Пересечь Диван возле «Сити банка» оказалось непросто.
Елена Семеновна зазевалась, загляделась на стаю проходивших мимо ярких, точно фламинго, индусок. А когда сунулась на мостовую, на светофоре на другой стороне замигала предостерегающая красная ладонь, вместо приветливого шагающего человечка.
Несмотря на сигнал, она двинулась было вперед, но тут на глаза ей попалась идущая навстречу седая дама в потертой бархатной шляпке. Елена моментально шарахнулась обратно, забилась в дверь банка, но не сообразила, как ее открыть, и так и осталась на тротуаре. Седая носатая дама неотвратимо приближалась, как всегда глядя поверх голов и расталкивая толпу. Встреча была неизбежна. Елена Семеновна изо всех сил выдвинула вперед подбородок, задрала тоже немалый нос, с годами ставший еще солиднее, и, собрав все свое мужество, ждала приближения потертой шляпки.
Но заметно постаревшая и оплывшая Берта Михайловна, ее заклятая многолетняя врагиня еще по Киеву, проплыла мимо, будто даже не заметив. И головой не кивнула, старая грымза! А ведь когда-то они были добрыми подругами целое лето.
У Елены Семеновны заколотилось сердце и, наверное, сильно поднялось давление. То ли от жары, то ли от неожиданности. Надо же встретиться здесь в Чикаго после стольких лет! С третьей попытки она перешла, наконец, Диван и села в автобус.

   Дома Любочка сразу с порога спросила мать, чего она такая красная, будто борщ без заправки. «Ты не представляешь... — рассказывала Елена Семеновна, тяжело отдуваясь и выкладывая свертки с покупками на кухонный стол. — Ты даже не догадаешься, кого я встретила! На Диване! Дай мне капли, там на буфете. Прямо в глазах темно! Нужно было уезжать за тридевять земель, чтобы здесь на нее наткнуться?! Эта старая ведьма совсем не изменилась. Только разнесло ее, как бочку. И так же задирает нос неизвестно чего». «Ты встретила Женькину маму? Они здесь, в Чикаго? И Женя тоже?» «Да, по-видимому, здесь. Поскольку я ее видела своими глазами. Интересно, все так же ли она дрожит над своим драгоценным Женечкой... Уверена, что она не дала этому сокровищу жениться. И он превратился в старого обрюзглого холостяка».
Люба промолчала, раскладывая на полки холодильника творог, кефир, колбасу и сыры в пакетиках, салаты в прозрачных коробочках и разноцветные овощи. Вражда была застарелая и болезненная, как язва. Началась она много-много лет назад на зеленой даче под Киевом, где цвели замечательные веселые подсолнухи в рост человека и краснела на серебристых кустах душистая нежная малина. Любочка до сих пор помнила ее вкус. А Жене нельзя было есть малину, у него на ягоды аллергия.

   Снять дачу в Буховке Елене Семеновне посоветовала сотрудница на работе. Елена Семеновна аккомпанировала на рояле в балетном училище, а Толстая Таня (ТТ) была секретаршей училищного директора. На фоне плоских, словно фанерные досточки, учениц и преподавательниц сочная Таня казалась действительно толстой. На ее круглых мягких бедрах, животе и оплывающих, как сливочное масло, плечах приятно отдыхал глаз. Шевеля пухлыми локтями, плечами и боками (она ни минуты не могла постоять спокойно), ТТ рассказала Елене, что в реке Буховке, протекающей посреди одноименной селухи, уйма йода и каких-то страшно полезных водорослей. Если Елена повезет туда дочку на лето, Любочка навсегда, навсегда! избавится от хронических гайморитов и ангин.

   Весь остаток рабочего дня Елена Семеновна размышляла о водорослях, ангинах и ненаглядной дочке Любочке, пока ее сильные тренированные пальцы с полированными короткими ногтями послушно и мощно колотили по скользким клавишам, сотрясая старый рояль. «И раз— и два— и три», — отсчитывал хриплый голос старой балерины. Дюжина тоненьких ног дружно колотила по паркету, как копытца, а Елена думала о своем.
И раз... — дача близко от города. Месяц побуду я с ней, а потом попрошу маму... Продукты будем возить на автобусе.
И два... — у Любочки слабенькое горлышко. Чрезвычайно важно оздоровить ее летом, чтоб зимой не хворала.
И три... — нужно взять еще хотя бы двоих учеников. Дачи дорогие.

