Поезд Москва-Николаев прибывает в 14.37                        

         1.

…Он был гораздо моложе матери. Когда Нора  впервые увидела  его  перед дверью в их с матерью доме, с большой  коробкой в руках, и в лиловом галстуке  кис-кис,  она  даже подумала,  что это опять припёрся кто-то из неугомонных продавцов всяческой электронной дрянью, того самого китайского ширпотреба, что рассыпается на запчасти еще в процессе распаковки.

- Вы уже задолбали со своими утюгами! Уже и по воскресеньям ходить начали.

Крикнула она ему в лицо и хлобыстнула дверью. Гнутая дверца жестяного почтового  ящика, прикрученного к двери,  распахнулась и на грязный бетонный пол подъезда посыпалась всяческая бумажная ненужность: рекламные проспектики, просроченные повестки, мятые счета и жировки.

Из кухни вышла мать Норы, неожиданно красивая: нарядно одетая, аккуратно причесанная и старательно, в меру  накрашенная.

-Кто там, доченька?

- Да хмырь какой-то, в галстуке,  приперся с коробкой.  Опять небось пылесосы  продаёт. Ему бы вагоны разгружать, а не коробочки по квартирам разносить. Тоже мне, коммивояжер.

- С трудом выговорила тяжелое слово Нора и, не обращая внимания ни на мать, ни на сладковато-вязкий запах жареной курицы, постепенно заполняющий коридор,  тут же пошла в комнату, к себе за ширму.

Их с матерью комната, неполных двадцати метров, окном выходила  на огромный пустырь, куда один раз в неделю, большая машина с наращенными железными бортами привозила рыбью требуху с ближайшего рыбозавода. Тотчас же неизвестно каким образом разузнав о даровом угощенье, на пустырь прилетали сотни ворон и крупных, бело-серых чаек. Поначалу птицы держались своих стай,   и пустырь казался шевелящимся покрывалом, наскоро сшитым из двух кусков: черного и белого. Но уже часа через два, вороны и чайки, надо полагать, забыв про свои  расовые отличия, сбивались в одну, черно-белую крикливую стаю.  А к ночи птицы улетали, оставив после себя вытоптанную площадку земли, основательно удобренную птичьим фосфором. Соседка сверху убеждала Норину мать, что, дескать, в городе, на уступах старой, заброшенной  водокачки,   видели черно-белых полу - ворон, полу-чаек. Мать верила, а девятиклассница Нора, имевшая по биологии твердую пятёрку – нет.

Вплотную к подоконнику, на котором в старой эмалированной кастрюле с постоянно сухой землей, изогнутый в спираль столетник,  наперекор судьбе рос и не думал загибаться, мать  Норы поставила ширму, тем самым перегородив и окно, и комнату напополам.

На половине Норы, в самом углу, уместился письменный стол:  стопка учебников зажата между стеной и  круглым аквариумом,  в котором среди ракушек и искусственных растений неприкаянно бродят две красные креветки.

Старый венский стул, невесть сколько раз покрытый лаком,  служил в основном в виде вешалки для одежды: домашние задания девушка в основном  делала лежа на раскладушке, застеленной лохматым, лиловым в полоску одеялом.

Над раскладушкой, на стене висел небольшой затертый гобелен, украшенный зеленой бахромой.

На гобелене, на фоне голубых уральских гор и раскидистых деревьев, бродило несколько оленей. Нора в детстве часами разглядывала этих оленей, пасущихся среди сосен, находя все новые и новые детали пейзажа, не замеченные ею прежде.

Часть комнаты принадлежащей матери была несколько больше, чем у Норы.

Вместо письменного стола в  угол у окна вписалось трюмо - небольшая тумбочка с высоким зеркалом над ней. В зеркале отражается диван с продавленными ярко-красными подушками, этажерка с журналами по шитью, трех рожковая люстра «Кедр»  и над диваном, плохо раскрашенная фотография матери, совсем еще молодой, очень худой, с грудным ребенком на руках. Над головой матери, черная стеклянная табличка с отколотым уголком.

Роддом № 3. г. Николаев.

Рядом с матерью кто-то в белом  халате курит, манерно отставив мизинец,  наверно акушерка. Ближе к двери, на большом гвозде, вбитом в стену, на плечиках висит темно- серая железнодорожная форма: китель, юбка в крупную складку, рубаха и берет. Мать работает проводницей в поезде Николаев – Москва. Когда она в рейсе на гвозде висят лишь плечики. Обои в этом месте грязные и засаленные.

