1.

Барда Глеба Шкаликова обидела вся Россия.

Один язвительный критик «Вечерки» настрочил, будто его поэзия — это Окуджава, разбодяженный пожиже. Мол, его призывы к любви и вере в человека годятся только для гей-сообщества «Радуга».

И все русаки промолчали. В тряпочку! Никто не встал на защиту. А ведь когда-то называли, чуть ли не гением, по крайней мере, крупной жемчужиной в певческом ожерелье РФ.

Появилось злое отчаяние, водка, гулящие алчные женщины.

На поверхность надежды его вынесла белоленточная оппозиция. Сорокалетие отпраздновал на Болотной площади, среди бунтовщиков.

Спел свои немудреные песенки о счастье и доверии. И вызвал овацию.

— Хрустальная чистота! — повисла у него на руке молодая девчушка. Глянула снизу вверх: — Вы мой кумир! Стихами под вас я исписала толстенную тетрадку.

Бард с изумлением скосился на тоненькую барышню. Года 22, не больше. С маленькими прижатыми ушками.

— Никому эта чистота не нужна, — почесал он козлиную бороду.

— Мне нужна! Меня Лизой зовут.

— Ага… Будем знакомы.

— Глеб Максимович, у меня к вам будет деловое предложение.

— У тебя?! — Шкаликов глянул сверху вниз на пигалицу.

— Точнее, у моего папы.

— Он олигарх?

— Типа того.

2.

Борис Иванович оказался лысым мужиком, крепко за пятьдесят, с бельмом на левом глазу, в потертом вельветовом костюме.

Он долго жал руку менестреля, здоровым оком пытливо обегая его от стоп до макушки.

— Ах, вот вы какой?! Страна обязана знать своих героев! А то ведь живем в одном городе и не знакомы. Я горячий фанат вашего творчества.

Пили цейлонский чаек под маковый рулет. Борис Иванович погладил руку Лизы:

— Молодец дочурка! Выполнила обещание. Говорю ей: «Приведи его ко мне! Я хочу видеть этого человека».

Обстановка в квартире явно не олигаршья. Скромность. Типовая мебель из IKEA. Пластмассовая люстра. Телевизор «Витязь».

Шкаликов (раз уж пришел) спел пару шлягеров.

Борис Иванович промокнул глаз с бельмом:

— У меня к вам деловое предложение.

— Вот как?

— Нам очень хотелось бы знать настроение сегодняшней бизнес-элиты.

— Кому это нам? — Глеб отложил семиструнную гитару в сторону, басовая струна тревожно загудела.

Борис Иванович встал, щелкнул каблуками домашних туфель:

— Позвольте представиться, полковник ФСБ Петухов. Дочурка в звании младшего лейтенанта, в моем отделе.

Шкаликов дернул щекой:

— Ангажируете в шпики?!

— Глеб Максимович, я вас умоляю! — вскрикнула Лиза. — Наша служба натворила уйму гадостей. Один Гулаг чего стоит? Но в 21-м веке мы гуманисты! Тотальный апгрейд.

— Устами младенца глаголет истина, — усмехнулся Петухов. — Всего пару страничек отчета. Вы же в высоких слоях вертитесь общества. Я вам не предлагаю стучать. Так сказать, летучие заметки на манжете. Клочки диалогов, пунктир настроения…

— Вербуете, как у Мандельштама в «Четвертой прозе», за стакан полицейского чая?

— Всего лишь акварельные зарисовки, — хмыкнула Лизонька.

— Сексотом не был и, надеюсь, не буду.

— Вот моя визитка. Берите-берите!

3.

Первый отчет написал о барде Вальдемаре Высочанском. Тот беспощадней всего третировал Глеба. Мол, Шкаликовские песенки сплошь лимонад-мармелад, услада для прыщавых подростков. Глеб записал диалог, услышанный в ДК Арматурного завода.

— Как вы относитесь к вертикали?

— Да я лично готов его пристрелить, как шелудивого пса. А лучше, как Муссолини, повесить на дереве, вниз башкой.

Через пару дней Высочанского посадили в психушку.

— Первый блин, как водится комом, — потирал руки Борис Иванович. — Я же просил информировать о бизнес-элите. Вальдемар же — шелупонь, жупел, мелкая эстрадная сошка.

— Лично хотел пристрелить президента… — хмурился Шкаликов.

— Да мало ли что в наше плюралистическое время можно брякнуть?! Настрочили бумагу из чувства мести? Желаете устранить конкурента?

