“И грянул гром”. Очень умный рассказ, как и всё у него. Ещё не грянул, но вот-вот грянет.
Ещё не вечер, но готовиться надо уже сейчас. Одежда, макияж (слава богу, при её внешности — минимальный), аксессуары, и вот как грянет!  

Элла отложила сборник Брэдбери, который читала, пытаясь отвлечься и хоть немного успокоиться.
Как бы не так. Только добавила себе тревожных ассоциаций. По красной тропе она-то пройдёт, дело не хитрое, а вот сойдя с неё, не раздавить бы какую ни будь важную бабочку. Вот тогда грянет. Ох, грехи наши тяжкие. 

Это же надо, чтоб так угораздило: их фильм объявлен премьерой - открытием фестиваля, чтоб его...
А как же, исторически-приключенческий с эротикой от самого Жаннэ! Да ещё совместно с супер-пуританскими Советами?
Это уже сенсация. А ещё в главной роли советская начинашка, и она же соавтор сценария. Так прямо в титрах и прописали. И её же реальное приключение, где она вся из себя героиня. Чёртов Леклерк, акула капитализма, с его чёртовой рекламой! Вот же вляпалась Эллка Страшножвидецкая, так вляпалась, пся крев. А ещё испанцы, португальцы и итальянцы, что уже с полтыщи лет никак не могут поделить между собой Колумба, порвут её на тряпочки за ту речь в кают-компании. И на сценариста не свалишь, холера! 

Ладно, будут бить, будем отбиваться. Вперёд — краситься и наряжаться! Чуть не забыла, надо же. Если к платью полагается сумочка, так почему ей быть пустой? Снаружи заквакал клаксон. 

— Да иду я уже, иду! 

Вечер. Музыка. Толпа. Софиты. Телекамеры. Вспышки. Микрофоны. Жаннэ и Саар в смокингах. Она в своём белом. Катрин в своём черном. Мандраж. А вот его-то и нетути. Чем она хуже вон тех, знаменитых и до кошмара расфуфыренных? Да ничем, холера ясна! Ага, сигнал. Построились, пошли. 

Голос за кадром: 

— Уважаемые телезрители, на красную дорожку выходят очередные участники нашего фестиваля. Четверо? Да сразу четверо. Кто же они? Ба! Да это же, похоже, главная сенсация — создатели фильма - премьеры, ещё до показа успевшего наделать столько шума.  Знаменитый французский режиссёр Робер Жаннэ под руку с актрисой Катрин Читанг. Её экзотичная внешность подчёркивается умопомрачительным нарядом, который я не берусь описать. Впрочем, вы всё видите сами. И это мадам Читанг, известная многим режиссёрам своей чрезвычайной скромностью. И тут её платье весьма скромно. По размеру, гкхм... скрываемого. Да, господа, французы — это французы. Рядом с ними по красной дорожке шествуют советский режиссёр Юхан Саар под руку с исполнительницей главной роли, актрисой театра и кино, Эллой Файна. Её фамилия, это совершенно очевидно, артистический псевдоним. Настоящая... опасаюсь ошибиться в произношении сложной славянской фамилии... Стршн... что-то явно польское, не важно. Псевдоним очень соответствует к её великолепию. Необычайно красивая женщина в скромном, но изысканно элегантном платье, напоминающем госпожу Жаклин Кеннеди-Онасис в её лучшие годы. Платьем, но не изумительной фигурой. Она, как сами видите, держится с невозмутимо скромным достоинством. Милая улыбка, сдержанные приветственные жесты. И это, как говорят, исполнительница головокружительных батальных, подводных и, самое невероятное, интимных сцен? Господа телезрители, я уже влюблён. Да, русские умеют удивлять. Однако, я отвлёкся. Там происходит что-то необычное. Резервная камера, плиз! Ах, вот что. Фотокорреспонденты преодолели ограждение и выбежали на красную дорожку. Они преградили дорогу и снимают французско-советскую четверку в упор, ослепляя их блицами. Это вопиющее нарушение порядка. Мы с вами видим продвижение работников охраны... О, боже, что это?! Что там происходит?! Фотографы разбегаются в стороны, но вспышки продолжаются. Что это? О, ха-ха-ха-ха! Простите, уважаемые телезрители, но невозможно удержаться от выражения эмоций. Советская актриса извлекла из своей элегантной сумочки от Карла Лагерфельда портативный фотоаппарат, и сама ослепила нахальных репортёров вспышками. Вот уж чего они не ожидали. Представляете, какие физиономии окажутся на её снимках? А какая реклама фирме “Кодак”? Порядок восстановлен, шествие продолжается. Да, мои уважаемые телезрители, осмелюсь повторить: русские умеют удивлять. На красную дорожку выходят... Что? Благодарю вас. Поступила свежая информация. Великолепная Элла Файна — этническая полька, а режиссёр Юхан Саар — эстонец. Так, ах вот ещё что: товарищ Файна является аккредитованным специальным корреспондентом ведущего советского ежемесячника о киноискусстве. Значит камера у неё в сумочке оказалась не случайно, и в её руках стала эффективным оружием. Да, уважаемые телезрители, повторяю: русс... пардон, советские умеют удивлять. Что ж, до начала премьерного показа осталось совсем немного времени. Встретимся с вами на последующей за ним пресс-конференции. На красной дорожке блистательная... 

