Предложила встретиться в ресторане «Обломов», что на улице 1905 года.

— Я не Ротшильд… — уныло пробормотал Кузькин.

— Зато я при деньгах. Устроим желудочную фиесту. Как же я обожаю ваш текст!

Телефон певуче дал сигналы отбоя.

Антоша почесал плешь, покрывавшую, будто кардинальская тиара, его еще отнюдь не старую голову. 44 года. Поздненько он решил переломить свою судьбу. Хотя и Стендаль начинал в сороковник.

Прославленный глянцем ресторан «Обломов» поразил нищетой. Щелястый, дурно крашеный, пол. Гардеробщик с сизой мордой алкаша. Метрдотель того хуже, с физиономией серийного убийцы, откинувшегося со строгача. По стенам какие-то мутно-коричневые полотна в расфокусе, чахлые кораблики плывут по грязно-бордовой воде.

Павлины Ивановны не было. Антон добрался раньше условленного. Ничего! Пока оглядимся. И что, спрашивается, этой литагентше от него нужно? Конечно, это развод на бабки. Так ведь он не богат. Кое-что, конечно, скопил, верстая для богатеньких буратин журнал «Яхты&Виллы».

Неужели Павлину смог зацепить его романа «Метафизика любви», размещенный на сайте kuzkin.ru? Заходов на этот текст раз-два и обчелся. Коменты один другого глупее. Что делать? Приходится жить в эпоху торжества одноклеточных. Им не до тончайших нюансов и глубинных подтекстов.

— А вот и я! — за стол, громыхнув стулом, села субтильная черненькая женщина. Дернула энергично плечом: — Точность — вежливость королей. Не так ли?

Антон скосился на фальшивый «Ролекс». Минута в минуту!

Павлина застучала по дубовой столешнице алыми коготками:

— Мы с вами, Антоша, горы свернем. Станете у меня вторым Стивеном Кингом. Куда там глупышке Донцовой!

Полистала тяжелое меню, обтянутое в свиную кожу.

— Вы уже выбрали блюда? Тогда доверьтесь мне. В этих кулинарных пенатах баснословно дорога даже картошка в мундире.

Антон облизнулся.

— Гарсон! — Павлина щелкнула пальцами.

Кто она по национальности? Цыганка? Еврейка? Ассирийка? Скорее, марокканских кровей. В упрямых и изящных скулах есть что-то арабское, кочевое.

Подскочил метр в жемчужной бабочке, с мордуленцией серийного убийцы.

Затараторил:

— Сегодня в наличии уточка по-амстердамски. Вологодский хряк в мадридском остром майонезе.

— Тащите всего по чуть-чуть, — Павлина сверкнула черными, что маслины, глазами.

— Оплату принимаем только живой наличностью, — испугался холуй. — После крушения банков. Войдите в наше положение…

— Брысь! Денег как грязи!

2.

Павлина нарезала аккуратными ломтиками окровавленный бифштекс:

— Природа литературного успеха, да и любой удачи, согласитесь, от чёрта.

— Вот как? — алчно впился в баранью лопатку беллетрист.

— Мы живем в обществе лысых обезьян с мобилами, ноутбуками, ну и так далее.

— У вас сатирический взгляд на вещи.

— Зато честный! Успех — это массовый психоз. Поверьте мне, тертому калачу, чужое творчество никому не нужно. А надобно только одно, усиление любви к себе единственному.

Антон с блаженством глотнул клюквенный морс:

— Смешно говорите…

— Вот договор. Будьте добры, поставьте здесь закорючки.

— Сколько хотите себе? — сощурился Антон.

— Фифти-фифти.

— Обычно агенты, насколько я знаю, ограничиваются десятью процентами.

— Не будьте скаредой, — Павлина выловила из дамской сумочки портсигар с перламутровым павлиньим глазом. Достала изящными пальчиками тонкую папироску. — Буду откровенна, ваш роман «Метафизика любви» требует кардинальной правки.

— Кардинальной?

— Правку я сделаю.

