1.

Никак не мог уразуметь природы этого человека. На него обрушивается столько напастей, а он всегда светел и бодр. По лицу же, довольно брыластому, порхает улыбка нирваны.

— Семен Лапушкин, — спрашивал я его, — в чем секрет твоей дикой витальности?

— Геша, друг, ты же знаешь, я — фаталист. Это без шуток.

— Ну и чего? Я тоже фаталист, в какой-то степени. Однако меня то и дело засасывает воронка пессимизма.

Сеня хохотал. Огромный живот его радостно прыгал. Голубые глаза за линзами очков излучали какой-то неизъяснимый свет. Игриво подмигивал:

— Какой же ты фаталист?

— А кто я?

— Винтик олигархического капитализма.

— Ты всерьез?

— Более чем…

И как мы только сошлись? Лёд и пламень. Он работал в сбербанке РФ на незначительной должности клерка. Я же тянул лямку юрисконсульта в фирме «Спецгазмонтаж», основная работа — составление липовых бумаг под очередную ссуду. Семен верил в «Русскую весну» и писал фантастические романы. Я же весь досуг отдавал медитативному джазу.

Как-то застал его дома, втирающим под глаз бодягу, отморозок с Тверской, угрожая вилкой, отобрал у него бумажник и мобильник. Лапушкин сопротивлялся, поэтому получил жесткий удар.

— И все-таки я верю в торжество правды, — прошептал он.

— Да вот же он твой дивный русский мир, в синяке! — взрывался я.

— И все-таки я — оптимист.

— Оптимизм твой попахивает идиотизмом. На тебя нападают с тривиальной кухонной вилкой. Тебя кусают бешеные собаки. Тебя заливают говном соседи с верхнего этажа. На юбилее «Сбербанка» тебя, шутки ради, чуть не утопили в бассейне. А помнишь, как по весне, ты загорелся от чучела Масленицы?

Семен скрещивал руки с огромными кистями и толстыми пальцами.

— Ерунда! Именно за мою жизнерадостность меня любят женщины.

— Тебя? Не смеши!

— Да, я — жиртрест. Да, внешность моя может многих напугать. Но женщины обожают меня не глазами, а сердцем.

— У тебя кто-то есть?

— Пять барышень! — Сеня стал загибать толстые пальцы. — Зоя, Матильда, Анна, Алсу и Галина. Я их называю — мои «Небесные ласточки».

— Бред!

— Могу показать их фотки в мобильнике.

— У тебя же его отобрали.

— Точно… Тогда верь мне на слово.

— И как же ты их цепляешь? Даешь им читать свои утопические романы о «Русской весне»?

— Женщины просты. У них психология курицы. Найди им зерно или жирного червя. Это я фигурально выражаюсь. Аллегорически… Нашел? Тогда топчи их в свое удовольствие.

— В качестве червя — романы?

— Именно.

2.

Как-то наш «Спецгазмонтаж» провел лихую операцию по выводу из казны денег. Нам выдали солидные бонусы. Я накупил лакомств и отправился к Сене на Шереметьевскую. Он обитал неподалеку от храма «Нечаянная радость».

Когда зашел в его скромные апартаменты, то просто ахнул. За столом сидела девушка лет эдак 28, в голубом легком платье, с агатовыми огневыми глазами.

— Познакомься, Генаша, это Матильда.

— Любовница? — шепнул я приятелю в ухо.

— Почему сразу любовница? — вскричал Лапушкин. — Милая, — обратился он к гостье, — ты могла бы со мной переспать?

— Почему бы и нет? Я ведь тебе обязана своей жизнью.

— Какие высокие материи… — простонал я. — И как же он вас спас? Вытащил из проруби? Вынес из горящего дома?

— Как вы угадали? — Матильда расширила черные очи. — Вынес с пожарища. Я тогда еще была девчонкой. Пять лет с половиной. Заполыхала наша дача. Родители же мои ушли по грибы. Рыжики-опята. От ужаса я забралась под кровать. Оттуда Семен Семенович меня и вытащил за ногу.