— Песни его ниже критики.

— Значит, чувство мести.

— Что вы меня подлавливаете? Если жаль его, выпустите из желтого дома.

— Не в моей власти. Бумаге дан ход.

— Точно не мстил? — вглядывалась в глаза Глеба Лиза. Они уже готовились к свадьбе, перешли на ты. Документы сдали в Дорогомиловский загс.

В эту минуту суженая Шкаликову показалась страшненькой. И ушки у нее слишком маленькие, да и грудь могла бы быть крупнее, зазывней, что ли.

С первой инфой он точно лоханулся. Оппозиция объявила Высочанского страдальцем-героем. Каждое воскресенье устраивала митинги у ворот клиники Кащенко. Песни Высочанского нон-стоп крутились на антиправительственных УКВ-каналах. Вышел его двухтомник на веленевой бумаге, в переплете из свиной кожи. Спонсировал проект опальный олигарх Подберезкин.

Когда же Шкаликов исполнял на концертах свои добрые песни, слушатели досадливо морщились:

— Эрзац! То ли дело честное и брутальное творчество Высочанского.

Следующий отчет Шкаликов написал о Подберезкине. Дело происходило в подмосковном санатории «Ясное солнышко». На слет оппозиции Глеба пригласили по старой памяти.

После песен, объятий, слез восторга от неминуемых скорых перемен на Руси, жарили бараний шашлык на земляничной полянке. К Глебу подошел Михаил Подберезкин, лукаво подмигнул:

— Не опротивело скулить свои душевные песенки?

4.

— Глебушка, дорогой вы мой человек, отчет просто люкс, — осклабился Борис Иванович. — К тому же, вас трудно заподозрить в сведении личных счетов.

— Какие там счеты? У него 5 миллиардов евро.

— Семь миллиардов. Это по нашим сведениям… — полковник наклонился и достал из левого глаза бельмо, точнее, то, что его имитировало.

— Это как же? — распахнул рот Шкаликов.

— Последняя разработка Сколково. С грифом «секретно». Линза улавливает биотоки собеседника. Если тот врет, посылает болевые сигналы.

— Почему бельмо? А не бесцветная линза?

— На Руси любят увечных. К ним больше доверия. А вот про Подберезкина вы чуток соврали. Были какие-то личные счеты.

— Ни в грош он не ставит мое творчество… — потупился Глеб.

— Оставайтесь холодным как лёд! Полная объективность. Месть — мерзкое чувство!

— Мальчишки, окрошка готова, — вывернула из кухни Елизавета. — На медовом квасе.

Борис Иванович взял Глеба под локоть:

— Мы стоим на страже госинтересов. Если вертикаль рухнет, мы все окажемся на помойке. Демократией, увы, сыт не будешь.

— Сковырнут этого президента, явится следующий.

— Кто? Ставленник Подберезкина и его гоп-компании? Эти же челы родную мать продадут за полушку.

— А как же свобода?

— Не смешите! Баба, водка, папиросы — вот что русскому человеку надобно. Ничего лишнего. Минималисты, черти.

— Подберезкина швырнете в Матросскую Тишину?

— Пусть пока погужует на воле. Нужны факты. Ваш отчет не более чем записки на манжете, а не постановление высокого суда.

— Да идете вы кушать окрошку или нет?! — Лиза топнула маленькой ножкой в сером чулке.

Суженая Глебу сегодня нравилась. И уши у нее нормальные, не такие и прижатые, грудь, ой же ой, зазывная.

Окрошка с куриным мясцом, с сельдереем и зеленым горошком оказалась на славу.

— Давай, как будущие родственники перейдем на ты? — звучно хлебал Петухов.

— Я должен привыкнуть.

— Привыкай. Медовый месяц предлагаю вам провести в Амстердаме. У нас там есть уютный отель, мы его, так сказать, кураторы.

 5.

В городе на дамбах Глеб с Лизой поселились в отеле «Разбитых сердец», неподалеку от центральной площади Дам. Стоял благословенный сентябрь. Золотая кленовая листва хрустела под ногами. Вокруг вежливые голландцы. Одна каверза, что на тебя может налететь велосипедист, уж слишком их много их на ржавых драндулетах.

В праздности есть время подумать.

О, скольким же бизнесменам, обожателям бардовской песни, Глеб пустил судьбу под откос. Идиоты! Распускали язык… Добровольно лезли в пасть удава. Одна бизнесвумен получила двушечку строгача в Мордовии. А чего трепаться! Заявила, мол, что лично готова субсидировать покушение на вертикаль. Тары-бары Шкаликов записал на диктофон, вмонтированный в дупло зуба мудрости.