— Нет уж, позвольте! — вскочил Антон.

— Сядьте! Повторяю, любой успех от беса, — Павлина звучно щелкнула пальцами и превратилась в грудастую блондинку с ожерельем из брюликов.

Антон Павлович сел.

— Зачем я-то понадобился? — пробормотал сочинитель.

— Вы чисты, что эмбрион. Почти не родились.

— Опять оскорбляете?

— Ни-ни. Вы кусок чистой глины. Вылеплю из вас что хочу. Литературного Аполлона, Зевса.

3.

Чудное преображение маленькой брюнетки в крупную блондинку было зорко подмечено персоналом «Обломова». Слухи о всесильной литагентше давно курсировали по Москве. Дело в том, что весь персонал ресторана грезил о писательской славе.

Например, метрдотель Иван Кряквин, вопреки облику серийного убийцы, отличался тонкой и возвышенной душой, хотел стать маринистом и писать в стиле Александра Грина.

Гардеробщик Эммануил Бломшиц, наперекор внешности угрюмого алконавта, не брал в рот спиртного. По ночам он писал атеистические романы в духе вольнодумца Вольтера.

Рыжая официанта Надежда Бабочкина строчила повести из жизни енотов и бобров, предавалась сладчайшим мечтам повторить судьбу Михаила Пришвина.

Раздатчик пищи Федор Михайлович Каторжанкин создавал вербальные полотна в жанре Альфреда Хичкока.

И т.д. и т.п.

Так вот… Дискуссия привлекла всеобщее внимание.

— Беседа ваша нас крайне заинтересовала, — склонил набриолиненную голову метрдотель.

— Каждое лыко в строку! — с легкой истеричностью захохотала Бабочкина.

— Хотелось бы тормознуть на деталях… — взволнованно икнул гардеробщик.

— Жутких деталях, — угрюмо пробасил Каторжанкин.

— Всякой твари по паре, — усмехнулась Павлина. — Такое сотрудничество, признаюсь, не входило в мои планы.

— Жажду написать роман о белорусских зубрах! — пискнула Бабочкина.

— Тогда, конечно… — Павлина вновь щелкнула пальцами, вернув себе облик брюнетки.

Раздатчик пищи Федор Михайлович троекратно перекрестился.

— Извольте, без крестных знамений, — поморщилась агентша.

— Я в Бога не верю, — сплюнул под ноги гардеробщик Эммануил Бломшиц. — Опиум он. Даже гашиш. Типа русской сивухи.

4.

Павлина провела эдакий мастер-класс. Рассказала о причудах стиля, богатстве и скудости языка, о десяти сквозных мировых сюжетах, о чувстве воздуха в диалогах. Потом из сумочки достала договоры, ФИО клиентов туда уже были вписаны.

— Так и в Бога поверишь… — поморщился Бломшиц.

— Дурак… — поправила зазывные груди Бабочкина.

— Закажем теперь обед «знатён»! — подмигнул метрдотель Кряквин.

— Сыта по горло! — резко встала Павлина. — Друзья мои, по приходу домой сразу садитесь за стол и марайте романы. Успех, уверяю вас, придет оглушительный. После, конечно, моей сокрушительной правки.

Антон Кузькин протер глаза:

— Мне кажется, я сплю.

— Все полученные гонорары я отдам на улучшение содержания зеков, — дернул кадыком Каторжанкин.

Литагентша положила ладошку на плечо Кузькина:

— Проводите меня? Погодя мерзкая, скользко. Боюсь упасть.

— Не вопрос.

Сердечно попрощавшись, парочка удалилась.

— Вообще-то меня Катей зовут, — на улице 1905 года сказала, видимо, дьяволица. — Можно попросту, Кэт. Когда же московские власти перестанут посыпать лед зернистой солью? Какие расходы на туфли!

— Такси! — крикнул Антон.

Притормозил желтый «Форд».

В салоне тепло. Играл медитативный латиноамериканский джаз.

Кэт обняла Антона:

— Хочу согреться. Вся дрожу. Потрогайте сердце.

