НЕСКОЛЬКО  ПОЛЕЗНЫХ  СОВЕТОВ
НА ПУТИ В БЕНИЛЮКС И ОБРАТНО
   
часть вторая  (окончание)

  ОБРАТНО, ЧЕРЕЗ  ГЕРМАНИЮ,
ПАРИЖ  И  «СХИПХОЛЛ». 

1.   возвращайтесь к друзьям 

18.04  

ARТ & VIVO отправлял меня назад длинным кружным путём через германский Дортмунд,  французский Париж, и тот же «Схипхолл». Девушки, что называется, «под завязку» нагрузили приветами и сувенирами всей нашей пишущей, читающей и взахлёб дискутирующей на «Острове Андерс» еврейско-российской публики.
Ханс деловито настраивал «Пежо» на пробег по хайвэям пограничной Европы пока мы с Валерией разгоняли грусть расставания кормлением водоплавающих с деревянных мостков над мелкими каналами покидаемой Фландрии.
Где-то тут, недалеко, Ван Гог писал свои водяные мельницы. Впрочем, я, кажется, повторяюсь...  

Чинный, чистый буржуазный Хелдроп нежно попрощался со мной малиновыми колоколами собора, прошелестел вослед шинами бесчисленных велосипедов и навсегда остался в сознании обителью покоя и благополучия, а в подсознании, - тем, пришедшим из далека далёкого, противопоставлением, - «победители Гитлера,- освобождённые от Гитлера». Пограничные мысли были чисты, и бесхитростны.     

А Германия встретила нас безразличной, убегающей за горизонт круговертью ветряных электростанций.
Не остановила для выяснения намерений, проверки личного состава, национальности, наличия оружия, наркотиков и прочего нежелательного груза. «Дельфтская корова» для Саши Бизяка, уместившаяся в чемодан, без труда проникала сквозь границы Западной Европы.
Пересечение отметилось лишь вертикальным «волнением» безукоризненных шоссе, появлением указателей на немецком и агрессивным боем соборных колоколов. Бюргеры просыпаться не любят, - поспешило незатейливое объяснение, - вот и будят их во всю колокольную мощь.

«Волнение» дальше вглубь набирало крутизну и плавно уносило меня к полусонным размышлениям о минувшем, послужившем причиной этого непредсказуемого вояжа в Германию и Париж.

В том, давно минувшем, ничего, по достойному счёту, не вспомнить, кроме безудержного, но скоротечного счастья с единственной, на всю оставшуюся жизнь, женщиной. И боли её потери...

Тридцать лет тому близится, как привёл Шура Мейлихов на мою «подпольную» выставку худющую глазастую девицу, со строгим ко мне предупреждением,

- Не лапать! Она невеста приятеля.

-  Шура, о чём ты?! - возмутился я тогда.

-  Знаю я тебя! - дальновидно не поверил Шура.

Знал он меня хорошо, и уже через шесть месяцев мы с Нинулей союз счастливых заключили. Только дружбу с ним не потеряли...

Вот и мчусь в «Пежо», по его приглашению, через... Господи! через двадцать семь лет, (целое поколение!) в город Дортмунд, Германия. К месту его постоянного ныне жительства. А пока Ханс кружит улицами чистенького центра в поисках указанного адреса, вспоминаю даты, считаю годы, путаюсь, возвращаясь к истокам. Волнуюсь.

Но, вот он, Шура, - на углу стоит, от солнца щурится. Немного раздался, и в глазах потускнело. Или слеза ностальгии набежала? Да, годов пролетело, проскакало, прохромало... Не мало.

Приобнялись, насколько смогли, сдержано, - мужики всё же...

Перезнакомились, взошли в дом. На шестой этаж - пешком, лифт тут не предусмотрен априори. Позволяют себе, однако, буржуи...

Подробности встречи и нового обретения через два десятка лет весьма личностны, если не сказать, - интимны. Опускаю, потому что, как бы не ощущали и оценивали себя в нашей нынешней ипостаси, мы всё ещё там, в дорогом и проклятом уно-совьетико, где у каждого - своё. Горькое, солёное, сладкое, слоёное - своё.