Отца своего, Нора никогда не видела. Даже если с силой зажмурить глаза и попытаться вспомнить свое самое раннее  детство, рядом с ней, с Норой, всегда  была только ее мать.

Матерью, Екатерина Петровна Бабак, для  Норы стала совсем недавно, в позапрошлую  новогоднюю ночь. До этого, иначе, как мамуля, она её и  не называла.

В тот вечер,  в качестве Деда Мороза к ним в гости напросился сын соседки сверху, сорокалетний мужик дядя Вова. И хотя Дед Мороз из него был так себе: посоха нет, мешка с подарками тоже, да  и  борода из синдипона , приклеенная кособоко и с проплешинами, вызывала  у мамы с дочкой определенные нарекания, к новогоднему столу он все ж таки был допущен и в течение всего вечера тостами и шутками, как мог, веселил молодых хозяек дома.

Нора в тот день основательно вымоталась (то – сё, пятое-десятое) и под звуки курантов, не дождавшись праздничного концерта,  была уже никакая: глаза слипались, а от сладкого мутило. То, что на раскладушку, засыпающую ее,  отнес дядя Вова,  она похоже  уже и не соображала, хотя и пыталась широко открывать слипающие ото сна глаза. Но стоило ей по привычке обнять подушку, как тут же засопела, ровно и умиротворенно.   

Проснулась она от громкого  маминого стона, доносившегося из-за ширмы.  

Отодвинув пальчиком плотную ткань ширмы,  Нора увидела в желтом заоконном свете все тот же диван, странно изогнувшееся мамино тело, пальцы, судорожно тискающие простыню, вывалившуюся из разреза ночной сорочки тяжелую грудь, спутанные волосы, широко раскрытые, но как показалось девочке ничего не видящие глаза,   и точно также широко раскрытый мамин рот. Неожиданно из-под одеяла, бугрившегося на маминых бедрах,  появилась голова сына соседки сверху, дяди Вовы. Дурковато улыбнувшись,  он сбросил с плеч одеяло, простынею вытер пот с лица  и потянулся руками к маминой груди. Заросшие темными волосами покатые плечи дяди Вовы плавно переходили в округлый, тоже волосатый живот.

- Ну, ты  Катька, похоже,  и взаправду оголодала, бля! Я боялся,   ты  коленями своими,  голову мне как арбуз раздавишь. А давай теперь ты свер…

Он не договорил. Нора, изогнувшись, отпрянула и с силой, обеими ногами  обрушила ширму на дядю Вову, заросшего черными кучерявыми волосами, и на маму с ее глазами, пустыми и невидящими, и на  старый, продавленный диван с ярко-красными подушками.

…Первое время после той новогодней  ночи, Нора смотрела на мать как на нечто неодушевленное и грязное: демонстративно старалась ее не замечать или как минимум не прикасаться к ней, хотя  в условиях их квартиры маломерки, подобные методы воспитания матери были заведомо обречены на провал.

Мать же, как нарочно приболела, взяла больничный,  и все зимние каникулы оставалась дома: целыми днями стирала, гладила, готовила на кухне разные вкусности, часами строчила на своей старенькой швейной машинке.

Ни Нора, ни мать о той ночи старались не вспоминать, да  и  дядя Вова, словно нашкодивший кот, куда-то пропал, то ли уехал на время, то ли ловко избегал встреч с соседской девочкой.

И вот, спустя всего два года, нате вам, пожалуйста: опять за рыбу деньги.

Мать постучала в распахнутую дверь комнаты и тихим, отчего-то виноватым голосом   позвала дочь.

- Доченька. Ты не могла бы выйти? Я курочку приготовила, целиком, с медом, как ты любишь.

-Курочку? С чего бы это?

 Нора поднялась с жалобно скрипнувшей раскладушки, бросила на стол учебник физики и пошла вслед за матерью.

                                               2.

 На кухне,  с видом профессионального повара с ножом и вилкой в руках,  над курицей священнодействовал  тот самый молодой человек , перед которым  Нора буквально с полчаса как захлопнула дверь.

- У вас галстук на бок съехал.

 Неожиданно для себя растерялась Нора.

- Да это ничего…

 Хмыкнул мужик, аккуратными кусочками срезая грудки с курицы белое мясо.

- Я вообще галстуки не терплю, а этот надел только для знакомства с тобой, Элеонора и твоей мамой.

Он вытер руки о полотенце, заботливо поданное ему матерью Норы и протянул ей правую.

