1.

Меня зовут Морс, Николай Сергеевич. Мне 47 лет. Я возглавляю фирму «Паруса надежды». Mы сдаем в хостинг компьютерные сервера. Причем арендуют их по всему миру, в Лондоне и в Амстердаме, во Вьетнаме и в Перу. И т.д.

Под моим началом около 500 сотрудников. В Москве только шестеро. Обстоятельства же сложились таким таинственным образом, что этих шестерых я только и знаю. И они ненавидят меня, а я ненавижу их.

Нет, внешне все выглядит благополучно. Любовь-морковь. Расшаркиваемся друг перед другом, клянемся в уважухе. На самом же деле, чувство страха, почти ужаса — магистральное чувство в родном офисе на Гоголевском бульваре, неподалеку от Храма Христа Спасителя. Рядом я и живу.

Сотрудников опишу как-нибудь в другой раз. Сначала расскажу о престранном приключении в Валдае. В этом провинциальном городишке прошли мои детские годы при бабке Прасковье, в огромном деревянном доме на ул. Февральской. Дом был возведен еще прапрадедом, Михал Иванычем, бухгалтером земства.

Так вот, померла моя драгоценная бабка, отмотав 104 года, и я махнул в городок моих младенческих грез. Именно здесь я впервые сладко поцеловался с девочкой Настей, а спрятавшись в камышах первого плёса, лицезрел, выходящую из озерной воды, голую даму, грудь ее у меня вызвала божественное головокружение.

Впрочем, это другое…

Схоронив же бабку Прасковью на скромном погосте, неподалеку от железнодорожного вокзала, я стал разбирать домашние вещи. Хотелось что-то взять себе на память. Бабушку, бабуличку, я очень любил. Хотя она меня держала в ежовых рукавицах.

Что же захватить в Москву, не слишком обременяя себя поклажей?

Огромные часы под стеклянным колпаком, подаренные моему прапрадеду коллегами-земцами. Не годится… Пыльный, в потертом бархате, фотоальбом. Его можно взять. Тетрадка со стихами Ахматовой, Пастернака, Цветаевой и т.д. Эти запретные стихи бабушка заносила в альбом лично. Ну, и почерк у нее! Как курица лапой. Беру.

А это что стоит на посудном шкафу? Кажется, примус… Помнится, на нем в моем пионерском детстве готовили яичницу на свином сале. Какой артефакт!

Беру.

Сразу вспомнился булгаковский кот Бегемот, мол, никого не трогаю, сижу, починяю примус.

Приподнявшись на цыпочки, взял примус, потряс его. Батюшки-светы! В нем даже есть керосин. Где у меня спички? Спичек нет. Ладно, это потом.

Хотел увидеть дату изготовления огневого прибора, протер бок рукавом велюрового пиджака. Даты не видать… А ведь любопытно! Изготовлен, к шаману не ходи, в допотопные совдеповские времена, в эпоху драчливых коммунальных кухонь.

Потер со всей дури.

Примус  дернулся из моих рук и грянул об пол.

Из него же (и как это только поместился?) выпрыгнул компактный господин в сером костюме, в красном галстуке, эдакий блондин в рыжину, с прозрачными голубыми глазами.

— Кто таков?! — обалдел я.

— Отрежем так, что не срастется, — отреагировал гость. — Замучаетесь пыль глотать. Замочу в сортире!

Я облизнул пересохшие губы. Кого-то этот визитер мне подозрительно напоминал. Кого?

— Позвольте отрекомендоваться, — господин выпятил молодецкую грудь. — Джинн… Джинн Вальдемар… А если полностью, джинн Владим Владимыч. Можно и попросту — Вова.

— Как? — прохрипел я.

— Джинн Вова!

2.

Сели с визитером пить чай, слово за слово, разговорились.

Я придушенно шепчу:

— Никогда б не поверил — что вы есть. Думал, вы исключительно из сказки.