А вот и пейзажи мои ностальгические, за дымкой прошедших лет едва узнаваемые. Сподобил когда-то Б-г заместо архитектуры, никому в те советские годы не нужной, ублажать душу «живой писью» в промежутках редких между банкетами и самиздатом.

И глядит на тебя со стен позор молодости без разрешающей на вывоз печати «художественной ценности не представляет».

Как они сюда попали, - отдельный рассказ, не для нервных...
Через час, после спонтанных, при первом знакомстве, сюжетов и тем, мы расстались с Валерией и Хансом до лучших времён, до будущих встреч. Моя благодарность им - безмерна.

Каким бы галопом и круговоротом не пролетела та неделя в самом сердце Бенилюкса, мне воотчую явились люди, архитектура, пейзажи и портреты древней и современной Фландрии.

Это не мало, господа! Не даром «пепел Клааса» шестьдесят лет бил в моё сердце. Нет, не даром!

Скоропалительных оценок увиденному стараюсь избегать.
Следует подождать, когда волнение уляжется, невыразительное сотрётся, малозначительное забудется, а подспудное, возможно, основное, чётко проявится. Пока, - только главные вехи и первые мимолётные впечатления.

-  Пойдём смотреть город, - после ужина объявил Шура голосом, не предполагающим возражений. Его голос, к слову, никогда, никому, никаких возражений не предполагал. Этому бы голосу ещё слух и веру соответственную, восхвалять бы ему Господа протодьяконом в храме Христа Спасителя. Но не сошлось...
И мы спустились в Дортмунд, шестьдесят два года назад мировой войной растоптанный.

Не знаю, что там на окраинах, - здесь, в центре, ничего, хотя бы отдалённо, того лихолетья напоминающего. Рациональная, без изъянов и без особых изысков, архитектура, идеальная чистота, покой, нешумливые кафе и бары, несуетливые прохожие. 

Мягкая, обволакивающая дома, зелень, трава, посеребрённая  вечерней подсветкой, идеально стриженые газоны и... кролики. Да-да, кролики в самом центре города.
Шрамов прошлой войны не найти, зато появились свежие...

Каким-то молодцам пришло, под лёгкими парами, вдохновение
и разнесли в близлежащем сквере всё стеклянное, что под руки попало, - витрины, фонари, двери... Следы нового нашествия, и можно догадаться, какого и от каких границ.

За углом, - местный Брод, - пустынная прогулочная зона. На всю длину три-четыре медлительные пары бредут под ненавязчивую меланхолию одинокой гитары. Что-то слышится родное..., - мы подходим к высокому тощему исполнителю, бросаем в открытую пасть футляра мелкие евро, и получаем расслабленное «спасибо».

Наш паренёк, толи, из Томска, толи, из Омска (записывать надо).

-   Как держишься? - задаём сочувственный вопрос.

-  Нормально, на жизнь хватает. Чего ещё? - и улыбка добрая, беспечная, русская.

Поворачиваем назад...

На ночь, глядя, после вечернего чая, слегка ностальгируем, жуём сопли былого под раскатистый Шурин басок. Я всегда поражался его умению, не смягчая оценок, развернуть к себе собеседника нужной гранью. Оттого и не иссякает в его дом поток прежних друзей и приятелей. Я, можно сказать, в пятом десятке, ежегодно, с целью или проездом, навещающих его в середине Европы.

Рефрен, - «а помнишь?» - долго ещё витает в мягком полусвете отведённой мне комнаты...

19. 04.

А на следующий день Татьяна, жена Шуры, с утра ставит на уши туристическую компанию «Viktoria Reisen», в которой заказан для меня тур на 2 дня в Париж.
В ПАРИЖ! Там какие-то нелады с местами в автобусе и оплатой. Компания-то русскоговорящая, вот и отношение соответствующее к своим, родным.