- Владимир Александрович Приходько. Можно просто, дядя Володя.  Кстати, тебе не говорили, что ты очень высокая для своих лет, Элеонора?  Сколько тебе уже? Пятнадцать, шестнадцать?

- Шестнадцать.- Прибавила почти два года Нора и  высвободила ладонь из его руки, а потом, сбросив тапочки, забралась с ногами на подоконник.

- Значит дядя Вова? Везет же нам в последнее время на Вовок…

- Нора! Ну зачем ты так?

 Начала, было, мать, но он улыбнулся и, вернув матери, полотенце проговорил миролюбиво.

-Ничего Катя, пускай.…А то, что на подоконнике, так это даже здорово.

Он снова вернулся к своей курице, изредка бросая на Нору короткие цепкие взгляды. Отчего-то ей были неприятны его взгляды: казалось, нет, она точно чувствовала, что глядя на нее, он видит не только что на неё надето, не только легкое голубоватое платьице в полинявшую ромашку, но и то,  что под платьицем.  Норе отчего-то вдруг стало противно,  и она отвернулась. За окном, под проливным дождем,  дворники на тачках развозили пучки красных флагов и флажков. В арке соседнего дома криво и неаккуратно повисла темная, промокшая  растяжка. «Коммунизм есть Советская власть, плюс электрификация всей страны!» Город готовился к приближающимся ноябрьским праздникам.

Ну, вот вроде бы и все. Девочки, к столу!

- Ах, Владимир Александрович!

Защебетала Норина мать,  бросая на гостя многообещающие взгляды.

- Какой же вы рукастый! И курицу разделать можете, и вытяжку подсоединить для вас раз плюнуть!

 Нора повернулась к матери и только сейчас заметила, что над газовой плитой появился небольшой, сияющий белой эмалью вытяжной шкаф. А на полу возле раковины валялась большая картонная коробка.

- Да уж, настоящий мужчина!

Насмешливо бросила Нора, но за стол, однако ж, все-таки села.

Как ни крути, а курицу, жаренную с медом,  она  и в самом деле очень любила.

                                              ***

…Что!? Что опять не так!? Да что с тобой, в конце-то концов!? Ведь ты только что была не против! Я же видел…

Он отбросил простыню в сторону, привстал на колени, голый и возбужденный,  в изумленье, уставившись  на лежащую, на спине Нору, зашедшую хохотом. Она, не стесняясь своей наготы, своей по-девичьи острой,  совсем еще маленькой  груди с маленькими темными сосками,  все еще продолжая смеяться, спросила,  пальчиком, розоватым ноготком прикоснувшись к груди Владимира.

- Это Владимир Александрович у вас  на груди что? Никак тигр выколот? Да вроде бы еще и саблезубый?

- Ну и что с того?

 Явно подозревая приближающий подвох, ответил он неохотно, прикрыв ладонью возбужденный, довольно  скромных размеров детородный орган.

- Да с того Вовочка,

 Вдруг посерьезнев, проговорила она, больно и пошло щелкнув пальцем ему  по мошонке.

- Вот смотрю я на вашего тигра и думаю, что же, какую зверушку вы выбьете себе, после того как на зоне узнают,  что вас посадили за совращение несовершеннолетней, можно сказать ребенка?

- Как несовершеннолетней?  Ты же сама говорила, что тебе шестнадцать.  

Голос его упал почти до шепота.

-Да мало ли что и кто кому говорит?

 Девочка вывернулась из-под него и, опустив ноги на пол устало и как-то очень по-взрослому вздохнула.

- Вот вы матери моей, небось, тоже в любви,  первой и на всю жизнь,  клялись, раз она от вас голову потеряла?  То же, наверно, как и мне на ушко шептали, что до встречи с ней вы и не жили, а существовали?  Как вы там говорите? « в тоске и унынье»… Да вы поэт, Владимир Александрович. В детстве, наверное, стишки писали? Признайтесь, писали ведь? А может быть,  и сейчас пишите? 

Она поднялась, подошла к окну и не торопясь и немало не смущаясь, оделась, причесалась и лишь, потом обернулась к нему, все еще голому, стоящему на коленях в пене сбитых простыней.

- Я вообще матери своей удивляюсь. Ну как она могла вам поверить? Да у вас на лице метровыми буквами написано, что вы, товарищ Приходько, альфонс и блядун. Нет, уважаемый отчим, вот только мать вернется из рейса, я ей все про вас и расскажу, ну а потом конечно в милицию. А как же без милиции? Мать у меня добрая, может вас и простить по простоте – то душевной. Ну а с милицией все совсем по-другому пойдет. По закону.

