1.

Знаковых дел не было, мы с сыщиком Рябовым изрядно скучали.
Он, то и дело, перебивая свою хандру, играл на скрипке простенькую мелодию «Когда святые маршируют». Я же гадал на картах «Таро», пытаясь угадать, что ждет нас в следующем году Желтой Земляной Свиньи. Любовь, измена, нищета, богатство?

Карты обещали нечто противоречивое. Но, положа руку на сердце, я им не очень-то доверял. К тому же, из меня еще тот гадальщик. По сто раз задаю один и тот же вопрос.

— Вот! — Рябов, как ошпаренный, отскочил от ноутбука «Lenovo», где он гулял на вольных пастбищах интернета.

— Что вот? — слабо улыбнулся я, рассматривая выпавшую мне опять карту «Виселица».

— Задушен золотистой шелковой лентой. В ватерклозете музея Рерихов.

— Кто задушен? И почему в клозете?

— Какой же вы, Петечка, темный! Музей Рерихов, он же музей Востока, неподалеку от Храма Христа Спасителя. У Знаменки, у Никитского бульвара.

— А кто такие Рерихи? Чем они прославили родное отечество?

— Акушер Кусков, разве это важно? Они что-то там рисовали. Горы, что ли… Обитали почему-то в Индии. Ели черный рис, пили росу из лотоса. Да не о них речь. Задушен английский дипломат Дэвид Ханус.

— Да и чёрт с ним! Одним дипломатом больше, одним меньше.

— Петя, зуб даю, два зуба, это дело получит международный резонанс. В эпоху евро-американских антироссийских санкций в Москве задавлен посланец великой державы.

— Англия уж давненько потеряла свои колонии. А ведь еще брекзит.

— Ах, Кусков, Кусков! И зачем я только взял вас к себе в напарники? Принимали бы роды, делали бы за мзду нелегальные аборты.

2.

И тут раздался телефонный звонок. Мозжечком чуя внезапный поворот событий, я с быстротой индийского ягуара сграбастал трубку.

— Акушер Кусков у телефона.

— Мне-то вас и нужно, — ответил какой-то детско-трогательный голосок. — Точнее, мне нужен сыщик Рябов.

— Кто говорит? — рявкнул я.

— Госпожа Ханус.

— Госпожа Анус, что вам угодно?

— Не Анус, а Ханус.

— Не придирайтесь к словам. Так что вам угодно?

— Я бы хотела, чтобы дело удушения моего мужа в музее Рерихов расследовал именно Рябов.

Инспектор властным движением вырвал у меня трубку.

— Госпожа Ханус, простите моего тугоухого друга. За ваше дело беремся. Однако почему вы не обратились в МВД, в ФСБ, в ГРУ и т.д.

— Так ведь именно эти ведомства могли его и укокошить. В эпоху-то санкций. Когда стальное кольцо сживается на горле гордой России.

— Это так… — помрачнел Рябов. — Госпожа Ханус…

— Зовите меня просто Мэри. Я не люблю свою фамилию. Звучит двусмысленно.

— Да. Вас понял. Дорогая Мэри, скажите, как на духу, вы кого-нибудь подозреваете?

— Кроме российских карательных органов я еще подозреваю любовницу моего мужа, арфистку-надомницу Лидию Куренкову.

— Это же известная арфистка! Почему надомница? Я видел ее афишу на Цветном бульваре.

— Возможно, я неловко выразилась. Только все ее любовники приходили к ней на дом. Причем прозвали ее Цыпой. Почему? Потому что у нее точно такой же ангельский голосок, как у меня.

3.

— Здесь что-то не то… — Рябов тер свой сократовский лоб. — Неужели известная арфистка будет душить дипломата в клозете музея Рерихов?

Я тоже задумался:

— Арфистка — это как понимать? Арфа вроде скрипки или виолончели?

— Арфа — это арфа, дикий мой человек. Здоровая такая бандура, со струнами. Поставленная на попа.

— Вспомнил! Женщины играют на арфе, широко расставив ноги. Сие весьма эротично.

— Вам бы только предаваться сексуальной истоме! А у нас человек погиб. Удушенье. Асфиксия.

— Это я знаю. Я же акушер. Врач. Не стоит соревноваться со мной в латыни. Так что будем делать?