Некрикливый, но упорный Татьянин натиск всё ставит на свои места в виде места у окна на завтрашний рейс, и никакая им доплата, как выясняется, не нужна. Вот так должно осваивать окружающее пространство решительным репатриантам. А я в Израиле уже 7 лет, но до сих пор, чуть что, - от головной боли, - головой в песок. Благо, его там... в избытке.

Тем успокоились и отправились с Шурой расширять географию  моего представления о федеральных землях и водах Германии.

В Дюссельдорф на правый берег Рейна, где ничего, по большому счёту, не запомнилось, кроме неспешного движения народных масс вдоль набережной и пивного разнообразия в том же узком направлении. Деревянные лавки, столы, пиво, закусь, белые, туземцы, чистота, пейзажи голубые, глубокие и расслабуха... Живи да радуйся. Что помешало тем семьдесят лет назад? А что мешает этим, напакостившим в центре Дортмунда?

Догадываюсь, но это слабо утешает. 

2. непременно посетите Париж

  20. 04.

Поздним душноватым вечером Шура провожает меня в Париж, (пока на автостанцию). Ворчит, петляя в безлюдных переулках, - Запоминай дорогу, вернёшься на рассвете, - встречать не буду.

С ним не поспоришь, я тащусь с сумкой, набитой разнообразной закусью (с Татьяной тоже не поспоришь), считаю повороты и лестницы, снимаю дислокацию.

-  Ты смотри, не шали там! - сурово напутствует Шура, и синий двухэтажный автобус, заполненный на треть, плавно уносится в европейскую весеннюю, тёплую, влажную ночь. Сердце не спокойно, - где-то там, впереди долгожданная Франция.

Но, сначала, - Дюссельдорф, салон уплотняется на две трети,  слышны уже ядрёные российские словосочетания при загрузке и разборе мест. Ещё через час, - Кёльн, транспорт забивается «под завязку», а децибелы, попадая в резонанс, могут вынести окна. Всех сильно возбудило объявление: «Туалетом в нашем автобусе просим не пользоваться, вам же хуже будет».

Место рядом заняла дама в годах, судя по виду, в долгих. Минут через десять она уже видела сладкие сны, умильным сопением мешая мне воспроизводить тот, чёрно-серый, киношный или начитанный с детства, Париж...

«У них мундиры синие
И сабли на боку.
Огонь по линии!
Ку-ка-ре-ку!»  - дразнящая песенка Гавроша и деревянный слон, в чреве которого он обитал со своими малолетними приятелями. Дальше были баррикады и его убили. Потом ворвались Жерар Филипп, Фернандель, Луи де Фюнес, Жан Габен, Жан Маре, этот тип в жёлтом ботинке, Лелюш. «Фанфан Тюльпан», «Дьявол и десять заповедей», «Гром небесный», «Фантомас», «Мужчина и женщина»... Монтан и Синьорэ, Пиаф и Азнавур, Жирардо и
Делон. Трентиньан и Анук Эмме. Да, мало ли, кто ещё в этих
капельках свободы, просачивающихся оттуда?
Это и была моя первая Франция, мой первый Париж. Уверенно полагаю, как у абсолютного большинства ровесников. Таким и запечатлелся, как утраченные грёзы. А полюбился, - вряд ли. Любишь, когда всё знаешь не понаслышке. 

Десятилетием спустя снова явился град Париж в неотягчающих воображение, сухих лекциях соввуза по истории архитектуры с перелистыванием на экране бесцветных слайдов: Елисейские поля, Эйфелева башня, Гранд Опера, Нотр-Дам, дом Инвалидов, Лувр, Версаль, Монмартр, Секре-Кёр, Марсово поле, нудный комментарий, ещё пара-тройка... расчёт окончен. Зачёт на все оставшиеся времена.

