«Потоп». Фреска в Сикстинской капелле, Микеланджело

 

Старый Ной

"Вот и день отгорел. Видишь, Боже, измученный Ной 
В утомленном ковчеге упавшие звезды качает. 
И слезится душа. И над горькой, постылой волной 
Ной остался один, кто молитвой Тебе докучает. 
Позабыть бы о том, как построен был мрачный ковчег, 
О соседях, друзьях и родне, ребятишках и прочем. 
Я доподлинно знал, что уже обречен человек, 
Но без воли Твоей разве мог я хоть чем-то помочь им? 
А когда напирала, с высот низвергаясь, вода, 
И в отчаянье люди бежали под прорванным небом, 
Я за них не молил, малодушно боялся тогда 
На себе ощутить отголоски великого гнева. 
Помнишь, юную мать заливало холодной водой, 
А она, протянув мне бутон верещавших пеленок, 
Зарыдала: "Спаси! Умоляю о милости, Ной! 
Ведь ни в чем не виновен сегодня рожденный ребенок!" 
Я до смерти своей этим криком, как грязью, облит. 
И устала душа принимать эту горечь без меры. 
Потому-то, наверное, старое сердце болит, 
Что придавлена совесть моей стопудовою верой. 
Что мне делать, Господь? Я давно потерял аппетит 
И смотреть не могу на сынов помрачневшие лица". 
"Успокойся, старик. Видишь: голубь назад не летит. 
Значит, будет весна. И Земля для любви возродится".

 

Пьета

Ты и Муж и Отец. Это больше, чем просто родня. 
Потому-то, Всевышний, я горечью слух Твой тревожу. 
Из бесчисленных чад за смиренье Ты выбрал меня. 
Но жена ль я Тебе? Нет, орудие замыслов Божьих. 
Я судьбу приняла, ибо Сыну Создателя - Мать. 
Но впервые с Тобою беду разделить захотела. 
Ты почувствуй, Отец, как немыслимо больно держать 
На дрожащих коленях сыновнее мертвое тело. 
Не дитя отобрали - о счастье святую мечту, 
А ведь Сын, не колеблясь, за них Свою кровушку пролил. 
Как смириться, скажи, признавая Его правоту? 
Как молиться за мир вопреки не стихающей боли?

Yayoi Kusama

Самсон

Наступившая тьма словно ширмою мир отделила. 
И один на один остаюсь я с бедою своей. 
А моя слепота - это дар твой последний, Далила. 
Отвергая народ, я влюблялся в его дочерей. 
Понимал: предала, знал и чувствовал, что не любила, 
Ненавидел себя, но с тобою расстаться не мог. 
Всем пожертвовать рад, даже Богом дарованной силой, 
Чтобы вновь целовать твой, горящий в лучах, завиток. 
Среди красок любви много темных, но я не в обиде. 
Что-то рвется в груди, изначальную ясность губя. 
Как, скажи мне, любить, если я твой народ ненавидел? 
Как сражаться с врагом, если в стан свой он принял тебя? 
Мне понятно теперь, что судьба объяснить захотела. 
Но возможно ль прожить безошибочно и не спеша? 
Ведь глаза нам даны для того, чтобы видело тело. 
А вот зрячие мы, лишь когда прозревает душа.