Когда моему сыну было 10 лет, я услышала по радио объявление о том, что приглашаются для съемок в кино именно такие мальчики.
Сын тогда как раз
болел очередной простудой, мы сидели дома по справке,
но уже почти здоровые,
то есть было время поехать на студию.
Отбор оказался многоступенчатым, мы ездили труда раза четыре или даже пять.
И каждый раз я маялась в вестибюле и ждала, пока сын выйдет из-за проходной.
На скамейке, где я сидела, наверно, обычно сидят желающие снятся вмассовках, потому что каждый раз ко мне походили люди с какими-то списками и
норовили меня в свой список занести. Но я отвечала, что сниматься не собираюсь, и они разочаровано отходили. Одна из таких женщин со списком не поинтересовалась наличием у меня желания сниматься, а спросила: "Как ваша
фамилия?" Я, решив, что вопрос касается сына, ответила -
и тут же была занесена в список.
Сын мой не прошёл конкурса на роль 10-летнего мальчика. Меня утешили тем, что основным критерием отбора было внешнее сходство с актёром, который будет
играть этого же героя взрослым. Из сына артиста не получилось, а меня стали
одолевать звонками. А какое может быть кино, когда днём работа в
проектном институте с девяти до шести, потом за дочкой в детский сад, потом уроки с
сыном и разное домашнее хозяйство.
Но был момент, когда мне позвонили в дни очередного больничного, и
любопытство одержало верх над здравым смыслом. Тем более, что меня заверили,
что приглашают буквально на двадцать минут. И обольстили тем, что это будет не массовка, а эпизод.
Собралось ещё около сорока немолодых женщин, половину забраковали, аостальных повели за проходную, на
заповедную территорию "Ленфильма".
Выбрали самых тощих, заморенных, усталых, потому что снимать нас будут в эпизоде, где группа женщин -
заключенных сталинских лагерей - сидит в
лесу у костра. Подобрали нам одежду на 30-градусный
мороз - ватники, валенки,
платки, показали как заматываться и велели ждать режиссера. Фамилию его
костюмерша произносила с благоговением, а для меня она не значила ничего - я
её и не помню, естественно.
Насчёт двадцати минут я, конечно, не поверила, но когда прошло два часа
моего пребывания на киностудии, я всерьёз заволновалась - скоро время брать
дочку из детского сада. "Ещё пятнадцать минут", - успокоили меня. А через
пятнадцать минут опять сказали: "Ещё пятнадцать минут". На моё возмущение
мне начали с таким благоговением повторять фамилию режиссера, который
задерживается, что мне чуть не стало стыдно. Я попросила разрешения
позвонить домой и велела сыну, который, кстати, не ходил в школу из-за
простуды, срочно бежать за сестрой в детский сад.
Не прошло и двух часов, как явился, наконец, этот долгожданный режиссер.
Всех построили в шеренгу, и он стал разглядывать. А дойдя до меня, вдруг
заорал: "Что это за безобразие!" И дальше что-то в таком духе. Из-за того,
что у меня ватник был расстегнут и платок не завязан. На студии же было не
минус 30, а наверно уже плюс 30. Я, естественно, и размоталась, а
снова замотаться не догадалась. "Что это за безобразие!" -
кричит он, а сам одной
рукой поднимает мне голову за подбородок, а другой тянет ворот моей кофты.
Ну, уж нет! На работе меня ругают за то, что со звонком ухожу, а не сижу с
ними до полуночи, в детском саду совестят, что позже всех прихожу за
ребёнком, в школе отчитывают, за то, что у сына ошибки по русскому языку...
Так ещё этот режиссер будет орать на меня, за подбородок хватать и за кофту
тянуть! Этого мне не надо. Пусть какая-нибудь настоящая актриса выслушивает
оскорбления от этого режиссёра - ей деваться некуда.
А мне-то зачем?
Потом мне ещё звонили с киностудии, но я попросила вычеркнуть меня изo всех
списков, что они и сделали.