Кузькин резко отодвинулся:

— Почему не по сезону одеты?

— Переходи на ты.

Таксист, седой дядька в пушкинских бакенбардах, повернулся:

— В багажнике у меня есть овчинный тулуп.

— Не надо, милейший! — Павлина безоглядно поцеловала Антошу в губы.

5.

Квартира на Чистых Прудах поразила минимализмом. Будто здесь обитала не молодая чертовка, а затхлая бабушка, переводчица, скажем, с сербского на албанский.

Антоша вертел головой. Никакой бесовской символики. Ни зловещих пентаграмм, ни аэродинамических метел.

— Всё это временно, — Кэт поправила чуб. — Что-то зябко! Хлопнем коньячка?

— Я спец по водке.

— Нет, только коньяк. Такой ты не пил.

Кэт свернула в боковую дверь, вернулась в голубом пеньюаре с летящими на груди белоснежными аистами. В руках хрустальный графин с темно-янтарным напитком.

— Армянский? — усмехнулся Антон.

— Из Марокко. Поехали?

— Вздрогнем!

Да, такого напитка Антоша Кузькин еще не пивал. Вулканическая волна прокатилась по жилам. Кэт ему показалась даже славной. Хотя в глубине души он предпочитал не черномазеньких пигалиц, а крупных домовитых блондинок.

И секс случился высочайшего градуса. Не секс, тайфун!

Кэт пустила к ветхому и низкому потолку струйку слоистого дыма:

— Старый роман брось в камин.

— У меня нет камина. И ты же хвалила.

— Не важно. Говно романчик.

— Зачем так?

— Напиши-ка книгу в жанре Агаты Кристи. Таинственные убийства в яхт-клубе олигархов.

 6.

И такой роман Антон написал. Название — «Конец под алыми парусами». Насытил прозу тонким эротизмом и жестким саспенсом.

Компактные томики в алой обложке со свистом разлетались в «Библио-Глобусе». Пресс-конференции, автограф-сессии, бесчисленные допечатки.

Кузькин расцеловал Кэт в обе щеки:

— Ты, мать, просто кудесница!

— Виновник торжества именно ты. Одним выстрелом уложил сразу двух зайцев.

— Почему двух?

— Всякий русак мечтает быть олигархом. Это раз. А два — каждый русак грезит о зверском уничтожении олигархии.

— М-да… Получилось спонтанно.

— Садись за новый роман. Назови его, скажем так, «Последний барьер». Суть в скаковых под кайфом конях. Наркотик в крови обнаружить не удается. Сыщик, вроде Шерлока Холмса, переодевшись в жокея, начинает расследование.

— Иди, сладкая цыпка, ко мне…

Пока же наши голубки занимаются любовью, самое время спросить: «А что же остальные незадачливые беллетристы из ресторана «Обломов»?»

С ними, будьте спокойны, все в порядке.

Итак!

Метрдотель Иван Кряквин написал лихую повестушку «Гибель в Бискайском заливе». Речь опять же шла об элитном яхт-клубе. Тут он, конечно, кое-что передрал из романа Кузькина. Плагиат снизил продажи, зато появился благожелательный отзыв в «Книжном обозрении» известнейшего критика Фомы Фомича Махнорылова.

Гардеробщик Эммануил Бломшиц сочинил философский трактат «Живым из жизни не уйти». Сочинен он был вязким и мутным языком и, конечно, не разгадан русской целевой аудиторией, зато охотно переведен на китайский и хинди.

Рыжая официанта Надежда Бабочкина накатала забойную книгу «Секс норильских енотов и барсуков». Книгу министерства образования РФ предложило для внеклассного чтения. Издана она трехмиллионным тиражом.

Раздатчик пищи Федор Михайлович Каторжанкин переключился с зековской темы на детские стишата. Сочиняет не хуже Корнея Чуковского. Одну его песенку по вечерам, перед сном малышей, можно услышать по Первому каналу ТВ. Причем в исполнении самого Константина Эрнста.

                                     *  *  *