Лучший сексуальный контакт был у Юрия с партнершей, которую он до этого не знал и после никогда не видел.
Они пересеклись холодной осенней ночью в бурлящей воде джакузи на заднем дворе их общего знакомого, который устраивал вечеринку. Кроме них там плескалось еще несколько весело болтающих гостей. Юрий оказался рядом с худенькой женщиной с мальчиковым лицом. Их колени соприкасались под пузырящейся водой. Локтем он непроизвольно дотронулся до ее талии. Затем он дерзко положил ладонь на ее бедро, заскользил пальцами к низу живота и оттянул мягкую ткань купальника. После секундного  колебания погрузил средний палец во влагалище и постарался нащупать клитoр. Ее лицо, покрытое испариной от уходящего вверх пара, слегка вздрогнуло, глаза чуть расширились. Она впервые повернулась к нему. Ее взгляд застыл. Он продолжал вводить и выводить пальцы, не испытывая при этом ничего, кроме простого любопытства. Она неотрывно смотрела ему в лицо. Когда Юрий закончил, она отвернулась. За всё время она не издала даже вздоха и вскоре ушла. Они не обменялись ни единым словом. Ее имя осталось ему неизвестным. Для себя он называл ее "Девушкой со взглядом", а видения ее глаз вызывали бещенный прилив крови к его гениталиям.

  Сейчас он лежал в постели с Марией в дешевом мотеле. В самом дешевом, который он смог найти в своем районе. Простыни были изношенны частыми стирками до дыр, а маленькое окно выходило на шумный хайвей. Ночь стоила тридцать долларов, но им хватало двух часов. Веренее ему. Мария готова была оставаться с ним и дольше. Скажем, лет так на тридцать-тридцать пять. Больше, он полагал, ему не прожить.

  Она приезжала позже него и сразу бежала к унитазу с игривым воплем "Сейчас усцусь". Он уже лежал в постели, размышляя о скорости действия Ваягры, которую принял час назад. Беспардонность Марии его поначалу коробила. До сих пор у него не было ни одной женщины, способной громогласно заявить о желании справить нужду, да еще украсить это заявление матерным словцом.
Но однажды, он услышал, как жена одного известного хоккеиста, родом из тех же краев, что и Мария, наставляла своего сына, мальчика лет десяти, приличным набором из неприличных слов. Она произносила их так естественно, словно эти слова входили в состав ее повседневных бесед с ребенком.  

  "В тех краях это уже не выражения злости или раздражения. - подумал Юрий, смирился с криками Марии и даже, как ему казалось,  стал приходить в некое дополнительное возбуждение, услышав журчание крепкой струи.

  Выходя из душа, Мария, как бы невзначай, роняла полотенце, затем неспешно его поднимала нагнувшись, открывая для осмотра загорелые длинные ноги, шарообрабразную молочного цвета попку и выбритый лобок под маленьким, выносившим ребенка, животиком.  Ее груди провисали и слегка покачивались, по форме похожие на два маленьких снаряда.

  Соеденившись в постели, они ногами сбрасывали мешающее им одеяло на пол,  заходясь от страсти лихорадочно нащупывали губами губы и после коротких поцелуев с покусываниями переворачивались и прижимались друг к другу валетом. При одном только виде розовой и чернеющей в глубине влагалища нежной влажной плоти, Юрий мог извергнуть белую липкую жидкость Марии в рот. Она не раз предлагала ему сделать это, но он предпочитал традиционный метод. Они опять переворачивались и после непродолжительных судорожных движений Юрий испускал несколько гортанных воплей, затем расслаблялся.

  Женя с трудом нашла место на обширной парковке Еврейского центра.
Видимо, в большом зале был  концерт или лекция. Это означало, что им прийдется репетировать не на сцене, а в маленькой комнатке с раздолбанным пианино. Центр недавно достроили к старой синагоге и поэтому он получился неуютным, с длиннющим, узким, бессмысленным холлом и целым рядом, непонятно для чего предназначенных комнат. Бросив девушке, сидевшей за столом у входа: "Рашен театр", Женя отправилась на поиски своей комнаты, благодаря строителей за архитектурную нелепость. Не будь этих конурок, не было бы того, чего они с гордостью называли Русским Театром Еврейского Центра и ее жизнь была бы гораздо скучнее.

  Она опоздала. Толстая пианистка Оля с энтузиамом аккомпонировала бородатому Кащенко и тот, своим рычащим голосом, сверкая золотым зубом, пел "День Победы". Несколько немолодых женщин жались к стенке, словно опасаясь, что воздушная волна, поднятая Кащенковым ором, опрокинет их. К  Жене подскочил маленький пружинистый Игорек.

