"Милый французик"-так в письмах к Чайковскому называла баронесса фон Мекк нанятого ею пианиста, аккомпаниатора, учителя музыки Клода Дебюсси, вернувшегося из России во Францию через несколько лет и ставшего впоследствии знаменитым французским композитором.
Я то ходил по осеннему парку, то стоял, как столб…
Я никак не мог набраться решимости… Может быть, не сегодня, лучше завтра?.. И это я? Ведь про меня же Мама говорила, что подростком я был самолюбивым, необузданным, мятежным! А сейчас – струсил? Ну, нет! Только сегодня! Сейчас же! Парк такой золотой, вокруг такая красота, а я хочу счастья… и я решился… Да – да, я иду к баронессе, я выскажу ей всё. Я понимал всей душой, какой великий час настал в моей жизни!
Но сердце стучало молотом!
Я ждал ответ и услышал его…
- Дорогой месье, - сказала мне в конце разговора баронесса – не будем путать Божий дар с яичницей. Помимо музыки я очень люблю лошадей. Но это вовсе не значит, что я готова породниться c конюхом… К сожалению, я вынуждена вас уволить, вы не оправдали мои надежды.
сердца её дочери Сонечке. Я не ожидал, честное слово, не ожидал такого унижения…
Но ведь и Сонечка так же сильно любила меня, мы так горячо мечтали пожениться! Этот
ответ, эта бестактность, мгновенное увольнение меня с работы, меня - Клода Дебюсси,
лучшего пианиста и начинающего композитора Парижской Консерватории, только за то,
что я так сильно любил её дочь? И награда за то, что я, как вол, трудился по 20 часов в день
для этих избалованных детей,
для столь многочисленного семейства!
Так высокомерно обращаться с людьми, так унижать человека могут только нувориши –
неожиданно разбогатевшие люди, попавшие, как русские говорят, "из грязи в князи"!
Ледяной, враждебный, гадкий мир впервые открылся мне.
11-ти детям этой баронессы я преподавал такое сложное сольфеджио – чтение нот с листа
и множество вокальных упражнений при чтении нот, аккомпанировал старшей дочери
Елизавете, её прекрасному сопрано, а вечерами… А вечерами я должен был подолгу играть
в 4 руки вместе с Надеждой Филаретовной фон Мекк, читая с листа сонаты Гайдна, ноктюрны
Шопена, оперные увертюры Вагнера, которые, по её мнению, надо было исполнять только
вечером. А лишь потом часами сидеть и обсуждать с баронессой все тонкости этой музыки,
и, наконец, поздно вечером идти отдыхать. Конечно, платила она хорошо, но никогда я
не слышал от неё ни одного слова благодарности.
Я так любил Сонечку… Думал, мечтал о ней ежеминутно. Вот перед глазами рассыпанные по плечам её локоны цвета льна, так и хотелось зарыться в них и дышать их ароматом. А голубые глаза! От них я не мог отвести взгляд… Их нельзя было забыть всю жизнь! Однако, странное дело… Очень странное… Кто бы мне объяснил тогда – в чём тут суть: ни у кого, ни у баронессы, ни у остальных её 10-ти детей не было ярких голубых глаз, они почему-то были только у Сонечки! И это было такое очарование, такая красота, что в груди у меня, когда я видел её, вдруг начинала звучать мелодия восторга, блаженства… Достаточно было увидеть во время семейной прогулки или за обедом её случайный взгляд, и улыбку с ямочками на щёках, как я сам переставал узнавать себя, приходил в возбуждение, острил и смешил всех.
