1.

Познакомился с ней в букинистическом магазине. Барышня юная, года 22, в легкой курточке из кожзаменителя, в черном, почти монашеском, платье.

И что она здесь шукает? Сидела бы дома. Пила бы чай с крендельками. На улице свирепствует норд-ост. Море выхлестывает из-за бетонного парапета, вода сосульками замерзает на фонарях.

В магазине мы были одни. Невольно любовался ее стройной фигуркой. Невысокого роста. Серые глаза. По-детски припухлые губы. Упрямый разворот скул.

С каким же остервенением роется она в пыльных томиках. Пальцы работают как у пианиста-виртуоза. И все-то ей в руки попадаются хорошие авторы — Чехов, Платонов, даже какой-то Петухов-Задунайский.

Девушка присела пред нижней полкой. Платье ее оказалось с глубоким боковым разрезом. Какое там, блин, монашество! Выказалась поразительной лепки ножка, туго обтянутая серым чулком.

Я гулко сглотнул.

Она оглянулась.

— Ищите что-то особенное? — не смог я сдержаться.

Она резко встала. Рыжие брови нахмурились. Глаза сверкнули.

— Вам что за дело?!

Как я ее понимал. К юной и нежной обращается пожилой и грубый. Так сказать, осколок былой эпохи. Какая тут приязнь? Отторжение!

— Мне дела никакого, — пробормотал я. — Просто я кое-что секу в литературе. Вот, кстати, моя визитка.

Протянул карточку с изящной голограммой: «Беллетрист Виталий Соболь».

Девица закусила губу:

— Такого сочинителя знаю. Он писал о море, о пиратах 21-го века. Только, если я не ошибаюсь, он помер. Или куда-то свалил за рубеж.

— Никуда не свалил. И, о чудо, воскрес. Аллилуйя!

Я вынул из нагрудного кармана новую книжечку «Море смеялось», на четвертой обложке моя фотка, в ее нынешнем, так сказать, непрезентабельном виде. Сучьи годы, как не крути, берут за глотку.

Глаза барышни потеплели:

— Виталий Богданович! Боже мой! Я ваша поклонница… Точнее, была в протуберантном возрасте. Меня зовут Ася. Всё поступаю в Строгановку. Пишу полотна. Именно ваши опусы заставили меня влюбиться в Новороссийск. Прикипеть душой к его строгой эстетике цементных заводских труб и мальчишек со спиннингами. Я же москвичка. С Арбата. Любите Окуджаву?

Хотя я издал уже с дюжину книг, когда во мне признают беллетриста, впадаю в оторопь.

— Окуджаву? Наверно. Так что же вы ищите? — я усмехнулся.

— Вы не поверите! Именно ваши книги. Хочу настроиться на серию холстов. И наконец-таки попасть в Строгановку. Вот только стихнет норд-ост, выйду на пленэр.

— М-да… Такая лихая погода, а вы в легкой курточке.

— Так я живу в этом доме. Пятый этаж. Хотите, зайдем ко мне? Подпишите книжку.

— И как же ее подписать?

— Как?.. Дорогой Асе. Коротко и четко.

2.

Признаться, привык я к холостяцкой жизни. О лучшей доле и не мечтал. Морские повествования погружали меня в философскую атмосферу, так сказать, в медитативный транс, в раздумья о причудливости жизни и смерти, парадоксальности случая.

И тут явилась она. Скажите, пожалуйста! Молодая и сильная, сексуальность била бенгальским огнем.

Короче, через две недели мы поженились. Свадьба произошла по-келейному, тет-а-тет. Лишь в загс ангажировали парочку полубомжей за посильную мзду (крепленое пиво), в качестве очевидцев.

Надо сказать, квартира мне от покойного отца досталась роскошная. Батя отошел в мир иной в статусе начальника отдела нефтеперевозок Новороссийского пароходства. Пять огромных комнат. Три из них выходят окнами на бухту. То есть, пучина на ладони. На море смотрит и просторная лоджия, хоть катайся на роликах. Именно на этой лоджии Ася и принялась писать свою картину «Норд-ост». Выходило… не очень. Небо лилово-кислотного цвета. Трубы цементных заводов, будто трубы крематориев. Однако я не торопился с выводами. Девочка моя себя еще только ищет. Как знать, какой-нибудь Гоген или армянин Айвазовский из нее выйдет.

