EN
Старый сайт
Нары
(Из серии рассказов, написанных на даче при плохой погоде, при
стеариновых свечах).
1.
Нары Василию Нечипоренко по лагерным меркам достались хорошие. На
втором ярусе, в метрах пяти и от забранного толстой арматурой окна и от
продуваемого зимними, северными ветрами торца барака. Их прежний «хозяин» пару
недель назад, лишь первый весенний влажный ветер слизал с прибрежных камней
крупчатый ноздреватый снег, подался в бега, но быстро был пойман и отдан на
растерзание вечно недокормленным сторожевым псам. И его истерзанное нагое тело вот уже несколько дней черным поплавком, покачиваясь, висело ногами кверху,
подвешенное возле самых лагерных ворот. Иногда крупные крикливые чайки,
игнорируя вертухаев и колонны возвращающихся с лесоповала заключенных, прилетали к телу и важно вышагивая по робкой блекло-зеленой траве, выбирали крупных упавших на землю опарышей.
Василий Нечипоренко, раскатав свернутый в рулон расплющенный
сотнями предыдущих лежальцев матрац, застелил его хотя и ветхой, но относительно чистой простыней, неторопливо осмотрелся. Большинство в бараке составляли политические заключенные, так называемые враги народа, но были и воры. Сейчас они, собравшись за столом стоящим возле холодной по случаю весны печки, играли в
стиры. Карты с липким звуком падали на грубые доски стола. Иногда до Нечипоренко
раздавался громкий смех и виртуозно закрученная феня. Василию отчаянно хотелось
подойти к играющим. Словно невзначай на ходу сбросить новенькую, простроченную
телогреечку и ненароком приоткрыв грудь, показать всей воровской братии свою
татуировочку, наколотую хотя и совсем недавно в стенах Челябинской пересылки,
но, однако вполне серьезную, воровскую. По здешним порядкам вновь прибывший
блатной, должен лишь поздороваться у порога барака, а дальше спокойно ожидать,
когда к нему подойдет кто-то из воров, за жизнь поговорить да в масти
разобраться. Блатные покамест не спешили принимать Нечипоренко в свой круг, зато один из политических, низкорослый и носатый армянин, менявший со стремянки
перегоревшую лампочку, даже спросил с высоты:
- Вы здесь, если не секрет, по какой статье оказались,
товарищ?
Василий как можно более презрительно глянул на него и, распахнув
телогрейку якобы в поисках папирос, явил любопытному армянину татуировку,
украсившую правую сторону груди - горящую свечу, обвитую колючей проволокой. В
синем пламени свечи колыхались буквы: ПВРС. Что знающие люди сразу бы прочли
как: «пусть вкалывают рабы совдепии».
- А.- протянул тот, пряча черную лампочку в карман
телогрейки.
- Так значит вы из этих...Прошу прощение, что обознался...
- Бывает, служивый...- скривил губы Василий и, скинув сапоги,
прилег.
Доски верхних нар были исписаны нечеткими, кривыми строчками,
похоже стихами, сейчас, под вечер, в плотном барачном полумраке практически
нечитаемыми, и лишь наивно нарисованный женский профиль, да крупно выведенное
черным имя Софочка привлекли внимание молодого заключенного.
- Надо же, Софочка...- Буркнул Нечипоренко и, плюнув в ладонь,
погасил папироску.
Несколько лет назад перед первой своей отсидкой в его родном
городишке была у него знакомая девушка Софочка. Софья Загорская. Жила она вместе с матерью в соседнем дворе, в небольшом, стоящем несколько особняком флигеле.
Отца ее, Василий (или как чаще всего его называла мать - Васька сукин сын) видел
всего несколько раз - в длинном кожаном реглане и начищенных до черных
всполохов, сапогах. Соседи с опаской поговаривали, что он в городском НКВД
дослужился до больших чинов и якобы даже сам Ягода навещал его как-то в
новогоднюю ночь. Так это или не так, Васька не знал точно, однако черная
сверкающая при любой погоде автомашина, при усатом, вечно полусонном водителе
частенько стояла возле подъезда флигеля.
