нашего рода, носивших это имя.

1.45. Только так я могу объяснить мою стойкую веру и то, что у меня родился Ты и мы оба евреи.

1.46. И по рождению, и по Закону.

1.47. Одному Богу известно, чего это стоит.

1.48. Когда-нибудь в Тебе тоже проснутся эти голоса.

Германия. Оснабрюк. 1994 г.

 

 

2. Голем.

2.1. Картины Феликса Нуссбаума висят в музее города Оснабрюка как на неофициальной выставке еврейских художников на квартире Володи Сычёва в Москве. Висят в два ряда. Одни над другими.

2.2. Тесно и неуютно.

2.3. Не припоминаю ни одного художника, у которого было бы столько масок. Карнавал — главным участником которого — сам художник.

2.4. От газеты до кастрюли — кажется, всё перебывало на его голове.

2.5. Эдакий Арлекин индустриальной эпохи.

2.6. Это тоже от неуютности, от невписываимости в общую картину, как не вписывается талес в монастырский быт.

2.7. 12 февраля 1994 года я впервые увидел нацистов на улице Оснабрюка.

2.8. Я запомнил эту дату легко, потому что был карнавал.

2.9. Мы шли с тобой, Сынок, по улице. С нами рядом двое.

2.10. Старший — огромный, в чёрной куртке с эмблемой на рукаве, напоминающей свастику, в маскировочных штанах и солдатских ботинках.

2.11. На голове и розовом лице бессрочный младенческий пух.

2.12. Второй — маленький крепкий подросток. Обыкновенный шкет.

2.13. Ты заметил, что я пошёл быстрее. Ты спросил, почему мы идём быстрее.

2.14. Я ответил: потому что холодно.

2.15. Это было правдой только отчасти. Был и озноб совершенно иного свойства.

2.16. Я боялся, потому что рядом был крошка — Ты.

2.17. Тогда я впервые увидел наци на улице нашего города. В Берлине или Гамбурге — другое дело. Там легко остаться инкогнито. Но здесь — появись на улице в непотребном виде — завтра будут говорить все.

2.18. Значит, этим и их предкам не стыдно. Три года назад они ещё боялись выходить открыто.

2.19. Теперь не боятся, потому что быть наци стало в порядке вещей.

2.20. Мне возражают: в Италии, Дании и Франции творится худшее.

2.21. В Израиле мне сказали, что уже началась репатриация евреев из Франции.

2.22. Да, там хуже. И вообще они мне нравятся меньше.

2.23. Но там есть улицы имени тех, кто спасал евреев.

2.24. Здесь таких улиц нет.

2.25. Мне хотелось бы думать, что в день карнавала двое не очень удачно пошутили. Ведь был же на карнавале некто в форме советского лётчика.

2.26. Никто не испугался. Нормальный прикид.

2.27. Вот и не поймёшь, всерьёз ли это были наци.

2.28. Ведь не тронули они нас. Может, они действительно пошутили?

2.29. День был довольно двусмысленный.

2.30. Наверное, так думали евреи, которые остались в Германии после 1933 года.

2.31. Феликс Нуссбаум — еврейский художник. Очень много общего с той памятной выставкой в Москве.

2.32. Цвет. Краски еврейских художников замешаны на скорби.

2.33. Бесконечные автопортреты как символ собственного мессианства.

2.34. Море и корабли, вечные странствия и "ноевы ковчеги" от всемирного потопа крови —

2.35. — семейные портреты как свидетельство самозамкнутости, библейские и талмудистские

аранжировки —

2.36. — две обнажённые фигуры — Адам и Ева на улице города —

2.37. — и чёрная человеческая фигурка с непропорционально большим пенисом —

2.38. — простенький натюрморт с зонтиком, папирусом, верёвкой и гвоздём.

2.39. Для еврейского сознания значение этой фигурки очевидно. Голем. Это фигурка человека, в которого сейчас вдохнут жизнь, но не вдохнут душу.

2.40. И пойдёт он гулять по земле в человеческом обличии, человеком, собственно, не являясь.

2.41. Будет проживать биохимический цикл, не подозревая, что у его человеческих собратьев есть нечто большее, то есть душа со всеми её атрибутами, как совесть, боль, стыд, неспособность совершить насилие над другим человеком и тому подобные слабости.

2.42. Живя в нашем перевёрнутом до нелепости мире, где святость по обыкновению в дураках, а дьявол в святости,

2.43. где не найдётся ни одного греха, которого не было бы на совести церкви,

2.44. где Папа разрешает второй брак, но запрещает при этом половую жизнь при втором браке,

2.45. где он же призывает смириться с гомосексуализмом, чтобы привлечь голубой народ в церковь, но против их брака и адаптации ими детей,

2.46. где лесбиянкам можно с шестнадцати, а голубым только с восемнадцати,

2.47. то невольно думаешь, а не Големы всё это придумали.

