Он

Данька проводил Эллину, и мы с ним вернулись домой. Оба несколько осиротевшие.

Ее двор, наша скамейка, их квартира, в которой я никогда не был.

Данька открыл ключом дверь, и мы вошли в салон-кухню, заполненную запахами еды. Около плиты стояла Машка в джинсиках, с наушниками, и слегка пританцевывала в такт. Она не услышала, как мы вошли, но, направляясь к холодильнику, бросила взгляд на дверь, и заметила нас.

- А я тебе звоню - звоню, - сказала она Даньке. - Здорово, что вы вместе пришли - у меня как раз и обед готов.

- Здорово, - повторил Данька за ней. - Есть ужасно хочется.

- Тогда - мыть руки, и за стол, - скомандовала Машка, и мы отправились в ванную.

Мы пообедали, потрепались, послушали музыку.

Эта странная семейка приняла меня сразу и безоговорочно. И, что удивительно, я - тоже. И мне на минуту показалось, что я - зверь-бирюк, который не терпел даже подобия семейной жизни - получил в подарок семью - двух взрослых детей, с которыми мне было хорошо, уютно, и интересно. Иллюзия, конечно...

- А можно? - спросил я...

Договаривать мне не пришлось. Даня отвел меня в комнату Эллины.

- Вот, - сказал он.

Такая, значит, у нее комната. Просторная, уставленная книгами (как у меня, - отметил я про себя), компьютер с большим экраном (больше, чем у меня), репродукции на стенах - «Шоколадница», Лиотара, портрет Ахматовой. Мане, несколько неизвестных мне (что меня удивило), но хороших репродукций, диван, шкаф, туалетный столик, кресло и журнальный столик. Похоже. Я вдруг понял, что все время сравнивал наши с ней комнаты.

- А это мы недавно с ней купили, - сказал вдруг Данька, показав на большой музыкальный центр около дивана. И я увидел рядом с ним стопку дисков и кассет. Музыка и книги. Да...

- Может, переночуете у нас? - спросил он неожиданно.

Нет, ночевать здесь я не собирался. Честно говоря, мне хотелось дождаться звонка Эллины - узнать, что все благополучно. Данька догадался, и сказал.

- Она через час уже должна позвонить.

--

Я ехал домой в автобусе и вспоминал, как она сказала по телефону

- Так я и знала, что вы с Данькой сразу начнете тусоваться за моей спиной. И правильно делаете.

А потом сказала - я позвоню послезавтра, милый. - А потом сказала, - нет, лучше ты перезвони - мне отсюда звонить разорительно. Дай трубку Даньке .

Данька взял трубку - ну, конечно, я ему сейчас дам твой номер телефона - без проблем. Понимаю, что ты разрешаешь, но я и так бы ему дал бы. Все, не буду-не буду. Вешаюсь, целую.

Так что у меня в кармане номер ее телефона.

И Данька.... Кажется, они с подружкой решили меня опекать - и в гости приглашали, и мой телефон записали - на случай, если что... Да, вероятно, в их глазах я уже не очень молодой человек, с которым что-нибудь может случиться. Ну, это я привираю несколько. Просто она каким-то способом нас объединила - а вроде бы ничего для этого и не делала.

Тут и зазвонил мой мобильник.

- Ну, и долго ты от меня будешь прятаться? - знакомая интонация. Кто, кроме моей подруги, будет так разговаривать?

- Дела, - отозвался я.

-Знаю я твои дела, - фыркнула она, - короче - через три дня мой концерт - будь любезен явиться.

- Куда?

А где обычно проходят мои концерты? Забыл уже? Так вот - в четверг в семь.

И тут меня осенило - А пары контрамарок у тебя не найдется?

- Это еще для кого? - подозрительно спросила она, - Хорошо. Оставлю на твое имя. Пока.

Я шел к своему дому, и думал, что свалял дурака. Я-то хотел вытащить Даньку с подружкой на концерт. Но недооценивать характер моей приятельницы не стоило. Ладно, не буду даже говорить им о концерте.

Я уехал на два дня на конференцию журналистов. Можно было отлично отдохнуть. Но в разгар этого симпатичного шашлычного отдыха в стране прогремело несколько взрывов в разных местах, и мы помчались, получив задания от своих редакций.

