В церкви уже отзвучало «Верую», когда Иван наконец-то решился  подойти к священнику.

- Здравствуйте отец Михаил. Я хотел бы вам кое-что показать.

- Да. Пожалуйста.

Высокий, сутулый протоиерей отложил в сторону библию и сверкнувший позолотой наперсный  крест, облокотился на аналой.

Иван аккуратно, палец за пальцем   снял черные кожаные перчатки  и положил руки  перед собой на наклонную поверхность аналоя.

- Господи!? Да неужели это то, о чем я думаю?

Священник размашисто перекрестился.

- Да. – Иван жалко, потерянно улыбнулся, вновь натягивая перчатки.

- А можно…

- Вы имеете в виду прикоснуться? Да, пожалуйста. Если конечно не боитесь…

                                                                                                                                    ***

-…Да ты что, Клавдия!? Да какой я тебе прокаженный!? Ну, подумаешь, ладонь чешется, да мало ли что это может быть? Я ж кровельщик, Клава, может быть там, наверху, на крыше,  какая холера меня и укусила, да я не заметил, комар, какой или овод к примеру?  Или допустим руку слегка о медь оцарапал, а в ранку ярь попала. Так что ж теперь из-за такой мелочи мне и с женой переспать нельзя!?

- Нельзя! – Злобно зашипела  Клавдия и резко, полной в ляжке ногой,  столкнула худощавого Ивана на пол.

- Надевай свои труселя,  и с утра чеши в Чебаркуль. Пока из КВД справку не принесешь, о постели со мной и не мечтай. Кобель шелудивый! Ишь, затихарился словно клоп, среди подушек.  Ползет к сладкому. Только яйца звенят. Хрен тебе! Иди на диван,  дрыхни. Знаю я вас, сифилитиков.

- Ну и пес с тобой. Уйду.- Иван поднялся, на ближайшей табуретке нащупал трусы и пошел спать в соседнюю комнату, на диван.

                                                                                                                                        ***

Возле кабинета никого не было и лишь тучная старуха, по-видимому, уборщица, рассевшись на неудобном пластиковом стуле и приобняв  отполированный черенок швабры, прикорнула в углу у окна, в дырявых тенях большой, раскидистой монстеры.

…Черная, кривовато прикрученная к двери стеклянная табличка вещала:

                                                               «Кабинет№21. Врач – дерматолог Кулик Л.Л.»

 …Дерматолог, толстый, неопрятный мужик в несвежем белом халате, облокотившись об откос окна,  сидел на широком подоконнике и курил папиросу.

- А я к вам, товарищ Кулик.

Иван протиснулся в кабинет и, подойдя к врачу, протянул ему хрусткую бумажонку с направлением.

-Ну, к нам, так к нам…- Врач выбросил окурок в окно и в облаке табачного дыма подошел к своему столу.

- Раздевайтесь, Иван Богомолов. – Проговорил он, равнодушно глянув в направление. – До трусов.

- Зачем же до трусов? – Иван протянул ладони.- У меня вот только здесь, на ладонях что-то неладное приключилось. А так я здоров. Честно-честно здоров.

- Ты у нас кем трудишься, Иван Богомолов?  Трактористом, небось?

- Зачем трактористом?- В конец запутался и даже вроде бы и обиделся Иван.
- Кровельщик я. Пятого разряда кровельщик. В основном по меди конечно, но если нужно, то и черепицу натуральную вполне сработать сумею.

- Кровельщик говоришь!?- Дерматолог ожил и уже не без интереса посмотрел на Ивановы ладони.

- А все равно, господин кровельщик, раздеться вам хочешь, не хочешь, а  все одно придется. Сам понимать должен, черепица - черепицей, а psoriasis vulgaris, это уже по моей батенька части. Раздевайся, кому говорю!?

Иван вздрогнул, испуганно взглянул на медика и уже без пререканий  разоблачился, аккуратно сложив одежду на кушетку.

Дерматолог сел на стул и водрузив на  большой мясистый  нос старые  очки с круглыми залапанными стеклами,  дотошно осмотрел стоящего перед ним кровельщика.

- Да…- Откинувшись и сняв очки, пробурчал  дерматолог Кулик. – Вы оказались правы. Везде относительно чисто. Небольшая сухость кожи на коленях, ну это, скорее всего, профессиональное, и лишь на ладонях, несомненно, вульгарный псориаз.

Ну, это не смертельно. Мы его гормонами голубчика…Гормонами.

Он закашлялся, глубоко, с мокротой и, выудив из кармана халата изогнутую сигарету,  с удовольствием обнюхал ее.

