1.

К 35 годам Афанасий Залепин не выпустил ни одной книжки. Ни единой!
А ведь чертовски талантлив. Просто насмешка судьбы или какой-то дьявольский плевок в душу!

С горя Афоня стал попивать в ресторане ЦДЛ. Контингент здесь подходящий, всегда можно поговорить о Толстом, Достоевском, Донцове, Акунине, Пушкине.

У Афанасия был дивный дар пить не пьянея. Сохранял разум для высоких разговоров о катарсисе творчества. Т.е., от водки он никогда не деревенел, не становился, так сказать, буратинистым.

Как-то в полуподвальном зальчике появилась Незнакомка. Просто цитата из А.А. Блока. Как там у него? Дыша духами и туманами…

Какие параметры барышни?

Юная. Не больше тридцатника. Среднего роста. Темно-русая. Гордая посадка головы. Огромные глазища. Ноги выточены будто из слоновой кости. Это обстоятельство выгодно подчеркивалось мини-юбкой. Эдакая няшка-мультяшка.

Афоня так и замер с вилкой у рта, а ведь на вилке балычок, жирный, вкусный. Да тут, младенцы в курсе, вкуснее.

Девушка заказала золотистый «Аи». Официант, подобострастно изогнувшись, поставил на ее стол черную розу. Тоже, видать, обожает Блока.

— Черная роза — эмблема печали! — прошептал Афоня.

Девушка услышала, усмехнулась:

— Афанасий Залепин? Так? Не хотите ли присоединиться?

Вблизи она оказалась еще красивее.

— Откуда меня знаете? — Афанасий положил на стол свои огромные руки, пальцы его заметно подрагивали.

Глаза барышни по-кошачьи сверкнули:

— Вас многие знают. Вы человек даровитый.

— Шутите? Я маргинал. Пасусь на обочине. В такие-то годы не иметь ни одной книги.

— Можно поправить.

— Как? Секундочку…

Афоня метнулся к своему столу. Принес графин с недопитой водкой. Резко опрокинул стопарь, занюхал корочкой хлеба.

— Фи, какие манеры! — засмеялась девчушка. — Давайте-ка, наконец, представлюсь. Анастасия Вихрь.

— Майор Вихрь? Из советского фильма о разведчиках?

— Почти угадали. Звание майора мне обещали. А пока только капитан. Из наших славных органов. У меня есть к вам деловое предложение.

— Ко мне?

2.

— Алгоритм такой… Вы подсаживаетесь к мэтрам, прикидываетесь бедной овечкой. Мол, хочу выйти на свою литературную дорогу, поделитесь, хотя бы слегонца, секретами творчества.

— И?..

Настя понюхала черную розу:

— А сами разнюхиваете, как эти творцы относятся к власти.

— В сексоты записываете?!

— Не горячитесь. Нужна лишь краткая справка. И книга у вас будет в кармане. Подготовленная лучшим издательством. Хотя бы «Эксмо». А там по ней можно и фильм снять. Разбогатеете страшно. Но это потом… Как вы относитесь к Патриаршим прудам?

— Как отношусь? Хорошо.

— Рада. У нас там простаивает квартирка прямо с видом на пруд. Довольно ютиться в захудалом Беляево.

— Так что же, эта виповская хибарка станет моей?

— Конечно. Где-то через полгода. Всего за краткую справочку. Раз в неделю.

Афоня оглянулся. Его же вербуют. Причем публично! Потом не отмоешься. Однако зал пуст. Лишь толстая уборщица в фиолетовом халате шаркает пол духовитой шваброй.

Настя перехватила взгляд Афанасия:

— Не волнуйтесь. Наш человек. Сержант Валентина Сергеева.

Залепин хряпнул остатнюю водку, потер седеющие виски:

— Товарищ майор…

— Пока капитан.

— Капитан Вихрь, ничего не срастется. Не заманите! Руки нашей власти по локоть в крови.

— И это есть… — беззаботно хмыкнула Вихрь. — Политика вообще грязное дело.

— Вы же меня ангажируете целовать руку власти.

— А ты поцелуй да и сплюнь…— Настя внезапно перешла на «ты». — Сплюнь да поцелуй… Не убудет. Книга же, фильм, квартира на Патриарших останутся с тобой. Эдаким, я бы сказала, артистическим артефактом.

Афоня понюхал черную розу, разила она почему-то детским мылом.

— Ну разве попробовать…

— Умница! Только о сегодняшнем разговоре, — Анастасия приложила изящный пальчик к губам, — понятно, молчок.

— Как держать связь?

— Сама позвоню…

3.

Сначала Афоня думал, мол, дело не пойдет, но потом попривык, втянулся. Прикольно представляться эдаким простачком, выведывая секреты мэтров. Да на хрен ему дались эти секреты!