Ненавижу свое ремесло,- думал я, стоя рядом с разрушенным кафе. Я давно уже отошел от репортерской работы. Я ушел не только потому, что нащупал свою тему, и хотел этим заниматься. Я не мог перенести отчаяния, которое охватывало меня именно в таких ситуациях - когда уже никому не поможешь, ничего не предотвратишь, а можешь только тупо и горестно фиксировать то, что уже случилось. И невыносима мысль, что задаешь вопросы тому, кто только что потерял близкого человека.

Мне повезло - я разговаривал с поваром, который остался в живых.

- Нам еще повезло, - говорил он, - у нас только одна официантка пострадала, но легко. А вот посетители...

Он замолчал, посмотрел на магнитофон. - ему не хотелось говорить об этом. И вдруг он сказал:

Вообще-то, я считал, что все случилось из-за меня. Я собирался включить печь, повернул включатель, и вдруг раздался взрыв. Я и решил, что что-то замкнуло. Меня оглушило, и отбросило. А когда я пришел в себя - кругом крики, кровь, и сирены гудят. Ну, гудки полицейских и скорой. Музыкант один пострадал еще кажется - он возле кафе всегда играл.»

Плохо мне было, когда писал об этом. Все, увольняюсь к чертовой матери.

Вечером позвонила Эллина. Она все уже знала о взрывах, звонила Даньке, он сказал, что и со мной все в порядке.

- Ты должен разыскать этого музыканта, - неожиданно сказала она. Обещай. Странно, я ведь обо всем этом почти не говорю здесь. Не могу. Вчера не удержалась - но только с Милочкой.

Мне стало легче от ее голоса. Почему ей пришла в голову мысль о музыканте? Но я решил его отыскать.

Что меня поражает в этой стране - жизнь продолжается. Вот только что - взрывы, сирены, безумный перезвон, и списки в больницах. Но все равно - все ходят на работу, встречаются в кафе, ходят на концерты.

И я пошел на концерт своей подруги, не сказав ничего Даньке с Машкой. Я знал ее репертуар наизусть, но вдруг я услышал песенку - раньше она ее не пела - неужели только что сочинила?

«Мой беспечный автобус бежит на восток

Под ламбаду и музыку Верди

И поет, и стреляет, и шварму жует

Видно, думает он, что бессмертен...» *

Да, именно так.

В перерыве я подошел к подруге - вокруг толпился народ. Она спросила:

- Ну, как?

- Отлично. Я про автобус!

- Так я про него и спрашивала. Пойдешь с нами отмечать?

- Извини - сегодня никак. У тебя и так масса поклонников, а мне надо срочно кое-что сделать. Завтра, хорошо?

- Всегда ты так!, - она собралась было обидеться. Но не успела - началось второе отделение.

На следующий день, я вдруг позвонил знакомой в бюро путешествий, и попросил организовать срочно какой-нибудь горящий билет в Питер. Хорошо, завтра жду ее звонка, но лучше бы даже сегодня.

И сразу же раздался звонок. Нет, это была не она, а моя Ленка. Моя? Как давно это все было. Но не для нее.

Вчерашняя встреча не прошла даром, она немедленно хотела выяснить отношения. Я сказал, что срочно лечу по делам в Питер, вернусь, и мы обязательно встретимся. Нужно поговорить.

Классическая фраза, предвещающая расставание, - подумал я.

Она это почувствовала, и интуитивно попыталась придать ей другой смысл

- О песнях?

- О песнях тоже, - я быстро свернул разговор, повесил трубку. На душе у меня было хреново.

Вот и вечер - можно звонить Эллине.

Я сразу сказал про заказанный билет, но новость ей не понравилась

- Плохая идея, - сказала она, помолчав.

Эта фраза вернула меня к первым дням знакомства. Повеяло холодком. Я ждал.

- Нет смысла, - спокойно сказала она, - я улетаю через несколько дней, а ты как раз и прилетишь. Разминемся. Впрочем, если ты просто соскучился по Питеру..

- Я не по Питеру соскучился, - заорал я, - может, я завтра уже и прилечу.

- Не стоит. Завтра, и послезавтра у меня масса дел. Тут объявился издатель, который хочет переиздать статьи и книги отца. Я должна с ним разобраться.