2.48. Големы составляют большинство человечества.

2.49. Маска Феликса Нуссбаума — это обратный символ избранности, это стремление внешне слиться с массой, надеть на себя обличье Голема, прикрыть обнажённую душу.

2.50. Голем — всегда насилие.

2.51. Голем — убивший слабого и беззащитного.

2.52. — не спрятавший гонимого.

2.53. — кричавший гонимому вдогонку брань и угрозу.

2.54. — не слышащий голоса прошлого.

2.55. Голем — всегда равнодушие.

2.56. И зависть.

2.57. И тот, кто не видит наци на улице, — тоже Голем.

2.58. Умные, интеллигентные, образованные, читавшие Гегеля и Спинозу, Шопенгауэра и Монтескье, досмеялись над Адольфом Гитлером до того, что оказались в эмиграции, угодили в лагерь, превратились в пепел.

2.59. Голем — пошли к нему на службу.

2.60. Где правда, где логика?

2.61. Где та грань между плавным течением истории и началом исторической катастрофы, когда наступает мрак, ужас, царство жестокости и абсурда?

2.62. Как определить этот коварный рубеж?

2.63. — Не дано.

2.64. Но нам дано тревожное чувство. И если оно вдруг поселилось в душе, надо использовать свой
шанс на побег и не ждать, когда начнёт властвовать Голем.

2.65. Как бы ни было тяжело расставаться с любимым делом, могилами предков, о разрушении и осквернении которых можно не беспокоиться, синагогой, друзьями — короче, корнями, надо бежать куда угодно, и чем дальше, тем лучше.

2.66. И если нет синагоги — её можно построить.

2.67. А если не построишь, то Б-г не обидится, если ты вспомнишь о Нём у себя дома.

2.68. Вот так я нечаянно объяснил Тебе, сынок, почему мы здесь.

2.69. Но я не объяснил Тебе, мой дружок, почему мы здесь так долго.

 

Германия. Оснабрюк. 1994 г.

 

 

3. Автопортрет.

3.1. Дружок, я уже сказал Тебе, что у человека есть только один шанс на побег. Я этот шанс использовал.

3.2. И когда волна вернётся назад, меня уже либо не будет, либо я приму судьбу такой, какова она есть.

3.3. Но Твоё право на побег у Тебя никто не отнимал. И Ты его используешь.

3.4. Ты сможешь выбрать, кем Тебе быть: либо евреем диаспоры, как твой отец, либо евреем Израиля, либо вообще отказаться от этого опасного занятия — быть евреем.

3.5. Что лучше?

3.6. На этот вопрос не жди от меня ответа.

3.7. Могу лишь сказать, почему я остался евреем диаспоры.

3.8. Я верую, но моя вера свободна, не упирается в букву, строку и символы веры.

3.9. Суть моей веры в том, что я затрудняюсь пакостить ближнему, не отвечаю насилием на насилие, не исповедую веру в мускулы

3.10. — и во всём вижу промысел Б-жий.

3.11. А потому мне весь мир чужбина, и только Европа— относительное отечество.

3.12. Я верую, что все мы — евреи, христиане и мусульмане — дети одного Б-га — сначала евреи, а уж
потом ортодоксы, хасиды, православные, католики, протестанты, шииты и сунниты.

3.13. Потому что у нас у всех единый ветхозаветный корень.

3.14. Это просто — как не бывает астрономии без звёзд.

3.15. Когда Феликс Нуссбаум писал автопортрет, ему было столько же лет, сколько и мне, Твоему отцу.

3.16. Я хорошо знаю этот взгляд. Я много раз его встречал. Он принадлежит нашему народу.

3.17. В нём ужас от того, что происходит вокруг, вечное ожидание расправы и вместе с тем ирония, потому что люди не знают, что творят, а он, Феликс Нуссбаум знает, что это неправда, что это в который раз дьявольская игра.

3.18. А потому перед Богом он чист и не боится принять страдание. И будучи неспособным что-либо совершить, смирился.

3.19. Не с неправдой. С собственной судьбой.

3.20. Это взгляд скорбной иронии.

3.21. Это взгляд человека, осознавшего, что граница разума пересечена. Наступило царство Голем.

3.22. Этот взгляд принадлежит только евреям диаспоры. Евреи Израиля смотрят на мир другими глазами.