Однажды она пришла на урок расстроенная и когда я спросил – что случилось, то по её щёкам потекли хрустальные слёзы. У меня в тот миг занялось дыхание, вспыхнула злость неизвестно против кого, я остро ощутил желание немедленно защитить её от кого-то или от чего-то. Я говорил ей успокаивающие слова, и не замечал, что всё ближе склоняюсь к её маленькому нежному ушку, к которому меня тянуло как к магниту. Это было сильнее меня! А ревность… Ревность – это страшное чувство, оно съедает всё счастье любви… Откуда взялся тогда, в день рождения Макса, одного из детей баронессы, цыганский хор? То, что мелодии их песен и плясок очень задорные, захватывающие, даже вихревые, буйные – никто не спорит. Меня в тот момент так и тянуло переложить эти цыганские мелодии на ноты для фортепиано… Впоследствии я это сделал. Но в тот момент моя Сонечка так грациозно танцевала цыганский танец с молодым цыганом, кружилась в танце так быстро, что её юбка взвивалась и были видны её стройные ножки. Я не мог это видеть, не мог выдержать, не мог пережить, со всех ног убежал в парк и твердил:
«Она меня не любит … не любит… не любит…»
Я даже позабыл, что хотел переложить этот танец на ноты… И, чтобы отомстить кому-то за мою беду, за конец Сонечкиной любви, я с яростью начал ногами взбивать толстый слой опавших золотых осенних листьев вдоль аллеи деревьев, которые вверху, над головой, тесно сплели свои ветки. Это был золотой вихрь и я постепенно увлёкся им, немного пришёл в себя, а шуршание подсохших осенних листьев запомнилось своей особой мелодией, которая впоследствии стала фортепьянным сонетом «Девушка с волосами цвета льна».
Эх, 20 лет, молодость, первая любовь! Порывистая, неумелая, юношеская страсть, наивная, счастливая лёгкость надежд!
А как эта моя любовь превращалась в музыку! Словами я, может быть, не смог бы выразить то, что творилось в душе, и поэтому мои чувства звучали музыкой, мелодии сами приходили ко мне из жёлто–коричнево–багрово–зелёного, а потом и побелевшего от первого снега осеннего парка. Она нашла меня в дальней беседке, вся в снегу, на волосах, бровях и ресницах тоже лежали снежинки. Моя родная, любимая Сонечка, такая трогательная и нежная! Ей были так к лицу осеннее разноцветье парковых рощ и впервые выпавший снег! Свежий, ещё не морозный, пахнущий хвоей ветер румянил её, делал ещё милее, ещё прекраснее.
Однажды, это произошло в конце лета, в августе, довольно далеко мы пошли на прогулку всем семейством и с некоторыми домашними учителями - в сторону уединенного двухэтажного дома. По дороге Надежда Филаретовна сказала, что в её имении Плещеево, в этом доме уже месяц гостит выдающийся человек нашего времени – композитор Пётр Ильич Чайковский. Я остановился – поражённый такой новостью. Почему же нас никто не познакомил, почему же его не приглашают в гости? Ведь баронесса знала, в каком восхищении я от его музыки…
Когда-то давно, прошлым летом, она рассказывала мне, что после внезапной смерти её мужа пять лет тому назад стала наследницей его миллионов, поэтому может помогать материально некоторым небогатым, но талантливым русским композиторам. В том числе и Чайковскому, чтобы его музыкальный гений не пропал зря, не испарился в беготне по частным урокам за крохотными заработками или даже преподавая в московской консерватории. Поэтому, хотя лично с ним она не знакома, они никогда не встречались, но они переписываются, ежегодно баронесса высылает Чайковскому 6 тысяч рублей и тем делает его независимым и свободным для гениального творчества. Подойдя ближе, нам стала слышна из открытых окон ну просто сверхвиртуозно исполняемая чудная фортепианная музыка. Через несколько лет, уже живя в Париже, в 1889году, я пошёл на русский концерт в «Хрустальный дворец», построенный для Всемирной Выставки ,и шёл я туда не просто так, где-то на дне души трепыхалась надежда – а вдруг я увижу её, Сонечку! Но, нет! Эти прекрасные мелодии, услышанные в Плещееве, которые я слушал, забыв всё на свете, забывая дышать, теперь, в «Хрустальном дворце» звучали в «Первом концерте для фортепиано с оркестром» в сольном исполнении самого автора – П.И. Чайковского! В награду за моё восхищение от услышанной музыки Чайковского хозяйка Плещеева – баронесса Надежда Филаретовна фон Мекк подарила мне несколько партитур его произведений. Я очень дорожу ими. Частенько всей семьёй и я вместе с ними ездили в Москву слушать музыку, так я впервые слушал русскую оперу Чайковского «Евгений Онегин», его же «Итальянское каприччио», оперу «Князь Игорь» Бородина, изумительные оркестровые произведения Римского-Корсакова. И от этой неизвестной в Европе, да и во Франции, необычной, самобытной музыки я был в полном восторге!