Я молчал.

- Ну, все, - сказала она. - Меня ждут. Я вернусь, и мы поговорим.

Она повесила трубку.

Меня насторожил и весь разговор, и эта фраза. Только что я сам сказал ее в другом разговоре другой женщине...

---

*песня Марина Меламед

-----

Она

Остановилась я в доме своей мачехи на Петроградской. Это - особый рассказ. Когда папа с мамой расстались, он женился на жуткой стерве. И я не понимала, что он в ней нашел - бесцветная, толстая, вульгарная, скандальная - и вот с этим он прожил 20 лет. У нее было только одно достоинство. Седьмое чувство - безошибочное чутье к литературе, фильмам. Откуда - в общем-то, сером человеке, хоть и редакторе, такое могло быть - уму непостижимо. И сначала я не верила. А потом вдруг поняла - если она говорит, что - нужно прочитать или посмотреть - действительно нужно....

После ее смерти отец некоторое время жил один, а в 70 лет нашел свою любовь. Милочка - почти моя ровесница - была идеальной женой. Тихий ангел. Мы с ней мгновенно подружились. Тоненькая, незаметная, только, когда вглядишься - понимаешь, что там что-то от Ботичелли, от ангелов. Она обладала удивительным свойством - она была, и ее не было одновременно. Заботливая, нежная, скромница, участвующая во всех разговорах моих с друзьями. Ее присутствие создавало невидимую ауру. Когда я чувствовала, что устала - передо мной неожиданно появлялась чашка горячего чая, и какие-то сладости. Она знала, что я не могу писать, и в тот момент, когда я говорила по телефону - подожди, я сейчас запишу номер, из воздуха возникала она с толстой ручкой и большим листом бумаги, и записывала номер. Она была личность, но утратила всякий интерес к жизни после смерти моего отца, и жила уже по привычке. Работа, раз в неделю выбиралась к взрослым детям, разбирала отцовские архивы..

Она оживилась, когда я приехала. Мы разговаривали с ней вечерами, вспоминали отца, когда оставалось время, потому что все дни были заполнены друзьями и прогулками. Она полюбила моих друзей, и им было уютно в этом приветливом доме на Петроградской. А днями...

Дни закружились разноцветной чередой. Бабье лето. Значит, все дни были солнечны, но солнце не опаляло, а ласково грело. Было еще зелено, но кое-где осень уже начинала пробиваться сквозь зеленые листья вдруг веткой желтовато-красных листов. И впервые я ощутила ее на Смоленском кладбище, куда мы пошли с близкой подругой-переводчицей. Я почти не бывала на кладбищах - не понимала этой кладбищенской поэтики, и навсегда меня оттолкнуло от посещения кладбищ - завещание моей бабашки Она страстно хотела остаться в памяти своих родных живой, и велела мне не видеть ее мертвой, не ходить на могилу. Не бывать на кладбище - тогда она навсегда останется ангелом-хранителем моего очага. Обе мы обещание свои выполнили. Но в этот раз...На кладбище был похоронен мой бывший муж - он умер без меня, мы с ним переписывались в последние годы. Так что существовала внутренняя потребность там побывать. Я постояла у его могилы, и вдруг вспомнила строчки из его стихотворения: «Под морозец мандаринный и подарочный снежок...» Почему это вдруг вспомнилось... И там, среди кладбищенских деревьев, с лучами солнца какое-то умиротворение снизошло на мою душу. Я сняла свои темные очки, заменила их легкими дымчатыми, и почувствовала, что палка мне не нужна. Я сложила ее и положила в сумку. Больше в Питере я ее из сумки не вынимала. Так, носила с собой на всякий случай. Одну меня не оставляли, все поддерживали под руку, дороги прямые.

И легкое солнце

Мы побывали в Царском селе с друзьями, где было озеро с плавающими утками, аллеи парка перед Дворцом - туда нас как раз не пустили, сказав, что во дворце карнавал. Так мы с радостью, но милиционер был строг. Карнавал венецианский, и для избранных.

Венецианский... Странно. Впрочем, недаром Петербург называли то северной Пальмирой, то северной Венецией.