Однако в тридцать девятом, аккурат перед самым новородом,
легковую машину с личным шофером заменил горбатый автомобиль с зарешетчатыми окошками. Измордованного в кровь Софочкина отца двое сотрудников в штатском, под руки вывели из подъезда, а потом, словно напоказ долго и лениво избивали возле дровяных сараев, явно наслаждаясь стонами своего бывшего начальника. Почти месяц после этого Софочка Загорская не выходила на улицу, и Васька напрасно часами
простаивал у окна, в надежде увидеть ее, как обычно в пушистой беличьей шубке и
в белоснежном меховом капоре, с темным футляром для скрипки или с фигурными
коньками в руках, в зависимости от того, куда она собирается идти в этот раз: на
каток, что возле сгоревшей синагоги или к учителю музыки.
Встретил же он ее возле закрытой на обед рыночной комиссионки,
зимой, в самый разгар февральских морозов, когда и торгаши с центрального рынка,
и редкие покупатели, греясь, толпились возле больших металлических бочек с
пылающими в них поленьями. Софочка стояла с небольшим кособоким серебряным
подсвечником в руках, озябшая и потерянная. Судя по всему, после ареста отца они
с матерью жили только от продажи домашней утвари и одежды, случайно оставшейся после обязательной конфискации.
Васька, в то время уже довольно удачливый щипач,
то бишь карманный вор, купил у девушки некудышный ее подсвечник, переплатив
вдвое. Неожиданно для себя, в глазах Софочки вместо ожидаемой благодарности он
увидел плохо скрытую ненависть.
Решив, что это ему почудилось, Нечипоренко слегка покровительски
похлопал девушку по плечику и по-юношески ломающимся баском проговорил
самоуверенно и, наверное, глупо.
- Ты Соня не боись....Если что нужно, то я завсегда.... А деньги они
что? Так, грязь и суета....А уж мы для тебя всегда расстараемся,...Зуб даю.
Девчонка встрепенулась, покраснела (похорошев при этом
необыкновенно) и выдохнула вместе с паром: - Ну и дурак же ты, Вася! - Поспешила
прочь по переулку, подгоняемая холодным, заблудившимся между домами белесым от снежной крупки ветром, и недоуменным взглядом молодого карманника.
Примерно через неделю, не дожидаясь и не надеясь на случайную
встречу с Соней, Василий решил наведаться к ней во флигель.
Выкурив пару папирос, он наконец-то крутанул бронзовую подковку
звонка. Где-то в глубине дома, зазвучал приглушенный звук колокольчика и через
минуту высокая, резная дверь приоткрылась.
Вместо горничной в кокетливом передничке в проеме показалась
закутанная в ветхую, тонкую на просвет шаль, мать Софочки - Анастасия Павловна
Загорская.
Удивленно посмотрев на молодого человека, довольно броско,
пижонисто одетого, с яркой картонной коробочкой с пирожными в руке, она, слегка
помедлив, словно вспоминая его имя, все-таки спросила его:
- Вы к кому молодой человек, Василий кажется?
- Да. Я Василий Нечипоренко. А пришел я к вашей дочери, к
Софочке.
После чего, он довольно непринужденно прошел в дверь, слегка
потеснив растерявшуюся женщину.
Первое, что бросилось ему в глаза, была очевидная нищета этого
дома. На потертых обоях темнели прямоугольные пятна - следы некогда развешанных
на стенах картин и старинных гобеленов. Вместо стульев возле круглого,
застеленного бумазейной скатертью стола красовались ящики из-под водки, стыдливо прикрытые газетой.
Соня сидела за столом и тампоном, пропитанным темно-красной
краской трафаретила какие-то таблички.
«Кабинет № 18» - успел прочитать Василий, прежде чем Соня
прикрыла свое «рукоделие» газетой.
