«…Как с электрички слезете, спускайтесь с насыпи к протоке, она там поперёк железки, болотистая, широкая, — объяснял Стасу накануне похода Палыч, сосед по лестничной площадке, заядлый охотник и рыбак, — чешите вдоль, лесочком; ну, пешкодралом… километра три, минуток сорок, затем… там поле будет, перейдёте — и вы у речки, у излучины… той самой, где ивы древние, захочешь — не обхватишь в одиночку, где…»
Он говорил про мистику, необъяснимые явления, про чудный отдых, сумасшедший клёв, но вот с маршрутом что-то подзабыл или напутал: ребята шли по лесу вместо сорока обещанных минут часа два с половиной, притом не налегке, с набитыми доверху рюкзаками, палаткой, связками бамбуковых удилищ, примусом, провизией на добрую неделю. Да и не то чтоб шли, а продирались через чащу, ельник — к разгорячённым лицам липла паутина, щекотала кожу, вызывала зуд, — через колючий и царапистый малинник, жгучую крапиву, через бурелом, завалы вывороченных из земли деревьев; да по холмам вверх-вниз; а тропка лишь наметится, как тут же пропадает, ищи-свищи её. Само собой, соседа поминали, какой же всё-таки он гад, — уж точно бедолага обыкался.
Стас шёл первым. Отчасти чувствуя свою вину, подбадривал друзей:
— Иначе вспомнить будет нечего!
— Ну, да, конечно, — с недовольством, приноравливаясь к одышке, откликался Юрий; он самым грузным был из них троих, ему труднее путешествие давалось. — А, в общем-то, как ни крути, всегда запоминается дурное!
— Так, может, достать камеру?.. Засняли б наши передряги.
— Ещё чего!.. Спасибо, взяли «Кварц», восьмимиллиметровку, а не шестнадцать или… тридцать пять, я на себе такую б не попёр!..
Роман мечтал:
— Придём, пивко положим охлаждаться, забросим удочки, опустим пятки в воду!..
Несмотря на незапланированные трудности, друзей радовало, что забрели в глухомань, в какую и стремились удалиться из вечно суетливого, а теперь и изнывающего от июльской духоты города. Но каково же было разочарование, когда, ещё с поля заметили на горизонте белёные известью колхозные или совхозные строения, цепочку аккуратных деревенских домиков и направляющийся к ним рейсовый автобус — жёлто-оранжевый «Икарус» с выцветшими боками, — по диагонали рассекающий вольно колышущиеся на ветру просторы пахучего разнотравья. Все так и обомлели.
— Ну, вот он вам, корабль пришельцев, — грустно сострил Роман, — высокоразвитых… в сравнении… с похожими на нас.
— Обратно нипочём пешком! — зарёкся Юрий, — видал я… твоего, мать за ногу, соседа!
Друзья согласились.
Искать укромное, удалённое от цивилизации место не было сил. К тому же вечерело, а предстояло ещё ставить палатку, позаботиться о дровах, ужине, подготовиться к рыбалке и, наконец, отпраздновать приезд и краткосрочный отпуск.