Огромный широкоформатный экран представил их работу заполненному до предела залу (зрители сидели даже на ступеньках в проходах). Элла посочувствовала зрителям в первых рядах. Всё выглядело иначе, чем на просмотрах в студии. И она сама на экране нравилась себе больше. Но древоточца часовая точность всё же долбит подпорок бытие. В этом зале видали и не такое. Аплодисменты по ходу фильма! Уже неплохо, уже не провал. Так, а вот сейчас очень важный момент. 

Элла прикусила губу, напряглась. Что-то сейчас будет. Или нет? “Не будет ли жесток звериный суд? Низвергнут или вознесут?” Михалков ещё в голову лезет, чтоб его. 

Вот она, крупный план, блестящие чёрные глаза, ярость на лице и в голосе. 

— Колумб. Алчный и тщеславный негодяй, кровавое чудовище, гнусный убийца, глава шайки гнуснейших негодяев. Не Христосу служил он, мерзкий выкрест, но Мамоне и самому Дьяволу, коим и был он во плоти. Своей покровительнице, христианнейшей королеве Изабэлле Кастильской он наобещал горы золота и несчётные толпы рабов. Обещание своё исполнил, проклятый моран! 

Возмущённые возгласы в относительно тёмном зале. Ответные, не менее возмущённые реплики. Гневная речь капитана корсаров закончилась и: 

— Простите, добрые друзья мои. Я всего лишь женщина. Когда я думаю или говорю об этом... Простите. 

Несколько секунд тишины, и зал отреагировал на это мгновенно преображение новыми аплодисментами. Элла успокоилась. Оглянулась на режиссеров. Оба сияют, как надраенные. Катрин хлопает в ладоши. Победа! 

Объявили двадцатиминутный перерыв между сериями. Все-таки девяносто минут такого впечатляющего зрелища и ещё столько же впереди. Надо и ноги размять, и супротив природы не попрёшь: необходимо позаботиться, чтобы императивные сигналы снизу не отвлекали от возвышенного. Публика повалила из зала. 

Вторая серия прошла спокойнее. Меньше батальных сцен, эффектов и экзотики, но зато больше роскоши “Галантного века”, психологии и эротики. Реплики и аплодисменты были пару раз, но отчётливо чувствовалось напряженное внимание зрительного зала. Примерно на середине сеанса к ним заглянул представитель оргкомитета и коротко переговорил с Жаннэ. 

— Похоже, нам ещё предстоит on-stage appiarance. - сказал режиссёр. 

— Что это такое? - осведомилась Элла. 

— То же самое, что выход на поклон в театре. - ответил Саар, а Жаннэ уточнил: 

— Только с четверть часа придется отвечать на вопросы из зала.  А они бывают очень острыми и даже непристойными. О журналистской этике публике неведомо. Приготовьтесь. 

Элла фыркнула: 

— Значит будем тянуть время. Продержимся пятнадцать минут. 

А Катрин встревожилась. 

— Может мне переодеться? Время ещё есть. 