- Ладно, Софочка, завязывай, чего уж там...- Буркнул слегка
обескураженный парнишка, и почти бросив на стол картонку с пирожными, присел
рядом с окаменевшей девушкой.
Сквозь большой пурпурный абажур с надорванной бахромой на Сонино
лицо падал рассеянный, приглушенный свет, отчего ее и без того большие глаза
казались неправдоподобно огромными и глубокими. Тень же от ресниц прозрачными штрихами слегка изменив овал лица девушки придали ему нечто восточное, еле-еле уловимое, но тем ни менее необыкновенно взволновавшее Василия.
- Ух, ты какая сегодня, красивая!
От волнения он даже хлопнул шапкой об пол, но заметив все еще
стоявшую сбоку от него мать Сонечки, вдруг застеснялся и как-то уж очень
наигранно сурово проговорил, протягивая ей три бумажки по десять червонцев
каждая.
- Вы мамаша, чем за спиной стоять, лучше б в гастрономию сходили,
пока еще не очень поздно. Колбаски купили какой-никакой, рыбки хорошей если
конечно любите...Ну и красненького для вас с Софочкой...Гулять, так гулять...
Он оглянулся к девушке, словно ожидая ее поддержки, и заметив
простывшую голландку с распахнутым поддувалом, добавил:- Кстати на обратном пути
дайте дворнику пару червонцев, пускай не жлобится и дров принесет. Будет
кобениться, морда татарская, скажите, что для меня. Принесет...
Анастасия Павловна побледнела, бросила на дочь растерянный,
полный презрения к самой себе взгляд, но деньги взяла и, потоптавшись с минуту,
тихо вышла...
- Зачем ты так с мамой?- Не поднимая головы, прошептала Соня чуть
не плача.
- Если б ты только мог знать, как ей сейчас трудно. Она никогда
нигде не служила, а теперь, после ареста папы, да к тому же и без профессии, ее
в нашем городке вообще никуда не берут. Знакомые, которые еще год назад к нам в
гости набивались, теперь наш флигель обходят за версту. Словно мы какие-то
прокаженные...Меня вот из комсомола отчислили. Мол, как я могла столько лет с
врагом народа под одной крышей жить и не сообщить в органы о его преступной,
шпионской деятельности? Это папка-то мой шпион? Да он с шестнадцати лет в
партии...Верой и правдой....А ты...Ладно, пойду, чай поставлю. Как раз к маминому
приходу...
Девушка вышла из-за стола, и направилась было на кухню, но
Василий вдруг поднялся и, схватив девушку за плечи, резко и грубо прижал к себе
ее, враз ослабевшую и уставшую.
- Ладно, Соня. Что случилось, то случилось. Не вы первые, не вы
последние. А я вам с мамашей твоей помогать стану, вот увидишь, стану...Я до денег
не жадный, тем паче у меня сейчас фарт попёр...
...Он говорил что-то еще и еще, страшась посмотреть в глаза
девушки, а пальцы его, тонкие и ловкие пальцы карманника уже блуждали по ее
телу, расстегивая пуговицы и подвязки Сониного платья.
- Нет! Нет!- прокричало было в шепот ее униженное и раздавленное
естество, но было уже поздно: Нечипоренко бросив обнаженную девушку животом на
стол, потянулся к выключателю.
...-Да ты никак спишь, керя?
В яркие, тягуче-сладостные воспоминания Василия вклинилась
наглая, небрито-фиксатая физиономия худощавого мужика, явно блатного,
долговязого и развязного, настолько рыжеволосого, что даже брови и ресницы его
отдавали в ярко начищенную медь.
- Вставай, паря. Люди с тобой поздоровкаться желают. Сам Игнат о
тебе спрашивал...
2.
Большая, эмалированная полулитровая кружка с чифирем ходила по
кругу. В карты уже не играли. Степенно курили и говорили за жизнь. Василий в
сопровождении рыжего верзилы подошел к столу и вновь поздоровался.