Но вот, подфартила судьба и подарил Шура, - на окраине жизни увидеть столицу Европы собственными глазами. Такую, как есть, без литературно-киношных прикрас, без шор напускных идеологий. И мчит меня синий автобус в пределы истончившейся мечты под лёгкое сопение рядом и тяжкий храп где-то впереди.

21.04                                           

До первых дыханий дня над предместьями так и не уснул, - волновался. А торжественный въезд в лоно города позорно проспал. Буквально напротив Гранд Опера на борт автобуса была принята красивая, подтянутая брючная дама.

Легко представилась, - зовут Наталья, на предстоящие два дня буду вашим гидом. Прошу строго придерживаться временных рамок, подальше держать кошельки и не попадаться на уловки уличных продавцов и фокусников. Поехали? - Поехали!

И поехали. Гранд Опера - собор Мадлен - сад Тюильри - Вандомская площадь - площадь Согласия - Елисейские поля - Триумфальная арка - Эйфелева башня - Марсово поле - Военная школа - дом Инвалидов - Большой и Малый дворцы - мост Александра -Лувр - Нотр-Дам - площадь Республики - Монмартр - Сакре-Кёр - Мулен Руж...

- Господа, - разводила нас красавица Наталья - на обход храма и посещение могилы Наполеона тридцать минут, сбор у автобуса в 12-20, туалет у входа, мальчикам - справа, девочкам - слева.
И мы вламывались агрессивной потной толпой в культурные слои пролетевших над мутной Сеной столетий. На полчаса. История лёгкой трусцой тянулась мимо и над нами посмеивалась.

Экскурсанты явно не поспевали за ней.
Ржаворожие горгоны Нотр-Дама пустоглазо пялились на наш оголтелый бег.
Да что там, они ещё не то видели...

К полудню постсоветский народ от торопливого мелькания кадров и ранней европейской жары поник, а подъём на Монмартр к ступеням белокаменной Секре-Кёр, и плотная толчея базарчика ПАРИмазов уморил окончательно.
Базарчик, кстати, впечатление произвёл грустное.
Действующие лица, - исполнители этой развесистой живописной клюквы, к солнечному полудню были подогреты изнутри и снаружи, и, частично, полегли. Зазывный русский матерок скреплял отдельные сюжеты в широкое полотно художественной парижской эмиграции, тиражирующей свои таланты за малые, но конкретные «евро».
Отработанный механизм автобусных экскурсий к 15.00 доставил ошалевший от жары, беготни и впечатлений контингент в скромный, но вполне комфортабельный отель за Булонским лесом, в густой чаще которого бродили призраки королевских мушкетёров и гвардейцев Ришелье. Но...

-  В настоящее время это место встреч и разборок сексуальных меньшинств.
Вечером появляться здесь не советую, - разрушила мои юношеские представления Наталья.
Маргарита, соседка рядом, укоризненно посмотрела на меня, будто я был к тому причастен.             
Визиты за границу в составе туристических групп научили меня  непременному правилу.
При распределении номеров в отелях, будь последним, - и у тебя появится счастливый шанс стать нечётным. Что означает, занять апартаменты одному, не раздражая и не раздражаясь соседством, и провести время на полное своё усмотрение в самых разнообразных смыслах. По молодости, - вспомните или представьте сами, в зрелых годах, - свои затеи.

А что нужно престарелому туристу и свободному художнику? Узелки на память? Заметки на полях проигранных сражений? Стать вровень с возрастом, - вот что.

На сей раз, так и вышло, - поселился один в уютном двухместном номере со всеми бытовыми прибамбасами. Как раз, к обеденному времени, когда согласие души и желудка внезапно потребовало немедленного восстановления. И тут же развернулись на столе аппетитные Татьянины заготовочки, и стала гордая бутылочка бургундского, дальновидно прихваченная в толчее латинских кварталов.
Забродила кровь, сдвинулись куда-то вглубь первые впечатления, приблизились мысли совсем иного толка.