— Мадам Читанг, вы спятили. - спокойно констатировала Элла. — В зале полно продюсеров и режиссёров. Ты же сама мне показала штук пять, у которых снималась. Будь уверена, они сейчас протирают глаза от удивления. От приглашений будешь из пушки отстреливаться, новую карьеру начинаешь, а ты: “Переодеться”. Вот же... bardzo głupia. 

— Что?!- встрепенулась Катрин. 

— Очень мудрая. Это я от волнения на родном польском. 

— Я так и поняла. Значит и на пресс-конференцию? 

— Подумаем. 

Саар, до того хранивший молчание, предостерёг: 

— Ты не очень геройствуй. Вполне могут быть провокации. 

— Подумаешь, я сама тот ещё провокатор. Вспомни, как мы познакомились. 

— Это незабываемо, но что с того. 

— А то, мой дорогой Юхан, что provocator lupus ad provocatorem, et ego  ad provocatorem lupissimus. 

Саар возмутился: 

— Опять твоя чёртова латынь! Что значит эта абракадабра? 

— Всего лишь перифраз древней медицинской поговорки: провокатор провокатору волк, а я провокатору — волчище. 

— Ты всё же не зарывайся. Нас ещё Родина ждёт, неетуд теда! 

Элла хихикнула. 

— Все там будем. 

К ним заглянул тот же человек от оргкомитета. 

— Господа, позвольте проводить вас к выходу на авансцену. Насколько нам известно, наши советские гости в переводчике не нуждаются? 

— Это, смотря с какого языка. Имейте в виду: ни хинди, ни суахили, ни турецким мы не владеем. 

Чиновник улыбнулся. 

— Завидую вашему самообладанию, мадемуазель. В жизни вы ещё очаровательнее, чем на экране. Но... 

— Но великий Наполеон говорил: «On s’engage, et puis on voit.»  Он проиграл только самое последнее сражение, а мы только начинаем первое. Ведите нас, Вергилий! 

Чиновник улыбнулся ещё шире. 

— С вами хоть в ад, отважная Мирэй. 

Последние кадры фильма. Публика не расходилась, ожидая объявленной встречи. Киношников встретили овацией.  Белый шум зала постепенно трансформировался в дружное: МИРЭЙ! МИРЭЙ! МИРЭЙ! 

Элла слегка щёлкнула пальцем по установленному на авансцене микрофону. Звук получился оглушительным. В зале установилась тишина. 

— Глубокоуважаемые дамы и господа, мадам и месье! От всей души благодарю вас за столь высокую оценку работы нашего творческого коллектива. По понятным причинам весь он не может присутствовать в этом прекрасном зале. Мы здесь только его полномочные представители. Режиссёры: прекрасно вам известный по многим замечательным фильмам, Робер Жаннэ.  (Жаннэ отвесил глубокий поклон.) Советский режиссёр, создатель захватывающих остросюжетных лент, Юхан Саар. (глубокий поклон.)  

Элла изобразила на лице величайшее недоумение и огорчение. 

— Искренне сочувствую вам, господа. Вы, знатоки и ценители киноискусства, плохо знакомы с советским кино вообще и с творениями Юхана Саара. Впрочем, вы только что частично восполнили этот пробел. 

Небольшая пауза. 

— Где ваша реакция, господа? Понимаю, вы все просто онемели от восторга. 

Хохот в зале. Громкие аплодисменты. 

— Вот теперь всё в порядке. Продолжим наше знакомство. Вы, несомненно, узнали в моей героической няне Окайе прекрасную актрису, исполнительницу многих глубоко психологических ролей, очаровательную Катрин Читанг. 

Переждав аплодисменты, Элла продолжила. 

— Моя няня Катрин. Да именно так, господа, я не оговорилась. Катрин научила меня очень многому, щедро поделилась со мной, дебютанткой, секретами истинного актёрского мастерства. Позвольте мне и здесь, в этом зале, выразить вам мою самую искреннюю благодарность, глубокоуважаемая мадам Читанг. 

Очень мило покрасневшая от такой неожиданности, Катрин поклонилась залу, забыв о секретах покроя своего скромного чёрного платья, чем привела публику в полнейший восторг. 

