"Гоп - стоп Зоя"
           или
снежная весна пятьдесят второго года          

Пурга закончилась как-то неожиданно. Еще минуту назад тугой упругий ветер с колючим снегом кружил с воем вокруг высоких,  звенящих на морозе  сосновых и кедровых стволов, раскачивая расхристанные  можжевеловые кусты. А вот теперь тайга утопает в необычайной морозной тишине, круто замешанной на хвойном аромате и редких издалека  слышимых звуках.

Поляков, высокий,  неопределенного возраста мужик в телогрейке и ватных штанах,  недоуменно  осмотрелся, щуря посеченные снегом глаза, старательно прислушался,  и утомленно качнув головой,  глубоко проваливаясь в снег, направился навстречу усталому темно-багровому солнцу, повисшему над дальними кронами. Блекло сиреневые тени, ломаными зигзагами упавшие к самым ногам Полякова казались нереально контрастными и чуждыми в этом ярко-белом, холодном, заснеженном лесу.

Откуда-то сзади, оттуда, куда уходила еле заметная после метели цепочка следов, раздались чуть слышные, размазанные расстояньем  звуки выстрелов   карабина.

- Километров с пятнадцать будет.…С гаком…- Хмыкнул Поляков и, сбросив рукавицу, отправил горсть твердого, зернистого снега в рот.

- Теперь уж точно, хрен догонят…Сутки прошли, да и пурга следы замела.…А псов  приличных в этом лагере отродясь не водилось, это вам не Дахау, господа-товарищи. …Это Россея…

Он пальцами, ломаными ногтями брезгливо отодрал от замусоленной телогрейки  белую тряпицу с номером и, отбросив ее в сторону, шагнул вперед, но  тут же, по пояс  провалился в занесенную снегом вертепижину.

- Да что же вы, Николай Петрович  за увалень, прости Господи? Не зэка, а так, одна большая, сплошная  нелепость.…Еще удивительно, что доходягой не стали, или к уголовникам в Машки не подались…

Беззлобно посмеиваясь над собой, Поляков выполз из ямины и, выбрав  снег из стоптанных ботинок,   двинулся дальше, старательно вглядываясь себе под ноги. Идти становилось все тяжелее и тяжелее. Отчаянно хотелось есть. Усталость накопившаяся за долгие годя тяжелого труда сгибали долговязую фигуру беглеца чуть ли не вдвое.

- Дался вам этот побег, дорогой вы мой господин-товарищ Поляков? Зимой.…Без заначки.…Без плана.…Без карты.…Какой же вы все-таки кретин, прости Господи…Даром что профессор.…Ведь всем  ясно же, что жить усатому вождю осталось совсем чуть-чуть, ну год, ну два от силы.…Недаром же мне еще в Москве, академик Виноградов об этом намекал. Так нет же: в бега…Бегун, мать его…Иноходец…

Он шел и шел сквозь разбавленный снежным сиянием пурпур раннего утра, падал и поднимался,  вновь и вновь вспоминая  свой глупый и откровенно говоря, совершенно ненужный ему побег.

                                                      1.

- …Бойся! Бойся!

 Закричал невидимый сквозь пургу бригадир,  и  заключенные лесорубы  испуганно всматриваясь в снежную круговерть и доверяясь  лишь слуху, бросились врассыпную от стремительно приближающегося к земле спиленного кедра. Неожиданно яркая вспышка распорола снежные струи и тот час же все четыре прожектора, хоть как-то до этого боровшиеся с этой необычайно сильной для марта пургой погасли. Должно быть, кедр, падая, перебил кабель одной из электропил  и вызвал общее замыкание.

Плотная, белая, слепящая пелена тотчас же размазала  очертанья близстоящих деревьев и временных дощатых вышек установленных по краям вырубки.

Поляков размазал выцарапанные жестким снежным крошевом  слезы,  вогнал  тяжелый топор с отполированным  до блеска топорищем в ближайший пень и резко повернувшись, пошел прочь от вырубки, нутром чувствуя, что сейчас о нем, заключенном сучкорубе второй бригады, Полякове  Николае Петровиче,  не вспомнит ни одна собака: ни бригадир, ни уголовники, ни  полупьяные вертухаи.

 …Неожиданно крупная пестрая сорока обиженно захаркала и нехотя поднявшись, взгромоздилась  на крупный сук ближайшей сосны и распушив иссиня черный хвост, начала зыркать   оттуда на приближающегося человека,  расстроено и  зло.

Присмотревшись, Поляков заметил причину откровенного сорочьего недовольства – полурастерзанную, окровавленную  тушку зайца, в предсмертной агонии  все еще дергающего задними лапами.

- Небось лисица зайчишку-то приговорила? -  Радостно ухнул  Николай Петрович  и  резко повернув  к неожиданному подарку к завтраку,  тут же замер в испуге: из-за дерева, низко, почти до самого снега опустив крупную голову, вышел волк. Вернее, если судить по отвисшим сосцам, волчица. Старая и скорее всего изгнанная из стаи волчица.