Неожиданно за всех отозвался лысоватый, необычайно домашнего вида
пожилой мужик в бархатной душегрейке поверх чистой, белой рубахи и городского
вида брюках заправленных в высокие офицерские сапоги. Если бы не синие от
татуировок пальцы и кисти рук, да тяжелый взгляд холодных глаз, так этого дедка
от счетовода небольшого колхоза и не отличишь.
- Ну обзовись, мил человек: кто такой, какая профессия за душой
имеется, какое погоняло носишь? Меня, кстати, дядей Игнатом величать можешь. Я
добрый. Я не обижусь.
Он прикурил, взглядом пропустил свой глоток чифиря и, выдохнув
дым, приготовился слушать.
Василий засуетился, зачастил, отчаянно жестикулируя и к месту и
не к месту вставляя витиеватую феню, словно страшась, что ворам наскучит его по
- большому счету довольно непритязательная история.
Блатные, однако, слушали его довольно внимательно и лишь один из
них сидя на ближних со столом нарах негромко напевал, несколько подражая
Вертинскому, подыгрывая себе на неожиданно для лагеря хорошей семиструнной
гитаре с резным грифом темного дерева и толстым отполированным барабаном
инкрустированным перламутром.
«Когда загнуться можно от тоски,
Что не докажешь людям что хороший,
Я надеваю черные очки,
Как надевают носки или калоши.
Вокруг меня лжецы и подлецы,
Им бы вина, жратву, жену и в койку,
И нет проблем,- и дети и отцы,
Все вместе хлещут горькую настойку»...
Нечипоренко нахмурился. Слова песни вдруг показались ему
знакомыми, когда-то давно уже где-то слышанными, хотя к воровскому репертуару
они явно не относились. Ну да, точно: песню эту он слышал в исполнении молодого
офицера. Говорили, что он сам придумал слова и музыку к ней....Как бишь его звали?
Кажется, Александром? Впрочем, неважно...
Тот, который в душегрейке, что представился дядей Игнатом, скорее
всего вор в законе, видимо по-своему расшифровал гримасу Василия и, кивнув в
сторону музыканта, проговорил миролюбиво.
- Ты, малой, на Жорку нашего лишний раз не фыркай. Он конечно
дырявый (что есть, то есть), но нам он заместо радио, тем более еще пару лет
назад песни в его исполнении на грампластинках по всей стране продавались. Да и
кум его любит, чего уж тут скрывать....А хорошее расположение духа у кума и нам,
ворам не лишнее.
Он хохотнул и, глянув на педераста, молча кивнул головой, словно
приказал.
- Давай мол, продолжай. Какого -- замолчал?
Жора улыбнулся и, склонившись над гитарой, снова запел, но уже
гораздо громче, слегка притоптывая ногой в такт песне.
Неожиданно из-за стола вышел уже немолодой, сутуловатый вор в
расшитой бисером тюбетейке и, сбросив ватник на скамейку, прошелся вокруг стола
в странном танце на расслабленных и полусогнутых ногах. Пальцы его рук,
сложенные в щепоть двигались в такт песне где-то на уровне лица, на котором,
кстати, застыло равнодушно - сонное выражение. Искусно выколотый темно-синий
собор, увенчанный шестью или семью куполами, покачивал крестами на лопатках.
Было что-то неуловимо страшное в этом блатном его выходе. Чувствовалось, что
ровно с такой же небрежной грацией и равнодушием, с какими он двигался сейчас в
танце, урка этот выудит из голенища сапога отточенное жало ножа и по первому
кивку дяди Игната, прервет лагерное существование любого из здесь
присутствующих. Василию даже показалось что танец этот, пренебрежительно-ленивый
был исполнен именно для него и непременно что- то должен был означать...
- Значит, говоришь сто шестьдесят вторая и по профессии ты якобы
ширмач? И окрестили тебя на Челябинской пересылке в Ваську Креста. Ну что ж,
карманник дело достойное. Сытное и уважаемое, если конечно до портяночников не
скатишься, у старух полуслепых из кошелок морковку красть не станешь...