— Посмотрим сливы! — Кусков подсел к компу, яростно застучал по клавиатуре. Потом вскочил на мускулистых ногах воина и героя.

— Говорите же! — вскричал я. — Что за идиотская привычка тянуть вола за хвост?

— Вот что, Петя… — Рябов вплотную приблизился ко мне, стальной ладонью сжал мое запястье. — Дэвид Ханус прибыл в Златоглавую со спецзаданием. А именно:
подготовить арест и заморозку счетов олигархов, подельников нашего президента РФ, Абрамкина.

— Неужели?! Тогда все понятно. Ох, нет. Ничего не понятно.

— То-то и оно. Давайте-ка нанесем полуофициальный визит вдове убиенного, Мэри Ханус.

— Отличная идея. Возможно, она вполне себе ничего. Всегда любопытно наблюдать за симпатичными женщинами. Пусть они и не всегда играют на арфах.

Рябов выбил из пачки «Кэмела» сигарету, закурил, по комнате поплыли сизые слои табачного дыма.

— Акушер, раскройте мне тайну. До весны еще далеко. Чего вы токуете?

Я опустил глаза:

— Седина в бороду, бес в ребро. Каюсь, инспектор Рябов.

4.

Дом Мэри Ханус располагался покоем на Трубной площади. Вдова встретила нас в черной майке с надписью золотыми размашистыми литерами:
«Вчера? Завтра? Сейчас!» - Дикий для вдовы месседж.

Невысокого росточка. Метр с кепкой. С зачаточной грудью. Коротко остриженная. Волосы торчат ежом во все стороны. На коготках нежных ручек алый блестящий лак.

— Как это мило, что вы меня посетили, — приветствовала нас г-жа Ханус своим детским, колокольчиком звенящим, голоском.

Да, вдова, несомненно, обладала внешностью ангела. И рост приблизительно такой же, ангельский. Чуть, правда, выше.

— Какой у вас особенный голосок… — покачал головой Рябов.

— Ой, с этим голоском одни проблемы, — усмехнулась Мэри. — Однажды муж говорит мне, мол, позвони в кинотеатр «Октябрь». Узнай, какие у них нынче фильмы.  Звоню. Спрашиваю. А мне басовитая тетка отвечает: «Для вас, деточка, сегодня демонстрируется мультфильм «Цыпленок Цыпа». Муж меня потом только так и называл — Цыпленок Цыпа.

Мы сидели в креслах стиля хай-тек, пили арабский кофе, трещали московскими сушками.

— А скажите, Мэри, — Рябов с ружейным треском разломил сушку в ладони, — откуда у вас такое великолепное русское произношение? Неужели ему обучают в Туманном Альбионе?

— Шутите?! — хмыкнула Мэри. — Я сама из Мытищ. Так сказать, из народной гущи. Папа мой был маляр, мама поломойка. Это я угодила, что греха таить, из грязи в князи. Такая же и моя сестренка, Лидия Куренкова.

— Позвольте! — как ужаленный вскочил я с кособокого кресла. — Так эта арфистка ваша сестра? И она увела от вас мужа?

— Мы с Лидой двойняшки. Она родилась на две минуты позже меня. Мой муж, видимо, обожает арфу. И любит женщин чуток помоложе.

5.

От Мэри Ханус мы шли несолоно хлебавши. И тут мне в глаза хлестнула афиша «Концерт ”Россия — вперед!”» Сводный оркестр арфисток Москвы. Солист Лидия Куренкова».

— Рябов, глядите! — толкнул я напарника.

— Ага. Это знак! Где? В Большом театре. О, эта дама играет по крупному. Когда? Господи, Боже мой! Через два часа. Идем! Живо!

К Большому театру было не протолкнуться. Я и не ведал, что московские арфистки вызывают такой нешуточный ажиотаж.

Рябов схватил за шкирку какого-то златозубого засранца, театрального жучка.

— Почем продаешь?

— Всего с двойным наваром, — ответствовал барышник.

Что ж… Пришлось распрощаться с солидной суммой. Зато места достались знатные, в партере. Арфистки будут как на ладони.