— А теперь, дамы и господа, мы готовы ответить на любые ваши вопросы. Только предупреждаю: наше время ограничено. Мы не можем опоздать на следующее мероприятие, ибо, как сказал великий монарх, точность есть вежливость королей и долг всех добрых людей. Спрашивайте. 

Голос из зала: 

— А почему вы сама не представились? 

Самое неподдельное удивление. 

— Зачем?! Вы и так меня узнали. Но, пожалуйста: адмирал флота Франции Мирэй де Моро, маркиза де Олжернон. Я же — советская актриса театра и кино Элла Файна. Думаю, так представившись, я ответила и на многие другие вопросы. Господа, прошу вас, спрашивайте не только меня. 

Пожилая дама: 

— Мадам Читанг, вы известны как актриса психологического кино, и вдруг такая неожиданная роль! Как ваш муж и дети отнесутся к появлению вас на экране, пардон, совершенно нагой, и притом в весьма эротических сценах? 

Уже полностью овладевшая собой, Катрин ответила: 

— Отнесутся нормально. Мои сыновья знают, что их мать — актриса, и не отождествляют экранный образ со своей реальной мамой. А мой муж, Бернар— он дизайнер — автор вот этого моего платья. 

Аплодисменты и “Браво!” с нескольких мест в зале. 

Относительно молодой человек (с заметным русским акцентом): 

— Мадемуазель Файна, общеизвестно, что в советском кино эротика запрещена, вообще — обнажение. Понимаете ли вы, что, выступив в такой роли, вы дискредитируете советское киноискусство? 

— Понимаю, что вы дискредитируете себя своим невежеством. Напомню только несколько шедевров советского кинематографа, известных и здесь, на Западе, где присутствуют нагие актрисы. Это “Андрей Рублёв”, “Табор уходит в небо”, “Романс о влюблённых”, “А зори здесь тихие”. Да, эротики в них немного, но вот вспомнилась институтская латынь: tempora mutantur et nos mutamur in illis. Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними. 

Девушка в вечернем платье, с заметным английским акцентом: 

— И всё же, мисс Файна, как вы отважились на такую роль? 

— Очень просто: полюбовалась собой после душа в зеркале, поняла, какая я красивая, и отважилась. 

Восторженная реакция зала. 

Мужчина восточной наружности, в строгом белом костюме и в чалме сикха: 

— Мисс Файна, совершенно очевидно, что ваше имя — это артистический псевдоним, идеально вам подходящий. А как вас зовут на самом деле? Или это ваша государственная тайна? У вас там так всё засекречено. 

— Прекрасный вопрос! Благодарю вас, мистер Сингх. Не государственная и не тайна. О! Вот, что пришло мне в голову. Приз от меня тому, кто сможет правильно и без ошибок произнести моё настоящее имя. 

— А какой приз? 

— Мой поцелуй прямо тут, на сцене. Итак, слушаем внимательно. Элла Феликсовна Страшножвидецкая. Вперёд, господа! Дорогу осилит идущий. 

Весёлый шум в зале. Через несколько минут к микрофону вышел распорядитель от оргкомитета. 

— Дамы и господа, с сожалением вынужден заметить, что время встречи истекло. Наших гостей ожидают другие, не менее важные дела. Выразим им нашу благодарность. 

И первым зааплодировал. 

На прощание Эжен Дюкло — так он представился — почтительно поцеловал руку Эллы. 

— Ещё раз примите моё восхищение. Это не комплимент. Вы изумительно владели залом. 

— Я очень старательно изучала психологию, месье Дюкло. Только и всего. Владеть толпой не проблема. Вот завтра, один на один с акулами пера и фотоплёнки мне придётся труднее. 

— Вы любите парадоксы? 

— Обожаю. Но здесь парадокса нет. Долго объяснять... Вот наш писатель Владимир Гиляровский как-то беседовал с купцом, у которого было забавное хобби. Во время ярмарки он устраивался зазывалой в балаган. Вот, что примерно он рассказал писателю... сейчас припомню. Да. Так: “Это что, толпа — баранье стадо. Куда козел, туда и она. Куда хочешь повернешь. А вот ты в лавке попробуй! Мужику в одиночку втолкуй, какому-нибудь ослу деревенскому, да заставь его в лавку зайти, да уговори его ненужное купить. Это, брат, не с толпой на ярмарке, а в сто раз потруднее! А у меня за тридцать лет никто мимо лавки не прошел. А ты меня про толпу спрашиваешь. Толпу зимой в реке купаться поведу”. А зал — это тоже толпа, только упорядоченная. Поэтому с залом проще. 