Вот сидишь ты за Булонским лесом в номере непритязательного парижского отеля, распиваешь сам-на-сам бургундское, тебе 67-мь, основная часть прожита. Чем жил, как живёшь, что ждёт? Что может накатить на пожилого полукровку, накатившего лёгкого французского винца, вдали от родины. И где она теперь, кстати, и которая?

Родила, подняла, воспитала, образовала, одарила друзьями, женщинами, жёнами, детьми, внуками, та, советская, необъятная, берёзовая. Но она же, - лишила отца, не спасла мать, запрещала, грозила, судила, выкручивала руки, спаивала, выталкивала..
-Вытолкнула.

Приняла, дала подлинное гражданство, оценила прошлое, нашла новых друзей, раскрыла новые грани, - эта, крохотная, древняя, опалённая, стойкая. Но она же, - о! сколько можно ей, второпях, припомнить, - от вражды вероисповеданий до распрей по цвету кожи, от бездарных политиканов до нищенского достатка...

«Мы сидим с вами у пограничного столба, но смотрим в разные стороны. Я стремился СЮДА, а вы бежали ОТТУДА» - так откликнулся на мои поспешные откровения большой писатель Ицхак Мошкович.
И хотя мы с ним оба выходцы из «тамошней туземной литературы», трудно этому что-либо возразить. Тем более, - поздно... Мир праху его и светлая ему память.

В этом простая и сложная разница.
Может быть, каким-то оправданием зачтётся то, что во вторую ливанскую случилось мне быть за границей и пересидеть там «катюши» Насраллы ничего не стоило. Однако не воспользовался, вернулся и честно отбоялся своё в этой скоротечной военной компании. Так что, всё в наших руках, и грех жаловаться.

...И по касательной памяти, разгоняемой бургундским, вылетел я на брусчатку Старого Арбата, куда непременно приводили меня сами ноги, каждый раз, когда бывал я в Москве. Где впервые услышал из мрачной толчеи краснорожих поддатых мужиков, буквально, напротив «Вахтангова»,
- Полукровка, полукровка,
- отец, еврей, а мать, жидовка.
И пьяный гогот вослед, от которого похолодело в груди, и, как на воре шапка, огнём запылали уши.
Год это был 1975-й, а в 1997-м на том же, приблизительно, месте, вышел на меня из своей германской эмиграции Шура Мейлихов.

- Ну, вот же, - почти не удивился я.

- А как же, - поддержал меня Шура. 

Мы выпили пива, обменялись новостями и сфотографировались. Он уехал в Россию, я отправился в Грецию. Кто бы мог подумать тогда, что не суждено той встрече стать последней...

Так и просидел до темноты, перебирая вехи, пересчитывая грехи, на подробный отчёт перед Всевышним, если он обратит на меня внимание в скоротечной общей очереди, призовёт и задаст нелёгкие вопросы.

А в 18.00 местная трансляция разогнала мои путаные, под винцо, воспоминания и пригласила на прогулку по вечернему Парижу. За отдельную плату, зато с подъёмом на Эйфелеву башню.
Вид с высоты второго яруса был потрясающим. Можно было бы выше, но очередь и стоимость возрастали, а потрясения хватило на всю оставшуюся жизнь.
Дело ведь не в метрах, - в высоте чувства. 

22.04 

На второй день вялотекущего перемещения туда - обратно через помпезные мосты Сены повторяющиеся кадры примелькались, укачало и стало слегка поташнивать от развесистой архитектуры старого Парижа, Версаля и окрестностей.
Как от именинного торта, чрезмерно услащенного пышным кремом в затейливых конфигурациях.
Сидящая рядом, попутчица Маргарита, причудливыми силами судьбы заброшенная сюда из-под Саратова, замучила то сонным посвистом, то вопросами, к цели посещения никакого отношения не имеющими.
А потная беготня от дворцов к соборам и обратно, из очереди к Рубенсам и Рембрандтам в очередь к импрессионистам и Пикассо умножили потребность чистого, свежего глотка современной архитектуры. Мой одинокий глаз упорно искал вызывающего, дерзкого противопоставления.
И, пожалуйста, вот он, - Центр Помпиду, как многопалая, разноцветная публичная фига, этой чванливой императорской роскоши. Или оперативным вмешательством вскрытое сердце Парижа? В продолжение образа, - Эйфелева башня, стойка для капельницы, и торопливые ручьи посетителей вверх-вниз, в том же образе.