Весь вечер честно пили за погоду — но, вопреки приметам, первое же утро выдалось холодным, пасмурным, сырым, и клёва никакого, даже мелочишка не теребила поплавки. Продрогли, что зуб на зуб едва попадал, исчертыхались — и обратно нырь в палатку. Позавидовали Роману: тот и не пробовал подняться, бубнил, что изверги буквально все, что заморозили его, замучили и задолбали, что ехал он сюда ведь не за этим, а выспаться, понежиться-позагорать на солнышке да вдоволь накупаться; ещё чего-то бормотал он про чугуевский топор, чего не разобрать, по крайней мере, без стакана. Раз так, Стас с Юрием хлебнули по чуть-чуть «энзе» из фляги, залезли в спальники, угомонились тоже. Прошёл, наверно, час, другой — тут новая напасть: рядом с палаткой послышался какой-то осторожный шорох, затем уже смелей и явственней какие-то шаги, число их множилось. И всё бы ладно, наплевать, но ведь на улице остались удочки, продукты и спиртное!.. Шаги же всё бесцеремоннее, и там и тут, со всех сторон. Пока шептались, спорили, кому вставать, как кинуть жребий, пока для этого искали и ломали спички, снаружи кто-то напрочь обнаглел и дерганул центральную растяжку, за ней и боковую — и будто струн басовых перебор коснулся обнажённых нервов.
«А вот и началось, — подумал Стас, опять припомнив Палыча. — Не это ль он имел в виду? А что, если… подрежут, устроят тёмную?» — От спальника освободился, метнулся к выходу, просунул голову в расстёгнутую щель.
За ним, не вытерпев, налегая сзади внушительной комплекцией, всем центнером с приличным гаком, полез и Юрий.
— Ну, что там, кто там?.. Ну, пусти!..
Стас уступил дорогу.
Увиденное успокоило и озадачило одновременно: палатка была окружена коровами; десятка полтора пятнистых, бело-карих, бродило рядом, изучая обстановку. А остальное стадо мирно мимо шло, широким фронтом от реки до поля; вдали за стадом показались пастухи. И если бы не бык!..
Роман в носках наружу выбрался — и сразу шлёп в коровью смачную лепёшку. Стас с Юрием руками машут, давай, мол, дуй быстрее к нам, а сами уж у берега на склоне, меж лопухов торчат лишь головы. А у палатки бык с кольцом в носу — громадный, гладкий, с три коровы, — как будто сковырнуть собрался. Палатка красная — сколь хочешь, верь, не верь, что тварь цветов не различает!
— Ах, Ромка, вошь погана, стой! — истошным голосом орал один из пастухов.
— А ну-ка на хрен пшёл отсюда! — командовал напарник.
Роман задёргался: он, собственно, при чём, куда ему деваться?
Мат-перемат, хлопки хлыста, в ушах до оглушающего звона, — переполох и долгожданный топот удирающего стада; как будто мимо кони мчались табуном, а не коровы. Быку же хоть бы хны, ещё с минуту потоптался, что под ноги нетвёрдое попалось, растоптал, позыркал по-хозяйски исподлобья мутным, недовольным взором на то, на сё и только после, фыркнув, двинул восвояси.
Когда опасность миновала, друзья позвали пастухов, ребят ровесников, скорей знакомиться, пока чего не вышло; с закуской-выпивкой подсуетились — естественно, разговорились. Впоследствии не раз посиживали вместе.
— …Он из Голландии, у нас недавно, по-русски только мат и признаёт! — твердили пастухи насчёт быка Романа.

Вот так и отдыхали. Скучали, попивали с фермы молоко — все, кроме Юрия: в него, как уверял, не лезло с малолетства. С изжогой мучились, за неименьем соды поедали из кострища угли. Завидев стадо, прятались на склоне: бык, кажется, не оставлял намерений расправиться с палаткой, ждал только повода подковырнуть. Дня не случалось, чтоб Роман не угодил в коровью кучу, всегда свежайшую, прям с пылу с жару; носки из рюкзака достанет, наденет, рад-радёшенек, засмотрится на облачко или на пташку — и, не успев обуться, шлёп в лепёшку. Из местных жителей до излучины редко кто добирался; и на самой реке всё было тихо и спокойно; моторка разве что порой протарахтит, дыхнёт бензинным перегаром, волну нагонит — и нужно проверять садок, не отвязался ли, не унесло ли к морю водку с пивом, — иль группа на байдарках проплывёт, почти что проскользит, как стайка невесомых водомерок, тонюсенькими лапками расчерчивая гладь. Погода пасмурной была, дождило. Из рыбы всё, что попадалось, то не на удочки и донки — в подъёмник Юрия; забавно было наблюдать, как лихо он орудует кривой увесистой дубиной; а впрочем, был всегда вознаграждён: помимо верхоплавок, попадались окуньки, щурята, судачки; по сути, мелюзга, которую не назовёшь уловом, но этого хватало на вечернюю жарёху.
Пытались пульку расписать, но не пошло и вскоре надоело; а шахматы вообще не расставляли. Бродили всё вдоль берега, сидели у воды, о жизни размышляли — всяк о своём, о сокровенном, — и находили в отдыхе таком нечто особенное.