— Дела давно минувших дней… — Лапушкин снял очки, смущенно протер их о штанину. — Матильдушка, однако, меня не забывает. То тортик принесет, то пирожок с капустой. А сегодня принесла пятизвездочный коньяк.

— Давайте же, господа, выпьем, — красотка предвкушающе потерла ладошки.

Выпили. Закусили. Выяснилось за разговором престранное обстоятельство. Матильда Полежаева работала в администрации президента, отвечала за казачьи простые и кибер-дружины, стоящие на защите хрупкой российской демократии.

Я хлебнул армянский коньяк, закусил долькой китайского лимона.

— Матильда, а читали ли вы романы вашего спасителя?

— А то! Много смеялась.

— Как это смеялась? — обалдел Лапушкин.

— Семен Семенович, не сердитесь. Фантазия у вас, конечно, богатая. Ну, какие еще православные храмы в Китае и Африке? А русская Аляска? Русский Нью-Йорк?

— Ты это категорически не допускаешь?

Матильда одернула юбку на своих юных и крепких ногах.

— Увы… Россия сейчас, типа, лоскутного одеяла. Отвалится какой кусок, типа Казани, и пошло-поехало. Не остановишь! Психология русака проста, как у курицы. Главное, чтобы был червяк или зерно. А там, гори оно пропадом.

Я засмеялся:

— Лапушкин приписывает психологию курицы именно женщинам.

— А мужики что, другие? — Матильда саркастически надула прелестные губки.

3.

Потом я заставал у Семена и Анну, Галину, Алсу, Зинаиду. Всех «Небесных ласточек». Ничего себе девицы. Правда, не первой свежести. Целлюлит, подтяжки, померкший взор. Но все же, все же…

— Хоть с одной из них у тебя был роман? — пытал я Лапушкина.

— Эко ты, брат, зациклен на сексе! Как же тебя манит всякая пошлость… Не допускаешь высоких и чистых отношений?

— Ты их всех спас? Прорубь, пожарище, эпицентр взрыва?

— Ха-ха. Очень смешно. Да я когда шнурки завязываю на кроссовках, то весь обливаюсь потом. Амурные джаги-джаги для меня — гробешник.

Признаться, я приуныл. Утратив имидж Казановы, Лапушкин потерял половину своего обалденного шарма.

— Матильда заходит? — впроброс спросил я.

— Вчера. Взяла почитать мой последний роман «Радуга над Кремлем».

— Это о геях?

— Сам ты гей! О тотальном счастье на пространствах Руси.

— Жуть!

— А вот погоди! Время работает на меня. Я, повторюсь, фаталист. Верю в предопределенье событий.

— М-да… А скажи, уважаемый, чем ты занимаешься в своем «Сбербанке»?

— Оформляю кредиты на малый бизнес.

— И как? Ходко?

— Начинать малый бизнес сейчас может только параноик. В лучшем случае посадят, в худшем — пристрелят, как бешеного пса.

Русская весна, меж тем, никак не наступала.
Зато в Москве грянула весна реальная. По утрам торжествующе орали птицы. Вечерами — коты. Снег почти сошел, остались лишь жалкие проплешины. Вот-вот деревья оденутся в клейкие листочки, воспетые страдальцем Ф.М. Достоевским.

Завернул как-то к Лапушкину. А у него — Матильда. Во всем розовом, черные глаза по-кошачьи расширены.

— Разрешите к вам на огонек, — переводил я взгляд с Семена на гостью.

— Здравствуйте, Геннадий, — сурово произнесла Матильда.

— Есть цейлонский чаек. Арабский кофе, — хмуро подмигнул Лапушкин.

— Погоди! Вы чего здесь сидите такие прибабахнутые?

— Заметил? — хмыкнул Семен. — Впрочем, я, как фаталист, сохраняю спокойствие.

Матильда протянула мне роскошную книгу. На обложке Спасская башня под сочной радугой. Фамилия автора — Семен Лапушкин.

— Читали сей опус?

— Как-то не пришлось. А нужно?

— Всенепременно! Этот эпохальный труд распахнет двери любой дурки, от самой чмошной, до самой крутой, вроде Кащенко.

— Матильда сегодня выпила таблетку озверина… — прошептал мой приятель.