                                                                                                                                   ***

…В прогнозах дерматолога что-то пошло не так. А если быть более откровенным, то все пошло не так, как предполагалось.

Ни мази, ни ванночки, ни аппликации, ни даже обещанные гормоны не приносили заветного  облегчения: практически, ничего не помогало. С каждым днем Ивану становилось все хуже и хуже. По началу, когда зуд в ладонях был еще относительно терпимым, Иван работал, хотя и через силу. Помогала выработанная годами манера держать киянку в пол ладони.  Ну,  а как только боль в язвах становилось  нестерпимой, Богомолов укрывшись среди стропил,  выпивал загодя приготовленный стакан самогона, настоянный на хлебных корочках, туго обматывал руки свежим бинтом и только тогда брался за киянку. Но какая работа после стакана? А после второго? Да никакой. Тем более, если работа на высоте.

Вот Ивана  и уволили. Из жалости, уволили,  по-доброму. По собственному так сказать желанию.

Клавдия смотрела на окровавленные, пропахшие дегтем и серной мазью бинты Богомолова, смотрела,  да и  уехала к матери, в Копейск. Сама уехала и сына с дочерью с собой прихватила: надо полагать из вредности.

А тут уж  Иван не выдержал. Запил основательно и надолго.

                                                                                                                                       ***

Впрочем, что это такое, русское надолго? Тем более, если жена у Ивана была хоть бабой и стервозной, но отнюдь не дурой и прекрасно понимала, что в нынешние зыбкие времена кровельщики  пятого разряда на улице не валяются. А то, что у кровельщика запой, так это проходящее, а там глядишь, мужик перебесится, отоспится, в ноги к начальству бросится  и снова на работу выйдет. Именно так рассуждая, Клавдия раз в неделю, домой наведывалась: наличное из кармана муженька выгрести, да излишки спиртного в выгребную яму вылить. Одним словом, через пару недель проснулся Иван, глянул на себя в зеркало, похмелился чайным грибом да капустным рассолом, в баньке попарился  и завязал. Благо никогда особо спиртным не баловался. По праздникам, разве что…

                                                                                                                                                 ***

Вот так  наверно, и закончилась бы совместная семейная жизнь Богомоловых, (ну что за семья, право слово, когда он в Чебаркуле, в бобылях кукует, а она с детьми у тещи в Копейске, пыль асбестовую глотает?), кабы не случай, произошедший с ней на рынке.

Решила Клавка как-то ребят своих, хурмой побаловать. Она и сама с детства любила фрукт этот, особливо если после морозилки, чтобы рот не вязал, а уж про детей своих и говорить – то несерьезно. Им пару килограммов «королька» уговорить, что плюнуть.

И вот ходит она вдоль прилавков, апельсинами да лимонами,  киви и мандаринами с ромбиками наклеенными  любуется. От запахов в голове круженье, да рот слюной полон.

И слышит она краем уха, как торговка творогом и молоком, краснощекая да полненькая, соседке своей по прилавку рассказывает…

- Ты понимаешь, Машка. Он, мужик-то этот, похоже  совсем блаженный. Забесплатно, за продукты да за сигареты, разрешает к рукам своим прикасаться. Другой бы на его месте давно бы на машину себе накопил, да не на Жигули какие-нибудь, а на иномарку, а этот по-моему даже на  велосипед не наработал.

- И что, неужто и в самом деле от всех болезней, руки-то его дырявые помогают, или выборочно?

- От всех Маша, от всех!

Убежденно проговорила молочница и перекрестилась.

- Золовка моя, с мужиком десять лет не предохраняясь, живет, а толку нет. А месяц назад из Чебаркуля вернулась и почитай сразу же залетела. Хотела было снова к нему съездить, тыщенку в благодарность подарить, да я ее дуру, еле отговорила. Ну, зачем ему деньги, юродивому? Они, те, что Богом отмеченные,  завсегда юродивые.

Позабыла Клавдия, зачем на рынок пришла. Какая уж тут к чертям собачьим хурма, когда муженька ее, Ваньку, Богом отмеченного,  все кому не лень обманывают!? За леченье едой да сигаретами расплачиваются.  Сунула она в карман авоську и бегом до дому. Матери своей, все, что услышала в молочном ряду,  наскоро пересказала, детей в макушки поцеловала и на вокзал, в самый раз к  электричке поспела. Последней перед дневным окном, той,  что на одиннадцать двадцать.