Вечером мы проехали на машине по вечернему Питеру, и я полюбовалась удивительной подсветкой - ее не было, когда я уезжала. А ночью вдоль набережной, мимо мостов. Это то, что мне снилось все эти годы, но в памяти все было несколько иначе. Мы обошли всю Петроградскую сторону, побывали на стрелке Васильевского острова, зашли по старой памяти на филфак Университета...Бродили по Невскому, но как-то кругами - по соседним улочкам. Невский был слишком ярким, показушным, настроенным на туристов, а вот улочки...

Вечерами мы собирались у нас с Милочкой.

Друзья... Как несказанно была я им рада. Какой счастье было быть рядом. Как хороши они были... все разные... все родные...

- Какие замечательные у тебя друзья, - сказала как-то Милочка, когда все разошлись, а мы остались с ней чаевничать. И тут я вспомнила об одном из них, которого старалась не вспоминать все эти годы.

Мой милый друг. Мой друг бесценный...

Был-был у меня такой друг. То, что называется друг юности. Я была страстно в него влюблена, когда мне было 13, а ему - двадцать. Естественно написала ему письмо Татьяны к Онегину, естественно получила достойный онегинский ответ. Хорошо, что мы жили в разных городах, и я познала прелесть назидательного эпистолярного жанра. Почти письма лорда Честерфилда. Что мне надо читать, какую музыку слушать, как себя вести, куда поступать. Я все это терпела и регулярно отчитывалась - да, Свифта прочла, хотя не понимаю, что ему так уж в нем понравилась. Да с поэзией все в порядке, в его советах не нуждаюсь, вкусы у нас и так схожие, и я знаю столько же, сколько и он -хватит меня поучать. В ответ я тут же получала щелчок по носу - мне присылали стихотворение Мандельштама, посвященное Андрею Белого, а его-то я как раз и не читала..

После этого я кротко и послушно прочла «Возвращение в Брайдсхейд» Ивлина Во, мало, чего в нем поняла, и отозвалась о нем высокомерно-снисходительно, на что получила столь же высокомерный ответ - «Вырастешь, Саша, узнаешь» и поймешь. Это он мне Некрасова!

В 20 лет я поняла, что нам пора жениться. Я опоздала на полгода - полгода назад он женился, о чем мне не удосужился сообщить.

В 21 он приехал в Питер, наконец, влюбился в меня, но я в этот момент влюблена была в другого человека, за которого собиралась замуж.

В 22 я приехала в Москву, мы встретились и зароманились.

Неделя прогулок по Москве, все слова, которых я ждала, были сказаны, мы решили пожениться через полгода, а до той поры писать друг другу письма и ездить в гости.

Просыпаться в ожидании письма, бегать за ним на почту, целый день в университете, а после в библиотеке, в прогулках с друзьями, знать, что у тебя в кармане письмо, которое ты будешь перечитывать много раз. А ночью напишешь ответ.

И тут - нежданно и бесповоротно мы расстались. Мы меняли адреса и судьбы, выходили замуж и женились, но незримая нить между нами оставалась. Издалека мы все же не упускали друг друга из виду..

Я уехала с сыном из Петербурга, и тут мы окончательно потеряли друг друга.

-- Прошло 10 лет. Вот она я - в Питере. Вот мои близкие друзья, с которыми я не виделась 10 лет. И Юра, который нежно звонил почти каждый день. И зыбкое воспоминание о старинном друге, который где-то в Москве, или в Тарту, или... Да, всесоюзный розыск объявлять не будем. --

И на следующее утром я уехала со своим старым другом в Петергоф. Он - физик-профессор, обожаемый студентами, присматривался осторожно ко мне, а когда я сказала, что-то резкое - явно обрадовался - Узнаю свою Эльку. - Свою? - изумилась я. -Ты была какая-то непривычно мягкая, и я заподозрил, что ты влюбилась. Но сейчас уверен - ничего подобного

- Профессор, называется, - засмеялась я. - Странно - неужели все помнят только резкость? И с чего ты взял, что я не влюбилась? А твои студентки, когда влюбляются - они что? Они же все кисоньки-лапочки, и смотрят тебе в рот.

Он вздохнул. - Бывает. Пошли к большому фонтану.

- Да... когда это я была последний раз в Петродворце.

- Кстати со мной, - напомнил он.