Посетили музей Ван Гога. Поглядели картины, созданные шалым воображением безумного гения. Глебу понравились картины с цветущими яблонями и грушами. Страдалец рисовал, оказывается, и в наивном мажоре.

— Глебушка, ты какой-то задумчивый… — Лиза шутливо ущипнула его за щеку. — Какие, позволь узнать, решаешь мировые проблемы?

— Да у меня все в мозгах вертятся строки Мандельштама о стакане полицейского чая.

— Вспомни лучше строки Пушкина: «Русский бунт бессмысленный и беспощадный». И сбрей, будь добр, свою козлиную бороду.

— Чем не угодила борода?

— Во-первых, неудобно целоваться. А, во-вторых, народ может и не принимает тебя из-за архаического имиджа.

Без бороды Глебушка сбросил лет пять. Профиль орлиный, взгляд инфернально пронзительный.

Вечером в отеле «Разбитых сердец» написал стихи «Живая статуя». По Амстердаму много стоит застывших людей в золотой краске. Кинешь еврик, скульптура оживает, кланяется, машет шляпой. А ведь такой изваянием может оказаться Кант или, прости господи, Артур Шопенгауэр. Мы же ему швыряем в грязь жалкий грош.

— Умри, Денис, лучше не напишешь! — хлопала в ладоши Лиза. — Теперь сочини музыку и порвешь публику как Тузик грелку.

— И буду продолжать стук-постук?

— Если прогремишь, уходи с Лубянки. Нафиг! — Лиза скрестила на высокой груди руки.

— Из мафии есть выход?

— Не трагедизируй. Сейчас не 37-й… К тому же, я, кажется, беременна. Задержка с неделю.

6.

Новыми песнями Глеб Максимович порвал московскую публику. И не только московскую! Триумфально проехался по СПб, Екатеринбургу, Саратову, Краснодару… С Лубянки категорически уволился. К чему ему теперь стакан полицейского чая?

Тесть Борис Иванович вставлял в левый глаз нанотехнологичную линзу-бельмо.

— Правильный выбор, зятек! Пятый месяц беременности все-таки. Если желтая пресса о тебе что-то пронюхает, вцепится злобной шавкой, не оторвешь.

— Мальчик родится… — улыбался Шкаликов.

— Предлагаю назвать его — Феликс Эдмундович! — счастливо хохотал Петухов.

— Папа, оставь свои солдафонские шутки… — поглаживая свой большой живот, из кухни выходила Лиза.

Одну песню Глеб сочинил, сбившись с мейнстрима, явно под Окуджаву. Припев такой: «Так доверяйте, люди, доверяйте! Сердца свои и души отворяйте!»

Именно эта незатейливая песенка в выходные струилась почти из каждого окна, мелодия перекочевала и в мобильныe телефоны.

— Ну, зятек, с тебя бутылка! — как-то после программы «Время» сказал ему Борис Иванович. — Выбил тебе выступление в Кремлевском Дворце.

— Поздравляю! — супруга ткнулась в менестреля огромным животом.

— Свежие песни петь или старые… — смутился Глеб, о самом козырном месте на Руси он даже не грезил.

— Конечно, новьё! — оскалился Петухов. — Ты же за последнее время вырос на десять голов. А закончи, так сказать, в коде, песней о сугубом доверии.

На концерте «Новые песни о старом» сам президент РФ, Юрий Абрамкин, аплодировал и подпевал ему стоя:

— Так доверяйте, люди, доверяйте!

Сердца свои и души отворяйте.

После выступления мордовороты-охранники с рацией в ухе подвели Глеба к субтильной и мускулистой вертикали.

— Вот ты какой! — чуть не раскидав секьюрити, кинулся к нему президент. — Дай я тебя поцелую.

— Служу России! — щелкнул каблуками лаковых концертных штиблет Шкаликов.

— А ведь послужить придется… — Абрамкин вытер губы носовым платком с президентской голографической  монограммой. — У нас тут на днях откроется вакансия министра культуры РФ. Лучшей кандидатуры, чем ты, я лично не вижу.

— Какой из меня министр?! — Глеб отшатнулся.

— Самоуничижение — паче гордости! — подмигнул Абрамкин. — Тем более, тебя рекомендуют наши славные органы.
                           
                                                *  *  *