Вор в законе зашелся добродушным, мелким смешком.
- Ладно, мальчонка. Пока о тебе с воли никаких известий не
поступало, в отказники не ходи. Поработай. Пальцы твои жалеючи, поставлю тебя на
недельку - другую, на пилораму. Оно вроде бы работа мужицкая, но не такая уж и
тяжкая....Кстати, сынок: я меркую, что недолго тебе сосны на доски распускать.
Слух идет, что с ближайшим этапом к нам сам Инженер пожалует....Уж он-то в тебе
скоренько разберется. Он, мил человечек ты мой Васенька давненько себе ученика
подыскивает, и обо всех карманниках, особливо из молодых, хоть что-нибудь да
слышал.
- Инженер?
Нечипоренко недоумевающее сморщил лоб и спиной прижавшись к
ближним нарам, повторил отчего-то севшим голосом.
- Инженер? Да кто же это?
- Нда...- Игнат поморщился и потянулся за папиросой.
-...И они еще чего-то хотят добиться, в нашей жизни
нелегкой...Инженер, паря, это не просто карманник. Это если так можно поэт своего
дела. Он у фраеров котлы из штанов вынимает, только для того, что бы время
узнать....Узнает, и опять в карман часы эти бросит...Ладно. Даст Бог, еще
свидишься...
А сейчас, иди- ка ты парень, поспи, покамест возможность такая
есть. Кто знает, как она завтра ляжет, карточка-то твоя....От судьбы брат, не
скроешься, не убежишь....Иди, иди. Что-то устал я от тебя, пацанчик.
3.
Работа на пилораме Васе Кресту неожиданно понравилась. От
кедровых и сосновых досок шел умопомрачительный аромат свежей смолы, меда и
скипидара. Сквозь золотисто-белые опилки пробивалась упрямая зелень травы,
вызывая у Нечипоренко приступы щенячьей радости, когда хочется петь в голос. И
не тоскливые воровские напевы, а напротив: нечто обязательно задорное и
бравурное.
А еще под звуки пилы хорошо думалось о доме. О матери. О
Соне...
...Жизнь постепенно входила в нужную ей колею. Василий во флигель к
Загорским приходил пару раз в неделю. Приносил продукты, водку, дрова и
деньги.
Анастасия Павловна обычно сразу же уходила на свою половину и
долго осуждающе ворочалась под звуки пружин кровати, Сонечка же напротив, стоя
выпивала, стакан водки и не оборачиваясь, направлялась в свою спальню, по пути
сбрасывая с себя платье и белье.
Василия поначалу забавляло и даже возбуждало подобное поведение
Софочки, но равнодушные, смотревшие сквозь него глаза девушки и ее бесстыдно,
широко разведенные ноги постепенно озлобляли молодого карманника. Нечипоренко
нарочно оставлял на шее и плечах девушки темные засосы, в кровь царапал ее плечи
и бедра.
Поздней весной, когда перед зданием бывшего дворянского собрания
до унылой, фиолетово - лиловой пены наконец-то вскипела цветущая сирень, Василий
понял, что к Сонечке его уже больше не тянет. Более того глядя на ее неприкрытую
наготу, небольшие твердые груди с темными сосками, плоский упругий живот с
аккуратной раковинкой пупка и темный треугольник курчавых волос в паху, ничего
кроме тупой злой ненависти он к ней, казалось бы полностью подвластной ему
женщине не почувствовал...
Вмазав ей от души пару раз, до темно-бордовых полос по щекам,
Нечипоренко безнадежно прислушался к себе и для верности сунув левую руку в
карман и пошарив в мошонке, громко зашипел, наклоняясь над ее опрокинутым,
залитым слезами лицом.
- Что блядь, околдовать меня надумала!? Небось, вообразила себе,
что силы мущинской меня лишила, сука позорная? А вот хрен тебе! Меня в любой
малине, любая, самая последняя баба на ноги поставит....Любая...Ты слышишь, погань,
отродье вражеское!?