Вечером за пару дней до отъезда, было уже поздно, появился странный гость — друзья, как повелось, расположившись у костра, пекли картошку. С виду не то сторож, не то охотник, не то грибник, однако без ружья или корзины, долговязый, в фетровой шляпе, высоких, с подворотом, сапогах, брезентовой потёртой плащ-палатке и скудном одеянии под ней — притом что к ночи на реке заметно холодало. Он вышел вдруг из темноты — не ясно, сколько простоял вне круга света, за невидимой стеною, незамеченным, как долго слушал, наблюдал, — скупым кивком приветствовал ребят, сел на бревно к огню поближе; как будто отлучался и вернулся, к товарищам или знакомым. Чуть пообвык, неловкость, напряжение исчезли, втянулся в разговор, назвался не то Сашей, не то Пашей — ребята толком не расслышали, но уточнять не стали, налили гостю выпить, дали закусить и позже про него не забывали. Он был лет так на десять старше, но и Роман, и Юрий, не смущаясь, общались с ним на «ты», а Стас не мог себе подобного позволить. Решили, он из местных и должен знать про реку всё, особенно насчёт рыбалки: что ловится, когда, какую нужно выбрать снасть, наживку. О том и говорили. Одно нельзя было понять: зачем забрёл на огонёк к ним этот Саша или Паша, что на уме его.
— Чего за тип, откуда взялся? — улучив момент, поинтересовался у Романа Стас, когда они с посудой спускались к реке.
— Я думал, твой какой-нибудь знакомый… Пока мы с жерлицами там, с мальками…
«Ну, вот те на!»
Время потихоньку перевалило за полночь. Клонило в сон, донимал холод, и, в общем-то, пора было закругляться. Сперва Роман не выдержал, мол, надобно до ветру, — и к костру обратно не свернул, прямёхонько полез в палатку. Затем его манёвр повторил Юрий.
«Наверно, негде ночевать? — подумал Стас. — Поссорился с женой, иль кто там у него в деревне?.. А может, он не здешний, этот Паша или Саша?.. Позвать?.. Немного потесниться?.. Ребята не поймут. Да, в самом деле, кто он?.. И не позвать — не по-людски. Однако хороши друзья: так запросто вот взяли и слиняли. Я — крайний, мне-то что теперь?.. Сидеть и ждать?.. Чего и сколько?..»
Они уж ни о чём не говорили. Костёр почти погас, лишь изредка подмигивали угли; закончились дрова, искать впотьмах их было бесполезно. А гость, похоже, никуда не собирался. В конце концов, и Стас не выдержал, поднялся, попрощался — гость не ответил, только грустно исподлобья посмотрел, взял палку, принялся копаться ей в золе, точно надеясь отыскать забытую картошку.

Стас долго в эту ночь не мог уснуть, хотя до этого, борясь со сном, держался еле-еле. Ворочался, не находя удобной позы, да и потом, впадая в забытьё, неоднократно вскакивал, смотрел сквозь сеточку окна наружу, в темень, и, если только это не было последствием переутомления, видел незнакомца на бревне, на прежнем месте. Тот всё не уходил, всё будто бы чего-то ждал. Стас чувствовал вину, что не позвал; и мучился, позвать иль не позвать, и порывался было, и злился на друзей, которые по-детски безмятежно спали.
Добавила тревоги мысль насчёт двоюродного брата.
«А если это он, Сергей? Взял имя… наугад… Да нет, да не похож, да вряд ли… А если всё же он?..»
С болезнью и последующей смертью тёти Тани на её семью, в прошлом благополучную, хлебосольную, скопом посыпались и прочие беды и несчастья. Сын Сергей за неуспеваемость был отчислен из института; знакомые отца, «дядь Толи», хлопотали о восстановлении, но зря: студент прогуливал всё напролёт и ликвидировать хвосты не собирался. Сам дядя, прежде то ли военпред, то ли начальник первого отдела, ухоженный стараниями жены и избалованный вниманием коллег, стремительно спивался и болел, женился снова, разводился, пока не отбыл в мир иной, забытый абсолютно всеми. Не ясно, кто из мимолётных жён стал обладателем трёхкомнатной квартиры, загородной дачи у реки. А вот касательно Сергея… родные говорили, что он наркоман, что поначалу кто-то где-то его видел, кому-то будто бы он сам звонил, потом — ни слуха и ни духа; в милиции сказали, без вести пропал.
«Где он теперь?.. Скитается… как этот Саша или Паша?.. Если живой…»
Когда ушёл гость и куда, осталось тайной; вставали на рыбалку — не было его.