Лувр. Все носятся в поисках утерянного кода Да Винчи. Эту, неоднократно развенчанную и столь же возвеличенную, матрону, ехидно посмеивающуюся, - Как я вас надула?! А я  старательно избегаю соблазна, вспоминая ядовитое определение Фаины Раневской. Тем более, что мы уже встречались с Моной Лизой в Эрмитаже, где она гастролировала по культурному обмену. И не произвела, извините.
Я и в этот раз не соблазнился.

Зато, чуть позже, в своём домике потряс Роден. Нам ведь его «Советская Культура» этаким сусальным мастером непорочной любви преподносила, лакировщиком сексуальных отношений. А этот бойкий старичок, ох каким хулиганом предстал. И бунтарём. Так что, все эти тиражированные беломраморные поцелуйчики, - не в счёт. Не зря почтенного ваятеля лишали званий и отстраняли от учеников!

После мощного, мрачного Дома Инвалидов с грудой гранитов и лабрадоритов, наваленных на могилу Наполеона (побаивались потомки воскрешения!) душа и взор искали отдохновения. Да вот оно, - на широких зелёных площадях Республики и Согласия, где полное царит согласие парижского раскрепощённого населения, 
погоды, природы и спортивных игр на свежем воздухе. И плевать ему, вроде, на выборы, в этот день, президента, на помпезные торжественные марши, под барабанный бой и со знамёнами, седых ветеранов (в шесть дней, кстати, сдавших Париж), на снующие потные толпы туристов, да на всё на свете.

А вон там, на гранитном парапете набережной уже пристроились цветные любители свободной любви. Они исполняют акт среди бела дня раскованно и самозабвенно, прикрывшись коротенькой юбочкой весёлой партнёрши.

Свобода на парапетах Парижа!

В 18.00 мы благодарно расстаёмся с обворожительной Натальей, которую заботливо пересаживает в роскошную «Пежо» седой вальяжный господин, исполненный скрытым достоинством.

Похоже, мезальянс, но какое нам дело.

Народ устало рассаживается за столики в угловом ресторанчике с видом на Нотр-Дам, как и обещано в программе экскурсии. В её последней части. Стоимость мероприятия, - 13 евро. Бокал бургундского, если вы такой крутой, и вам не хватает без этого вдохновения, - дополнительно, - 4 евро.

Гаснет солнце, загорается город,  белая свеча Эйфелевой башни протыкает черноту парижского неба, приходит пора расставания, видимо надолго. Скорее всего, - навсегда. Спасибо, Шура...

Но расставаться с Парижем рано. Он дарит нам, напоследок, дивную прогулку на шоуботе под мостами Сены, в которой плещутся огни ночного города. И, это уж вовсе, как по заказу, мимо нас на таком же, расцвеченном гирляндами, транспорте летит настоящая еврейская свадьба с хупой и с «Хавва Нагилой».      

Я не выдерживаю, ору туда, - Мазаль тов! И они отвечают мне тем же, исчезая в чёрном жерле Александровского моста.

Теперь всё? Нет. Самый неожиданный сюрприз от компании «Viktoria Reisen», - распитие шампанского прямо у причальных площадок Сены. С видом на искрящуюся Эйфелеву башню.

Маргарита тронута до слёз, - Знать бы раньше, знать бы раньше, -горюет она о чём-то своём, больном, далёком.                
Ну, что ж, прощай Париж! На возвращенье швырнул монетку 5 евро в темноту реки, услышал жалобный «бульк», и тут же пожалел. Вернусь, вряд ли, а бокал бургундского в десяти шагах отсюда стоит дешевле. Зрительный ряд, он всегда под рукой, - проспекты, программки, фото на память, - но ароматы и вкусовые ощущения дольше зрительных. По крайней мере, - у меня.