3.23. Ной жил после потопа триста пятьдесят лет.

3.24. Всех же дней Ноевых было девятьсот пятьдесят лет. И он умер.

3.25. Феликс Нуссбаум не пережил потопа крови.

3.26. За срок, отведённый Б-гом одной человеческой жизни, Феликс Нуссбаум прожил её ничтожную часть, а большую часть — его уже нет.

3.27. Его круглые даты идут рядом. Девяносто лет со дня рождения и пятьдесят лет со дня смерти.

3.28. За эти пятьдесят лет он так и не обрёл своего дома, так и остался странствующей душой в мире масок.

3.29. Видимо, так и должно быть.

3.30. Возвращённая вилла под музей — это, возможно, было бы справедливо, но как связать это с кораблями, с ноевыми ковчегами совести, странствием вечного жида и генетической мудростью

3.31. — и лагерными кошмарами.

3.32. Это по сути то же самое, что возвращение евреев в Германию: то ли прощение, то ли смирение, то ли безысходность, то ли предательство

3.33. — и осквернение праха.

3.34. Должно быть, ни то, ни другое, ни третье.

3.35. Всё вместе.

3.36. Говорят, самая бессмысленная вещь — это кладбищенская стена: никто не хочет туда, никто не может выйти оттуда.

3.37. Тётя Рахель начинала рыдать, когда слышала немецкую речь.

3.38. Для евреев граница Германии была раньше той самой стеной.

3.39. Теперь мы, живые, её переступили.

3.40. И вот уже несём на старое еврейское кладбище вновь прибывших, кладём их рядом с жертвами нацизма, примиряя эпохи.

3.41. Я искренне благодарен тем двум триумфаторам смерти с карнавала жизни, который пробудили во мне боль и неспособность молчать.

3.42. Сын мой, немецкие еврейские кладбища тихи, чисты и уютны. Они пережили нацизм. Они содержатся в большом порядке.

3.43. Это замечательные кладбища, если не считать того, что, когда я уйду, я ни за что не хочу быть здесь похоронен, потому что я не стою того, чтобы лежать рядом с жертвами, с теми, кого уничтожали человека за человеком предки тех, кто не стыдясь носят их одежды, а может, где-то хранят сумочки из еврейской кожи.

3.44. А я с последними делил свой хлеб.

3.46. И потому, как ни сопротивляется мой рассудок, всё настойчивее во мне голоса: «В будущем году в ...»

3.47. До конца я ещё произнести не могу.

 

Германия. Оснабрюк. 1994 г.

 

 

4. Триумф жизни.

4.1. И вот настал день, когда я эти слова произнес.

4.2. Это произошло в итоге 25 лет жизни в Германии.

4.3. Теперь Ты взрослый, сын мой, и Ты вправе выбирать сам, как, с кем и где дальше жить, но, я надеюсь, Ты последуешь за мной.

4.4. Однажды я привез Тебя в Германию, и Ты никогда не жалел об этом.

4.5. Я зову Тебя в Израиль, потому что я не пожалел и, надеюсь, не пожалеешь и Ты.

4.6. Когда я Тебе рассказал о своем новом решении, Ты, взрослый, заплакал. Я никогда не видел Тебя таким. Ты сказал вдруг, что 25 лет мы успешно строили дом без будущего.

4.7. В Берлине жива легенда о том, что шеф гестапо Генрих Мюллер похоронен Берлине в братской могиле на еврейском кладбище на Новой Гамбургской улице, недалеко от синагоги с золотыми куполами.

4.8. Это кладбище под окнами действующей ныне Еврейской гимназии.

4.9. Особенно хорошо оно просматривается из классов третьего этажа.

4.9. На переменке еврейские дети глядят в окно туда, где похоронен Генрих Мюллер, нацист, отвечавший за уничтожение евреев.

4.10. Такое соседство чудовищно. Но оно в Германии присутствует везде.

4.11. Это триумф смерти.

4.12. И от осознания этого становится душно.

4.13. Здесь, в Германии, еврейская смерть и еврейская жизнь ходят рядом, как и нацистское прошлое и либеральное настоящее.

4.14. Это тоже триумф смерти.

4.15. Большинство немецких глянцевых биографий послевоенных времён запятнаны застывшей кровью.

4.16. Нобелевский лауреат по литературе служил в войсках СС, Президент Германии в молодости защищал на Нюрнбергском процессе своего отца, ответственного за депортацию немецких и европейских евреев в Польшу.

4.17. Крупнейший немецкий послевоенный издатель, почетный гражданин Иерусалима, публиковал мерзости про евреев в газете, хозяином которой был до 1942 года.