                                                                                                                           ***

 В церкви уже отзвучало «Верую», когда Иван наконец-то решился  подойти к священнику.

- Здравствуйте отец Михаил. Я хотел бы вам кое-что показать.

- Да. Пожалуйста.

Высокий, сутулый протоиерей отложил в сторону библию и сверкнувший позолотой наперсный  крест, облокотился на аналой.

Иван аккуратно, палец за пальцем   снял черные кожаные перчатки  и положил руки  перед собой на наклонную поверхность аналоя. Сквозь слегка зарубцевавшиеся раны,  сквозные отверстия  на правой и левой ладонях,  проглядывала  полированная поверхность аналоя.

- Господи!? Да неужели это то, о чем я думаю?

Священник размашисто перекрестился.

- Да. – Иван жалко, потерянно улыбнулся, вновь натягивая перчатки.

 – Это стигматы. Сначала мы с врачом думали что псориаз, а оно вон как обернулось.

- Постойте, постойте. И давно это у вас?

- Давно. С месяц примерно. Поначалу все мной брезговали, стороной обходили, а теперь наоборот:  пытаются прикоснуться. Говорят, что от всех болезней помогает.

- А мне можно…

- Вы имеете в виду прикоснуться? Да, пожалуйста. Если конечно не боитесь…

- Нет. – Зачастил протоиерей, облизывая губы.- Я хотел попросить нашу Марию к вам прикоснуться, ту, что в свечной лавке стоит. У нее сегодня высокое давление. Голова болит и кружится. …Я могу ее к нам пригласить?

- Да ради Бога.  Мне не жалко. – Иван снял перчатки и, скомкав, убрал их в карман.

- А в прочем нет. – Священник остановился, какое-то время постоял, глядя в пол,  и вдруг решительно вернулся к аналою.

- Я сам, сам должен…- Прошептал он громко и, прикрыв глаза, положил свои руки поверх Ивановых.

 Ничего не произошло.

Совсем.

 Священник ощутил слабое биение пульса на запястьях Ивана и горячую влажность ран на его ладонях. Легкая брезгливость и огромное разочарование зашевелились в  душе отца Михаила.

- Ну, какой же я болван, прости Господи! Ну, какие могут быть стигматы у этого человека,  самого простого кровельщика? Да он и в Бога – то, небось, не верует? 

Протоиерей  укоризненно посмотрел на Богомолова и вдруг  странное, до сих пор ни разу им не испытанное  чувство жуткого, щенячьего одиночества,  заполнило все его естество. Беззвучная и одновременно  звенящая ярко-белая пустота, колыхаясь и разрастаясь, размыла  все окружающее его пространство.  Расписанные древними фресками старинные стены церкви исчезли, исчезли и иконы, и аналой, и даже руки  Ивана Богомолова  исчезли, и на всем белом свете казалось, остались лишь он, отец Михаил, настоятель церкви «Утоли моя печали»,  да  чей-то голос, усталый и вроде бы даже  разочарованный.

- Что же ты, брат мой,  на деле совсем и не тверд в вере оказался? Чудесам моим  подтверждения жаждешь. Но тебе ли, пастырю этой церкви и не знать, что в каждой капле дождя, в каждом дуновении летнего ветерка,  чуда больше, чем делах, чудесах  антихриста, тех, «которые дано было ему творить, обольщая живущих на земле». А здесь перед тобой, явное чудо: самый обыкновенный человек,  сам того не желая явил людям на руках своих, следы мук моих, тех самых, что я,  и вместе со мной и отец мой,  приняли раде всех вас, и живущих и не рожденных пока еще.

- Господи! Да разве ж я посмел бы…- Отчаянно цепляясь за руки Ивана, Отец Михаил рухнул на колени, но голос в голове его, впрочем, как и ярко-белое, звенящее марево   уже исчезли,  и лишь изумленные прихожане в молчанье столпились вокруг лежащего на полу священника.

Богомолов, скривившись, словно от резкой зубной боли попятился. Толпа отхлынула, расступилась и он, развернувшись, интуитивно  бросился в этот образовавшийся коридор. 

                                                                                                                                           ***

В комнате, на большом круглом столе грудой лежали заработанные Иваном продукты. В основном мука,  в больших, двухкилограммовых пакетах,  макароны в  цветастых шуршащих пачках, кабачковая икра да рыбные консервы в плоских железных баночках.

- Лапша яичная. Первый сорт! – Насмешливо и громко, почти по слогам прочитала Клавдия и с силой швырнула пачкой с лапшой в вошедшего в комнату супруга.

