Сквозь пелену дождя.
   
   Я стоял на перекрестке,  возле светофора и ждал, когда же, наконец, зеленый человечек призывно замерцает сквозь пелену дождя, разрешая переход мне и еще нескольким, таким же как и я промокшим бедолагам, поверившим телевизионным  прогнозам погоды больше, чем собственным глазам.

 А они, с...иноптики, словно  издеваясь,  ежедневно прогнозировали сухую и жаркую погоду, вплоть до самых выходных, но словно в пику им,  вот уже вторые сутки откуда-то сверху непрестанно сыпал мелкий, холодный, схожий с осенним дождь.

 Прямо напротив меня, на противоположной стороне дороги, на темно-сером в подтеках бетонном столбе, переминаясь с ноги на ногу, сидела ворона. Она была большая, грязно - серая, с огромным, черным, отполированным клювом, и даже на первый взгляд  ужасно наглая. Большие, словно куриные ляжки ее вызывающе двигались вверх и в низ при каждом повороте хвоста. Если бы она достала откуда- нибудь, из подмышки  папиросу, и прикурила, поверьте, это бы меня не удивило. До того это была сволочная ворона.

 Не знаю, чем провинились перед ней люди, но на каждого прохожего, она  методично сбрасывала какой-нибудь мусор, надо полагать, запасенный ею для этой акции заблаговременно: бумажки, обертки от мороженного, выгнутый скелет воблы, а когда запасы всех этих гнусностей у нее иссякли, она, приподнимая хвост, поливала пешеходов зеленоватым, жидким пометом. Очень нехорошая ворона.   
И вдруг, совершенно неожиданно, мне представилась такая картина: вместо этой  наглой ,воинствующей, черно-серой  вороны, на столбе как будто бы теперь, восседала  ...м.м.м,  все та же мстительная  птица, но уже  в ощипанном виде, то есть абсолютно голая, но, как ни странно, живая, с  пупырчатым, сизоватым  тельцем и  со своими, смехотворно-  жалкими потугами отомстить за что-то всему человечеству.

 Картинка показалась мне настолько реалистической и смешной, что я невольно рассмеялся в голос. Рассмеялся весело и счастливо, наперекор непогоде, этому мелкому и холодному дождю, промокшим, расползшимся кроссовкам, наперекор большой и грязной луже у меня под ногами...

 Но тут мой взгляд совершенно непроизвольно опустился ниже, и я увидел прямо перед собой затормозившую  голубую иномарку, черт ее знает какую ( в машинах, право, я не разбираюсь), а вот в ней....
   ...Я увидел ее совершенно неожиданно для себя. Отогнув упругие сосновые лапы ,безжалостно царапавшие мое лицо, я оказался на самой верхушке горной гряды  Шихан, конечной цели моего многочасового блуждания по еле заметным на каменистых осыпях тропам в районе озера Аракуль .Где-то здесь, на неприступных скалах, находились каменные чаши- глубокие ,круглые или овальные углубления в гранитной , необыкновенно прочной породе, выбитые кем-то или чем-то (наука до сих пор не предоставила никакого реального объяснения их возникновения) в глубокой древности.

 ...Она сидела на краю огромной, двух-трех метровой  наполненной дождевой водой чаши, подогнув под себя ноги и смотрела в сторону ярко бордового, по вечернему ласкового солнца. И была она обнаженная, ничуть, не стеснявшаяся  окружающего ее великолепия суровой, Уральской природы , и в капельках воды на ее теле сфокусировались тоненькие лучики солнца. Сейчас бы, наверное, с высоты прожитых лет и будучи обогащенным, или скорее всего отягощенным   определенным  багажом  знаний о женской наготе и ее канонах, если, конечно, они имеют право на существование, эти самые каноны, я  бы подумал, что у нее была несколько тяжеловатая для ее довольно хрупкой фигуры грудь, и слишком широкие бедра, резко переходящие в тонкую талию, но тогда, в тот ранний вечер она показалась мне совершенством. То есть красота ее была настолько совершенна и бесконечна, что все эти дикие, зазубренные скалы красного гранита, и заросшие соснами горы в тот же миг, показались мне  чем-то нелепо искусственным, бездарным и равнодушным, словно фанерные декорации в провинциальном театре.