(Клод Дебюсси)
В другой раз я был потрясён и всю жизнь рассказывал своим друзьям-композиторам в Париже, играл им это великое произведение – трагическую оперу «Борис Годунов» русского композитора Модеста Мусоргского. Всегда воспринимал это произведение не ниже шекспировских трагедий. И ещё мне запомнилось, что слушали мы с Сонечкой эту музыку, прекрасные голоса певцов и грандиозное звучание хора, тесно прижавшись друг к другу. Какими родными, любящими мы были, как понимали один другого с полуслова, полувзгляда! Мало того, что я не переставал любоваться ею каждую минуту, но ещё между нами была какая-то магия, притяжение, душевная близость.
Я любил её без памяти!
И я потерял такую любовь… Меня уволили и я должен был уезжать. Как мы прощались с ней, какую бурю чувств я пережил… Вот сейчас она уйдёт от меня навсегда и погаснет самое счастливое время моей жизни!.. Любимая, погоди, не уходи!.. Это так страшно, то, что станет со мной, когда затихнут твои шаги… Страшное одиночество…
Дебюсси играет оперу
«Борис Годунов» Мусоргского, 1893 г.
После отъезда в Париж, занимаясь в консерватории, я долгие годы не мог утешиться, тоска по утерянному счастью, слёзы при нашем с Сонечкой прощании не давали мне покоя. И я обещал ей в ту минуту, что никогда её не забуду… Сколько всякой музыки я написал впоследствии, вспоминая мою жизнь в Плещеево, сколько опусов я посвятил моей любимой! Даже нашёл для этого свой собственный звуковой язык, свои тональности, которые через годы были оценены друзьями – композиторами и публикой, и этот музыкальный стиль получил во французской прессе название – импрессионизм в музыке.
И вот я впервые за 33 года снова в России, и снова в Плещееве…
Мне 54 … У меня есть любимая, пятилетняя дочь Эмма, и я ей в подарок недавно написал фортепианную сюиту «Детский уголок», которой все друзья-композиторы восхищаются. Но я никого и ничего не забыл. Не смог… Помню бескрайние русские дали… Леса, стеной стоящие по берегам рек… Такого во Франции не увидишь. Потрясшее меня очарование гениальной музыки Чайковского… А можно ли забыть то волнение, да нет – настоящий экстаз, который я испытал, когда из рук самого Чайковского получил свой первый в жизни нотный альбом, где были изданные в России, с его помощью, мои переложения на ноты неаполитанского, испанского, цыганского, русского танцев! Помню, стоят перед глазами - осенний, золото-багряный помещичий парк, всеми красками возбуждавший и украшавший наши свидания и горячую юношескую любовь… Дом с колоннадой и голубоглазую девушку с волосами цвета льна.
Нет, не забыл… Думал – увижу её через 33 года, сейчас ей должно быть 48 лет, и, может быть, сердцу снова станет горячо, а может быть… а вдруг… может быть в этом моё спасение?! Мне страшно, страшно, Сонечка… Где ты, родная? Недавно консилиум врачей предупредил меня, что я болен неизлечимой, смертельной болезнью и мне осталось жить недолго…
В плещеевском доме с колоннами живут чужие люди, они рассказали мне, что выкупили это имение у баронессы фон Мекк давно, перед её кончиной в 1894 году, она полностью разорилась, скончалась от туберкулёза. Они помнят, что Сонечка, красавица с голубыми глазами, была уже замужем и она с мужем приезжала на похороны матери откуда-то из-за границы.
Что ж, Клод Ашиль Дебюсси, хоть ты и знаменитый французский композитор, но, к сожалению, не бессмертный бог, пришла и тебе пора садиться писать свой Реквием…
* * * * *
Баронесса фон Мек с дочерьми Софьей и Людмилой