— Виталик, я хочу кое в чем признаться… — Ася вытирала свои длинные пальчики ветошью, смоченной в керосине.

— Весь внимание, — я игольчато-тонкой гелиевой ручкой заносил в ученический блокнот фрагмент будущего романа «Пучина страстей».

— На самом деле меня зовут не Ася, а Ядвига.

— Ты полька?

— Типа того. Ядвига Сергеевна Рыбкина.

— Вот как?

— Понимаешь, папа мой с младых ногтей помешался на ядах. Яды, Ядвига — слышишь созвучие? Мне оно, буду откровенна, не по вкусу.

— Помешался на ядах? Уточни.

— Ну, знаешь все эти поразительные случаи средневековых отравлений?

— Да-да… Сократ и цикута, Максим Горький и конфеты «Бурёнка».

— Я только о Возрождении. Если вчитаться в хроники, то все там заняты исключительно отравлениями. Иногда лишь прибегая к ножу и мушкету.

— Веселая темка…

— Веселая или не веселая, а для моего папки, Сергея Сергеевича, стала смыслом жизни, а потом и профессией.

— И кого же он травит? Крыс? Тараканов? Клопов? Ты никогда не рассказывала мне о предках.

— Травит смутьянов. Он майор ФСБ. Кстати, твой ровесник. Только ты по гороскопу Лев, а он Скорпион.

Я захлопнул блокнот.

— Цыпка, ты меня шокируешь. Вот почему ты ему не сообщила о нашей свадьбе? В отношеньях напряг?

— Всему свое время.

— И зачем я тебе? Молодая, красивая. Нашла бы ровесника.

— О чем буду говорить со щенком? О навороченных планшетах? О шведской семье на шведской стенке?

Ася (Ядвига) встала на цыпочки, по-кошачьи грациозно потянулась.

О, как же божественно она хороша в ультрамариновых шортиках и золотой кофточке, выпукло обтягивающей ее крепкую, смотрящую чуть враскось, грудь.

— Тогда один вопрос. Скажи, дорогая, я у тебя первый?

— Не обольщайся. Гуляла я как-то с одним московским чувачком. Он был меня на год моложе. Художник-сюрреалист. Поклонник Дао и дзен. Цветы, танцы-шманцы, страстные поцелуи «с языком», пара абортов.

— Какой ужас! — сжал я виски.

— Ну, не пара, а всего лишь один. Почти безболезненный. С ухажером этим пришлось расстаться. Он, если мне не изменяет память, сразу же помер.

— Причина?

— От раннего инфаркта.

— Скажите, пожалуйста! — помертвел я.

— Кстати, он скоро приедет. Я его вызвала. Я о папе.

3.

При встрече Сергей Сергеевич до боли сжал мне ладонь, скосил голубые глаза в сторону Аси:

— Дочурка, ты уверена в выборе? Зачем тебе этот трухлявый пенек?

Подбородок Аси упрямо выпятился:

— Батя, вы с ним ровесники.

— Я попросил бы… — пробормотал я, тщетно вывинчивая из тисков руку.

— Неужели ровесники? Выглядит как воскресший фараон. Тутанхамон, да и только. Шучу, шучу, — наконец-таки выпустил мою ладонь. — Придется, сынок, мне заняться твоим физвоспитанием.

Вечером г-н Рыбкин купил в спортивном магазине двухпудовую гирю. На следующее утро высоко подбрасывал ее на лоджии, попутно любуясь изумрудной бухтой.

— Видок, Виталя, у тебя зачетный. Горы, яхты, трубы заводов. На Лубянке спортзал находится в подвале. Конечно, место святое, намоленное, но не с той атмосферой.

— В столице полно других залов, — в присутствии папы мне никак не удавалось настроиться на медитацию прозы.

— Залов до чёрта, — Рыбкин подкинул гирю из-за спины, фокусническим движением поймал её. — А моря нет! Ты чего себя так распустил? Брыла, брюхо… Я выгляжу орлом, а ты будто жаба в тюрбане.

— Очень смешно. Ха-ха.

Сергеич поставил гирю на кафель пола, демонстративно согнул правую руку:

— Потрогай бицепс. Кремень!

— Вы к нам надолго?

— Уже надоел? Не сердись. Понимаешь, жду в Новоросе одного человечка. Взял вот командировку. Одним выстрелом двух зайцев. И вас повидаю, и нужного кадра.