С этих пор что-то изменилось в отношениях друзей.
«Да ничего, — подумал Стас, — забросим удочки, опустим пятки в воду!..»
Забросили, опустили — не помогло, не полегчало. Юрий с Романом тоже пребывали в подавленных чувствах и раздражались по пустякам. То и дело возникали споры, обидами оборачивались вполне обыкновенные слова, не говоря уже о замечаниях, подколках. Да разве ж только это раздражало?! Невкусным показался завтрак, любимая в походе вермишель по-флотски, прогоркшим — масло, зачерствевшим — хлеб, и даже не допили с мятой чай, как будто бы остывший слишком скоро. А хмарь на небе и накрапывающий дождь, к чему все вроде бы уже привыкли, невыносимы были.
Конечно, настроение бывает скверным; с похмелья, например, но так, чтоб сразу и у всех — невероятно. Почти неделя отдыха осталась позади, а впечатление, что будто бы не отдыхали. Подумывали, не собрать ли вещи, не вернуться ли домой, не дожидаясь срока; и чёрт бы с нею, городскою суетой… Пока же было решено внести разнообразие в рацион, для чего, собственно, Юрий с Романом направились в деревню — купить конфет, печенья и сгущёнки.
Стас, не зная, чем заняться, взялся наводить порядок на территории. За этим трудовым порывом его застали очередные гости. Неподалёку остановился «уазик» с военными номерами, и пока водитель набирал воды, копался в моторе или имитировал это, пассажиры — двое в неношеном штатском, подстриженные под полубокс, — порознь неспешно прохаживались поблизости и как будто бы осматривались, словно искали что-то или кого-то. Наткнувшись на взгляд одного из гостей, с соломинкой в зубах, Стас ещё подумал: смотрит и словно в душу забирается. Но в разговор гости не вступали; так, походили-погуляли с полчасика — и укатили.
«А ведь зачем-то нужен им наш Саша или Паша!»

— …Поймают, некуда деваться здесь, — вечером уверяли Романа пастухи. — В деревню солдатни понавезли, и к станции, да и к парому тоже.
— Он что, сбежал… откуда-то?.. Скрывается?.. Какой-нибудь бандит, убийца?
— Не знаю, спрашивал… солдат — темнят. Мол, командиры в курсе… Вообще, что ни сезон, у нас кого-то ловят. Поймают вроде бы — потом, на следующий год, по новой. Туристы же, чуть что, отсюда дёру; чего-то с ними… — не понять…
Стас был поражён, хотя расслышал не всё — они с Юрием стояли в стороне, друг делился подробностями насчёт недавних объяснений Романа с женой, с почты по межгороду:
— …Она ему, вы там, небось, пустились во все тяжкие, небось, пошли по шлюхам?! Он ей, что тёзка Ромка тёлок разогнал. Она чего-то про дитё — он про коровьи ей лепёшки. Короче, милые поговорили!
Выяснилось, ребята, дабы справиться с хандрой, затеяли праздник.
— А чё, как жахнем изо всех стволов! — бодрился Юрий. — У нас в садке осталось на вполне ядрёного ерша или на встречу… «белого медведя»! Вон мужиков позвали, привели…
Пастухи принесли рыбы, наловленной сетью, — её потом в несколько заходов коптили.
Стасу общее веселье не передалось, он лишь отметился, подняв стакан за то, чтоб были все здоровы, потом остатки вечера просидел у донок. Друзья не раз взывали к совести, чтобы одумался, вернулся бы к столу, спел с ними песню Зыкиной про Волгу, — ему же не давал покоя костерок на дальнем берегу.