— Какие еще сказки? — Вова в кулаке с треском раздробил сушку.

— Да о старике Хоттабыче. Об этой, как ее, болтливой Шахерезаде.

— Я — натуральный! — джинн скрестил мускулистые руки. Взгляд у мужика пронзительный, я поелозил ягодицами по табурету.

— Допустим… Не буду вопрошать, как ты оказался в этой железяке. Скажи одно, почему так смахиваешь на нашего президента РФ.

— Мы — одно и то же. Матрица! Из одной пробирки.

— Он — джинн?

— Не сомневайся! Ты разве, Коля, не заметил, что какую поганку он не загнет, все ему сходит с рук? А народ его любит еще страстнее.

— Это так… Народ наш, русаки, добрый, но глупый.

— Насчет доброты я бы не согласился. Однако о чем мы? Ля-ля да ля-ля. Ты говори, приказывай. Я обязан выполнять твои команды.

— В каких пределах? Обозначь рамки.

— Сразу скажу — бабок не проси. И грудастых девок. Соблюдая принцип золотой середины.

— Лады! Колбасу будешь?

— Какую колбасу?

— Микояновскую. Высшего сорта.

— Потом будем жрать! Ты — приказывай.

Я почесал затылок:

— Знаешь чего… Наведи-ка ты порядок в моей фирме. А именно в московском офисе. Очень уж стервецы выломались изо всех рамок. Ни стыда, ни совести. Работать не хотят, только повышай им зарплату.

— Короче! Кого замочить?

— А вот это не надо! Только без криминала.

— Тогда сопли не жуй. Четко обозначь проблему.

— Я, Вова, стал заложником толерантности. Всё терплю. Двое из шести моих сотрудников — педики. Две лесбиянки. И один трансвестит.

— Шестой?

— Тот нормальный. Мотя Поросюк.

— Кем работает?

— Месседжер.

— Кто?

— Ну, курьер, говоря по-старинке. Развозит по Москве наши договоры на подпись.

— Ясненько… — джинн грязным ногтем ковырнул во рту, у него, где-то ближе к зубу мудрости, застрял фрагмент сушки. — А теперь экспрессивно, одним мазком, опиши мне каждого персонажа. Вот этот, скажем, трансвестит, кто таков?

— Инженер-системщик Слава Моторылов. Здоровый такой детина. Под 2 метра. Как-то пришел в фирму в красной мини-юбке, блузка с декольте. Мы офонарели.

— Есть от чего! Ну и?

— Здравствуйте, говорит. С этого дня зовите меня не Славой, а Моникой. Трансвестит я по духу. Поклонник гнилой гейропы.

3.

Короче, я джинну всё поведал.

Про Гарри и Сёму, кои со школьной скамьи живут как в Римской армии, они стопроцентные педики. Про Свету и Таню, отвергнувших мужскую любовь, ступивших на скользкую дорожку поэтессы Сафо с острова Лесбос.

— А этот, как его, месседжер Мотя Поросюк, — гулко зевнул Вова, — чистый?

— Вроде бы да. Жрет только много. Хотя не понятно с чего. Его зарплата — мизер.

— Может, ты им и впрямь мало платишь? — подмигнул Вова.

— Побойся бога! Они за моей широкой спиной чудесно обогащаются. Светка, например, на даче в подмосковной Перловке воздвигла целое шубохранилище. Полста шуб! Песцовые, лисьи, соболиные… Даже хорьковые!

— Танька чего?

— Эта, шалашовка, шастает по всему белому свету. Обитает в пятизвездочных отелях. По венецианским каналам катается в гондолах с блудливыми гондольерами. Она даже поднималась на немыслимые высоты в Перу, в мертвом городе. Её, дуру, чрезвычайно волнуют исчезнувшие цивилизации.

— Друзья-педики?

— Сеня отхватил в сталинской высотке хатенку в 300 квадратов. Гарри на Рублевском шоссе воздвигает себе мини-дворец, типа японской пагоды императора Хурахито. Бегают там у него павлины, пасутся лемуры…

— Как разжился г-н Поросюк?