   Елена Семеновна давала частные уроки музыки по вечерам и в выходные. Зарплаты не хватало, много уходило на лекарства, частных врачей, апельсины-витамины, усиленное питание для дочки. Про Елену говорили, что она похожа на актрису Барбару Страйзен (но без ее голоса), и это вроде бы звучало как комплимент, но со скрытой насмешкой. На экранах как раз прошел американский фильм «Смешная девчонка». В Елене Семеновне не было ничего смешного, но она обладала определенным чувством юмора и весила килограммов на 20 больше Барбары. Поэтому, когда ей говорили, что она похожа на знаменитую актрису, она отвечала: «Да, у меня красивые руки». А про себя думала: «Длинный нос — не преступление, а Страйзен и вправду интересная женщина. Может и во мне есть некоторый хорошо скрытый шарм?»

   В субботу она оставила Любочку на попечении бабушки, а сама отправилась ни свет, ни заря на обшарпанном синем автобусе в Буховку. Посадка в пригородный автобус напоминала штурм Зимнего: без кровопролития, но страшно. Наконец, затряслись, забренчали по проселочным битым дорогам, как консервная банка, набитая людским горохом. В давке Елена заметила знакомое лицо, но долго не могла вспомнить, кто это. Потом сообразила — участковый врач Берта Михайловна. Только теперь на ней не было ни привычной гранатовой бархатной шляпки, ни белого халата. В капроновом крапчатом платочке и в резиновых сапогах, она словно маскировалась под деревенскую. Весьма неудачный камуфляж. Если бы Берта Михайловна была шпионом на вражеской территории, ее уже давно расстреляли.
По Буховке женщины шли рядом, оживленно беседуя о детях и обходя глинистые обширные лужи. Дачу сняли у косоглазой смешливой Одарки. Елена сняла комнату окнами на улицу, а Михайловна, как называла ее хозяйка, другую, побольше, выходившую на террасу и сад. И детям будет веселее. «Только вы учтите, что у Женечки строгое расписание. Утром лечебная гимнастика и воздушные упражнения. Он такой болезненный мальчик. Дневной сон. Потом час игры на скрипке и чтение. А вечером урок английского. Я с ним сама занимаюсь летом по книгам, чтобы он не забыл. Скажите Любочке, что его нельзя отвлекать во время уроков. Им не следует играть в слишком подвижные игры. Мальчик может вспотеть и простудиться. И, пожалуйста, ничем не кормите Женечку. У него строгая диета».
Елена Семеновна хотела обидеться, но потом раздумала. Врачи всегда мудрят над своими детьми, ничего тут не поделаешь.

   На даче поначалу все шло хорошо. Дети играли в саду, а мамаши беседовали в тени или читали. Обмениваясь книгами и глубокомысленными замечаниями о литературе и деревенских нравах. Вечерами ходили к реке, потому что Берта Михайловна утверждала, что только предвечернее солнце полезно для организма. Там знакомились с другими дачниками, сплетничали, играли в карты. По выходным приезжал муж Берты, жизнерадостный Альберт Соломонович, тоже доктор, почему-то в костюме-тройке, с глазами-маслинами и колыхавшимся от тихого смеха брюшком. Он играл с Женей и Любочкой в затейливые игры, которые сам же на ходу выдумывал. Иногда устраивали концерты, где Женечка мучительно играл на скрипке, Любочка, краснея и запинаясь, читала «Мцыри» или «Песнь о вещем Олеге», а сам доктор пел романсы, сладко щуря глаза. Голос у него и вправду был замечательный, густой и сладкий, словно вишневый сироп.
Приглашали соседей с других дач. Под конец Женечка и Альберт Соломонович исполняли что-нибудь дуэтом. Одуревшие от дневной скуки дачники радовались любым развлечениям, дружно хлопали, пугая хозяйского пса Вовка. Тот начинал подвывать, и зрители просто кисли от смеха, когда басовитый лай сливался с куплетами тореадора. Потом опять шли на реку. Альберт после пения еще больше оживлялся, щедро рассыпал поэтические комплименты всем дачницам, Елене и даже кривой Одарке. У Берты сразу начинала болеть голова, вытягивалось лицо, губы сжимались в ниточку. Вечер обычно заканчивался приглушенными криками на их половине и рёвом Женечки. В такие моменты Елена радовалась, что у нее нет мужа.

