- Вах, вах, ти посмотри, какой дэвушка, просто пэрсик! Норочка сдвинула с глаз панаму, чтобы увидеть говорившего. Два кавказца - низенький толстяк с огромным животом и пышными усами, и высокий тощий парень - оба одинаково смуглые и заросшие пышной черной растительностью, в одинаковых черных сатиновых трусах до колен, - улыбались ей, глядя сверху на лежащую на полотенце девушку. «Местные»,- безоговорочно решила девушка. В этом она была уверена не только из-за их сочного акцента, но и потому, что приезжие отдыхающие все как один щеголяли в полосатых полотняных пижамах - в полном комплекте или только в штанах. Особенным шиком считались сатиновые блестящие - бело-синие или желток-коричневые пижамы.

        Это было послевоенное лето, в общем-то, не первое - война с Германией окончилась в мае 1945 года, но потом была Япония, долгое возвращение домой, и только сейчас, казалось, вернулись с фронта все, кто уцелел в этой мясорубке. И все они, как казалось Норочке, сейчас отдыхали в Гаграх. Сразу видно было, кто из посетителей пляжа был на фронте - по выправке, по развороту плеч, по взгляду, в котором ясно читалась и затаенная боль, страдание, и мечта, и надежда - на мир, на счастье, на будущее. Они не стеснялись ран и шрамов, но и не кичились ими, не выставляли напоказ. Хотя, казалось, куда спрячешь исполосованные фронтовыми хирургами спины и грудные клетки. А ноги, руки - у скольких из гагрских ухажеров они были не в полном комплекте - и ничего, у каждого из них была зазноба - жена или подруга, которая преданно заглядывала ему в глаза и забегала все дорожки. Ну конечно, женихов после войны было мало, приходилось дорожить тем, что есть.

         Девушка повернулась на спину, показав таким образом полное равнодушие, и кавказцы, поняв всю ненадежность своих притязаний, отошли от нее. Норочка здесь была впервые. Она вообще в первый раз увидела море - и после холодной даже летом Москвы это было счастье. Нора вообще все в жизни принимала радостно и открыто. Может, потому, что ей в ее 23 года уже досталось по полной программе.   Она была сиротой, и даже сама не знала, «круглой», как тогда говорили, или же нет. Мама погибла, когда девочке было всего пять лет. Мамино платье загорелось от керосинки прямо в их комнате, когда она подавала обед мужу, дочке  и  своему брату Ефиму, и вспыхнуло так быстро, что никто - ни папа, ни дядя Ефим,- не сообразили, что надо делать. Маму забрали в больницу, и когда через день Норочке сказали, что она умерла, девочка подумала: "Ну умерла, ну и что." Гораздо важнее было то, что папа, как и обещал, купил новую игру. Норочка даже не видела маму умершей. Дело в том, что Ефим, решив похоронить сестру по еврейским обычаям и опасаясь, что русский муж сестры не послушается его и похоронит Злату как принято у православных, забрал ее из больничного морга раньше отца, и норочкин папа даже не смог проститься с женой. Из-за этого он горевал еще больше, рассорился и даже подрался с Ефимом и не пускал того на порог. Более того, этот поступок Ефима настроил отца, до этого абсолютно лояльно относящегося к евреям, отрицательно по отношению к этой нации, особенно к родственникам покойной жены.

         Свое горе папа стал заливать водкой, а вскоре привел и новую жену.  Но Норочку, единственную доченьку, он просто обожал и не давал в обиду. Ведь родилась она в двойне семимесячной. Но ее сестричка, Инночка, была слабее и прожила всего два месяца. Мама часто плакала, жалела умершую малышку, и папа тоже горевал из-за этого. Теперь отец стал еще чаще покупать Норе подарки - игрушки, конфеты и платьица. Сам он появлялся, как правило, поздно вечером чересчур веселым. Его появлению предшествовало пение, которое был вынужден слушать Телеграфный переулок, где они жили. Пел он очень хорошо, голос был сильный, громкий. А исполнял папа всего две песни, его любимые - «По диким степям Забайкалья» и «Ямщик, не гони лошадей». Происходило это, как правило, ночью, и соседи часто вызывали милицию. Когда милиционеры являлись по вызову, папа, уже чуть протрезвев, набирал номер телефона - это была приемная всероссийского старосты Михаила Калинина. Затем он передавал телефонную трубку милиционеру, тот слушал, что ему говорят, затем вежливо брал под козырек, спрашивал, не нужна ли его помощь, извинялся и исчезал.  