Г-жа Лидия Куренкова, близнец Мэри Ханус, не произвела визуального впечатления. Ее сеструха выглядела горазд эффектней. У Лиды облик серый, зализанный. А у Мэри волосы торчат ежом, майка с вызывающей надписью. А эта мышка мышкой. Робкий взгляд. Метр с кепкой. Возможно, соломенная шляпка с пером павлина ее бы спасла, так не было шляпы, да и пера тоже.

— Что они будут исполнять? — наклонился я к чуткому уху инспектора Рябова. — Учитывая нынешние крутые времена, что-нибудь махрово патриотичное?

— Ну, Петя, не «Калинку же малинку»? Давайте, дождемся.

И вот дождались. Шуберт, Бетховен, Стравинский.

А какой музыкальный напор?

Куда там до арфы всяким скрипкам и белым роялям!

Музыка рвала душу. Доводила до экстаза. До судорог, до конвульсий. Солировала же Лидия Куренкова, возможно, жестокий убийца.

6.

Без патриотичного месседжа, понятно, не обошлось.
В финале концерта Лидия Куренкова исполнила соло гимн Российской Федерации. Все встали. Вытянулся в струнку в императорской ложе и президент РФ Юрий Абрамкин, весь такой воинственный, в пятнистой камуфляжной форме. А когда все сели, он выкинул руку вперед и выкрикнул: «Россия вперед!» Зал взорвался вулканической овацией.

После представления мы, пользуясь служебным удостоверением Рябова, пробрались за кулисы, а именно в гримерку прима-арфистки Лидии Куренковой. Оная сидела у огромного зеркала, снимала ватным тампоном с лица жирный грим.

Вблизи, без театральных котурнов, она оказалась симпатичной обаяшкой.

— Что господам угодно? — спросила она ангельским голоском.

— Вы подозреваетесь в совершении зверского убийства! — еще не успев собраться с мыслями, выпалил я.

— Окститесь, Петя! — весьма чувствительно ткнул меня локтем Рябов.

Лидия отбросила прочь ватный тампон, озорно рассмеялась.

— Я и убийство? Вспомните Пушкина — "гений и злодейство две вещи несовместные".

Рябов усмехнулся:

— Тогда кто же задушил Дэвида Хануса? Уж не сам ли Рерих?

— Вы — Рябов и Кусков? — нежно улыбнулась Лидия. — Те самые, легендарные? Рада знакомству. Давайте откушаем в «Макдональдсе». Я дьявольски голодна.

— Помилуйте! — возопил я. — Прима-арфистка и чмошная забегаловка?

— Неужели вам сестра не рассказала? Мы с ней из народной гущи.

7.

В ближайшем «Макдональдсе» мы пили обжигающе горячий кофе «Американо» и вредный, хотя сочный, «биг-мак».

Рябов достал сигарету «Кэмел», с наслаждением понюхал ее от фильтра до макушки. Увы, курить здесь нельзя, приходится довольствоваться лишь тонким табачным ароматом.

— Лидия, не в обиду, — тихо произнес инспектор, — скажите, как это вы увели мужа у родной сестры?

— Ах, вот как это со стороны выглядит? — Лида глотнула кофе, оттерла пухленькие губы тыльной стороной ладони. — Начать надо с того, что именно я первой познакомилась с господином Ханусом. Он принес мне огромный букет роз за кулисы. Потом, понятно, случился бурный секс. Он предлагал выйти за него замуж. Я отказалась. Тогда он, видимо с отчаяния, взял в жены мое зеркальное отражение.

— Это обстоятельство всё ставит с головы на ноги! — воскликнул я, акушер Кусов.

— Точнее, с ног на голову… — поправил меня Рябов. — А скажите, Лидия Васильевна…

— Называйте меня без отчества. Я же артистка.

— Как вам угодно… У вас есть мысли о причинах смерти Дэвида Хануса?

— Мысли? Нет! Хотя… За день до гибели он имел аудиенцию с президентом РФ, Юрием Абрамкиным.

Рябов от волнения сломал сигарету пополам:

— Суть приватной беседы вам, конечно, не известна?

— Ну почему же… В общих чертах… Дэвид об этом говорил намеками. Он же дипломат, молчун. К тому же за ним постоянно следили казаки.

— Казаки? Так что же он говорил? — предвкушающе заиграл я желваками.

— Речь шла о политическом убежище Абрамкина в Англии. Дэвид должен был таковое убежище обеспечить.