«…Кто я в свои почти что двадцать девять? — размышлял Стас. — Не глуп — как говорят, душа компании — пока не надоест острить, когда не в настроении — зануда, самодур, удачливый с девчонками — хотя и не женат, и, глядя на друзей, не тянет. Чего недостаёт?.. Наскучила работа? Без электроники когда-то я себя не представлял… Кому она нужна, когда кругом разруха, когда главнее прочего… зелёное бабло?! А наше увлечение… кино?.. И тут уж видео сменяет киноплёнку… А может, всё это — хандра, пройдёт, как головная боль или простуда?..
Уединение искали?.. Нашли, не на неделю — на всю жизнь. Хотели мистики?.. Достаточно в себе лишь было покопаться…
Горел ли там костёр вчера, когда у нас был этот Саша или Паша?.. Не посмотрел…
А я хотел ведь… быть похожим на Сергея. Чуть что… в каникулы меня везли на дачу… к тёте Тане, брат обо мне заботился, вступался за меня, мы были неразлучны… Примерно двадцать лет назад вот так же мы сидели у реки, в похожем месте, горел костёр на дальнем берегу. Серёжа говорил, там коренное русло, перепад глубин, и если бы туда добраться, жмыхом прикормить… Мечтал, как вырастет, как в ателье закажет брюки-клёш вишнёвого иль голубого цвета… и будет по Тверскому рассекать — пленять сердца загадочных москвичек. Как купит кинокамеру, палатку… Для счастья не хватало ерунды!.. Всё это есть теперь, а клёши уж давно не в моде…
А не махнуть ли мне туда?.. В фарватере ни барж, прогулочных судов… Или с ребятами… нажраться водки?..
И если бы не гость… Кто он?.. Но с появлением его… как будто бы яснее стало, кто мы сами. Не вышел из Романа шахматист, хоть в юношах и подавал надежды, из Юрия — учитель, при первых трудностях сбежал из школы… А я?.. Кто я… в свои почти что двадцать девять?..»

Ночью разразилась гроза; громыхал гром, гулко, раскатисто, сотрясая землю; сверкали молнии. Так-то легли поздно и выпили изрядно, но пришлось вставать и удерживать колья, уж больно разгулялся ветер: палатка надувалась, парусила, грозя сорваться с привязи. От порывов не выручал и тент — дождь точно волнами накатывал, захлёстывая брезент и спереди, и сбоку, — а от ручьёв, сбегающих по склону, намокло днище возле входа. Шуршал надорванный полиэтилен, растянутый над кухней, стучали друг о дружку миски, кружки, ложки.
— Не повезло с погодой! — сокрушался Юрий.
— Иначе вспомнить будет нечего! — перечил Стас.
Пока они препирались, Роман помалкивал, обдумывая что-то. И вдруг выдал:
— Я в шахматы не доиграл с ним…
Кажется, ещё неистовей замолотили по тенту увесистые капли.
— С кем с ним, в какие шахматы? — занервничал Юрий.
— Позиция красивая была: у белых — перспективный королевский фланг, а у меня — приличные слоны…
— Какие, к лешему, слоны, с кем ты играл?
— Да со вчерашним гостем… в электричке!
— Какая электричка?! Держи давай!..
Когда гроза поутихла и можно было говорить без напряжения, Роман рассказал, как несколько лет тому назад возвращался с новогоднего корпоратива и, если ничего не перепутал, его попутчиком был этот Саша или Паша.
— …Сел, значит, на чужую… электричку: свою хотел догнать, минуты на три раньше отправлением. На полпути… мне нужно было выйти, мост перемахнуть… ну, со второй на первую платформу, и там… Но пересадку… прозевал — пригрелся, разморило. Очнулся — рядом баба, льнёт: не знаю, обобрать хотела или прикадриться. И вроде симпатичная… В глаза взглянул — и… получается, расстроил планы: вскочила стерва, сгинула… И ладно, фиг бы с ней! Сижу соображаю, где я. В вагоне никого, ночь за окном, и времени в обрез, а поезд разогнался… Но всё же остановка, выбрался — пустырь, я там ни разу, никогда, и ветка не моя. Морозище, а я одет легко — и обувь так себе, и куртку продувает, — а электрички, как назло, со свистом мимо. Ну, думаю, вернуться не успею, там перерыв, и до утра тогда… мне ждать. Ну, сам-то как-нибудь, а дома телефона нет, и мамочка не знает, где я. Боялся за неё… ведь если что, и если не предупредить… И всё-таки одна остановилась.
— …Ну, и при чём тут Паша или Саша?
— А он сидел напротив… и предложил сгонять партеечку… Он пешкою на e4 — а я в ответ e7-e5. Короче, вышли на разменную испанку… До пересадки не успели, отложили… Но сколько бы потом ни расставлял — забыл всё начисто! Со мной такого никогда; я ведь, бывало, пробовал вслепую!.. Вчера вдруг вспомнил… позу… и будто бы… узнал его…