Последние, сникающие восторги мелких похитителей Европы, - рассадка по местам, пересчёт по головам, - тронулись.
Путь назад стремителен и повержен в усталый недолгий сон.

- Дас ис, Кёльн, - первые встречающие сонно раздражены, суетливы, торопливы. Ночные тени, тени, тени...

- Дас ис, Дюссельдорф - соседка Маргарита кричит зябнувшей на ветру паре, - Я здесь, я здесь! Рычат неподалёку мелкие авто.

- Дас ис, Дортмунд, - постукивают за мной по мостовым колёса чемоданчика, набитого вчерашним, полыхающим Парижем.

Я иду спящим городом, и весёлые попартовские носороги, оставленные после прошедшего чемпионата мира по футболу, вселяют уверенность, что жизнь на седьмом десятке состоит не только из прошлого или воспоминаний о нём.

Я иду спящим городом и не знаю ещё, что умер Борис Ельцин... 

3. не жалейте о прошлом 

23.04 - 25.04

Три дня прощаний.
Прощание с Ельциным, который, что бы ему задним числом не
навешивали, решил развернуть и развернул дряхлеющую страну.
Решил покончить с бреднями о коммунизме и покончил, в одиночку выйдя из «сплочённых рядов». Решил открыть Россию остальному миру, и открыл, одним махом перетащив в эру дикого капитализма. Но только он, в конце концов, попросил за всё это прощения у народа и ушёл добровольно, хотя и не без крови.
Так и впечатался, - один, стройный, мощный, стоящий под триколором на танке. Другой, - старый, спившийся, одутловатый, разрушенный второпях розданными, но не выполненными обещаниями. В том числе, лечь на рельсы. Восхвалённый и проклинаемый. Три дня мы просидели у телевизора, так или иначе, увязывая его судьбу со своей. 

Прощание с иллюзиями молодости, когда, казалось, всё по плечу, друзья не предадут, сподвижники не подведут, любимые не разлюбят, дети не покинут, беды минуют. Но, оглянись назад, всё это растоптано, развалено, и корить, кроме себя, некого.

Наконец, - прощание подступающее. Что за плечами?
Полный гастрономический набор сравнительно недолгой жизни: материнское молочко познания, манная каша воспитания, винегрет образования, сборная солянка профессий, заказные фуршеты показухи.

И, вот он, - жиденький кефир пенсионного обеспечения.

Всё ближе прощальный марш клистирных труб.

Что дальше, - понятно, никому не отвертеться.  Но и уходить рановато, так как не отданы ещё долги за беспечно изданную на деньги друзей книжицу, заглядывать в которую ныне стыдно.

Так что, «воленс-неволенс», надо скрипеть дальше. 

4. надейтесь, и вам повезёт

  26.04

Турне приблизилось к концу.
С утра Шура и Таня втолковывают мне несложный маршрут из Дортмунда в аэропорт Амстердама с одной пересадкой в Голландии.

-   Не волнуйся, дальше поезд нигде не останавливается. Перейдёшь со своего пути на противоположный, и все дела, - уверяют они.

Да я и не волнуюсь, - это вам не Задрищенск какой-нибудь, это вам, Европа, значит строгий порядок расписания. Прибытие в «Шипхолл» за три часа до отлёта.

Поцелуи, объятия, напутствия, заклинания. Спасибо всем! Пора. 

Поезд, вопреки уверениям, потащился нехотя, предоставив мне возможность насладиться уютными пейзажами провинциальной Германии в мелких подробностях. Но многочисленные посадочные платформы, с которых собирал состав утренних пассажиров, вызвали лёгкую тревогу. Время бежало, транспорт полз нехотя, уверенное солнце наступающего дня уже поднялось над Европой, и ощутилась лёгкая тревога.