Он ушел, громко хлобыстнув дверью, прихватив с собой принесенные
час назад деньги.
...Следующий этап, в котором наконец-то появился столь долгожданный
и Василием, да и всем воровским сообществом лагеря, карманник Инженер, случился
лишь ближе к маю, когда на сопках уже расцвел багульник, а метровой толщины
байкальский лед распался на отдельные, темно-серые, ноздреватые плиты.
К этому времени, пилорама под началом молодого Нечипоренко
неожиданно для всех, и для лагерного начальства, да и скорее всего для самого
Василия начала с легкостью выполнять двойные, а то и тройные нормы выработки.
Как знать, быть может физического труда требовал молодой и здоровый, не
изведавший в свое время малейших нагрузок организм Нечипоренко, а быть может,
сработал какой-то странный рефлекс самозащиты: страх перед прибытием
незнакомого, а от того еще более страшного Инженера. Хотя вполне может быть, что
все объяснялось гораздо проще: сытый, откормленный уголовник в любом случае
сильнее голодного, забитого, изможденного непосильным трудом «врага
народа».
Не суть важно, какие рычажки окаянной воровской души Василия
сработали в данном случае, но одно ясно: работа на пилораме доставляла
Нечипоренко истинное, огромное удовольствие. Случались дни, когда он даже
забывал о том, что находится в неволе за высокими дощатыми, опутанными колючей
проволокой заборами, с вышками и сторожевыми, надроченными на «человечину»
псами.
На взгорке, возле огромной кучи полупрелых опилок, Василий врыл
для себя скамеечку, жег небольшой бездымный костерок и откуда с этой самой
скамеечки в редкие часы простоя любил смотреть на голубеющую тайгу, сопки в
желтоватых проплешинах, высокое, бездонное небо. Хорошо, очень хорошо
смотрелось, и дышалась Нечипоренко в такие минуты. Очень хорошо...
4.
...- Неужели ты полагаешь, что любой человек, кто хоть раз
что-нибудь украл, уже стал вором? Конечно же, нет! Иначе в ворах ходило бы
добрая половина нашего славного СССР. Где работают, оттуда и несут. Вор это не
только профессионализм, но и своего рода психология, я бы даже сказал
призвание...
- Невысокий, но стройный человек с глубокими залысинами и тонким
породистым носом, тот самый Инженер расхаживал вокруг стола, покуривая трубку
набитую махоркой.
Василий, как и в прошлый раз, стоял навытяжку возле нар и во все
глаза смотрел на легендарного карманника. А тот, в шлейфе сизого вонючего дыма,
невзирая на телогрейку и сапоги, выглядел пижонисто и интеллигентно.
- Мне говорили, что у тебя неплохо идут дела на ниве построения социализма, в отдельно взятом лагере? Я имею в виду твои успехи на пилораме. Это
правда?
- Да. - Василий кивнул головой и громко сглотнул.
- Так может быть тебе проще остаться в мужиках? Поверь, никто и
никогда тебя не попрекнет и зубоскалить над тобой не будет.
- Нет, не проще.- Василий дернулся было непонятно куда и зачем,
но заметив, что большинство уголовников настроено весьма серьезно и в слова
Инженера вслушиваются также внимательно, угомонился и даже осмелился
закурить...
- Ты Васенька, (Инженер ткнул влажным мундштуком трубки в сторону
Нечипоренко) - сделал свой выбор, а раз сделал, то и держись своих принципов. Ты
юноша, отчего-то посчитал своих новых товарищей за наивных, недалеких мужичков и
решил кое-что из своего героического прошлого утаить...Плохо это мальчишечка,
очень плохо...
- Я. Я ничего не соврал обществу...
Разлепил губы молодой карманник, чувствуя приближающую
беду.
- Все как было, вам рассказывал...Ничего не утаил...Дядя Игнат, да
скажите вы им...