— Неужели у вас в этом есть опыт? 

— Вы же сами видели. чёрт побери мои потроха! Если я управлялась с сотней головорезов, то что для меня ваш зал?! 

Секунды ступора, и оглушительный хохот успели услышать зрители, покидающие зал. 

Нежась в тёплой ароматной воде, Элла пыталась понять: с чего это она сегодня с утра так распсиховалась? А с того, что служенье муз не терпит суеты. Так, служенье муз. А какая муза у кино? Кому воскурять благовония? Идём по порядку. 

Мельпомена, муза трагедии — отвечает за драму; Талия, муза комедии — за легкость и иронию; Эрато, муза любовной поэзии — за чувства на экране; Каллиопа муза эпоса — за великие сюжеты и монологи; Полигимния муза торжественных гимнов — за музыку в фильмах; Терпсихора, муза танца. Хм... Это про индийскую тошнотину, что ли? Хотя, если подумать, то есть же фильмы-балеты. А если подумать? Танцы — это что? Правильно, Сигизмунд, движения. А кино — это что? Запись движения, того, что по-гречески “кинема”. Значит, включаем логику. Всем музам воскурять, на благовониях разоришься. А из этого следует что? Назначаем Терпсихору на должность музы кино по совместительству. Она бессмертная, справится. А что ей воскурять? Да движение же! Дёшево и сердито. Когда у нас пресс-конференция? В десять. Встать пораньше, и пяток километров вдоль набережной будет в самый раз. Пока она не шибко знаменита, папарацци не страшны. Да будь их там хоть миллион. Здоровый образ жизни советской актрисы. Надо же, вода не остывает. Вот это буржуйский сервис! Не уснуть бы тут. 

— Ну, ты и хороша! - восхитился Саар, когда в половине десятого они встретились у лифта. — Неужели так и проспала всю ночь? 

— Как медведь в берлоге. Представляешь, как мне было скучно одной? Никто не составил девушке компанию. Ещё и побегала по утренней прохладе, полюбовалась. Красивый городишко. 

Саар только вздохнул. 

— Не психуй, начальник, прорвёмся не порвёмся. Верь мне, век воли не видать. Не психуй, говорю! Посмотрим, как оно пойдёт, но, если что, переводи стрелки на меня.  

— Ты, что, совсем без нервов? Как тебе это удаётся? 

Элла пожала плечами. В своём любимом “сафари” — простеньком, но от Диора — она смотрелась умопомрачительно. 

— Как-то само собой. После этого заседания парткома у нас будет пара свободных часов. Зайдёшь ко мне, я тебе ЦНС отрегулирую. 

Лифт остановился, они вышли в вестибюль отеля. 

— Что отрегулируешь? 

— Центральную нервную систему. Я же кто? Надо было с утра, но я как-то не подумала. Ладно. О, бонжур, мэтр Жаннэ! Бонжур, Катрин! 

Катрин была одета с той небрежной элегантностью, что безошибочно выделяет истинных парижанок среди всей лучшей половины человечества. Дамы расцеловались. Мужчины дружески поздоровались.                                                                                                                        
  На выходе к ним присоединился уже знакомый Эжен Дюкло. До отеля, где находился конференц-зал, идти было всего ничего, но noblesse oblige — они прибыли туда на шикарном чёрном “Мерседесе” и чинно прошествовали в здание под обстрелом фото и видеокамер. 

Войдя в зал, Элла не выдержала и рассмеялась. 

— Ты что?! - удивлённо возмутился Юхан. — спятила? 

— Нет, но надо же, как угадала! Не партком, конечно, но политбюро. 

Она старательно вернула на лицо приличествующее ситуации официальное выражение. 

Сравнительно небольшой зал с тяжёлыми бархатными портьерами, резными деревянными панелями, хрустальными люстрами, ковровым покрытием на полу и небольшим возвышением, вроде сцены, до боли напомнил родное, знакомое. 