Пункта пересадки (записывать надо) достигли, съев час из тех трёх, что оставалось до отлёта. Толпа высыпала на перрон, перешла на противоположный путь и легко взволновалась.
Состав на пути стоял, но вагоны были закрыты и пусты. Через полчаса беспокойного ожидания я решился преодолеть свою безъязыкую робость и спросил у близстоящих,
- Вот из ит? Что это?

-   Рашен? - удивился студенческого вида худой, высокий парень.

-   О, ез, ез! - обрадовался я быстрому контакту.

-   Са-ба-стоф-ка, - развёл он руками и улыбнулся. Им плевать на эти превратности, - они привыкли, ждут без паники.

А у меня полтора часа до отлёта, два чемодана, туго набитые
альманахами «Остров Андерс», «Дельфтской коровой» для Саши Бизяка и последние 50 евро в кармане, на которые туда не доехать, обратно не вернуться.

Ещё через полчаса душевных мук и разваливающихся надежд из станционного здания вышли солидные мужики в элегантных чёрных костюмах с одной красной лацканой. Они неторопливо осмотрели состав, открыли вагоны и пригласили пассажиров...

Я не буду утомлять свою память дальнейшим, в котором было ещё 5 (пять!) пересадок, и не стану играть на нервах читателей. Одно только, - я влетел в огромное здание аэропорта «Шипхолл», когда часы показывали, что мой рейс был уже 40 минут в полёте.

Я нёсся по этажам и коридорам этого воплощения технических и технологических достижений человечества, злой и потный, с
диким воплем,
- Тель-Авив! Тель-Авив!
Пассажиры, дети, собаки и даже полицейские шарахались от меня, как от сумасшедшего, указывая пальцами в противоположных направлениях.

Но я добрался-таки до коридора, над которым синела табличка «Тель-Авив», и понял, - пропал. Коридор был пуст, две чернявые девочки в форме и при оружии явно скучали у стойки контроля багажа.
Всё. Я поставил чемоданы и распрощался с беспечным будущим. Воображение быстро нарисовало неприятности с полицией, голод, холод, ночёвки на чердаках, в подвалах. И крысы...

-   Вы будете оформлять? - вдруг услышал я на чисто русском, - проходите.
Одна из девочек казённо улыбалась мне, - проходите, что вы везёте? Откройте, покажите.
Ничего не понимая, я покорно следовал командам и тупо отвечал на вопросы. -  Что везёте? Есть оружие, наркотики? Что с вами передали? Что это?

-   Это Дельфтская корова, - поставил я их в тупик.

Они, молча, изъяли корову, несколько альманахов «О.Андерс», унесли их в глубину коридора и долго не появлялись.
Чёрный охранник лениво изучал меня огромными, навыкат, глазами и явно хотел съесть.
Всё, пропал, - окончательно отключил я волю и был на грани припадка, когда услышал за спиной размеренный стук каблуков и обернулся.

Роскошная белокурая женщина, типа Шерон Стоун, неторопливо надвигалась на контроль, расточительно играя бёдрами, всем видом, показывая,
- Мне плевать на ваши расписания. Уж меня-то вы подождёте!
И я уверовал, наконец, что на рейс попадаю. Уж её-то они, точно, подождут...

Как в воду глядел, - бдительные девочки вынесли мою поклажу, помогли втиснуть её в чемоданы и поставить в багажные клетки, пожелали чего-то на иврите.
Звероподобный чёрный охранник   был огорчён, - я ему не достался.

Шерон Стоун, - Помогите даме, - вручила мне небольшую сумку, взяла под руку. Мы миновали зону контроля, вышли в залитый солнцем коридор и увидели за окнами бело-голубую крылатую сигару «Эль-Аль».
Рейс задержали на три часа...

А ещё через пять, сделав круг захода над башнями Тель-Авива, самолёт пошёл на посадку. Путешествующий налегке и за чужой счёт пенсионер, представитель несчётной армии любителей графической мании, - значки, буквы, буковки, словечки, слова, словеса, - благополучно вернулся на Родину.