Взглянув на оцепеневшего мужика, волчица  глухо зарычала и обнажила зубы.

Смрадное дыхание хищницы обдало Полякова и он, медленно опускаясь  на колени  в метрах трех  от зверя, невольно бросил уже более внимательный взгляд на также  застывшую волчицу. Если правые верхние клыки волчицы поражали размером и белизной, то с левыми у нее были явные застарелые проблемы.  Десна набухла гноем, а зубы, зубы казались матовыми и безжизненно серовато-желтыми.

Яркие и необычайно прозрачные, словно только что снятый таежный мед глаза зверя, разглядывали человека внимательно и недоверчиво.

- Что ж за блядская сторона, летом мошка и гнус, а зимой - волки? -как-то уж очень отрешенно подумал беглый зэка и, стараясь не рассердить волчицу, резким движением, сторожко потянулся к карману ватников, где у него лежала ложка – единственное его оружие.

Старая сука слышно сглотнула слюну и, зарычав чуть громче,  сделала короткий шаг вперед.

- Что зверюга, на арапа берешь?-  скрипнув под коленями слежавшимся снегом проговорил чуть слышно  Поляков, поглядывая то на волчицу, то на зайца…

- Меня, в свое время лучшего педиатра Ленинграда, выпускника Сорбонны  и профессора ты, ничтожная сука из рода Canis Lupus,  пытаешься запугать своими гнилушками? Да я тебя на куски порву за этого зайца. Да я тебя сам сожру…Уголовники говорят, что мясо собак не хуже баранины.…А ты считай та же собака.

Профессор говорил и говорил, бессознательно в потоке пустословия  пытаясь  скрыть животный ужас перед стоявшим в двух шагах  от него хищником, наперед  зная, что если волчице вздумается напасть на него, то шанс остаться в живых, у него, у человека будет мизерный.… Вернее,  и этого, мизерного шанса ему не даст даже эта старая больная сука…

Волчица сглотнула,  и широко зевнув,  вдруг прилегла, положив голову на вытянутые вперед лапы, продолжая настороженно смотреть на беглого зэка. Сейчас она удивительным образом стала похожа на крупную, но обыкновенную домашнюю собаку, овчарку, отзывающуюся на самую обыкновенную кличку: Найда, Гелла, Дина или Берта…

 Да, да…Берта.…Именно так звали собаку гауптштурмфюрера СС доктора  Рашера, каждый вечер прогуливающегося по плацу концлагеря Дахау, где до самого своего побега,  чуть менее трех лет просидел Поляков.

Всегда идеально выбритый,  в отутюженных брюках и белоснежной сорочке, он, вполне прилично изъясняющийся на русском языке,  иногда от скуки травил любого из попавшихся  ему на глаза заключенных,  свою отлично выдрессированную и откормленную суку Берту.

- Поймите, доктор Поляков (гауптштурмфюрер  иной раз любил пообщаться со своим русским коллегой, труды которого он читал еще до войны и высоко ценил их), Берте необходимо иногда подобные встряски. Иначе  она из овчарки превратится в самую обыкновенную болонку…

Поляков молчал, изредка поглядывая на псину,  важно вышагивающую рядом с ним. Разглагольствования доктора Рашера были русскому заключенному абсолютно неинтересны и скучны: собак же он вообще боялся патологически, с детства.

…Возле спецбарака, расположенного слегка на отшибе, где по распоряжению Гимлера был устроен своего рода бордель, гауптштурмфюрер  СС замедлил шаг, по-свойски положил ладонь на плечо Полякова,  и влажно дохнув ему в лицо,  проговорил пошловато ухмыльнувшись.

- Не желаете ли дорогой вы мой Николай Петрович посетить данное заведение? Смею вас уверить, что там царит исключительная чистота и гигиена. Раз в неделю к нам в лагерь приезжает гинеколог из городской клиники и всех девочек внимательно осматривает. Венерологические заболевания сведены практически к нулю.…Особо рекомендую цыганок и гречанок…Горячие штучки, хотя и с «черным треугольником»…В городе таких не найдешь…Тем более всего за две рейхсмарки.…Быть может вам нравятся евреечки? Они, конечно, тоже есть, но лично мне еврейки  не по вкусу: бедра широковаты,  а ноги - коротковаты. Если же вы девочкам предпочитаете мальчиков из розовых нашивок, из гомосексуалистов, то и такие тоже есть.…Хотите? Я вам устрою, несмотря на то, что советским пленным в наш публичный дом вход заказан.…Но для вас…Как знать, быть может придет время и ваши профессиональные знания медицины понадобятся Германии больше чем нынешние ваши успехи землекопа… Тем более, что после посещения подобных заведений, эффективность труда возрастает необычайно.

Доктор Рашер спустил Берту с поводка,  и та тот час же затрусила в сторону забора из колючей проволоки, где раз в час  проходили охранники с огромными натасканными псами.