Действительно - с ним.

- И я тогда объяснился тебе в любви.

Видит Бог. Я, негодяйка, совершенно забыла об этом, и честно спросила - а что я ответила?

- А что ты могла ответить - предложила дружбу, за что я тебя чуть не побил. И приревновал совсем не к тому, к кому следовало. К своему приятелю.

А ты была влюблена в какого-то московского товарища.

- Так, московского товарища не трогаем. А что за твой друг, к которому приревновал - однако - какие у меня провалы в памяти.

- Я пригласил тебя на день рожденья, и туда неожиданно явился мой бывший одноклассник Юрка. Так вы мало того, что весь вечер вместе танцевали, так еще и целовались на кухне. А я переживал.

- Совершенно не помню твоего Юрку. А вот ты довольно быстро женился.

- Неправда твоя. Женился я только после того, как ты выскочила замуж.

- А чего это ты препираешься? Дела давно минувших дней. Профессор называется.

Мимо прошла хорошенькая девочка с мальчиком, девушка увидела моего спутника и кинулась к нему.

- Александр Львович., а завтра лекция будет? Мы так расстраивались, что сегодня отменили - сказали, что неделю вас не будет.

- Расстроились они - а кто сразу гулять поехал? - Так с горя же, - отвечала она улыбаясь. - И много вас тут? - Ну, вообще-то да. - Так. Никому не говорить, что меня здесь видели. А то завалю на экзамене. Марш отсюда.

Девчонка убежала со своим мальчиком, а он гордо посмотрел на меня. - Хорошие, хорошие студенты у тебя, Санечка. Пойдем еще побродим, а потом за тобой кофе, мороженное и твоя книжка. Взял ведь с собой, признавайся.

Ну, конечно, он взял. Надписал, подарил, и к вечеру мы добрались до дома..

- Завтра, сказал он, прощаясь. - завтра в три., нет, я не смогу -в пять.

А в пять я не могу - у меня еще масса планов. То есть завтра - занято. А вот послезавтра - давай. Лучше с утра. - Так у меня с утра заседание.

- Твои проблемы, - строго сказала я. - Тебе и так целый день был выделен. Никому столько не досталось. Пойми, я ведь 10 лет никого из вас не видела.

Он попытался меня поцеловать - тоже мне поцелуйчики в парадном, и я, чтоб отвлечь его внимание, спросила - а какая хоть фамилия была у того мальчика, с которым я целовалась?

Он немедленно меня выпустил, и пробормотал - любишь ты человека помучить - Невзорин, кажется. Или Незвер. Слава Богу, у вас ничего не было - он переехал с родителями в Эстонию.

Я зашла в дом. Милочка была как-то странно озабочена.

- Звонил Юра, сказал, что перезвонит попозже. И еще звонил один человек - по поводу переизданий статей твоего отца.

- Так здорово, - я обняла ее, - это же хорошо. А кто такой?

- Странно как-то. Он сильно заволновался, узнав, что ты здесь - сказал, что давно тебя потерял из виду и очень хотел бы повидаться. Так что он придет завтра вечером, чтобы поговорить с тобой и со мной.

- А он хоть представился? Кто такой?

- Да, Даниил Сергеевич Волков.

Я так и села. И искать не пришлось. Тот самый Даня, мой первый друг, мой друг бесценный. В его честь я назвала своего сына, и долго боролась за это имя с мужем и его родственниками.