Последний день, как и первый, выдался солнечным, и дождевая хмарь растаяла. Воспользовавшись погодой, ребята сушили и проветривали бельё, готовились к отъезду. А ещё крутили настройку приёмника: предстояло возвращение, хотелось быть в курсе произошедшего в стране и мире, — нашли пару станций на средних волнах, но и этого хватило. Узнали, к удивлению, что дома всю неделю не было дождя, в соседних регионах — тоже. Выстроившись в ряд, широко расставив руки, ноги, предотвратили традиционное нашествие коров, — не дали им приблизиться к палатке, — напились молока недавней дойки, понежились-позагорали, искупались. И радоваться б нужно случаю хоть напоследок отдохнуть, но только что-то снова приуныли, в особенности Юрий.
«Не связано ли это с Пашей или Сашей? — предположил Стас. — Не резался ли с ним в очко или козла в полночной электричке?.. Ну, или, может, было что-то поважней?..»
Роман расставил-таки давным-давно отложенную позицию, расположив магнитные шахматы на одном из ивовых пней; время от времени подходил и, склонив голову, сосредоточенно стоял в раздумье — просчитывал последствия ходов. А Стас наблюдал за перемещениями солдат на дальнем, высоком, берегу, где с вечера горел костёр. Было не понятно, разыскивают ли они кого или проводят какие-то занятия.
«Чего-то тут не так, не может быть, чтобы у всех мозги… поплыли… А что же брат двоюродный?.. Я не простил его… за тётю Таню. Он приходил в больницу — нет, не навестить, а денег требовать: мол, матери уже не пригодятся, мол, с раком долго не живут. До этого в комиссионку из дому перетаскал все украшения, часы, посуду, книги…»

Жёлто-оранжевый «Икарус» с выцветшими боками ребята проводили равнодушно, отважившись до станции идти пешком. И шли хотя и трудным, но уже изведанным маршрутом — через поле, малинник и крапиву, через чащу, ельник, через бурелом, завалы вывороченных из земли деревьев, — и вновь честили Палыча, какой же всё-таки он гад. Но, то ли за неделю рюкзаки прилично утряслись, то ли тропа почти не пропадала из-под ног, хотя в низинах скользкою была и ускользала, до станции добрались рано, часа за полтора до электрички — а это значит, что со временем перезаложились: дорога заняла «минуток сорок», как прежде уверял сосед; и, получается, он ничего не перепутал.

С того похода минуло порядком лет, но Стасу и сегодня есть что вспомнить. Отчасти потому что брали камеру, осталось многое на киноплёнке: палатка в окружении коров, пятнистых, бело-карих, Роман с носком в руках на «минном поле», его свирепый тёзка, бык с кольцом в носу и мутным, недовольным взором, тореадоры-пастухи, ревнители изустного фольклора, излучина реки, высокий дальний берег, и место, где горел костёр. Вот только гостя, Саши или Паши, в кадре нет, но кажется, что он был у костра — тогда, и в детстве Стаса, на другой реке. Кто этот странный гость?.. Конечно же, не брат двоюродный Сергей и не партнёр по шахматам Романа. Стас до сих пор не знает, прав ли был, что не позвал в палатку, изводит, мучает себя тем давним, неотвеченным вопросом.
«Какая разница, кто он?! Но с появлением его как будто бы яснее стало, кто мы сами…»
Меж тем, костёр тот для кого-нибудь горит в ночи; и кто-то, глядя на него, быть может, вспоминает прошлое, наивные мечты и планы. А годы, точно воды у реки, несутся мимо. И Палыч, вероятно, всё ещё даёт приятелям советы, как лучше им добраться до речной излучины, той самой, где ивы древние, захочешь — не обхватишь в одиночку, где… Твердит про мистику, необъяснимые явления, про чудный отдых, сумасшедший клёв…