   К концу июля неожиданно зарядили холодные не по сезону дожди. Стало скучно и мокро. Детей трудно было развлекать в низких сыроватых комнатах, пахнущих ватными одеялами и деревенским бытом. Все книги давно перечитали. Альберт не приезжал вторую неделю. Любочка слегка покашливала, несмотря на йодистую чудодейственную воду. Берта Михайловна стала сторониться ее, будто чумной. И Женю не подпускала. «Он такой чувствительный мальчик. Малейшая инфекция — и готово, он сляжет с воспалением легких!» — объяснила Берта Елене трагическим голосом. Потом она придумала, что собака ночью бегает в сад и будит их воем. Потребовала от Одарки, чтоб запирали калитку в сад.
Сначала Елена Семеновна и дети только посмеивались над этими предосторожностями. В лесу или у речки, как только мать отворачивалась, Женя со всех ног мчался к Любочке, и они убегали подальше, к густым кустам орешника и бузины. «Вы не видели Евгения?» «Да вон они играют на опушке. Вы не беспокойтесь, Берта Михайловна, они далеко не уйдут». «Женя! Женюсик! Женюрочка! Иди сюда, цыпочка, я потрогаю тебе лоб». Мальчик пунцово краснел, делал вид, что не слышит. Но мамаша не отставала: «Ты не вспотел, Женюлик? Давай, я поменяю тебе рубашечку. В горлышке не першит, не знобит? Простите, нам пора заниматься английским. Немедленно подойди, Евгений! К кому я обращаюсь?!». И Берта мощно уволакивала брыкавшегося Женю. А Любочка махала вслед, пока они не скрывались за плетнями и хатами. «Подумаешь, королева английская! Она и мужу, наверное, рубашечку каждую минуту меняет и не отпускает от себя ни на шаг, — бормотала Елена Семеновна. — Иди сюда, Любик, я тебе почитаю. Ну их совсем».

   В воскресенье выглянуло солнышко. Любочка играла с лохматым Вовком и поглядывала на запертую калитку в сад. Она уже совсем перестала кашлять и надеялась, что теперь «официальный запрет на общение» будет снят. Наконец Женя выглянул через забор и замахал руками. «Ты калитку открой, мы пойдем малину есть! — затараторила девочка. — Я уже не кахыкаю ни чуточки!» Он приподнял щеколду, и Люба неуверенно ступила в запретный сад, держась за забор. Женя висел и качался на калитке: «Мне мама не позволяет малину... А Вовк к нам не заскочит?» «Чего ты его боишься? Он ручной пес, не кусачий. Иди сюда, Вовчик! — подозвала она собаку. — Видишь, лапу мне дает. Я ему сегодня котлетку от обеда скормила». «Я не боюсь совсем. Подумаешь — собака Баскервиллей! — Женя опасливо покосился на пса. — Просто мама говорит, он блохастый. А от блох бывает лишай. Медицинский факт! Если я с ним буду играть, то стану блохастый и паршивый».

   Любочка обиделась: «Я с ним играю и ничего, вовсе не блохастая и не паршивая! А мама твоя — королева английская. Сама она блохастая, вот!» «Ну и уходи с нашей территории! Любка-юбка! Нечего тебе тут нашу личную малину есть!» «Вовсе она не ваша, Женька, а хозяйкина...» Мальчик качнулся на калитке и вдруг с размаху прищемил Любе руку. Та взвизгнула. «Ой, я нечаянно!» — Женя испугался до слез. Начал дуть ей на пальцы, Люба в ужасе уставилась на потемневшие ногти. Но уже с двух сторон на крик бежали мамы.
Рука посинела и вспухла. «Этот обозвал меня паршивой!» — рыдала Любочка. «Эта сказала про мою маму, что она блохастая королева!» — испуганно верещал Женя, шмыгая носом и прячась за мать. «Знаете, за такие выражения руки мало перебить! Мы думали, у вас приличная девочка, а она хулиганка какая-то! Перепугала ребенка до слез», — вздымалась грудью Берта Михайловна, обнимая сына. «А вы растите эгоиста и палача! Посмотрите, как он ей руку покалечил! Наверное, перелом».