Зазвонил телефон. Юра

Я повесила трубку. Плохо поговорила с Юрой. Неправильно. Он растерялся и обиделся. Нужно перезвонить. Но не сейчас. Сейчас придет Даня. Какой он стал? Какая я стала? Мы не виделись сто лет. Тут-то и раздался звонок в дверь, и я удрала в свою комнату. Я слышала сквозь дверь, как они здороваются с Милочкой, как она предлагает ему чай. Как он спрашивает - дома ли я. Как она растерянно отвечает, что, кажется, я прилегла отдохнуть, и она сейчас посмотрит. Она заглянула в комнату и жалобным голосом сказала - ну, выйди ты к нам - он тебя так ждет. Я выговорила себе пять минут. Когда я вышла, они собирались пить чай. Он неловко и резко встал с места, зацепил стул, который тут же свалился. Но он даже не заметил этого. Мы, как идиоты, пялились друг на друга. Я была в своих темных очках - не думаю, что он обратил на это внимание. - Это ты, - сказал он, и я провалилась в свои тринадцать лет. Да и он, судя по всему. Вместе со мной - в наше с ним время. Спросите у меня, как он был одет - не знаю. Мы с трудом отвели глаза, и началась общая беседа. Да, он приехал сюда, действительно, чтобы договориться об издании книг отца. Если Милочка не возражает, и готова помочь ему в этом. Он - издатель. Издает художественную и литературоведческую литературу. Считает, что статьи и книги отца достойны переиздания. Может быть, у Милочки остались какие-то неопубликованные работы. Короче, все это необходимо обсудить. - А что же ты издаешь из художественной литературы? - спросила я. - Неужели опять Свифта? - Как была язвительная девочка, так и осталась ею, - вздохнул он,- я ведь ее лет с тринадцати знаю, - сказал он Милочке. - Свифта и без меня уже издали. А Ивлина Во я уже переиздал - не попадался тебя? В двух томах. И много еще всякого. Кстати, у вас в Израиле нашел необыкновенно интересных авторов - надо будет с ними поговорить - я ведь читаю ваши журналы. Говорят, у вас там один молодой человек очень хорошо перевел Пушкина. И еще два писателя - один под псевдонимом Беглый, а второй Дымов. Вот с Дымовым я обязательно хотел бы встретиться, ты его, поди, и не читала. - Не люблю я современных авторов, - сказала я, - впрочем, Беглого как раз знаю - встречала в ЖЖ. - Ну, конечно, - поморщился он, - ЖЖ. Livejournal. И ты играешь в эти игры...

Да, таков он был. Вижу, что соскучился. Но не может не пуститься в литературные обсуждения, рассуждения. Высокомерие... Произвольность пристрастий.. Не может, хоть минутку побыть человеком... Я посмотрела на него. Он неожиданно смолк. И я столкнулась с его взглядом. Он смотрел с всепоглощающей нежностью, не отрываясь. - Надо же, это все же ты.. я услышала все слова, не сказанные вслух. Он пришел в себя. Попытался вернуться к общему разговору, но разговор не клеился. И тут он пошел ва-банк. - Людмила Михайловна, - сказал он Милочке, - честно говоря, на разговоры я сейчас совершенно неспособен - не видел Эльку сто лет. Можно, мы с ней сейчас пройдемся, я доставлю ее домой, а завтра вечером уже встретимся по делу. - Конечно, - тут же отозвалась Милочка, - я давно вижу, что вам хочется поговорить. Да вы просто можете посидеть вместе в ее комнате, я все равно должна сейчас съездить к сыну - вернусь поздно. - Мила, - я с подозрение посмотрела на нее - утром ты туда не собиралась. - Ну, как же, - не моргнув глазом, соврала она, - он звонил мне на работу - просил приехать. Я сказала, что занята, а он просил, если удастся - то хоть вечером попозже. Так что я как раз собираюсь и еду. Не волнуйся - я вернусь часов в 12. ---