-Ты, ты не сделаешь этого, маленькая сучка!

 Прохрипел он, глядя на Нору с ненавистью.  

-Да и кто тебе поверит,   потаскушке- то!? Наверняка уже всех местных пацанов перебрала? Блядь малолетняя!

-Мне!? – Девчонка снова расхохоталась и все еще смеясь, забралась на подоконник, отодвинув кастрюльку со столетником в ноги.

- Да неужели мне, отличнице, комсомолке, единственной в городе кандидатке на золотую медаль, девочке из неполной семьи, в прошлое лето отдыхающей в пионерлагере «Артек»  и не поверят? Вы меня поражаете своей недалекостью.   

Я же вам не  Маруся Пидпузько, с пятью  классами образования,  из упаковочного цеха, та самая Маруся Пидпузько, с которой вы чуть ли не каждый обеденный перерыв  на рулонах бумаги кувыркаетесь.

Что? Откуда я это знаю!? Да от подруги своей,  от Машки из «бе» класса . Она в соседнем подъезде живет, хотите, познакомлю? Хоть сейчас. Нет? Ну, нет,  так нет…

Наш класс «А», в этом году практику на овощехранилище проходит, а её  на рыбозаводе, том самом, где вы числитесь технологом. Так эта Машка не только сама любовалась вашими шалостями  с Пидпузько, но и одноклассниц позвала.  Добрая она девушка, Машка моя.  Человек пятнадцать зрителей набралось, включая комсорга.

Так что, уважаемый товарищ Приходько, до завтра в качестве моего дорогого отчима вы еще можете перекантовать в нашей квартире, ну а после не обессудьте. Завтра, в  14-37 по Москве,  прибывает материн поезд Москва-Николаев. Мытье вагона, замена старого белья на свежее.…Одним словом в шесть вечера она обычно уже на подходе к дому.

Я очень надеюсь, что вас к этому времени здесь уже не будет. Какими бы у нас с моей матерью  плохими не были отношения, для вас в нашей семье места нет. Я не позволю вам обманывать свою мать. Нет. Не позволю!

- Нора, а ты не допускаешь, что я просто люблю твою маму, я…

- Да закрой ты рот, скотина!

Нора соскочила с подоконника и в прыжке оказалась возле дивана.

- Слушай, ты, котяра! Так это от большой любви к  моей матери ты залез сегодня ночью ко мне в постель? Как интересно!

Девчонка  схватила в кулак  длинные, кудрявые волосы Приходько и насильно приблизив его голову к своему лицу,  зашипела, горячо дыша и плюясь ему глаза.

- А может быть ты лунатик, Вова и по болезни просто перепутал меня с моей матерью? А что? Сначала по проводам походил, говорят лунатики,  это могут, а потом к матери в постель, так сказать, сгорая от любви. Ты же не знал, что мать моя в рейсе и вместо нее на диване спит ее дочь - девятиклассница? Правда, ведь не знал? Ночью говорят все кошки серы, вот ты и перепутал. Трудно в темноте с ходу определить, кто перед тобой, мать или ее дочь. Я тебе верю, Вова. А вот  поверит ли суд?...

   Ты говоришь, что любишь её.… А  мне кажется, здесь любовью и не пахнет. Тебе просто надоело снимать квартиру, самому себе варить магазинные пельмени и совокупляться с портовыми синявками.  Тебе уже скоро тридцать пять,  ну и что у тебя за душой, с чем  ты пришел в наш дом? С сумкой, в которой две пары носок, индийские джинсы, библиотечная книжка и зубная щетка. С этим ты пришел к нам!?

 Да. Я осмотрела твою сумку, еще в первый день обыскала ее. Паспорт твой искала. Не нашла.

Она посмотрела на отчима и с силой оттолкнула его от себя.

Он опрокинулся, некрасиво, как-то по-жабьи, с широко разведенными ногами, все еще согнутыми в коленях. Детородный орган его съежился, скукожился. Стал чем-то похож на вымоченную в морской воде еловую шишку. Такие часто выносит на берег во время осенних штормов.

- …И из-за такого говна, мать готова с дочерью последние отношения оборвать!? Вот ведь дурочка!

Подумала Нора и, обогнув диван с копошившимся на нем Приходько,  пошла на кухню. 

-…Завтра мама с рейса вернется, а на плите глянь: кастрюля с борщом и тушеная капуста с сосисками. Вот мамуля обрадуется…

                                                 *  *  *