За последние годы город заметно похорошел, и оставалось лишь удивляться тому, что унылые тона, которые не могли вызвать ничего, кроме перманентной депрессии, не запретили раньше. Впрочем, ничего удивительного в этом не было: любое тоталитарное правительство всецело заинтересовано в наличии массы раздавленных жизнью граждан. Такие не способны ни на сопротивление, ни на творческий взрыв.

Эмиль Манчини свернул с проспекта, однако уже через дюжину метров пришлось останавливаться – лопнула шина.

Корректор ругнулся и, включив аварийную сигнализацию, вылез из электромобиля. Из покрышки торчал гнутый заржавленный гвоздь. Уже одним своим видом он нарушал душевную гармонию.

Манчини полез за смартфоном, но тут внимание корректора отвлекло категоричное заявление:

- Не буду я играть с этой дрянью!

- Ростислав, ты как выражаешься? – Пришёл в ужас мужчина под сорок, которого сопровождал молодой компаньон, державший на руках йоркширского терьера с бледно-розовым – последней моды – окрасом шерсти.

- Она мне не нравится! – Ребёнок лет шести в сердцах швырнул сферу на тротуар. От удара о мелкоштучную плитку игрушка взорвалась розово-голубыми пластиковыми осколками.

- Несносный мальчишка! Не смей так обращаться с подарком родителя номер два! – Мужчина влепил сыну пощёчину. Голова ребёнка мотнулась, однако он не заплакал.

- Она – гадкая! Гадкая! ГАДКАЯ!

Детский голос буквально звенел от ненависти.

- Надо было сдать этого маленького ублюдка в Воспитательный дом, - процедил молодой компаньон, нервозно поглаживая собаку. – А всё твоё идиотское желание иметь детей!.. И зачем я тебя только послушал?

- Прости, любимый! – Родитель номер один, позабыв о ребёнке, бросился догонять родителя номер два.

- И чем тебе игрушка не угодила? – Желчно поинтересовался Манчини, мысленно одобряя действия мужчины. На его месте ещё и добавил бы. Чтобы навсегда отпечаталось в памяти. – Крафтовая ведь.

- В ней нет красок, - отпечаток ладони на щеке ребёнка стремительно наливался кровью, но слёз всё равно не было.

- Как это нет? – У корректора появились подозрения, что он имеет дело с ребёнком, испытывающим трудности при обучении. Раньше таких называли «умственно отсталые». – Она – голубая и розовая.

- Она серая. – Ребёнок отфутболил ближайший к нему осколок и зашагал вслед за родителями. Жизнь в однополой семье (а других больше не осталось) явно тяготила ребёнка.

- Какими всё-таки неблагодарными бывают дети… - вспомнив, что опаздывает на работу, Манчини вызвал техническую помощь. Пока ждал прибытия эвакуатора, успел выкурить три сигариллы.

В такси позвонил Клим Эльзессер.

- Эмиль, ты где?

- В десяти кварталах.

- С ума сошёл? – Обеспокоенность уступила место возмущению. – Знаешь, сколько сейчас времени?

- Знаю, любимый, знаю. И помню, что Огюстен велел прийти пораньше, но у меня – форс-мажор.

- Традиционалисты? – Испугался Эльзессер. – Ты не пострадал?

- Всего лишь проколол шину. Спасибо за заботу, любимый. Скоро буду.

На пятый этаж, где располагался головной офис, корректор вбежал – не хотелось терять времени, дожидаясь лифта. Преобладающим в зале совещаний был перванш, удачно подчёркивавший лазуритовые комбинезоны собравшихся.

- А вот и Манчини… - оскалился Шарль Огюстен. – Вы не очень-то спешили, как я погляжу. Могли бы воспользоваться гироскутером. Я ведь предупреждал, что сегодня у нас распределение «перезаписанных» по отделам.

- Извините, шеф, - покрасневший корректор занял свободное место.

- Извинений будет недостаточно. Я понижаю ваш социальный статус на единицу, - далее последовал длительный и нудный инструктаж, в течение которого лишь сила воли не позволяла Манчини обращать взор на партнёра. Вездесущие камеры видеонаблюдения фиксируют всё. Потом проблем не оберёшься. – За работу!

Отдел коррекции сказок ширмами синего цвета был поделен на боксы. Размерами они уступали гробам. Корректор проследовал на рабочее место и немедленно приступил к выполнению служебных обязанностей. Построить новый, лучший мир без того, чтобы до основания не разрушить старый, было невозможно. Любой невыкорчеванный сорняк – это вероятность рецидива.

Манчини не имел права позволить мракобесию восстать из мёртвых и вследствие этого взялся за «Стойкого оловянного солдатика» со всей ответственностью. Мыслями, правда, то и дело отвлекался. Ведь сегодня – особенный день.

Время до обеденного перерыва, обычно пролетавшее со скоростью пули, растянулось на вечность – корректору казалось, что он сойдёт с ума от ожидания.