   В довершения скандала Вовк облизывал свою любимицу, а потом принялся энергично рычать и лаять на ее обидчиков. Берта с сыном отступила в сад и захлопнула калитку. Дальше переругивались уже через забор. «Ваша девчонка травила моего ребенка собакой». «Моя девочка тоже ребенок и никого не травила. Вы — параноичка и маньячка! Не удивительно, что от вас муж сбежал!» «Презренная женщина! Шлюха! У вас ребенок вообще безотцовщина!» «Сама презренная!»
Неизвестно, чем бы кончилась эта сцена, но тут прибежала хозяйка с мокрым полотенцем и куском льда. Она и взялась отвести Любочку к местному фельдшеру. О том, чтобы принять медицинскую помощь от проклятой Берты не могло быть и речи. Да та и не предлагала. Фельдшер посмотрел и отправил дочку с мамой на рентген в райцентровскую больницу. Там руку загипсовали. Наскоро собрали вещи и вернулись в город. На дачу уже не выезжали.

   Вскоре Елена Семеновна с Любочкой переехали на другую квартиру, но все же нет-нет, да и встречались с Бертой Михайловной на улице, когда та спешила в своей нелепой бархатной шляпке с визитами к больным. Но никогда не здоровались. От бывших соседей Елена слышала, что муж от Берты и вправду сбежал-таки с какой-то медсестрой.
В старших классах Женя иногда встречался с Любочкой на городских школьных олимпиадах, но старательно отворачивался, будто она собиралась с ним заговорить. Еще чего не хватало! Он быстро вытянулся, погрубел. Но Любочка его всегда легко отличала в толпе мальчишек по темным кудрявым волосам и удлиненным восточным глазам с очень черными, будто нарочно подкрашенными ресницами. Девочке часто снились эти глаза, Женя приходил к ней как тогда в детстве. Они прятались в густом колючем малиннике и опять Женя говорил, что она самая лучшая девочка на свете и его невеста. Любочка просыпалась в слезах и думала, что сердце ее навеки разбито — в нем похоронена тайна первой неудавшейся люби. Боже мой, чего только не выдумывают девочки-школьницы!

   И вот на другом конце света, в Чикаго, двадцать лет спустя они, эти две полу семьи, мамаша Монтекки и мамаша Капулетти, опять столкнулись, и застарелая вражда вспыхнула с новой силой. Теперь врагини встречались постоянно — то в магазине, то в банке, то у врача, а иногда и в синагоге, куда обе бывшие комсомолки и активистки теперь нередко захаживали. И, конечно, нашлись общие знакомые в тесном эмигрантском мирке, которые радостно передавали от одной к другой бытовые подробности жизни, нелестные отзывы и характеристики. Даже образовались две партии приверженцев Елены и Берты, и уже между рядовыми членами обоих кланов происходили стычки и недоразумения.

   Быстро выяснилось, что Женя был женат, но жена оставила его в Чикаго и уехала за каким-то дельцом в Лос-Анджелес и сынишку увезла. (Наверняка ее замучила свекровь!) Что Любочка сама ушла от мужа и без детей, а теперь работает по продаже домов, но учиться на программиста. Что у Берты Михайловны было два инсульта, но она гордая и не жалуется, хотя правая рука плохо сгибается. Бывшая врачиха сторониться соседей и не ходит в гости, и медицинские советы отказывается давать, точно какая-нибудь королева. (А что я вам говорила? И откуда такой гонор?) Что Елена Семеновна помешана на своей Любочке, считает ее небывалой красавицей. (С чего бы? Таких – рубль пучок…) Во что бы то ни стало хочет выдать опять замуж, пристает ко всем, нет ли у них подходящего молодого человека. (Какая мама, такая и дочка. Вы бы видели, как эта женщина пожирала глазами моего мужа! А у меня был-таки законный муж, в отличие от нее.) Доброжелатели сочувственно кивали и подбрасывали все новые и новые подробности — сухие ветки в костер незатухающей ненависти.