— Вас же вызвала Ася.

— Алло, доходяга! Не тупи! Пойдем-ка на кухню. После зарядки я всегда съедаю три апельсина и яичницу из десятка яиц. Там и поставим все точки над «ё».

Я поплелся за папой. В голове моей вместо вдохновенной прозы вертелось — гиря, яды, инфаркты… Он и дзюдоист, и парашютист, и аквалангист, и охотник на львов в африканском сафари. И всегда, гад такой, готов к черному юмору.

Сергеич с обезьяньей ловкостью облущил марокканский апельсин. Разломил пополам. Протянул мне.

— Угощаю! Хотя… апельсины твои. Или Аська купила.

— Вы что-то хотели сказать? Поставить точки?

— Слушай! Переходи на «ты». Иначе обижусь.

— Хорошо. Попробую… Энергия твоей харизмы, Сергеич, меня вводит в ступор. Ее бы убавить. Чуть-чуть.

— А меня беспокоит анемичность твоих опусов. Я уже кое-что читал. Не такой темный.

— Что читал?

— Названий не помню. Только, рыбка моя, прозе твоей не хватает, так сказать, яда.

— Гм. Цикуты? Синильной кислоты?

— Пойми, щелкопер, страх — фундаментальное чувство. А у тебя какие-то бутафорские пираты. К чему этот приторный бред? Ближе к реальности! Знаешь, какие романы я сам мог бы писать?! Была бы охота. И время.

На кухню, дыша утренней свежестью, заглянула Ася.

— Мальчики, предлагаю прогуляться к морю.

4.

Фланировали по набережной. Веял май-шаловник. На газонах алым огнем полыхали розы. Галечный пляж пуст. Вода в этом году на редкость студеная. Граждане, молодцы, берегут здоровье.

— Завтра сюда приду с мольбертом, — поправила челку Ася. — Пацаны с бамбуковыми удочками меня заводят.

— Яда в твоих картинах не хватает, яда, — сурово бормотал Рыбкин.

— Папа, ты достал! — вскрикнула Ася.

— Ребятки! — Сергеич ребром ладони сшиб бутон розы. — Говорю сокровенное. В России только две партии. Одна, как последняя шлюха, жаждет лечь под америкосов. Другая — шагать по своей вековечной дороге.

Я скривился:

— Клоунами от политики, Сергеич, не интересуюсь. Все они временщики. Думают лишь о своем кармане. Нацидея — жупел, параноидальная греза. Искусство же вечно.

— Хочешь отсидеться в кустах? В поэтических кущах? Эдаким сереньким козликом? Бэ да мэ?!

— Глядите, яхта на траверзе! С алыми парусами! — вскрикнула Ася.

Я угрюмо молчал. Что говорить?! Сергеич был явно не моей интеллектуальной складки.

Рыбкин чмокнул дочурку в щеку, погладил растрепанные бризом ее рыжие волосы.

— Хочешь, такую куплю. Бабок много. Только не молчи, не жуй сопли.

— Папа! Сергей! — взорвался я. — Зачем ты так рабски подражаешь действующему президенту?

— Разве? Не замечал…

— Точь-в-точь! Просто клон! И тембр, и походка, и алгоритм мысли.

— Кому же мне подражать? Не тебе же, убогому?

— Да будьте сами собой!

Сергеич схватил меня за грудки, как щитом загородился мной от кого-то.

Мимо нас прошел высокий белокурый блондин, выгуливающий карманного мопса.

Когда господин удалился, папа меня отпустил. Резко вздохнул:

— Ни на кого нельзя положиться! Сказали, клиент прибывает завтра, а он прёт сегодня. Всё, детки-конфетки, пока. Труба зовет! Служба…

Рыбкин свернул в аллею карликовых оливковых деревьев.

Мы с Асей проводили его чумным взглядом.

— Обещал яхту и смылся, — ухмыльнулась Ася.

— Я от него дико устал.

— Шебутной чел. В жопе, как у шведского Карлсона, моторчик. Виталик, завтра пойдешь со мной на пленэр? Чувствую нешуточное вдохновение.

5.

Папа исчез, будто корова слизнула. Зато на следующее утро объявилась мама.

Итак, встречайте, Раиса Шалвовна Рыбкина. Приземистая, слегка кривоногая, с выпученными (верно, от духовной взвинченности) глазами.

