EN
Старый сайт
Лев Николаевич Толстой знал из современных поэтов зарубежья, что литература так соотносится с жизнью, —как пенка молока с самим молоком, знал он также, что за двадцать лет совместной жизни с женой Соней не посвятил ей ни одной лирической строчки, ни до, ни после женитьбы. И он бы даже об этом никогда не задумался, если бы на двадцатом году супружества кроткая Соня совершенно без всякой укоризны не напомнила Льву Николаевичу об этом.
— И действительно, — сознался он, — не написал.
И решил исправить это постыдное для русского поэта обстоятельство.
Несколько часов он ходил по кабинету, силясь выдавить из себя желанные строчки, но временно, как ему казалось, ничего не получалось. Правда, пошли воспоминания, приятные, домашние, теплые. И не очень приятные, не домашние и не теплые.
У них не было детей. У них был одно время хомяк Сережа. Попал он к ним совершенно случайно. Его, годовалого, принесла пожить на время отпуска одна хорошая знакомая, но отпуск кончился, а хомяка так и не забрали. Затем он прижился и прожил еще год. Ел хорошую здоровую пищу, бегал по ковру, когда выпускали, был бодрым и всегда в хорошем настроении, пока не заболел. А когда заболел, стал вялым и перестал есть. Соня на своем автомобиле, который у русского народа называется «мерин», повезла хомяка к ветеринару. Надо сказать, это был её автомобиль: Соня была из традиционно богатой семьи, что называется, с наследством, но и зарабатывала неплохо, в то время как сам Лев Николаевич преподавал религию в католической гимназии, по-нашему, что-то вроде Закона Божьего, и, если бы не Соня, вряд ли бы мог позволить себе вальяжную жизнь.
Ветеринар нашел у Сереги опухоль и предложил сделать операцию. Короче, у хомяка обнаружилось что-то вроде рака. Лев Николаевич, не задумываясь, усыпил бы животное, но Соня решила сделать хомяку операцию, хотя на те деньги, что она стоила, можно было купить стадо этих грызунов.
Операцию Сереге сделали под общим наркозом. Соня волновалась, как он будет отходить, но Серега был молодцом, благополучно вышел из наркоза, и к вечеру Соня на том же «мерине» забрала больного домой.
Сергей шел быстро на поправку, а через неделю бегал по ковру как ни в чем ни бывало. Следовало, конечно, отдать опухоль на анализ её злокачественности, но то ли цена смутила, то ли хомяк был слишком бодр, а может, Соня просто позабыла, что с ней тоже случалось, но анализ так и не сделали. Бывшая хозяйка хомяка, когда обо всем узнала, просто сказала:
— Я бы Сережку сразу усыпила.
Следует заметить, старания Сони не прошли бесследно. Хомяк прожил еще почти что целый год, побив на треть все рекорды долголетия среди хомяков, и, потеряв от старости зрение, умер своей смертью, когда уже не бегал по ковру, а медленно передвигался кругами или зигзагами, то и дело натыкаясь на предметы и плинтус.
Сдох Серега, пытаясь вылезти из домика: так и остался торчать задницей наружу. Соня тихо вынула трупик из домика, завернула в зеленую салфетку и выкинула на помойку.
Соня любила жизнь, к смерти она относилась равнодушно.
Соня была очень хорошей. Силясь написать жене пару строк и размышляя дальше, Лев Николаевич вдруг подумал, что в своем отношении к Соне он был не совсем безупречен. Их совместная жизнь протекала вовсе не без его посторонних романов. Соня об этом догадывалась. Однажды, когда он в который раз не ночевал дома, Соня потребовала от него признания. Не имея смелости сознаться, Лев Николаевич молчал.
— Можешь не говорить, — сказала Соня, — можешь молчать. Но об одном прошу тебя, пользуйся презервативами, чтобы не носить заразу в дом. Помни, что ты отвечаешь не только за себя, но и за здоровье других.
Лев Николаевич захотел приблизиться к Соне, но она вдруг резко остановила.
— Иди купи, — сказала она.
Лев Николаевич до такой степени возбудился, что выбежал на улицу, сел в машину и стал быстро вспоминать, где он их видел. Ничего, кроме общественного туалета, он не мог вспомнить. Он никогда в своей жизни не покупал и не пользовался этими штуками.
— Ну и где ты? — позвонила ему на мобильный Соня.
— Ищу. Не знаешь, где они есть?
— В любом продовольственном магазине, — со знанием дела ответила Соня.
Купив пакетик за 3 евро, он сел в машину, чтобы ехать назад, как вдруг его осенило. Он взял лист бумаги, стал быстро записывать и написал следующее:
В ожидании второго пришествия
Сестра Ульрике, когда садится на стул, натягивает сзади юбку двумя руками, движением сверху вниз, а когда встает, оправляет юбку спереди, разглаживая её мелкими движениями, будто стряхивает крошки. Когда сестра Ульрике говорит, то помахивает перед собой ручкой, сложенной лопаткой.
Сестра Ульрике — Христова невеста. Она считает, что своей набожной стойкостью заслужила более других быть избранной во время второго пришествия.
Сестра Ульрике каждый вечер готовится к встрече со своим возлюбленным, полагая, что второе пришествие начнется с нее. Она тщательно прибирает свою келью, стелет светлое белье, меняет полотенца.
Сестра Ульрике принимает душ, чистит ногти, полощет рот. Надевая ночную рубашку, длинную, до самого пола, сестра Ульрике позволяет себе на минутку побыть наедине с собственным телом. Она трогает грудь, поглаживает бока. Тело и грудь еще крепкие, ничего лишнего с боков, кожа гладкая, как у послушницы. И это в тридцать лет и три года.
Сестра Ульрике девственница.
Сестра Ульрике знает, что дальше так продолжаться не может и что Он вот-вот явится.
У сестры Ульрике есть одна маленькая тайна. Когда она снимает очки, то видно, что глаза её слегка подведены тушью. Но это только впечатление, потому что это не краска, а татуировка. Сестра Ульрике сделала её давно, когда была проездом в Мюнхене. Это её маленький грех, но что не сделаешь ради возлюбленного.
Перед тем как окончательно лечь в постель, сестра Ульрике взбивает две подушки, ставит на столик кувшин с водой, медный таз и кружку.
Сестра Ульрике слышала про СПИД, поэтому она всегда кладет на столик пачку презервативов.
Написав эти строки, Лев Николаевич Толстой ужаснулся тому, откуда что берется. Ведь, в сущности, всё это время он хотел посвятить пару строк своей жене Соне, причем в стихах, а получилось нечто в прозе, и не Соне, а вообще непонятно кому, своей давнишней коллеге по католической гимназии, бесполому некрасивому существу, да такое, что стыдно признать за литературу. Лев Николаевич перечитал, покраснел, устыдился написанному, порвал лист в клочья, положил в пепельницу и сжег.
— Это ужасно пошло, — сказал он вслух и поехал с покупкой домой.
Так бесследно исчезло произведение Льва Николаевича, написанное им вдруг, по простому наитию души, быть может, лучшее из всего того, что он написал или когда-нибудь вообще напишет. Так навсегда пропало произведение поэта зарубежья Льва Николаевича Толстого, о котором он будет не раз еще со стыдом вспоминать, но это была, пожалуй, самая насыщенная пенка из всего того молока, которое называется «жизнью».
1996–2008 г.
Жукова Виктория 
Алекс Марина 
Буторин Николай 
Кац Евсей 
Набоков Роман 
Стефанюк Cтанислав. 
Полар Эндрю 
Карапац Александр 
Киров Николай 
Тубольцев Юрий 