— Я просто открыла глаза. К вашему сведению, сегодня лидер движения «Наши», Феодосия Хавкина получила гринкарту США. Многие тузы намылились из-под этой сочной радуги рвать когти.

4.

Наверное, Матильда преувеличивала. На поверхности жизни было все как всегда. Работали магазины и ломбарды, гостеприимно распахивали двери банки и киношки, бегали троллейбусы и вагоны метро. Вот только лица москвичей стали какими-то перевернутыми, глаза же утратили алчный потребительский блеск.

Сеня намазывал бутерброд с икрой минтая.

— Матильда предлагает мне перебраться куда-нибудь в Австралию.

— В России же тихо.

— Эх, Геша, Геша… Ты в своей воровской конторке полностью оторвался от жизни. Матильда же читает сводки кремлевских аналитиков. Конфиденциальные, заметь, сводки.

— Допустим… И что ты будешь делать в Австралии, среди кенгуру?

— Там не только сумчатые, русская диаспора будь здоров.

— Неужели у нас все так плохо?

Семен вскочил, забегал по залу, громадный живот его, будто он проглотил школьный глобус, заколыхался.

— Много хуже! Вся кремлевская головка переводит свое бабло на Уолл-стрит. Больше того! В гуртовом порядке готовятся к пластическим операциям, подбирают новые имена и фамилии.

— Быть того не может! — тоже вскочил я, больно ударившись коленкой о стол.

— А как без коренного преображения получить гринкарту?

— Эта Матильда — провокатор. Новоявленный поп Гапон.

— Кристальной души человек.

— А как же ее казачьи дружины?

— Это все в прошлом. Ряженые идиоты нынче не в тренде.

Семен удалился в соседнюю комнату, вернулся же оттуда с револьвером.

— Хочешь меня пристрелить? — помертвел я.

— Не боись! Хочу испытать судьбу. В барабане патронов — фифти-фифти. Сейчас крутану и выстрелю себе в висок.

— Рехнулся? — лязгали мои недавно отремонтированные (и дорого!) зубы.

— Повторяю, я фаталист. Свято верю в судьбу. Для меня эмиграция равносильна самоубийству. А если не отойду сейчас в мир иной, то значит непременно нужно что-то делать.

— А обо мне ты подумал? Менты решат, что это именно я тебя порешил.

— Мой тебе совет, не прикасайся к револьверу. А так на нем только мои пальчики.

Семен приставил револьвер к виску, крутанул барабан, нажал на курок. Оружие клацнуло. Я же так плотно закрыл свои глаза, что, казалось, уж не найду сил и открыть их.

Открыл-таки…

Лапушкин огромным клетчатым платком вытирал с лица пот.

— Может, ты разыгрывал меня? — просипел я.

— Как?

— Револьвер заряжен?

Сеня вытряхнул на полировку ствола три золотистых патрона.

5.

О дикой выходке Лапушкина рассказал по мобиле Матильде.

Мы условились встретиться на Арбате. Стояла дождливая и тоскливая весна, прохожие толклись с пестрыми зонтиками.

Девушка пришла в бежевом приталенном плаще, в бардовом берете. Над головою ее полыхал алый зонт.

— Были у него раньше суицидальные поползновения? — перехватил я дамский зонтик.

— Не знаю… А дождь-то заканчивается.

— Будем тогда гулять, туда-сюда, по Арбату. Место знаковое. Окуджава воспел каждый проулок.

Девушка поправила мокрую челку:

— Значит так. Своими романами о «Русской весне» Семен спасался от паранойи. Он же не глуп. Несмотря на его почти 150 кг, мозги у него ясные.

— Иначе я бы с ним не дружил.

Очаровашка мне была по плечо. Я любовался ее агатовыми глазками, ее носиком, потешно морщившимся от энергичных эмоций. Да, эту компактную женщину я бы мог полюбить. Всерьез и надолго.

— Ты меня так разглядываешь? Что-то не так? — Матильда взяла меня под руку.

— Скажи откровенно, ты свободна?

— В каком смысле?

— Мне кажется, я мог бы тебя полюбить.