На сцене — пять ступенек высотой — располагался длинный стол, накрытый тёмно-красной плюшевой скатертью. Графины-стаканы, синие хрустальные пепельницы, длинношеие микрофоны и тонкие стопки бумаги с шариковыми ручками на каждой. Таблички с фамилиями. Вот только Ильича в центре не было. Его законное место занимал модератор конференции — весьма миловидная дама лет слегка за сорок на вид. Рядом с ней восседал их продюсер Леклерк — весь солидный, официальный и, судя по выражению на его круглом лице, весьма довольный. 

Журналисты, публика, как всегда, разношёрстная, уже почти все собрались. Блокноты, фотокамеры, у некоторых на коленях портативные диктофоны. Болтают между собой. Некоторые курят. 

Киношники заняли свои места за столом, и действо началось. Журналисты вежливо, как школьники, поднимали руку, и помощницы передавали им микрофон. 

—  Жак Моррен, “Паризьен”. Вопрос к мадемуазель Файна. Вчера на красной дорожке вы ослепили наших бестактных коллег, за которых приношу извинения. Ослепили в самом прямом смысле, буквально расстреляли. Как это у вас получилось. 

— Пусть радуются, что при нас не было наших любимых двуствольных пистолетов. А то было бы им буквально. - проворчала Элла. Переждала смех в зале и продолжила: 
   — Всё просто. Я сама люблю фотографировать, поэтому у меня всегда с собой маленький фотоаппарат. Эти господа преградили нам дорогу, ослепили своими вспышками. Пришлось применить гомеопатию. 

— Простите, как это? 

— Просто. Similia similibus curantur - подобное лечится подобным. Вылечилось. 

— Карл Шварцкопф. “Штерн”.  Вопрос к фройляйн Файна. Кстати, о гомеопатии. Нам стало известно, что вы пришли в кинематограф из медицины. Что заставило вас так радикально сменить профессию? Такое случается не часто. 

— Но и не так уж редко. Могу привести длинный список, но ограничусь парой примеров. Мэрилин Монро красила самолёты на авиазаводе. Эдри Хэпбёрн работала медсестрой. Эва Мендес занималась маркетингом. Да и у нас таких примеров много. Татьяна Пельтцер была машинисткой и переводчицей, а Нонна Мордюкова служила на железной дороге. Как видите, я не уникум. 

— Ну, это нам виднее. (Журналисты смеются) Но как вы всё-таки решились на такую перемену? Разочаровались в профессии, надоела медицина? 

— Вот уж нет! Я была и осталась врачом. Но меня всегда привлекала сцена. Я играла в любительских спектаклях. А учиться на актрису... Конкурс на поступление в театральный ВУЗ — чудовищный. В медицинский поменьше, и к тому же приёмные экзамены оцениваются объективно. И тут я была уверена в себе. 

— Понятно. Я слышал про историю с вашим писателем и певцом. Вам она знакома? 

— О, да!  Именно она и определила тогда мой выбор.  Пётр Шаляпин и Алексей Пешков пытались поступить певчими в один и тот же церковный хор. Пешкова приняли, а Шаляпина — нет. Потом Пешков стал знаменитым писателем Горьким, а Шаляпин прославился как гениальный певец. Экзамены по точным наукам — это надёжнее. А потом обстоятельства позволили вернуться к давней мечте. В театральной труппе совершенно неожиданно образовалась, как говорят у нас, “горящая” вакансия на главную роль. Пришлось очень быстро переучиться на актрису. Вроде бы удалось. Как по-вашему? 

Журналисты зааплодировали. Микрофон перешёл к худощавому итальянцу. 

— Пьетро Веронезе. “Ла Стампа”. Мы все видели рекламный ролик вашего фильма. В нём вы очаровательны. Но именно поэтому такой у меня вопрос: как вы, такая изящная женщина, смогли поднять с глубины и на руках вынести на берег мужчину, да ещё и с водолазным снаряжением? Простите, но я совершенно    уверен, что это была не случайная съёмка, а обычный рекламный трюк. Что вы можете сказать по этому поводу? 

Элла вполне демонстративно вздохнула. История повторяется дважды. Ладно, будет тебе трюк, уверенный ты мой. Хорошо, что успела размяться с утра. 