   И по логике неизбежного хода событий в какой-то момент встретились дети, уже не очень молодые Женя и Любочка. Просто так, без всякого умысла на улице Диван. Женя спешил в банк, тот самый Сити банк, упомянуты в начале нашей истории. А Любочка хотела забежать к парикмахерше Эмме, жившей на Роквелле, подстричься и может быть подкраситься, если будет время (она уже начала седеть на висках). Они столкнулись на углу Дивана и Франциско, буквально наткнулись друг на друга, оба занятые своими мыслями и заботами. Сшиблись с такой силой, что у Любы вылетала из рук кожаная папка, а у Жени перекосились от удара очки. И пока он поправляет металлическую оправу, извиняется, подбирает папку, а она с замиранием сердца узнает его заметно поредевшие, но все еще очень черные волосы и восточные близорукие глаза, мы можем порассуждать, что их свело — рок, судьба, или просто случайность?

   Но вот уже оба пришли в себя от первой неожиданности. Отошли в сторону и придирчиво осматривают друг друга, не зная с чего начать разговор. Но, к счастью, из папки вылетели какие-то листки с заданиями по программированию, и оказалось, Женя ходил на те же курсы. А у Любочки столько вопросов. Она изрядно подзабыла математику. Он, конечно, готов помочь, не зря же заканчивал мат-факультет киевского университета. Единственный еврей на потоке. Они уже легко беседуют, как земляки и друзья детства. Они и впрямь друзья детства и договариваются встретиться завтра после работы. Поговорить о программировании и вообще... И ни один из них почему-то не упоминает об этой встрече в вечернем разговоре со своей мамой.

Прошли два или три месяца, а казалось, что пролетел год. Время в эмиграции, особенно вначале, становиться куда более плотным, густым и насыщенным и вмещает в короткие отрезки уйму важных событий. Летняя духота и жара сменились в Чикаго пестрой прохладной осени. Женя и Люба, тесно прижавшись, сидели на берегу Мичигана и задумчиво смотрели на сверкающие зеленые волны.

— Знаешь, холодно сидеть на камнях. Застудишься, — заботливо сказала она. — Давай я подстелю свой плащ.
— Еще чего! Лучше я сниму куртку. Такой ветер, ты замерзнешь. А еще лучше, давай, пойдем куда-нибудь в кафе или в пиццерию. Я с ланча ничего не ел.
— Чтобы нас застукали знакомые и тут же донесли твоей маме? Она же революцию устроит в Америке, если узнает...
— А твоя мама не устроит революцию или погром?
— Моя мама все-таки спокойнее, но ей нельзя волноваться из-за давления.
— А у моей мамы — сердце!
— Как будто нам опять по шесть лет! Твоя мама, моя мама... — рассмеялась Люба. — Ты вправду думаешь, они еще не знают, никто не донес? Чикаго —большая деревня.
— Моя мама что-нибудь сказала бы мне, не удержалась, а твоя?
— Может, сказать им? Нет, страшно! Что нам делать? Я как представлю наших мам на одной кухне, или даже за одним столом, так у меня кровь стынет в жилах. Или это от ветра...
— Черт с ними, с доносами! Где наш брат подпольщик не пропадал! Пошли есть пиццу, а то я завою от голода или кусаться начну.
— Кусаться? Это интересно... — Любочка хитро улыбнулась. — Я бы тоже не прочь тебя укусить.
— Только после обеда. Я сейчас ни на что не годен.

   А еще через два дня Берта Михайловна столкнулась нос к носу с Еленой Семеновной в приемной зубоврачебного офиса на Калифорнии. Обе слегка одурели от новокаина, но оглядели друг друга воинственно. Берта решительно поправила истертую темно-красную шляпку. Елена угрожающе разгладила шелковый шарфик на шее. Обе замерли, застыли.
Берта чуть отвернулась, поджала губы и вымолвила в пространство: «В Даминиксе сегодня мороженые куры на сэйле и бананы по 29 центов». Елена кашлянула и заметила в сторону кадки с искусственной пальмой: «В синагоге Фри в четверг бесплатные пайки к Новому году». Берта Михайловна строго посмотрела на нее и процедила сквозь зубы: «У меня есть тележка на колесиках. Пайки всегда тяжелые. Вы, кажется, живете неподалеку. Мы могли бы сходить вместе...» «Может быть, вас заинтересует — струнный квартет будет выступать в библиотеке», — сдержанно прошамкала Елена и поморщилась. Ей только что вырвали передний зуб.
Что ни говори, а Чикаго — действительно большая деревня.
                                                                *  *  *