- Скажет, скажет...- успокоил его Инженер. За ним не заржавеет. -
Вот сначала ты скажи нам, как ты мог, молодой вор из-за девицы пойти на
сотрудничество с органами?...Тем паче с НКВД...
- Что!? - В голос закричал было Васька Крест и вдруг понял,
вспомнил, что это было за сотрудничество...
- Вспомнил, дружок?
Ласково спросил его дядя Игнат и кому-то, стоящему за спиной
Нечипоренко коротко кивнул.
- Ну и слава Богу. Сам понимаешь, коль ты из-за женщины пошел на
подлость такую, на ссучево, то в более серьезном случае, ты Васенька, всех нас с
потрохами сдашь.
- Да что вы такое говорите!? Да что б я...Да никогда!
Нечипоренко вдруг ослаб в спине и рухнув на пол на коленях пополз
к Игнату.
- Иди Вася...Отдохни...Тебе завра план давать нужно...
В добродушном говорке дяди Игната прозвучали усталые, равнодушные
нотки...
Нечипоренко поднялся, суетливо отряхнул фуражкой колени и, пятясь
протиснулся среди нар вглубь барака...
- Господи. Неужели пронесло? - Надежда нашатырем полыхнула в
затравленном сознанье карманника, а память: услужливая сука уже по полочкам, по
минутам разложила тот, Богом проклятый вечер.
... Выпускника Ленинградского, военно-топографического училища,
лейтенанта - топографа, Александра Ведерникова, Нечипоренко встретил возле
флигеля Загорских совершенно случайно. До него уже доходили туманные слухи о
романе Сонечки и какого-то приезжего офицера, но что бы вот так: встретиться лоб
в лоб...
- Красивый собака, при портупее...К тому же еще и стишки
крапает...
Непонятно от чего, но открытие это еще больше озлобило
карманника, и он, подойдя к офицеру почти вплотную, поинтересовался, с
откровенно гадливой интонацией.
- Ну что, солдатик, судя по цветочкам, ты к Софочке намылился? А
где ж твоя гитарка?
Василий скабрезно ухмыльнулся, блеснув на днях вставленной
фиксой.
- Неужто у вас с ней любовь?
Лейтенант круто обернулся и, сграбастав пиджачок на груди
Василия, прошипел, краем глаза поглядывая на распахнутые окна флигеля.
- А тебе-то, какое до этого дело? Ты вообще кто такой?
- Я-то!?- Василий с трудом освободился и, отступив пару шагов,
назад проговорил посмеиваясь...
- Я товарищ лейтенант, тот самый, кто до тебя с девочки этой
пробу снял...Ничего девочка....Под низ пойдет.
- Ох, и сука же ты!- Офицер охнул и коротко, без размаха ударил
карманника по ухмыляющейся физиономии.
Василий рухнул, и, прикрывши голову руками, затих.
- Ох, и сука же ты...- Повторил лейтенант и, сплюнув, пошел прочь
от флигеля...
...На следующий день, Василий Нечипоренко, как честный советский
гражданин, припудрив опухшую скулу, записался на прием в ближайшее отделение
НКВД, где честно рассказал, о том, что выпускник Ленинградского,
военно-топографического училища, лейтенант - топограф, Александр Ведерников,
являясь сожителем дочери врага народа, в ответ на его, Василия Нечипоренко
справедливое замечание о невозможности подобного союза советского офицера с
чуждой советским идеалом женщиной, был избит и унижен на глазах прохожих и
жильцов соседних домов...
5.
...В эту же ночь Василий Нечипоренко был задушен подушкой.
- Проклятые нары! Сжечь бы их...
Шептали суеверные зека, срывая с неостывшего еще тела вора
добротную одежду и почти новые сапоги.
Некрасовская Людмила 
МЯСКОВСКАЯ (АРКАДИНА) АЛЁНА 
Вайнер Ирина 
Аимин Алексей 
Стефанюк Cтанислав. 
Талейсник Семен 
Адаева Айша 
Андерс Валерия 
Полар Эндрю 
Крылов Юрий 