Столовая, наряду с общим для мужчин, женщин и третьего гендера туалетом, были единственными местами, где можно было перекинуться парой слов. Если, конечно, не обращать внимания на плазменную панель, которая нависала над залом. Единственный разрешённый телеканал никогда не выключали.

- Надеюсь, это то, о чём я думаю? – Спросил Эльзессер, принимая сделанную на заказ бархатную коробочку легальных голубого и розового цветов.

- Открой, увидишь, - хитро улыбнулся Манчини.

Партнёр дрожащими от волнения руками, со второй попытки, открыл коробочку и не сумел сдержать радости при виде помолвочного кольца. Незамедлительно надел его на палец.

- Даже не спрашиваю, принимаешь ли ты предложение руки и сердца, любимый…

- Я люблю тебя, Эмиль! – Эльзессер перегнулся через обеденный стол и поцеловал Манчини в губы. По телу корректора прошла дрожь. – Это – самый лучший день в моей жизни!

- В моей тоже, - совершенно не покривил душой Манчини. Настроение омрачало то, что предложение пришлось делать в столовой, а не в ресторане. Однако тут ничего не попишешь – партнёра на три с половиной недели отправляли в служебную командировку. А поделиться своими чувствами хотелось прямо сейчас.

- Что там у тебя случилось? – Вдоволь налюбовавшись кольцом, поинтересовался Эльзессер, придвигая тарелку. – Приятного аппетита!

- Спасибо, и тебе!.. Так, ерунда, - по примеру Эльзессера приступая к еде, Манчини рассказал об утреннем инциденте. – Знаешь, что меня поразило больше всего, Клим?.. То, что мальчишка назвал сферу серой. Серой, ты представляешь?

- Может, он – инаковидящий?

- Никакой альтернативной визуальной ориентации. Мальчишка назвал игрушку так сознательно. Я бы даже сказал, что в его словах присутствовал вызов обществу.

- Полагаешь, что…

- Ребёнок дефективный, - убеждённо кивнул Манчини. – И деструктивное начало дало о себе знать.

- Надеюсь, ты известил Службу Сохранения Социальной Стабильности?

- Разумеется, - Манчини машинально покосился на камеру видеонаблюдения. – Это – мой долг!

Громкость звука увеличилась автоматически. Все, кто в этот момент находился в столовой, повернулись к экрану – должно было последовать важное сообщение. Ведущий в костюме цвета фуксия не скрывал радости:

- Служба Сохранения Социальной Стабильности извещает о задержании опасного преступника!..

Сообщение сопровождалось кадрами спецоперации – бронетехника, вооружённый до зубов спецназ, скрученный традиционалист, многочисленные «трофеи», восторженные зеваки.

- Никогда не понимал людей, которые так упорно держатся за прошлое, - сказал Манчини, когда ведущий перешёл к другим новостям.

- Некоторым нравится копаться в говне, Эмиль. Нужно время, чтобы даже самый последний ретроград осознал, какой шанс выпал человечеству… Надеюсь, с этой тварью церемониться не будут.

- А когда это Служба Сохранения Социальной Стабильности миндальничала?.. То, что нашли у фанатика, тянет на развоплощение личности.

- Смерти для ретрограда недостаточно! – Крик Эльзессера вызвал одобрение в зале.

- Согласен, общество слишком либерально по отношению к традиционалистам, но, к сожалению, наука пока не научилась воскрешать людей…

- Было бы здорово подвергнуть врага прогресса множественному развоплощению! – Эльзессеру не требовалось доказывать свою лояльность. Он искренне верил в то, о чём говорил. – Всё, Эмиль, я побежал.

Поцелуй ожёг щёку Манчини.

Корректор также не стал засиживаться – переоценке и исправлению подлежало ещё очень и очень многое. И сделать это требовалось как можно быстрее.

«Перезаписанная» - а нового работника ввиду отсутствия каких-либо указаний на гендерную принадлежность Манчини отнёс к женщинам – появилась в Отделе в половине третьего. Её сопровождал неразговорчивый сотрудник Службы Сохранения Социальной Стабильности. Розово-голубая защитная экипировка и оружие делали его похожим на инопланетянина-агрессора из низкобюджетного фильма.

- Добро пожаловать в коллектив! – Произнёс Манчини, когда сотрудник Службы Сохранения Социальной Стабильности, получив электронную цифровую подпись Кларка, начальника Отдела, также молча удалился.

Корректор уже давно заметил, что ни он один воспринимает сотрудников Службы Сохранения Социальной Стабильности как роботов. Полное отсутствие эмоций и слепое следование букве Закона.

- Покажите мне моё рабочее место, - «перезаписанная» могла хотя бы улыбнуться.

- Сюда, пожалуйста! – Засуетился начальник Отдела. – Возвращайтесь к работе!

Корректоры торопливо разошлись по боксам.

Манчини поручили переписать «Рапунцель» братьев Гримм. За дело он взялся рьяно, но коррекция пошла со скрипом. Глаза Агнесс Гизельберт пугали своей пустотой – будто в бездну заглянул…

От «перезаписанной» не осталось ничего, кроме пустой оболочки.