         Дело в том, что кроме того, что норочкин отец Петр занимал довольно значительную должность на большом заводе, он был односельчанином и другом юности Калинина. Но когда в 1936 году опять пришли участковый и двое в штатском, и отец подумал, что, как всегда, соседи не выдержали, всесоюзный староста не помог, да и не мог этого сделать. Отца забрали, и больше Норочка его не видела. Теперь она стала дочерью «врага народа», ее даже вызывали в НКВД и хотели отправить в лагерь как члена семьи изменника Родины. Но она понравилась НКВДисту, ведь была прилежной и аккуратной девочкой, отличницей, и  он отпустил Нору. Ей просто повезло, так как по всем действующим тогда страшным законам и инструкциям она просто была обречена. К этому времени Норочка жила уже не в своей комнате - через несколько дней после ареста отца ее выгнала его жена (это была уже третья по счету после смерти мамы). Девочку забрали к себе соседи, и целых два года она жила у них.

 Папина жена вскоре вышла замуж, и Норочка старалась забыть и о ней и о своей комнате. Как-то, встретив девочку во дворе, бывшая мачеха позвала ее домой и дала смятую бумажку- это была записка от папы. Ее он выбросил из окна вагона, в котором его везли в лагерь. Кто-то по просьбе арестованного, подобрав записку, прислал ее по указанному адресу. Теперь Норочка знала хотя бы, что папа жив. Но было это давно, и так как с той поры она не получала больше никаких известий о нем, то и не знала, есть у нее отец или нет.И «круглая» она сирота или нет, девушке было неизвестно.

       Через два года Нора, уже тогда пятнадцатилетняя девушка, переехала к своему троюродному брату, который добился опекунства над ней. Он был старше ее лет на пятнадцать, и хотя Норочка была немного влюблена в своего опекуна, относился к ней сугубо по-отечески. Фима Садовников (так его звали) работал концертмейстером в Большом театре, и теперь для девушки открылся мир музыки. Она не пропускала ни одного спектакля, и хотя ей, что называется, медведь на ухо наступил, постоянно пыталась воспроизвести дома арии и мелодии, приводя своего опекуна в состояние легкого помешательства.

            Школу Норочка окончила хорошо, и, конечно, хотела поступить в институт - ее привлекали иностранные языки, и по-немецкому у нее было всегда «отлично». Но Фима довольно прозрачно намекнул, что пора самой зарабатывать на жизнь. Он же помог Норе с работой. Она была грамотной девочкой, и стала работать секретарем в военном ведомстве, связанном с авиацией. Это был второй случай невероятного везения - просто непонятно, каким образом дочку «врага народа» допустили в военное ведомство. Тем не менее она проработала там всю войну и служила до сих пор. Во время  войны тоже было  много случаев везения -  в первую голодную военную зиму,  когда  уже совсем нечего было кушать, ее послали в командировку в Ташкент, и на обратном пути в поезде она выменяла свои вещички на целый мешок риса, который и спас ее тогда, в другой раз ей помогла народная артистка СССР, певица Шпиллер, у которой не было своих детей. В общем, Норочке невероятно везло, и она считала себя счастливой.

         Теперь она жила в своей комнате - Фима помог ей через суд восстановить права на жилплощадь, и была абсолютно самостоятельной. Несмотря на то, что военные летчики, находясь по делам службы в Москве, наперебой ухаживали за хорошенькой пухленькой секретаршей, она принимала их ухаживания лишь до определенной степени, и сумела сохранить не только невинность, но и полную наивность в вопросах любви - слова «секс» тогда просто не было в природе.

      Вот и сейчас ей повезло - в Министерстве дали путевку - и не куда-нибудь, а в шикарный санаторий в Гагры. Она здесь уже десятый день, и все не может привыкнуть к этой радости - к солнцу, морю, ярким южным цветам и фруктам, и к восхищенным взглядам мужчин. Впрочем, все они оставляли ее равнодушной до вчерашнего дня...

       Норочка, разморенная жарой,  выплыла из воспоминаний, лениво повернулась, встала с полотенца и неспешно пошла к морю. Она умела плавать, и легко и красиво поплыла от берега. Из ее хорошенькой головки, украшенной веночком из кос, не шла вчерашняя встреча. Кажется, она  влюбилась. Вчера в приморском парке Нора познакомилась с двумя парнями - да нет, уже взрослыми мужчинами. Один из них, тот, что помоложе, высокий, стройный Давид - он сразу сказал, что друзья его называют Даней, просто запал в душу. Мужчины лечились в туберкулезном санатории - Даня успел рассказать ей, что заболел, переходя в начале войны линию фронта, и поэтому не воевал. Ну и подумаешь, туберкулезник - сейчас всех лечат. Зато теперь Даня был директором, настоящим директором обувной фабрики в Киеве. И его друг, деверь Яша, немного старше его, тоже работал в обувной промышленности в Киеве начальником цеха. Серьезные вроде мужчины, но какие добрые, остроумные, смешливые. Норочка вспомнила ярко-голубые искрящиеся Данины глаза, волнистые черные волосы и улыбку - солнечную, потому что на его золотом зубе играл солнечный зайчик.