8.

— Как она вам? — сидючи уже дома, у электрокамина, спросил меня Рябов.

— Как женщина или как интеллектуальная единица?

— Петя, не говорите красиво. Вы не Заратустра. Выражусь иначе, можно ли словам Лидии Куренковой верить?

Даже не знаю… Она все напирала на каких-то казаков.

— А что тут такого?

— Помилуйте! Казаки в Москве 21 века? Это моветон, лошадиный кордебалет какой-то.

— Вы ошибаетесь. Казаки играют значительную роль в нынешней российской государственности. Они в прямой смычке с ФСБ. Арендуют в подвалах Лубянки несколько комнат. Пыточных комнат.

Тут меня пронзило будто молнией.

— Рябов, дорогой мой друг, так вот эти пресловутые казаки его и убили.

— Это возможно. Почему в музее Рерихов?

— Убить они могли его и в другом месте, а в музейный сортир притащили.

— Всё может быть. Хотя меня смущает эта золотая шелковая лента.

И тут раздался телефонный звонок. Я цапнул трубку.

— Алло, мать вашу так!

— Эй, приятель, сбавь обороты! Это говорит Юрий Абрамкин. Да-да. Именно он. Сможете ко мне заскочить в Спасскую башню на минутку?

— Не вопрос. Когда?

— Сейчас. Или у вас есть более насущные планы?

9.

Абрамкин нас принял в потайной комнатке подвала Спасской башни. Окон нет. Мебели тоже. Только три стула. Подвал есть подвал.

Вид президента РФ мне не понравился. Всегда он такой молодцеватый, подтянутый, победительный. А тут какой-то землисто-серый доходяга, с почечными кругами под глазами. К тому же, руки его, будто после бодуна, мелко тряслись.

— Здравствуйте, родные! — кинулся к нам с объятиями.

Мы с Рябовым еле от объятий увернулись. Родные? Скажи, пожалуйста!

Рябов смущенно достал пачку «Кэмела», с последней усладой сердцу понюхал.

— Курите, будьте добры, курите! — Абрамкин замахал руками. — Знаете, зачем вас позвал?

Рябов щелкнул перламутровой зажигалкой, ноздри его орлиного носа выдули две параллельных струи дыма:

— Не имеем чести.

— И не догадываетесь?

Я стал ошеломленно оглядываться. И как это я сразу не заметил? Все стены подвальной комнаты в картинах Рерихов. Отца и сына. А на полотнах индийские горы, восходы и закаты, Лао-Цзы на старом осле. Вечность и вековечный покой были на этих полотнах.

— Любите Рерихов? — вскрикнул я.

— Обожаю! — Юрий Абрамкин как-то весь внутренне просветлел, даже руки его перестали трястись, а почечные круги под глазами почти рассосались.

Рябов сощурился:

— Почему?

— Да это же очевидно! Картины заставляют задуматься о конечности человеческой жизни. Господа, уверяю вас, как не веселись, рано или поздно, этот хэппинг закончится. А тут еще казаки…

10.

— Что казаки? — вскричали мы с Рябовым в один голос.

— Эти казачьи ручонки тянутся к любому державному горлу. Дэвида Хануса, ей же ей, они задушили.

— Я говорил это! — отчетливо прошептал я.

— Почему труп нашли именно в музее Рерихов? — Рябов затушил «Кэмел» о каблук армейского сапога.

— Сам не догоняю… — потупился Абрамкин. — Поэтому у меня и трясутся руки. Да и весь я трясусь. Что студень. Столько вокруг непостижимого, темного. Зачем меня заставили играть роль царя? Не хочу! Желаю быть обыкновенным человеком. Я мещанин по натуре. Филистер.

Рябов сверкнул глазами:

— Так выгоните этих дрёбанных казаков к чёртовой матери!

— Не могу. Они проникли во все поры государственности. Поговаривают, что даже Лубянка под ними.

— И поэтому вы нас позвали? — облизнулся я. — Хотите, чтобы мы нашли укорот казакам?

— Есть такая буква… — горько усмехнулся Абрамкин. — Разнюхайте, родные мои, не замышляют ли казаки какого супротив меня смертоубийства. Не хотят, засранцы, мне отвернуть башку? Мне ведь седьмой десяток. Не по чину и по возрасту мне сейчас терять голову. Мало ли других голов? Пусть их откручивают.