— Да какой он господин? Пролетарий чистых кровей! Не разжился никак. Я ему, обалдую, плачу по твердой ставке. Те же, другие, окучивают международных клиентов. А их — тьмы и тьмы…

— И все-таки именно Поросюк тебе милее всего?

— Именно так! А ведь, кажется, нет личности более отталкивающей. Одевается по-бомжовски. Смердит. Гик! Урод! Но какая-то инфернальная сила меня к нему тянет. Магнитом!

— У тебя как у самого с сексуальной ориентацией? Ты не гомик?

— С младых ногтей натурал! Хотя женщин слегка недолюбливаю. Согласен с чеховским героем, тот как-то заметил: «Женщина, что гусь! Палкой ее ударь, разве она что поймет?»

— Тебя палкой били?

— Ой, что со мной только не делали, пока я раскручивал бизнес! Бандюганы меня вывозили в березовый лес. Сайгаком бежал под свист пуль. Перепрыгивал мшистые пеньки и кочки. Один раз меня даже, как Буратину, вниз головой подвешивали над костром.

— Зачем? — джинн сжал мосластые кулаки с татуировкой «Вова».

— Жаждали получить от меня бабки. Да ты, Вован, не напрягайся. Это типовая история становления капитализма на Руси.

Джинн встал, встряхнулся. Строгий серый костюм его разом преобразился в военно-спортивный прикид. Эдакий пятнистый стиль «милитари».

— Да и впрямь джинн! — ахнул я.

— В Москву, брат Коля, в Москву!

4.

Новогодний корпоратив решили провести в пивном ресторане «Примус», что у метро Беляево.

— Каково название? Примус! — Вова лежал на массажной кровати с нефритовыми стержнями и шевелил пальцами ног. — Может, они про меня что пронюхали?

— Откуда? — я зорко глядел на купола Храма Христа Спасителя, на парящих над ними горластых ворон. — Обыкновенное явление синхронии. О нем еще писал Карл Юнг.

— Слушай, друг, не грузи!

— Синхрония — это случайное совпадение событий. Случайность же, младенцы в курсе, язык бога.

— Во навертел! Скажи лучше, как ты представишь меня своим подельникам?

— Элементарно! Мол, ты мой двоюродный брат. Скажем, из Ростова-на-Дону. Зовут тебя… Сергей Сергеевич.

Джинн взлетел над нефритовыми стержнями кровати. Большие его пальцы в драных носках гневно подрагивали.

— Я — джинн высшей категории. Трижды проходил аттестацию на небесах. Сам архангел Гавриил меня тестировал. И зовут меня — Владим Владимычем. Имя мое не замай. Это святое!

— Эко раздухарился… Выпей успокоительный чай с валерьянкой.

Вова энергично замотался по дубовому паркету.

— Ладно… Замнем… Бабочка у тебя есть?

— Какая еще бабочка?

— Обыкновенная! В каковых голливудские звезды идут по красной дорожке на получение «Оскара».

— Найдем.

— И смокинг. В свет нужно выходить аристократически, с шиком.

Я глянул на Вовины дырявые носки и усмехнулся.

— А ты не усмехайся! — оборвал меня джинн. — Видимость обманчива. Я бы мог и сам навертеть себе любой прикид. Да характер дурной, национальный.

— То есть?

— Хочу всё на халяву.

Раздался телефонный звонок. На проводе Мотя Поросюк, мой славный месседжер, бессребреник, человек золотое сердечко.

— Николай Сергеевич, с возвращеньецем! С наступающим! Счастья и здоровья вашей жене, вашим деткам.

— Ты чего? Жены с детенышами у меня отродясь не было.

— Ах, я куриная голова! Все забыл. Я чего звоню? Может, нам звезд эстрады в «Примус» ангажировать?