Иван увернулся и упаковка, лопнув, засыпала кровельщика с головы до ног белесой, ломкой лапшой.

-Да ты что ж творишь, Клавка!?

Он попытался добавить в голос металла, но супруга в этот раз не промахнулась и банка бычков в томате, догнала его прямым попаданием под вздох.

- Да что же ты делаешь, Клавочка?

Выдохнул через боль мужик и сполз на пол, в ужасе глядя на приближающуюся супругу.

Клавка и в  молодости-то была  девицей крупной, грудастой и жопастой, а после родов совсем обабившись, удивительным образом умудрилась увеличиться  не только вширь, но и в высоту и в последнее время стала почти на голову выше своего мужа.

Подойдя к нему и прихватив его за шкирку, Клавка дыша Ивану в лицо горячо и влажно, громким и от того еще более страшным шепотом,  проговорила.

  - …Ваня. Ты что ж  из себя бессребреника корчишь!?  А?

За бесплатно народ лечишь!? Добреньким казаться пытаешься? Для кого!?  

Для людей!? Да они о тебе завтра и думать забудут, чудак ты через букву М!

 Хотя нет! Вру! Они – то, как раз и не забудут такого простодыру.

 Еще бы.… Сейчас, когда за любую самую простенькую операцию,  приходится платить деньги немалые,  в Чебаркуле, в ведомственной квартире появился Богом обиженный Ваня, что лечит любые болезни, а что самое главное совсем бесплатно, за муку и макароны!

Клавдия перехватила ворот мужа в другую руку и волоком подтащила Ивана в глубь комнаты, к шкафу, где за стеклом в дешевой пластмассовой рамке красовалась уже поблекшая от времени  большая семейная фотография: Иван, рядом с ним серьезная, даже скорее строгая Клавдия. У Ивана на коленях сидят трехлетний сын и четырехлетняя дочь.

-  А ты знаешь, Ванечка, что твой сын при ходьбе  уже пальцы подгибает? А сколько сейчас нормальные ботинки сорок третьего размера стоят? А Сережка наш уже сорок третий носит.  А Машка? Ты не в курсе, что ей уже скоро четырнадцать? У девчонки первая любовь, а на локтях у кофточки заплатки.  Про мать мою, инвалидку по диабету я вообще молчу.  А ты у нас, то бухаешь, то задарма  в качестве лекаря пашешь. Альтруист хренов!

Запомни Иван.

Клавдия подняла мужа с пола и аккуратно оправила ему его куртку.

- Твоя макаронная зарплата семью нашу больше не устраивает. Теперь за леченье ты будешь брать, как полагается, деньгами:  либо я подаю на развод и  детей наших больше ты никогда не увидишь.

Она улыбнулась, поцеловала мужа в лоб и принялась за уборку.

                                                                                                                                            ***

- Спасибо вам большое! Оленька первый раз за последние несколько лет улыбнулась. Спасибо. Теперь – то все, я уверена, что дочка пойдет на поправку. А то у нас в Казани, на нас уже все рукой махнули! Я вам что-то должна?

Тонкая в кости, смуглолицая татарочка радостно поцеловала в головку пятилетнюю дочку, которая своими полупрозрачными  ручками, все еще крепко сжимала Ивановы пальцы.

- Иван боязливо посмотрел на дверь в соседнюю комнату, за которой притихла супруга и, пряча глаза,  проскрипел:- Пять…Девочке пять лет, а значит, с вас и пять тысяч.

Потом помолчал и уточнил.

- Пять тысяч рублей… Не долларов, а рублей…

- Да-да…Конечно. Я поняла.

Татарочка  с трудом набрав необходимые  деньги, большую рыхлую стопку мятых купюр и, положив их на тумбочку,  заторопилась.

-Пойдем Оленька. Нам еще на вокзал нужно…Пойдем.

Они вышли, замок щелкнул,  и  в комнате появилась Клава в распахнутом, полупрозрачном халатике.

- Вот видишь Иван, как все просто, а ты кочевряжился.

                                                                                                                                        ***

Через несколько дней стигматы на руках Ивана затянулись здоровой розоватой кожицей, а к концу недели окончательно зажили, даже и следа не осталось.

Начальник СУ № 4 ГипроОргСельСтрой снова взял Ивана Богомолова к себе. Еще бы, ведь кровельщики пятого разряда, опытные и к тому же непьющие,  на дороге не валяются.

Способность лечить наложением рук у Ивана вдруг пропала. К нему еще какое-то время приезжали люди, но все меньше и меньше.

                                                          *  *  *