Поляков  проводив взглядом убегающую суку,  и спрятав руки в карманы широких серых штанов,  спросил, заинтересованно глядя в водянисто-голубые глаза немца:
- Скажите, хер Рашер, вас в детстве часто били подростки? Нет? Странно…Вы знаете, господин, гауптштурмфюрер СС, есть в вас что-то нехорошее…Что-то гнусное, словно от ребенка, подглядывающего за собственной матерью и при  этом мастурбирующего… Я прошу прощения, вы не могли бы отпустить меня в барак? Завтра рано вставать, а я устал…

- В барак говоришь!? Устал? - доктор Рашер поправил галстук и, поднося изящный серебряный свисток к дрожащим в ненависти бледным губам,  коротко хохотнул:
-  Ну что ж, уважаемый профессор, бегите в свой барак.…Бегите, пока я не свистнул, Берта великолепно реагирует на свисток.…Бегите!

Немец свистнул и Поляков, неуклюже громыхая ботинками по плацу,  попытался добежать до своего барака, спиной чувствуя,  как к нему приближается холеный и безжалостно-грациозный зверь…

                                              2.

…  Кроны высоких  сосен  неожиданно задрожали, и снег крупными плоскими тяжелыми ошметками  посыпался на головы волка и человека. Волчица вздрогнула и вновь ощерила зубы, а Поляков успокоительно проговорил ей, крепко сжимая ложку с заостренной ручкой.

- Не обращай внимания, сука. Это просто оттепель.…Это весна… Ты чувствуешь, что стало заметно теплее? Чувствуешь, несомненно, чувствуешь.…Эх, жаль, что я топор на делянке оставил, сейчас бы я с тобой, волчара противная, совсем иначе разговаривал…Ты бы меня по стойке смирно слушала, а не так как сейчас : развалилась как на сносях…Ты не смотри, что я на вид совсем доходяга…Я жилистый. С детства таким был, худым, но крепким…

Мужик прилег на бок и поджав колени обхватил их длинными, сухими руками, словно в ознобе, после  закашлялся и сплюнув мокротой продолжил уж как-то совсем невпопад, словно заговариваясь…

- Нам там, в Дахау пайки, пожалуй, что и меньше чем здесь полагались…Точно меньше…Хлеба триста граммов, да вечером горох или ячмень распаренный.…Но то Германия, фашисты.…Но здесь-то, в России, дома.…За что!? За какие такие проступки? За то, что из концлагеря сбежал и через всю Германию и Польшу на пузе к своим пробирался? За то, что успел у партизан с полгода в госпитале без сна и отдыха со скальпелем в госпитале простоять?             

Поляков выудил из шапки окурок и чиркнув спичкой, прикурил. Дым потянуло к волчице и та, приподнявшись недовольно заворчав, фыркнула.

- Что? Не нравится? А каково мне эту гадость курить? Вот подожди немного, покурю, с силами соберусь и вот тогда-то я тобой и займусь…Ты подожди…Мне бы только ложку отыскать…Ты не уходи…Я сейчас…

Сучкоруб замолчал, рука с окурком откинулась и тот, зашипев зло и коротко, тот час же погас.

 Волчица приподнялась, села, широко расставив ляжки и бросив взгляд на замолчавшего профессора завыла безутешно и горько, изгоняя из глотки вместе с паром тоску и бесконечное одиночество. После чего резким движением схватила окоченевшее тельце зайца чуть ниже головы и беззвучно скрылась  в тайге.

                                              3.

...Барханы. Раскаленные барханы белого, мельчайшего, словно пыль песка жгли спину. Поляков попытался сбросить с себя ненужную, жаркую, мокрую от пота одежду и тут заметил три странные фигуры в молчании склонившихся  над ним. Несмотря на исходящие жаром пески люди зачем-то понадевали  на себя светлой кожи короткие полушубки и зимние шапки. 

- Никак живой, сукин сын? – Лениво растягивая гласные, поинтересовался один из них…

- Не окоченел еще? Сучара!

- Да, да…Я живой…- Подумал Николай Петрович, и  хотел было приподняться, но чей-то сапог, жестко и больно припечатав его руку к  песчаному пеклу, заставил задрожать, задергаться длинное, несуразно большое тело профессора.

- Ишь вражина, ложку-заточку приготовил…Эх товарищ лейтенант, жаль что кум  приказал нам этого бегунка  живым в лагерь доставить…Удавить бы его невзначай…Глядишь, одним шпионом  бы меньше осталось…

- Все Гридин, заканчивай болтать…На санки его и в зону…Сам знаешь, у нач.лага сынишка болен.…Без Полякова вернемся, мало не покажется…

Зэка привязали ремнями к санкам и, влив ему в рот с полстакана водки, куда-то повезли.

…Всю дорогу пьяненький профессор  вслушивался в шум тайги, пытаясь услышать далекий вой старой волчицы, но хрипловатый, совсем немузыкальный  голос одного из вертухаев, напевавшего один и тот же куплет лагерной песни, мешал и раздражал. 

«Гоп-стоп Зоя!! Кому давала стоя?
-А я давала стоя начальнику конвоя
за пачечку прибоя
Гоп-стоп Зоя!! Кому давала лёжа?
-А я давала лёжа беззубому Сереже»…