         Девушка вышла из воды, неспешно вытерлась - пора было идти на обед. Она подумала о том, что после обеда на море не пойдет - нужно помыть голову, причесаться, подготовиться к вечеру - сегодня в парке ее будет ждать Даня. Непонятно было, будет ли он вместе с Яшей или один - а вдруг она тоже ему пришлась по душе, и это настоящее свидание. Нора засобиралась.

       Идти было далеко - санаторий находился высоко на горе. Отдыхающие лениво ползли по дороге, лишь иногда проезжающая машина вздымала облако пыли. Норочка тоже шла медленно - полуденная жара разморила ее. Вдруг девушка услышала громкий, даже нахальный звук клаксона. Она обернулась - рядом с ней очень медленно, приноравливаясь к ее шагу, ехал роскошный автомобиль - иностранный, лаково-черный, с блестящими металлическими деталями. Нора, конечно, не разбиралась в марках автомобилей, но то, что это редкая машина, понял бы любой. Ей даже показалось, что она видела в Москве этот автомобиль. Водитель притормозил и, высунувшись из окна автомобиля, сказал:

- Давай подвезу, зачем такой красавице ноги бить?

Норочка засомневалась, но, услышав, что парень не местный, а возит какого-то большого московского начальника, согласилась.

Ехали недолго, но за это время само собой получилось так, что она рассказала о себе почти все, во всяком случае, о том, что не замужем, и не имеет никого в целом свете, водителю стало известно. Возле ворот санатория он остановил машину, вышел и галантно подал девушке руку. Норочка убежала, ее мысли были уже далеко, и после обеда она почти забыла об этом инциденте. Она немного полежала и теперь готовилась к вечернему свиданию. Собственно, подготовка много времени и сил не отняла -Норочка лишь вымыла голову. У нее были пышные русые волосы, чуть волнистые и упрямые. Косметикой девушка не пользовалась - у нее и без этого была нежная бело-розовая кожа и яркие зеленые глаза. Она отутюжила белую парусиновую юбку, приготовила единственную крепдешиновую блузочку, и решила почитать книжку, чтобы быстрее пробежало время. За чтением ее застала санитарочка - та, что дежурила у входа в санаторий:

- Норочка, за тобой приехали, - машина черная блестящая, ждут тебя, беги быстро, наверное, начальник большой.

    Нора задумалась. Она лишь сейчас вспомнила о сегодняшней встрече, и почему-то в сердце закралась тревога. Вроде бы ничего страшного эта встреча не сулила, но тем не менее было как-то неспокойно. В общем, Норочка недолго думала - ведь ее ждал Даня, и свидание с ним было гораздо важнее какого-то большого начальника.

- Скажи, что ты меня не нашла, обыскала весь санаторий, ну нет меня, и все! -она решительно развернула санитарку по направлению к двери. - Все, все, нет меня.

Вечером в парке ее ждал Даня. Он был один, и этот их первый вечер запомнился Норочке на всю жизнь. Все время, оставшееся до отъезда, она расставалась с Давидом только по вечерам. Это была любовь, первая  и настоящая.

Кончился отпуск, и Нора вернулась в Москву. Теперь у нее был Давид, с которым они договорились о скорой встрече. Она писала длинные, полные любви, письма. А у Дани времени на это не было, и он звонил - часто, в основном, поздно вечером. Телефон в Норочкиной квартире был в коридоре, и уже все соседи большой московской коммуналки знали о ее любви. А на праздник Октябрьской революции, когда у всей страны был выходной день, и в этом году он удачно примыкал к воскресенью, Давид пообещал приехать.

       За день до его приезда Нора ехала в смежное Министерство - ей нужно было отвезти важные документы, и поэтому была предоставлена служебная машина. Как всегда, она о чем-то болтала, хотя мысли были далеко - мысленно она уже была с Даней. Впереди ехала большая черная машина, блестящая, с яркими металлическими частями, зашторенными окнами. Память услужливо напомнила Норе лето, Гагры...да, это была та же самая машина...

- Ты знаешь, чей это автомобиль? - спросил водитель Саша. Девушка открыла рот, чтобы рассказать о летней истории, но замолчала, услышав:

- Это машина Берии.

        Она замолчала надолго, переваривая услышанное - по Москве ходили слухи о том, что в Москве средь бела дня исчезают молодые девушки, и вроде бы их забирают прямо с улицы и везут ненасытному сластолюбцу Берия. Они исчезают навсегда. Норочка подумала о том, что она, в общем-то, соответствовала вкусам Берии - молоденькая, пухленькая, наивная, - и, наверное, если бы не предстоящая тогда летом встреча с Данькой, ее бы уже не было в живых.

Через год они с Данькой поженились, и родилась я.