Женщина  неслышно соскользнула в воду и встав на дно чаши  начала не торопясь намыливать волосы. Длинные, темные пряди покрывались, пропитывались хрупко-неверной пеной ,становились короче и пышнее. Грациозно изогнутая спина ее с еле заметными бугорками позвоночника и вертикальной ложбинкой, плавно и естественно переходила в высокие, упругие ягодицы. При каждом движении ее руки, грудь с темно-багровыми вишнями сосков упруго колыхалась, вызывая в моем, не знавшем  еще женщин естестве странные, жгуче-тягостные импульсы.

Мыло из ее руки внезапно выскользнуло и коротко рассмеявшись, незнакомка наклонилась за ним, почти коснувшись щекой поверхности воды и при этом  ненароком повернувшись ко мне спиной. Не знаю почему, мне отчаянно захотелось в этот миг прижаться всем  своим телом к  упругим и маняще -доступным  ее  ягодицам , яростно срывая с себя усыпанное хвоей трико и непонятно отчего повлажневшие плавки, и может быть даже попытаться  совершить то...,  о Господи.., о чем я так много думал и мечтал, читая тайком Опулея и Эмиля  Золя .

Женщина наконец достала из воды мыло , и слегка разведя ноги,  намылила свой упругий живот, темный треугольник волос, внешне таких жестких, а   иногда, словно совершая какой-то неизвестный мне таинственный ритуал, она проводила своей  намыленной ладонью  несколько ниже и дальше...

 В это мгновение, мне отчего-то показалось, что она чувствует, а скорее даже знает о моем присутствии, и от того -то в каждом ее движении, в каждом повороте и изгибе ее влажного тела  было что-то порочное и продажное, еле уловимое, так, на уровне подсознания, но, тем не менее, было...   

Я чувствовал, что, подглядывая за ней, совершал что-то не совсем достойное, нечто не приличное, сродни чтению чужих писем, но оторвать от нее свой взгляд - нет, это было сильнее меня. Стоя  на коленях, утонувших в толстую и мягкую подстилку опавшей сосновой хвои, и смотрел, смотрел на нее, нет, я молился в первый раз в жизни, молился, чтобы это никогда не кончалось, чтобы она была здесь, на этой скале  вечно, а я бы вечно на нее смотрел...

Но руки, Боже мой, где в этот миг были мои руки!?

...Когда она поднялась, вышла из воды, ее силуэт на фоне солнечного диска показался  мне выточенным из того же темно-красного  гранита ,как и все окружающие нас скалы и лишь влажные волосы на голове и лобке отливали темной, старинной бронзой, и..., одним словом, в этот миг, когда я мог. казалось, беспрепятственно  любоваться этой женщиной во весь рост ,во всем ее великолепии, -молитва моя закончилась совершенно неожиданно и резко чем-то горячим, обжигающе-непривычным, повалившим меня на землю. Пульсирующая ,  несколько даже ноющая, но в то же время необычайно сладостная боль и вслед за ней наступившая отчаянно-гнетущая пустота внизу живота, заставила меня на какое-то время забыть обо всем на свете: о женщине, о чашах, обо всем, что было у меня в жизни  до этих пор...

...Я не помню, как она ушла, как за ней сомкнулись зеленые ветви, и сколько прошло времени с момента ее ухода. Я только помню, что в каком-то ступоре поднялся, сплевывая горькие сосновые хвоинки, разделся, брезгливо стягивая с себя мокрые и липкие плавки, и погрузился в эту же чашу, в эту же воду, где только что купалась она, мутную от растворенного в ней мыла и с тонким запахом земляники.

 Мне казалось, что это не нагретая за день вода обнимала меня, прижимая собой к шершавому дну чаши, а она, та, которая только, что ушла. Ушла навсегда, моя первая в моей жизни женщина....
   А теперь она сидела за рулем голубой иномарки и непонимающе смотрела на меня. Быть может, мой смех над ощипанной воронойона приняла на свой счет.

Я вновь посмотрел на нее, уже более внимательно - конечно же, это не она. У той не было, просто не могло быть такого презрительного взгляда, такого неприкрытого высокомерия в лице. Да и годы, их то куда денешь?

 Это все дождь виноват...

Я махнул ей рукой,- проезжай, мол, чего уж там.

 Холеное женское  лицо за стеклом исказилось злобой

 - Козел!- По губам прочитал,  скорее догадался  я, а ее голубая, красивая машина уже скрылась за пеленой дождя.