— Просьба на просьбу, — угрюмо задумался Рябов. — Ответьте, как на духу, не собираетесь ли вы просить политическое убежище в королевстве Великобритании?

— А то! Скоро грянет бунт. Бессмысленный и беспощадный. Надо рвать, миленькие мои, царские когти!

11.

От Спасской башни мы шли по заснеженной Красной площади, повсюду пестрые рождественские балаганы, счастливые лица, смеющиеся детеныши, конная полиция, конные казаки в лампасах, толстые такие ребятушки, усато-бородатые, с намоленными нагайками и шашками на боку.

Казаки-то на нас и налетели. На головы нам накинули дерюжные мешки. Забросили на крупы лошадей, да и повезли на Лубянку. Я эту Лубянку чую по отчетливому запаху крови. Амбре еще то! Черного кобеля, увы, не отмоешь до бела. Мрачные страницы расейской истории всегда будут отдавать именно кровью.

Нас с Рябовым приковали к кирпичной стене. Пузатый казак с пушистыми усами и подусниками заметил:

— С вами, подонки, сейчас проведет разъяснительную беседу казачий атаман, Николай Ильич Сущенко.

И тут в комнатку вбежал маленький кривоногий человек, в дивно сшитом казачьем мундире полного генерала, в дремучей бороде и рыжих усах.

— Ну, ребятушки, козлятушки, хотите отведать казачьей нагайки? Чтобы небо с овчинку? Сорвать с них одёжу! Хорунжий Петушков, готов ли ты приступить к своему палаческому делу?

— Завсегда готов! — откликнулся пузан.

С меня и с Рябова с треском сорвали полотняные рубахи.

— Говорите, поганые собаки, — усмехнулся атаман, — о чем у вас был приватный разговор с царем-батюшкой?

— Коля? Ты?! — вдруг вскрикнул Рябов. — Не узнаешь своего школьного кореша? Вы меня еще дразнили Рябой?

— Ряба? Неужели? Хотя… Не хотел узнавать. А вот придется. Хорунжий Петушков, раскуйте их и выдайте им полотняные рубашки.

— Ах, как жалко… — пристегнул свою нагайку Петушков. — Я ведь хотел потешить свою русскую душу.

12.

Мы сидим в чистом и скромном кабинете Лубянке, на пятом этаже, с видом на «Детский мир» и книжный магазин «Библио-Глобус». Пьем крепчайший кофе с ржаными рогаликами.

— Что он, пресловутый Абрамкин, вас просил? — атаман расправил рыжие усы.

— Этого я сказать не могу, — ответил Рябов.

— Ну, знаешь, Ряба, дружба дружбой, а табачок врозь, — атаман скрипнул зубами.

— Просил приструнить вас, казаков, — не выдержал я, акушер Кусков.

— Ах, Петя, Петя… — сыщик покачал головой. Затем положил тяжелую руку на плечо Сущенко. — Коля, дорогой, зачем вы задушили Дэвида Хануса?

— Это не мы!

— Вы!

— Ага… Да мы же его лишь хотели слегка припугнуть. Нагайками-то. А он возьми и помри. Сердечная недостаточность. Инсульт с инфарктом. Пришлось инициировать его удушение в музее Рерихов.

— Почему именно там? — вскрикнул я.

— Ну а где же еще? Это любимые живописцы нашего шалого президента. Пусть, вражина, почует, что он у нас на крючке. А то ведь собрался от нас, от наших насущных проблем, в Альбион драпать. Некрасиво!

— Откуда инфа? — нахмурился Рябов.

— Сам Дэвид сказал. Опять же мы следили за сладкой парочкой, сестричками Мэри и Лидой. Их еще стоит допросить с пристрастием.

— Коля, ради нашей детской дружбы, — попросил Рябов, — не трогай девок. У них такие ангельские голоса.

— Верно. Чего их теперь-то трогать. И так все ясно. Мы теперь эту ситуёвину не так видим. Захотел бежать, пущай бежит. Свято место пусто не бывает. Я бы с удовольствием примерил шапку Мономаха. Кажется, она мне придется в самую пору.

                              *  *  *