Итак…

У почвенника Евсея Ивановича Курицына крокодильи глаза. Маленькие, злые, мутные. Сам же он сплошь улыбка. Лицо у него будто резиновое. Всё в веселых морщинках.

— Алхимия, говоришь, творчества? — усмехнулся Евсей. Последний его роман «Русь изначальная» получил Госпремию. Е.И. Курицын был доволен своей фартовой жизнью. — Да нет, брат, никакой алхимии. Просто садись за стол и пиши. Кровью сердца. Стань, наконец, свинцовой задницей. Просто сядь и пиши.

— Пишу много… — смущенно блеял Афона. — Кажется, кровью. На выходе же получается, увы, лажа.

— Значит, не кровью. Ты нынешнюю власть как? Любишь?

— Очень.

— А я не люблю.

— Однако отхватили Госпремию.

— И чего? Пойми, дуралей, нынешний президент — это жалкая пародия на товарища Сталина. Жупел! Морок! Тщится выстроить вертикаль власти, да куда ему. Где расстрелы и пытки? Где, наконец, Гулаг? Настоящая власть держится только на крови. Эдакий, сам понимаешь, Спас на Крови.

— Так вы, Евсей Иванович, верните премию, раз не согласны.

— Нашел дурачка. Это бабло позволит мне написать свежий шедевр.

— Странная логика.

— Слушай! Как там тебя? Афоня. Иди-ка ты прочь. Достал. Рассказ я твой в газете «Завтра» читал. Ты безнадежен. Мудак стопроцентный. Говно на палочке.

Острые зубки Евсея хищно оскалились, крокодильи глаза сверкнули.

Афоня почесал зад:

— Я на вас не обижаюсь. Вы все-таки мэтр…

Младой прозаик скособоченной походочкой двинул в конец зала, обернулся:

— Доброго вам здоровьичка!

— Не дождешься! Я со своей бабой шесть раз за ночь.

— Завидую вам от всей души. Белой завистью!

Настя первым отчетом Афони осталась довольна. Позволила даже себя поцеловать в губы. Слегка поцеловать, так сказать, не внедряясь.

А через три дня Евсея Курицына насмерть задавила мусорная машина. Водитель-таджик давал задний ход и зазевался или же был обкурен гашишем.

— Большая потеря для русской литературы… — загрустила Вихрь. — Ничего! Русские бабы нарожают новых… Чеховых и Толстых. Пелевиных и Гаршиных.

— Я Курицына за Чехова не держу, — хмурился Афоня. — Но нельзя же так сразу — взять и задавить?!

— Мир полон загадок. Несчастный случай.

— Анастасия, не надо. Все шито белыми нитками.

— Покажи хоть нитку.

Разговор происходил на конспиративной квартире в Отрадном. В углу маленькой комнаты помпезно стоял белый концертный рояль.

— Проехали… Капитан Вихрь, а зачем здесь белый рояль? Как его только втащили на 9-ый этаж?

Настя шутливо толкнула Афоню в плечо:

— Для маскировки. Для чего же еще? А хочешь я тебе спою? Я ведь пять лет назад чуть не дошла до финала программы «Голос» на Первом канале.

— Вы? Ты?

— Правда, там я канала за доярку из череповецкого фермерского хозяйства Дашу Дугенцову.

— Господи, боже мой, конечно, спой!

4.

Пела Настя божественно. Голос у нее был не горловой, а грудной. Брала она слушателя не разумом, не техникой, а нутром, сердцем. Одно слово, талант! Жаркий поцелуй Бога.

Причем пела майор (да-да, недавно ей присвоили майора!) исключительно русские песни. «Ямщик, не гони лошадей», «Вдоль по Питерской», «Калинка-малинка». Как-то вдруг затянула из Макаревича «Однажды мир прогнется под нас», да сразу смутилась, сказала, что, мол, это из другой оперы.

Афоня с наслаждением глазел на певунью. О такой королевне он только мог бы мечтать. И как это она не победила в программе «Голос»? Лубянка бы могла отжать.

— Следующий персонаж — Марина Рубашкина, — уже не грудным, а обычным горловым голосом произнесла Настя. — Знаешь ее?

— Конечно. Звезда эстрады. Она вроде Беллы Ахмадулиной, только не пьет и моложе. Точнее, жива. И вы эту стрекозу подозреваете в антигосударственной деятельности?

— Афонька, какой же ты наивняк! В кознях против родного правительства можно подозревать кого угодно. Даже тебя. Тем более, порхающих стрекоз, срывающих аплодисмент на эстраде.