— Есть намётки?

— Маню Пугач. И ёйного муженька — Макса Дятлова.

— Что ты подсовываешь старье? Нафталин! Ты, давай, ангажируй кого помоложе. Нужна свежая кровь.

— Вас понял! Свежая кровь будет.

Матвей Поросюк резко положил трубку.

— Идиот! — вскрикнул я. — Никак не может уразуметь, что трубку кладет первым то, кто рангом выше.

Вова стоял у окна, вертел головой. Он всегда в свободную минуту делал физзарядку. Накаченный чёрт. Обернулся:

— Ты же мне талдычил о любви к Моте?

— Люблю его, подлеца. А за что — не знаю…

5.

Ресторан «Примус» поразил навязчивыми булгаковскими мотивами. Вместо швейцара — кот Бегемот в золотых галунах, с примусом в лапах, актер саратовского ТЮЗа, как после выяснилось.

Внутри же всё напоминало антураж «нехорошей квартиры». Закопченный потолок, огромные сундуки, по стенам цинковые корыта, на каждом столике примус, причем с зажженной конфоркой.

— Изобилие примусов меня раздражает… — поморщился Вова. — Зачем мне под нос суют воспоминание о моем узилище?

— Они о тебе не в курсах, — повел я плечами.

Свернули к нашему столу, расположенному покоем подле ватерклозета с буквами «Мэ» и «Жо».

— Идиот Поросюк! — поморщился я. — Неужели нельзя было заказать место козырней?

Подходим.

Мои молодцы живо вскакивают, вытягиваются во фрунт, в глазах нешуточное подобострастие. Я ведь забыл, что мой джинн выглядит тютелька в тютельку как президент РФ. Туз в туз, Гога и Магога.

— Знакомьтесь, — говорю, — Владим Владимыч. Только совсем другой.

— Как же другой? Тот самый! — тяжелые жемчужные бусы Татьяны издали мелодичный звон.

— Зуб даю! — ахнула тощая Светка.

— Я все-таки ближе к оппозиции… — нахмурилась Моника (Слава) Моторылов.

А педики Сема и Гарри испуганно поцеловались.

— Садитесь… — разрешил джинн. — В сортире вас мочить не буду. Хотя тот и рядом.

Матвей Поросюк радостно засмеялся. Во рту его блеснули металлические коронки. На золотые у него нет наличности.

Я окинул взыскательным взглядом Вову. Тот и впрямь похож на действующую вертикаль. Только чуть помоложе и мускулистей. И без карикатурной раздутости щек от инъекций ботокса.

Сели.

Я подцепил вилкой жареного омара. Прихлебнул пивко. И тогда приметил, что сидим только мы с джинном. Мои же подчиненные стоят навытяжку, с вытаращенными глазами.

— Садитесь, мать вашу так! — рявкнул я. — Повторяю, это не президент РФ, а всего лишь мой дядя. Из Костромы. Сергей Сергеевич. А приехал на конкурс двойников действующей вертикали.

Все сели. Хотя далеко не сразу поверили в костромского дядю.

— Какой еще, блин, дядя?! — джинн меня толкнул ногой под столом.

— А как, по-твоему, я должен был объяснить твою схожесть? — шепнул я в Вовино ухо, попутно к этому уху присматриваясь. Нет, это ухо плебейское, с оттенком гопоты, далеко не монаршье ухо. Куда там!

Пиво было странного вкуса, с вяжущей кислинкой.

— Что за бухло? — строго обернулся я к месседжеру Поросюку.

— Вишневое! Самое клёвое… А сейчас по вашему заказу выступит Маня Пугач. На подходе и Макс Дятлов.

— Дурак! Я же просил старье не ангажировать.

— Точно… — смутился Матвей. — Требовали свежей крови. Как же я все позабыл? Старею…

6.

Маня Пугач нас напрягла не особенно. Ее выкатили на сцену в золотой клетке, что бенгальского тигра. Клетка же покрыта элегантным полупрозрачным тюлем, дабы примадонна никого не смущала своим увядающим имиджем.