— Могу сказать, что трюк действительно имел место. (Продюсер слегка побледнел.) А съёмка этого ролика — целиком и полностью заслуга нашего уважаемого продюсера, месье Леклерка, угробившего ради этого сложную батальную сцену. 

Журналисты моментально оживились. Защёлкали фотокамеры, засверкали вспышки. Леклерк начал зеленеть. Сенсация, господа! Какая сенсация! 

— Вы можете осветить детали, сеньорита Файн? 

— Разумеется. Слушайте. Глубина была небольшой, около трёх-четырёх метров. Водолаз всплыл сам. Мы только сняли с него утяжелители. А потом, потом был тот самый трюк. Кстати, он очень простой. Хотите, покажу, как он исполняется, прямо здесь и сейчас? 

— О, это будет восхитительно, сеньорита Файна. Грациа! 

— Подойдите ко мне, поднимитесь сюда, на сцену. 

Элла встала со своего места. Когда репортёр оказался возле неё, она, не изменяя приветливого выражения лица, с милой улыбкой резко ударила его ногой под коленки. И подхватила на руки, как ребенка. Побаюкала немного, спустилась по ступенькам, прошла между рядами и аккуратно усадила совершенно обалдевшего мужчину на его кресло. Неторопливо вернулась за стол и очень спокойно осведомилась: 

— В зале есть желающие посмотреть трюк с интубацией трахеи? В таком случае пусть принесут ларингоскоп. 

Желающих не нашлось. Но овация грянула. Сенсация состоялась, но какая сенсация, господа?! Леклерк аплодировал просто отчаянно. Элла подняла руку. Шум быстро затих.  

— Заслуга господина Леклерка в том, что, моментально оценив чрезвычайность ситуации, он пожертвовал сложной и дорогой батальной сценой и перенацелил операторов на нашу подводную группу. За что мы все ему очень благодарны. 

Дама - модератор перевела внимание журналистов на Катрин. А те, получив ответы на свои вопросы вполне в духе уже известных им, вчерашним, быстро оставили её в покое и, пообщавшись с режиссёрами, снова атаковали дебютантку. 

Женщина в строгом тёмном костюме из плотной, несмотря на жару, ткани; в модных очках говорила на хорошем французском, но с заметным русским акцентом. Смотрела строго и презрительно. Где-то Элла её уже видела. 

—  Галина Петрова. Газета “Известия”, Советский Союз. Вопрос к гражданке (или уже госпоже?) Файне. Известно ли вам, что порнография в нашей стране категорически запрещена? Мало того, запрещён вообще показ обнаженного тела на экране. Выступая в такой отвратительной роли, вы не просто дискредитируете передовое советское киноискусство, вы нарушаете Закон. Вы хотя бы подумали об этом?! 

Элла расхохоталась. Вспомнила. 

— Товарищ Петрова, ну почему вы так боитесь отступить от ранее полученных инструкций несмотря на то, что ситуация уже изменилась? Вы же знаете ответ на свой вопрос. Вы сидели вчера в пятом ряду, примерно на пятнадцатом месте слева, и отлично слышали, что я отвечала вашему коллеге. 

Среди журналистов прошелестел уважительный шумок, и они притихли. Элла улыбнулась и сделала успокаивающий жест в сторону возмущенной модераторши, уже готовой вмешаться. 

— Вчера я привела целый список известных во всём мире прекрасных советских фильмов, где присутствует обнажённая натура. Если напрячь память, можно припомнить ещё. А в “Брильянтовой руке” был самый настоящий стриптиз актрисы Светланы Светличной. Вы забыли? Бывает. Повторять общеизвестное не хочу. Зато спрашиваю вас: почему и зачем вы врёте и тем самым дискредитируете нашу советскую прессу, славную своей объективностью, точностью и беспристрастностью? Для чего, с какой целью вы врёте? Для кого? 

Физиономия репортёрши расцвела красными пятнами. 

— Да как вы смеете?! 

— Смею, ибо в отличие от вас, не опускаюсь до лжи и оскорблений. Вы солгали трижды: о том, что наш фильм порнографический, о том, что обнажённая натура в нашей стране запрещена, о том, что я, якобы нарушила какой-то закон, которого не существует.  