— Майор, давай договоримся, если Маринка чего ляпнет, сразу ее не надо грузовиком.

— Чуть погодя… — тонко улыбнулась Настя.

— Что за зверские методы? Где, наконец, гуманизм? Мы же живем в век толерантности и свободы.

— Славная шутка.

— Я серьезно!

Настя положила свои нежные руки Афоне на плечи:

— Повторяю, с Евсеем произошел злосчастный случай. Больше не поднимай эту тему. Не обсуждается.

— Ну, хорошо. Поверю. Разве у меня есть выбор? К Марине подойти в ЦДЛ?

— Нет. По нашим сведениям, в эту субботу она будет купаться в Московском море у деревни Хлебниково.

— И чего? Просто так подкатить? Я, мол, писатель-лузер, Афанасий Залепин?

— Помолчи. Марина будет тонуть, ты же ее спасешь.

— Мама дорогая! Как это тонуть?

— Алгоритм отшлифован Лубянкой.

Афанасий заиграл желваками:

— Сразу бы ее тогда и утопили. Делов-то? Поэзия ее лично мне никогда не нравилась. Сплошь взвывы, заламывания рук. Пушкин еще ничего с его котом на цепи, а остальные отстой. Профанация жанра!

Майор отодвинула от Афони бокал с бренди.

— Больше не пей. Мелешь несусветную чушь. И прояви себя с Мариной как интеллектуал. Подпусти туману. Бродский, Ницше, Лимонов, Набоков… Фамилии знаешь. И попутно давай-ка собирай свою книгу рассказов. Предварительный разговор в «Эксмо» был.

— Ай как хорошо! — вскрикнул Афоня. — Рядовой Афанасий к заданию готов.

Анастасия достала из дамской сумочки тубу с таблетками.

— Антипохмелин? — ухмыльнулся прозаик.

— Сечешь! Подставляй руку. Одна таблетка и с твоим алкоголизмом будет покончено.

— Вести трезвую жизнь? Ни за что!

— Потом дам другую таблетку, развяжешь.

5.

В деревню Хлебниково Афоня отправился без всякого удовольствия. Во-первых, это далеко. Во-вторых, не привык он плескаться в рукотворных морях, ему подавай Средиземное или хотя бы на крайняк Черное.

Земляной пляж, поросший блеклой травкой. Пьяные пузаны с бутылками пива в руках, с сигаретой в зубах. Половозрелые женщины пугающие своим оголтелым «ню».

Марина Рубашкина его сразила. На этой подмосковной помойке выглядела герцогиней. Сидела на изумрудном одеяльце, в целомудренном сплошном купальнике. Сложена отменно. Майор Вихрь, конечно, сложена лучше. Но все же, все же…

Поэтесса что-то печатала на планшете, на губах ее гуляла смурная улыбка.

«И когда же она будет тонуть? — сощурился Залепин. — Ах да, когда войдет в воду».

Он закурил «Русский стиль». Странные дела, после одной таблетки Насти его совсем не тянуло на пиво. А ведь глядючи на других, всегда хочется перещеголять их на питейном поприще.

Поэтесса встала, поправила купальник на бедрах, направилась к кромке воды. Какая же она тоненькая. Аистенок! Нет, его Настя выглядит горазд посолидней.

Афоня крадучись отправился за Мариной.

«Сейчас!» — охолонуло его.

Через пять минут это и подтвердилось.

— Спасите! Тону! — завопила Марина.

Афанасий плавал не плохо. И кролем и брасом. Кое-какие успехи были у него и в баттерфляе. Лучше же всего он рассекал на спине. Но это не важно! Марину он спас. Вытащил ее на травянистый брег за золотистые волосы.

— Ты кто? — поэтесса выплюнула воду. На ее землистых щеках стал проступать легкий румянец.

— Конь в пальто. Точнее, прозаик Афанасий Залепин. А я тебя знаю. Ты знаменитая поэтесса, Марина Рубашкина.

— Точно. Извини, о тебе не слыхала.

— Как ты стала тонуть?

— Знаешь, сначала какой-то укол. Здесь не водятся мурены?

— Это вряд ли…

— Потом жуткая судорога. Ногу свело.

— Бывает… Ходим под Богом. Неужели не слышала мою фамилию?

— Всех не упомнишь. Как я могу тебя отблагодарить?

Марина достала из своей сумочки тушь, стала подкрашивать ресницы.

— Как? Приподними полог…

— Какой еще полог?

— Полог над алхимией своего творчества.

— Экий странный слог! Случайно не юморист? Не люблю хохмачей. Они сплошь циники и мерзавцы.

— Я пытаюсь стать вторыми Чеховым.