Стакан воды из кулера не помог – две чёрные дыры крепко засели в мозгу. Сколько не мотай головой, проклятый образ никак не желал исчезать. Ещё и сжимал сердце ледяными тисками.

Они не оставили Агнесс Гизельберт даже детских воспоминаний…

Какое-то время корректор пытался честно выполнять свои обязанности, после чего поднялся и решительно направился к выходу из офиса.

- Куда? – Грозно сдвинул брови Кларк и кивком указал на настенные электронные часы. Типовое голубое и розовое.

- В туалет.

Начальник Отдела поджал губы – время разрешённого перерыва ещё не наступило, однако возражать не стал.

Манчини подставил под струю сложенные чашей ладони и плеснул холодную воду в лицо. Корректором владело раздражение – сдалась ему эта «перезаписанная»! Сколько таких приняло общество? И сколько ещё примет?

- Эмиль, с тобой всё в порядке?

- Ты меня испугал, Клим, - сердце корректора колотилось так, словно он пробежал марафон. А ведь двери в туалетную комнату открывались тихо, но отнюдь не бесшумно.

- Извини, я не хотел… Что случилось?

- Всё хорошо, - заверил Манчини, вытирая лицо носовым платком, - просто… - последовала пауза. – Даже не знаю, что сказать… Накатила какая-то меланхолия.

- С чего бы? – На лице Эльзессера отразилось недоумение. Взгляд партнёра на миг задержался на помолвочном кольце. И без объяснений было понятно, что две этих вещи совершенно не сочетаются.

- Это всё из-за новенькой…

- Тебя что, потянуло на женщин? – Эльзессер скривился. Укуси он лимон, реакция была б менее эмоционально окрашенной.

- Нет, что ты! – Ужаснулся корректор. – Я соблюдаю законы!.. Но её глаза… Как у робота… Меня в дрожь бросает, как вспомню…

Манчини передёрнуло.

- Ты принял слова Огюстена слишком близко к сердцу, - Эльзессер обнял партнёра. – Тебе нужно успокоиться.

- Шеф тут совершенно не причём, Клим, - заверил Манчини. – Ты когда-нибудь задумывался о том, всё ли мы делаем правильно?

- О чём ты? – Эльзессер отстранился и с тревогой посмотрел на корректора.

- Мы начали с позитивной дискриминации, а закончили всеобщим мозгоправством. Наши догмы в сто, тысячу раз хуже прежних – до нас у людей хотя бы оставался выбор…

- Мы строим идеальный мир, - напомнил Эльзессер.

- Я не уверен, что мы правильно понимаем идеал, Клим. Нельзя заставить человека быть счастливым – люди разные… Когда всё начиналось, символом прогресса являлась радуга. От её семи цветов мы оставили лишь два… Точнее, один-единственный. Серый.

- Ты слишком драматизируешь понижение социального статуса, Эмиль. – Теперь Эльзессер отступил на шаг. Камеры видеонаблюдения имелись и в туалетной комнате. О приватности давным-давно забыли. – Не делай из досадного недоразумения драмы.

- Серый – это ведь не только чёрный и белый, Клим, но ещё и вся цветовая гамма в куче. – Манчини нашёл слова партнёра смешными. – Ребёнок, про которого я рассказывал тебе, может, и не понимал, что делает. А понимаем ли мы?

- Мне не нравится твоё настроение, Эмиль, - Эльзессер сделал ещё один шаг назад.

- В старом мире при всех его недостатках, было место для всех. В новом – только для «правильномыслящих». Шаг в сторону, и от твоей личности не останется ничего.

- Развоплощение и ментальная коррекция – это средства защиты!

- У английского философа Гоббса есть сочинение. «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского». Новый серый мир это и есть чудовище Левиафан. «Перезапись» и развоплощение – средства его самозащиты. Метод выживания.

- Любое государство имеет право на самозащиту! – Вскрикнул Эльзессер, смещаясь к двери.

- Только если это государство не пожирает собственных граждан... Мы строим диктатуру, Клим. Квинтэссенцию диктатур.

- Давай поговорим об этом позже, Эмиль. Когда тебе станет лучше.

- Мне не станет лучше. Всем нам будет только хуже… Политкорректное общество – неизлечимо больное общество…

- Я не хочу этого слышать! – Эльзессер закрыл руками уши и выбежал из туалета.

- Никто не хочет слышать правду… - Корректор выдохнул и под неодобрительным взглядом начальника Отдела вернулся в бокс.

Уставившись в мигающий курсор, Манчини думал о том, что просто выполнять то, что предписывалось многочисленными законами, было уже недостаточно. Требовалось ещё и мыслить единообразно. Любое сомнение автоматически означало нелояльность.

А от нелояльности избавляли с помощью ментальной коррекции…

Грохот кованых сапог сотрудников Службы Сохранения Социальной Стабильности нельзя было спутать ни с чем. Корректор печально улыбнулся – долг гражданина нового мира оказался сильнее любви. Или никакой любви никогда и не было?..

Есть ли ей вообще место в политкорректном обществе?