Элла говорила очень спокойно, и её насмешливая улыбка и интонация резко контрастировали со смыслом её слов. 

— Не хотите ответить? Ладно. Спрошу ещё, Галина: на каком основании вы оскорбили достойнейших людей?  Известного во всём мире, обладателя множества премий режиссёра Робера Жаннэ и талантливейшего человека, молодого советского режиссёра Юхана Саара. Вы их обвинили в постановке порнографической картины, Галина. Ответите или нет? Вы утверждаете, что наш исторический остросюжетный фильм — это порнография? Да или нет, Галина? 

Элла акцентировала имя журналистки, и среди публики начались смешки. 

— Сочувствовать вам не собираюсь, просто ставлю вас перед дилеммой: если вы называете фильм порнографическим, то придётся отвечать за оскорбление, возможно, по суду; а если нет, то признаете себя наглой лгуньей и принесёте лично мне, вот прямо тут, извинения. Меня это удовлетворит, а размер материальной компенсации за причинённый мне моральный ущерб обсудим позже. 

Успевшая немного прийти в себя и что-то прикинуть в уме, Петрова, наконец ответила: 

— Возможно, относительно определения категории фильма я проявила излишнюю категоричность. Если я назову этот фильм эротическим, это, я полагаю, не вызовет возражений со стороны уважаемых создателей данного произведения? 

— Можете быть уверенной, что ваше заявление, даже в смягченной форме, уже вызвало решительный протест со стороны организаторов фестиваля. Во всех наших документах и публикациях фильм уважаемых режиссёров Жаннэ и Саара отнесён к категории остросюжетных исторических. Вам ещё предстоит обосновать своё публичное заявление, либо ответить за него. Вы обвинили нас в некомпетентности. 

Для собственного корреспондента второй по значимости советской газеты окончательно дошло, во что и на какую глубину она вляпалась. 

— Ну-ну, кидай в меня последнее яйцо. - мысленно подбодрила её Элла. 

Бросок последовал незамедлительно. 

— Вы меня совершенно неправильно поняли, господа. Тем не менее, я приношу от себя лично и от лица представляемого издания самые искренние извинения. Вся моя критика относилась исключительно к нашей актрисе Элле Феликсовне  Страшножвидецкой. На официальное международное мероприятие она явилась в непристойном виде, чем дискредитирует советское киноискусство. Только и всего, господа, только и всего, уверяю вас! 

Элла мысленно поблагодарила Марека и Олю. Поведение аккредитованной дуры получилось просчитать безошибочно. Она снова подошла к краю сцены и дала присутствующим несколько секунд несколько на любование своей великолепной, истинно аристократической осанкой. 

— Стало быть, я в образах нагой морской девы смерти и хозяйки Салона маркизы Неглиже” перестала быть отвратительной и стала вполне пристойной. Уже неплохо. В чём провинилась я сейчас? 

Дама запыхтела так, что Элла забеспокоилась: как бы та не грохнулась в обморок от гипервентиляции. 

— Вы, вы... вы заявились на столь ответственную конференцию даже без нижнего белья, вы в непристойном виде представляете великую страну! 

Элла ещё расправила плечи. Платье обтянуло грудь. 

Сквозь шум в ушах дама расслышала чей-то насмешливый голос из зала: "Quod licet Veneri, non licet gallinae." И со сцены, от чёртовой модераторши: “По нашему общему мнению, мадемуазель Файна представляет лучшее, что есть в вашей стране”. 

На дрожащих ногах, хватаясь, чтобы не упасть, за спинки кресел, бывший специальный зарубежный корреспондент газеты “Известия”, гражданка Петрова Галина Ивановна покинула конференц-зал. 

Переждав смех, реплики и свист, дав аудитории успокоиться, модераторша провозгласила: 

— Дамы и господа, инцидент исчерпан. Прошу вас, задавайте ваши вопросы. 

=================== 

Наполеон говорил: «On s’engage, et puis on voit.» - Ввязаться в бой, а там видно будет. 

"Quod licet Veneri, non licet gallinae." - Что дозволено Венере, не дозволено курице. В латыни и испанском “галина” — курица.