— Попытка не пытка. Значит, приподнять полог? Я думала, ты захочешь заняться со мной лихим сексом. Ха-ха. Знаешь, исток моей поэзии — неприятие антиэстетизма нынешней власти. От каждого телодвижения ее смердит затхлой портянкой. Не заметил?

— Не ношу портянки. Только носки! Белые, черные, голубые…

— Я же говорю в фигуральном смысле. Понимаешь, власть наша заточена под быдло, гурт маргиналов. Миллионы и миллионы триумфаторов Шариковых. А я пытаюсь в этот смердящий мир внести крупицу гармонии, хоть корпускулу чистого света.

— Понимаю… С таким мировосприятием жить не легко.

— Иначе я не умею.

6.

После встречи с поэтессой Рубашкиной прошло пару дней. И тут Афоня разузнал странное. Марину в язык ужалила пчела. Начался жуткий отек Квинке. Язык и губы раздуло так, что рот не открыть. Пищу приходилось принимать через трубочку для коктейлей.

— Вы? Гэбня? — Афоня пучил на Настю глаза.

— Не смеши! — горько усмехнулась майор. — Это Бог. Лично я в него верю. Помнишь у Пушкина о пророке? «И вырвал грешный мой язык. И празднословный и лукавый».

— Язык-то остался.

— Дело времени. Шутка!

После Рубашкиной Афоня встречался тет-а-тет с десятком-другим прозаиков и поэтов. И каждый дурачок клял власть, хотя внешне был к ней крайне лоялен, ходил с георгиевской ленточкой на лацкане, ликовал от пророческих слов альфа-самца, мол, очумелый Крым радостно вошел в родную гавань.

Кто-то из этих мастеров пера исчезал, кто-то нет. Дальнейшая судьба этих детей Аполлона Афоню не интересовала. Никто их за язык не тянул. Нечего вякать.

К тому же, в нем ожил инстинкт охотника. Еще бы! Вербальность его подкреплялась вполне материальными плодами. Он справил новоселье на Патриарших. Квартирка была мала, с крохотной кухней. Ничего! Не сразу Москва строилась. Получит он и свой пентхаус.

Вышла его книга «Были и небылицы». Издательство «Эксмо». Продавалась на каждом углу. И продавалась хорошо. Ведь тайны ремесла он вполне постиг, общаясь с мэтрами. Особенно ему пособил его клиент Серж Таежный. Это еще тот был прозаик! На медведя и волка ходил с голыми руками. А писал как? Обскакал самого Бабеля. Приблизился к Мише Шолохову.

— Резче надо писать. Жестче! — Серж снял черные очки и протер глаза. В одной из баталий с медведем он повредил око. Щеку его пересекал шрам от когтей косолапого. — Что ты растекаешься мыслью по древу? Сразу бери быка за рога.

— Вас понял…

— А вообще пустое все это. Забавы чёрта. В лес надо уходить. Охотиться на енотов и барсуков, питаться ежевикой, грибами.

— Зачем уходить-то?

— Грядет всемирный потоп. Не чуешь? Ты глянь сколько мрази в Кремле. Всё жрут и жрут. Когда, сука, лопнут? А народ наш родной питается по помойкам.

— Преувеличиваете.

— Лишь чуток… Поверь, брат, всю эту нечисть обязательно смоет. Огненной водой революции. А нам, беллетристам, надо взбираться на гору. Куда-нибудь под Горячий Ключ. Там много подножной еды и климат, блин, мягок. Поедешь со мной?

— Я подумаю.

— Думай! Только не долго. До часа «х» месяц-другой.

Сержа потом (обитал он в Люберцах) укусила черная мамба. И как эта ядовитая змея оказалась в его малогабаритной комнате? Смерть подоспела почти мгновенно.

Эта кончина заставила Афанасия в корне переделать свою очередную книгу «Русская весна». Он переписал ее по совету внезапно покойного Сержа резче и жестче.

— Читала твой сборник целую ночь. Вся в слезах, — позвонила ему под утро майор Вихрь. — Шедевр!

— Спасибо… Я только заснул.

— Значит, так. Хватай такси и дуй, соня, ко мне. По дороге захвати розы с шампанским.

— Я же не пью?

— Дам тебе таблетку, развяжешь.

— Не хочу. Трезвым быть клево.

— Тогда купи лимонад «Буратино», кока-колу. Да что угодно. Кстати, ты уже обжился в своей квартирке?

— Вроде бы да…

— Зря! Завтра получишь ордер на трехкомнатную. В этом же доме. Пентхаус!

— Мама дорогая…

— Баста! Жду! Маргарита жаждет своего Мастера.

Афанасий Залепин попрыскал себя одеколоном «Noir Gangster» и опрометью скок за дверь.

                                                 *  *  *