4.18. Не лучше обстоит дело с некоторыми еврейскими биографиями.

4.19. Тысячи служили в Вермахте.

4.20. А были такие евреи, кто служил в специальных командах и помогал опознавать своих на улице, скрывавшихся от депортации или появлявшихся в городе без желтой звезды.

4.21. Они выжили благодаря сотрудничеству с нацистами. К таким режим был благосклонен.

4.22. Они построили свое будущее на крови и костях единоверцев.

4.23. Некоторым евреям удалось пережить геноцид и войну, открыто живя в Берлине.

4.24. Я им не судья — я себе судья.

4.25. 25 лет к ряду, сталкиваясь с подобными биографиями, я задавал себе вопрос за вопросом, как это могло случиться? И не раз сознавал себя одним среди них.

4.26. Это тоже триумф смерти.

4.27. Мы вновь разбавили собой небогатый национальный и религиозный ландшафт Германии.

4.28. Мы вступили в диалог с потомками убийц, мы стали терпимее, стали многое объяснять и благодаря этому ко многому относиться с пониманием.

4.29. Мы с любопытством читали письма Гиммлера или дневники коменданта концлагеря Освенцим. Вновь публикуется «Майн Кампф». Пока что в научных целях.

4.30. — Читайте, неучи, недотепы, просвещайтесь!

4.31. Так мы притупляем трагедию. Тут и до оправдания Шоа недалеко.

4.32. С тех пор прошло 70 лет. Жизнь только одного поколения. Но снова, как тогда, европейский еврей не может чувствовать себя свободным в Европе, снова бежит за защитой к власть, и снова мир не может гарантировать безопасность его открытой религиозности.

4.33. И снова идут разговоры о еврейском засилии в науке, политике, культуре, бизнесе, экономике, торговле.

4.34. Доброжелательные немцы — за свободу ношения мусульманами их традиционных одежд, они же советуют евреям снять с головы кипу, убрать мезузу с дверного косяка, а еврейские газеты упаковать в закрытый конверт.

4.35. Лицемерие и жизнь с оглядкой стали невыно- симыми, пребывание — опасным.

4.36. Не виноваты ли мы в этом сами, смешавшись в толпе или вступив в предательский диалог с потомками убийц?

4.37. Мне в детстве снился сон. Я бегу по полю, надо мной летят военные самолеты, я в ужасе прибегаю домой, прячусь под кровать.

4.38. Дед Израиль успокаивает меня: не бойся, мальчик, это наши.

4.39. Этот сон мне приснился в первый день Шестидневной войны. Я не знал, что началась война, но я ее почувствовал.

4.40. Я сознаю себя поколением Шестидневной войны, пережившим великую гордость за свой народ, преодолевший путь от смирения перед унижением в школьном дворе до грозной победы в неравном бою

4.41. — и я не хочу больше просить чужой помощи и защиты.

4.42. Я знаю, Германия будет и дальше давать убежище своим духовным союзникам, изгнавшим всех евреев из собственных стран, и лицемерно сетовать на рост антисемитизма.

4.43. Это — триумф смерти.

4.44. Я не хочу больше уповать на милость чужих властей, не хочу сознавать свое гнетущее бесправие.

4.45. Я не хочу задумываться о том, что я еврей и каково мое предназначение в диаспоре. Я хочу, как грек, не думать о том, что он грек и какова миссия его народа.

4.46. Я хочу зачеркнуть двадцать веков рассеяния и сорок собственных сознательных лет.

4.47. Я хочу подчиняться законам своей страны.

4.48. Я, как странствующий Вечный Жид, скитался, я накапливал сокровища для того, чтобы было что бросать.
4.49. Я хотел пустить корни рядом с могилами предков, обеспечить оседлость тела, а дух искал место здесь, на улице Шестидневной войны.

4.50. Мой отец похоронен в России. Мать — в Германии. Это больно.

4.51. Это — триумф смерти.

4.52. Я лукаво пытался укорениться на чужой земле, и трижды был готов прочный дом.

4.53. Но снова подул сильный ветер — и их не стало.

4.54. Я сменил врожденную вселенскую бездомность на ограниченную местечковую оседлость.

4.55. Перекати-поле зацепилось корешком за Землю Обетованную. Я снова стал строить свой Земной град.

4.56. Не на песке, но на камне.

4.57. Агасфер умер во мне.

4.58. Это триумф жизни.

 

Израиль. Иерусалим. 2016 г.

Аудиокнига: https://stmegi.com/library/audio-books/sionskaya-propoved/