Рая смерила меня от макушки до пяток обжигающим взглядом:

— Экого старца, Аська, ты себе добыла!

 — Мама, он моложе тебя на три года.

— Зачем приехали? — зло смотрел я на тещу.

— Сто грамм не найдется? Лучше вискарь.

— Это в семь-то утра?

— Ты что, дорогуша, мой пастырь? Баснописец Пимен?

— У нас, Виталька, где-то был вискарек, презент твоего бразильского почитателя.

— Я поработать хотел… — сгорбившись, потопал я к бару.

Раиса захохотала:

— А с тещей выпить? Фронтовые сто грамм.

Сидели на кухне. Ели украинское сало под мичиганский вискарь. (Бразильский, оказывается, уже был Сергеичем выпит.) Тугая бодрящая волна накатила от горла до пищевода.

Ася нарезала пошехонский сыр:

— Мама приехала с инспекцией. Подозревает, что папа ей изменяет.

— Он моложе меня, — объясняла Раиса. — Торнадо в штанах. А у меня, елки-моталки, как не крути, климакс.

— Любите его?

— А чего не любить? Много ли в жизни моей осталось радостей? Я уже землю себе под могилу присмотрела. Кладбище, конечно, не центровое, однако сойдет.

— Мама, не спеши ты себя хоронить! — хмыкнула Ася.

Раиса, с рюмкой в руке, встала:

— Дочка, возвращайся домой. Папа тебя устроит художником-оформителем на Лубянке.

— И не подумаю, — Ася махнула рюмку, занюхала салом.

— Странный у нас разговор… — задумался я. — Будто по Чехову. Разорваны все связи, линки.

— Скорее у Кафки, — Раиса повела выщипанной бровью. — Не знаете, кого мой муженек нынче пасет?

— Какого-то Подвального. Блондина, — ответил я.

— Высокий такой? С брутальным лицом?

— Ага!

— Вчера он прогуливался с карликовым мопсом, — улыбнулась Ася. — У пляжа.

6.

На следующий день все СМИ затрубили о гибели Подвального. Утоп возле мола. Вскрытие показало — обширный инфаркт. Утоп и его карманный мопс, Трезорка. Бросился, верно, за своим хозяином и ушел к Нептуну.

— Батькина работка, — в проброс кинула Ася. — И как только он умудряется так ловко подсыпать яд?

— Значит, мотался по делу, — Раиса с трогательной старательностью перемывала посуду.

— Ты чего не идешь к молу писать полотна? — взглянул я на супругу в коротеньком красном халатике, с молодыми сильными ногами и вольно дышащей грудью.

Ася всплеснула руками:

— Там же на дне лежит Подвальный со своим мопсом.

— Давно уж достали.

— А вот и я! — щелкнула дверь.

На пороге вырос Сергей Сергеевич, поразительно стройный, похорошевший.

— Садись, гулёна, к столу, — ласково усмехнулась Раиса Шалвовна. — Есть русский борщ с хохлацкими клецками.

— Да мы с майором Петровым перекусили прямо у мола, в кафе «Надежда». Кушали жареную камбалу в кляре. Лучше я пойду на лоджию, покидаю гирьку.

— Зря вы так с Подвальным, — потупился я. — Отличный был мужик. Стильный. Говорил дельные вещи.

 — Ладно, давайте свой борщ. С клецками. Или без.

Сел за стол, подбоченился:

— Смерть блондина, сынок, не по моей части.

— Не верю! — вскрикнул я.

Сергеич протер ложку о штаны:

— Приятного аппетита!

— Виталик, пойдем-ка погуляем, — взяла меня Ася за локоть.

Мы шли по набережной. Аромат отходящих роз назойливо хлестал в нос. На траверзе, как всегда, с дюжину яхт. Парочка с гриновскими алыми парусами.

— На счет себя я не обольщаюсь, — тихо произнесла Ася. — Дар мой средний. Ван Гога не выйдет. Разве что только его ухо.

— Не впадай в депрессняк. Это грех.

— Слушай, родной, подружись-ка, ты с моим батькой. Он ведь душевный человек. Слегка крезанут, понятно, на ядах. Да и мамка хороша. Доцент, кстати, института тонкой химической технологии. Пишет докторскую, кажется, о противоядиях.

 Пришлось задуматься: тема ядов и антидотов становится всё более актуальной...

                  *  *  *