— Вот как… А мои чувства тебя не волнуют? Хотя скажу откровенно, ты весьма симпатичен.

— Увы, я намного старше тебя. С возрастом же человек теряет лицо, а приобретает… морду.

— А у тебя лицо или морда? — озорно засмеялась Матильда.

— Немножко морда.

Матильда летуче поцеловала меня в щеку.

— Об амурах потом… Давай, Геннадий, сначала подумаем о судьбе Лапушкина.

— Первым делом, первым делом самолеты, ну а девушки, а девушки потом…

— Пойми, наконец, природу его фатализма. Он не в состоянии изменить мир. Поэтому верит в фатальность его изменения. А тут закавыка!  70 лет из русака пытались выдавить инстинкт собственника. Не вышло! Когда появилась возможность, русак стал потреблять с волчьим аппетитом.

— Это же здорово? — не поспевал я за мыслью Матильды.

— Чего ж тут здорового? Сеня мечтает о духовном русском человеке, а не о пылесосе, высасывающем товары из магазинов.

— В твоих словах есть отблеск правды.

— Не отблеск, а правда! Конфликт в России не между олигархами и нищебродами, а меж приверженцами сложности и простоты. Народ наш души обожает именно простоту. Поэтому так и втюхался в нынешнего президента РФ, косящего под примитив. А ведь лиса еще та!

— Клейма негде ставить…

— И вот еще что… Если грянет бунт, то русак пойдет грабить не олигарха. Ау! Где он живет? А своего соседа, который посложнее и побогаче.

6.

Семен таки нашел свою смерть. Все это произошло после чудовищного разгрома футбольной сборной России командой Ямайки. Счет оскорбительный — 5:0.

И хотя матч проходил в Лужниках, погромы прокатились по всему городу. Обиженные москвичи крушили зеркальные витрины банков, переворачивали и поджигали дорогие машины, избивали старушек.

Семен же Лапушкин зачем-то решил прогуляться по Шереметьевской, до храма Нечаянная Радость.

Дальше я предоставляю слово Матильде Полежаевой. О жутком смертоубийстве я узнал именно с ее слов.

— Кремль, конечно, сразу поднял свои казачьи батальоны. Я сама оседлала каурого жеребца, к поясу прицепив полицейскую дубинку. Волей судеб оказалась напротив дома Лапушкина. И вот представь себе, по Шереметьевской бежит свинья, издевательски одетая в российский триколор. Казачка Таисия Жмых сразу разрубила ее шашкой пополам. И тут выворачивает Семен. Спрашивает: «Зачем так свинку?» Ну, а казачка, простая душа, рассекла и Сеню от плеча до самого сердца.

— Какая нелепость…

— Лепых смертей не бывает. Злые языки утверждают, что Таисия Жмых была женой Семена. У них даже есть с полдюжины деток. Он ее бросил без вещевого довольствия.

— Бред сивой кобылы.

— Я тоже так думаю.

Лапушкина похоронили на Ваганьковском кладбище по ходатайству Матильды. Рядом с Высоцким. На похороны пришло много дам под сорок.

Очень убивалась у могилы издатель покойника, Ангелина Романовна Певзнер:

— Где я теперь найду такого автора? Он так, святой человек, верил в «Русскую весну». И зачем именно его разрубил русская казачка? Мало ли в России подлых людей, спонсируемых Госдепом? Вот их-то и надо рубить, сжигать живьем на кострах.

Сеня, вопреки своему фатализму, оказался весьма практичным человеком. Он загодя оставил завещание. Квартира его отошла Матильде, мне же он отписал все доходы от своих книжек.

Таисии Жмых он ничего не завещал. Видимо, никакой женой она ему не была. Мало ли чего брешут люди.

— Матильдочка, а выходи-ка ты за меня замуж! — как-то апрельским утром, после дивного секса, предложил я.

Краля сладко, по-кошачьи, потянулась в постели:

— Давай к этому вопросу вернемся в Берне или, скажем, в Чикаго?

— В Чикаго не хочу. Там пресловутые гангстеры.

— А здесь?

— Здесь, ты права, еще страшнее...

                        *  *  *