Песни были хитовые: «Арлекино», «Миллион алых роз», «Всё могут короли» и т.п.

— А ничего Манька поет! — джинн ковырял вилкой в зубах. — Душевненько так. Щемит сердечко.

— Когда она в 70 лет щеголяет голыми ляжками — это моветон, — подхватил Матвей Поросюк. — Хотя лично я эротичных старушек люблю. Геронтофил, наверно. Возбуждаюсь.

Я изумленно скосился на месседжера. Вот он и приоткрыл свою потаенную сущность. Значит, что я имею в своих «Парусах надежды»? Два педика, две лесбиянки, трансвестит и геронтофил свежеиспеченный.

Вова вынул вилку изо рта, постучал оной по глиняному сосуду, наполненному вишневым пивом.

— Дамы и господа! — вальяжно произнес он. — Прошу минутку внимания.

— А голос точь-в-точь как у действующей вертикали, — всполохнулась Светка, острый носик ее побелел, стал алебастровым.

— Мороз по коже! — подхватила Таня.

— Я нынешнего президента не очень-то уважаю… — подхватила Моника Моторылова, мужские ее волосатые руки резко контрастировали с высокой грудью.

— Это почему же, позвольте вас спросить? — джинн перекатил желваки.

— Да балабол он. Мели Емеля. А сам со своей ОПГ грабит Россию. Бандит без стыда и совести.

— Обдирает что липку… — сыто откинулся в кресле Матвей Поросюк. — Несусветной жадности чел. А ведь росточка-то мелкого. Мог бы быть поскромней.

Джинн Вальдемар стукнул кулаком по столу:

— Замочу в сортире!

— Вова, ты чего? — потянул я его за рукав пиджака.

— Какой я тебе Вова? Я — президент РФ!

— Так мы и поверили! — засмеялись педики Сема и Гарри.

Светка и Таня звучно поцеловались. В губы! Трансвестит Моторылов одернул красное платье. Матвей Поросюк нанизал на вилку соленый рыжик.

Тут в зале погас свет.

Маня Пугач на полуслове оборвала песню. Она, кстати, на бис исполняла шлягер «Все могут короли».

Не прошло и четверти часа, как мы все, скованные одной цепью, оказались в автозаке. А тот нас живо доставил в кровавые застенки гэбни на Лубянке, неподалеку от «Детского мира».

ЭПИЛОГ

Через трое суток меня выпустили из КПЗ и я предстал пред ясны очи ВВП.

— Зачем ты меня, джинн, заточил в узилище? — с легким упреком вопросил я его.

Вова меня крепко обнял, обдав волной терпкой волной изысканного парфюма.

— Прости! Достали меня твои лесбиянки с педиками. Да геронтофил хренов. Вот я и слетел с катушек. И еще… Больше меня не называй джинном. Это ведь так, шутка была. Новейшая разработка Сколково. С аистами летал, нырял с дельфинами, теперь вот опробовал статус старика Хоттабыча.

— Понял? А где мои подчиненные?

— В институте Сербского. Избавим их там от сексуальных дефектов. Вернем статус-кво. А тебе же, дорогой мой товарищ Морс, есть доверительный разговор. Хочу тебя видеть на посту премьер-министра.

— Потяну ли?

— Потянешь! Если что, браточки с Лубянки так быстро подправят, что больше не отрастет.

— Тогда согласен… Один вопрос!

— Валяй.

— Когда вы были у меня, кто правил Русью?

— Да я же и правил. Ты хоть иногда, шутки ради, поглядывай зомбоящик. Там по всем каналам орали, мол, я пропал. Я же в этом время осваивал хай-тек технологию «Спрячься в примусе».

— Ах, вот оно что! — облегченно потер я руки.

Неужели стану премьер-министром?!

Как же вовремя я наткнулся на примус!