Но гулять мы все же пошли. Сначала искали «бродячую Собаку», которая нам не понравилась, а потом пошли на Васильевский остров. Мы шли по университетской набережной. И тут мне захотелось зайти в филфаковский дворик - я слышала, что здесь все перестроили - раньше-то это был захламленный старый двор. Но теперь двор выглядел уютно и симпатично. Садик, дорожки, скамейки, скульптуры - довольно смешные, и трогательные. Я обошла весь садик, разглядывая скульптуры. Мне здесь нравилось. - Но запихнуть сюда Блока и Ахматову в какие-то углы - это оскорбительно, - кричал он. - Неужели тебе это нравится? - Нет. Мне нравится девочка-студентка, сидящая на груде книг, и маски в кустах, и вот эта славная скамейка, где мы сейчас сядем. Ты достанешь свои серебряные стаканчики и бутылку приличного коньяка, и мы отметим все, что захотим. Мы сели на скамейку. - Серебряные стаканчики, - сказал он задумчиво, - ты еще помнишь это... Я помнила. Когда-то - сто лет назад - мы гуляли по Питеру, отыскали себе симпатичный дворик в центре, он открыл портфель, и вынул два серебряных стаканчика и бутылку коньяка. И мы праздновали нашу встречу. Кто мог знать, что он помнит тот ритуал. Те же стаканчики - только бутылка другая, конечно. - Пей за свою любимую Ахматову - говорила я возбужденно. - А вот я за симпатягу Блока - ему тут одиноко. -Ты надралась, - сурово сказал он. - Пора домой. Только сначала - стаканчик кофе - вон я вижу кафешку. Мы выпили кофе с пирожными, и вернулись домой. Смешно, как будто у нас может быть дом. Но сейчас он был нашим. Мы ушли в мою комнату, и сидели в обнимку на диване. Мне снова 22, 13, 17... . Я провалилась в свои семнадцать лет... и слушала родной прерывающийся шепот - Не могу насмотреться... Как я жил без тебя. Без твоего лица, (робких) движений, легкости, азарта... чувства юмора, впадения в детскую наглость..... - Сплошные не... Нежного овала лица. - Он легко прикоснулся к моей щеке, взял руки в свои, поцеловал в ладошку, перебирал пальцы - этот палец- молодец, этот палец удалец - Все ли на месте? - улыбнулась я. - Нет, - ответил он. Слышала я все это, слышала, но снова покупаюсь. Поддаюсь этой игре. - Эх, ты, - думала я трезво, - даже не поменял слова - все те же. - Эх, я, - думала я, несогласная со своей трезвой головой. Он помнил меня все время, он вспомнил все наши с ним мелочи. Все наши интонации - Он говорил все то же самое другим возлюбленным, - продолжал голос разума - Заткнись, - говорила я своему трезвому голосу - ты пошляк. А сама таяла от его слов. От родной руки, таким естественным образом, меня обнявшей Он не задал ни одного вопроса. Ни - что со мной было все эти годы.... Ни - чем я занимаюсь.... Ни - с кем я живу и как там мой сын... И я, и я ни о чем не спрашивала. - «Сестры тяжесть и нежность, - произнес он вдруг. - Только сейчас я понял, что это такое. До этого - для меня это были просто строчки Мандельштама... Весь он - в этом. Жизнь - литература. Он как будто подслушал меня - Кстати, о литературе.... Не выходит у меня из головы этот ваш Дымов. Не может быть, чтобы ты его не знала. - Конечно, знаю, - сонно отозвалась я, - это я. - Ну, конечно ты, родная, конечно, это ты со мной - нежная и сонная. Я не о том. Я о писателе Дымове. - И я о нем. Дымов - это я. - Понятно, - засмеялся он, - а мадам Бовари - это я. Тут я проснулась окончательно. - Думаешь, я вру? Он отодвинулся, посмотрел на меня - Врешь. - Зачем? - Спросила я. Он все еще не верил: - Глупая шутка. А уж зачем - это у тебя надо спросить. - Мы будем ссориться? - спросила я. - Нет, радость моя. Я люблю в тебе все - даже неудачные шутки. Ты ведь и сейчас - прежняя, моя девочка. Я засмеялась. Даня обнял меня.

Повернулся ключ в двери. Милочка пришла. Мы вышли ее встречать. - Мы тут тоже погуляли, - сказала я.- А сейчас Даня уходит - ему пора. - Да, конечно, - он засобирался, - я тебе позвоню завтра, Элька. Погуляем. А вечером я зайду сюда, - обратился он уже к Милочке, - и мы посмотрим статьи? - До завтра. Хлопнула дверь. ---

Ночью я не могла уснуть. Под подушкой лежала книжка, которую он принес. Он не знал, что я не могу читать. От книжки слегка пахло табаком. И я вспомнила песню Вероники Долиной Эта книга пропахла твоим табаком И таким о тебе говорит языком: "Не жалей ни о чем, дорогая!"

Да я и не жалею. Не жалею о том, что стала писать, - ведь это было для него. Не жалею о том, что он не поверил. Не жалею о том, что любила его всю жизнь. Не жалею, что всю эту жизнь мы прожили врозь. Не жалею о том, что он знает не меня, а ту далекую девочку. Смешно, он создал меня, но не узнал своего творения. Ни о чем не жалею. У меня оставалось еще два дня.

 --- (продолжение следует