  - Нам нужна еще одна танцовщица.

  - Я не танцую. Я только подшиваю одежду.

  - Ничего. Ты сможешь, - воскликнул Игорек и выскочил из комнаты.

    На заключительном куплете Кащенко замахал руками, приглашая всех подхватить песню. Концерт, который он задумал, должен был завершиться совместным пением артистов на сцене и зрителей в зале. Подпевать никому не хотелось, но отдавая уважение главному режиссеру театра, несколько голосов все же вяло дотянуло "День" до победного конца.

  - Ну так ты закончил? - нетерпеливо спросила у Кащенко Инга и, отделившись от женской группы, подошла к пианино, но ее остановил вопль:

  - Куда! Сейчас моя очередь!

  В комнату влетела Стелла. Лицо ее было пунцово, глаза странно горели, а тяжелая  грудь, зависть театральных барышень, почти вырвалась наружу из лифа и открытого платья, обнажая темные сегменты сосковых окружностей. Ходили слухи, что у нее были близкие отношения с каким-то работником центра. Поэтому им разрешалось репетировать столько, сколько им хотелось. Возможно, несколько минут тому назад Стелла и предавалась этим отношениям.

  Инга вскинула голову, сказала что-то резкое, но ее увели в сторону. Стелла заняла место у пианино, запела "Разноцветные кибитки" громко и коряво, была остановленна аккомпаниаторшей, поправленна и снова запела.

  - Это на долго, - тихо сказал Жене, возникший Игорек. - Пойдем. Сцена уже освободилась.

  Они тихо вышли. Большой зал был пуст. Между рядами кое-где виднелись брошенные программки прошедшего мероприятия.

  - Что тут было? - спросила Женя.

  - Ничего интересного. Встреча с израильским консулом.

  Игорек взлетел на высокую сцену, скрылся за кулисой. В зале погас свет. Где-то высоко остался гореть одинокий фонарь, оставляя сцену в полумраке.

  - Иди сюда. Я тебе покажу движения, - крикнул Игорек Жене.

  Она поднялась к нему и он быстро и уверенно положил ей руку на талию, чем заставил ее вздрогнуть.

  - Главное в танце счет. Следуй за мной, - произнес Игорек, сделал один шаг в сторону и один назад, стараясь увлечь Женю за собой.

  У него ничего не получилось. От прикосновение Игорька Женино тело напряглось и ее мыщцы словно окаменели. Вместо полноценных шагов она с опозданием сделала какие-то подвижки, да и те дались ей с трудом. Она испугалась своей неуклюжести, темноты и Игорька, который раньше был для нее всего лишь веселым клоуном. А тот с удивлением взглянул на нее и попробовал повторить движения.

  - Я... Я не смогу. Я же говорила, что у меня не получится. И зажги свет,  - тихо сказала Женя и сняла руку Игорька со своей талии. - Мне надо выйти.

  Она быстро сошла со сцены и почти побежала к выходу. Навстречу ей уже шла толпа, состоящая из тех, кто в силу своей фантазийности, называл себя артистами. Артистами русского театра.

  "Ах, как она хороша, - думал Кащенко, оглядывая приближающуюся Женю. -  Эти распущенные рыжие волосы...  И почему она до сих пор одна."

  Женя смотрела на себя в зеркало в туалете.

  "Я похожа сейчас на Стеллу. На нее, когда она влетела в комнату.  Только Стелла, чтобы дойти до такого состояния упиралась руками в письменный стол, и окаменевший мужской член методично сзади долбил ее промежность, а мне всего лишь положили руку на талию."

   - Вы цыгане! - кричал Кащенко из глубины зала. - Двигайтесь, как цыгане и все делайте, как цыгане, пока Стелла поет цыганскую песню. Это называется театрализация.

  У него выкристализовывался стиль грядущего представления - каждая песня должна дополняться маленьким спектаклем на ту же тему. Если поется о цыганах, то за спиной у певицы надо изображать цыган за их обычным занятием: гаданием, воровством или даже подковкой коней. А если поется военный марш, то неплохо бы было иммитировать какие-то сражения.

  - Не получится, - возразил ему Игорек. - Песни у нас идут одна за одной. Не успеем переодется.

  "Вечно этот недоросток со мной спорит. Может он и прав в мелочах, но идеи у меня верные и, главное, нестандартные. И почему я всю жизнь проработал школьным учителем химии?", - удивлялся Кащенко, глядя на броуновское движение новоявленных цыган на сцене.

  Размышления новатора театра прервала Инга.

  - А где мое платье русской княгини?

  -  У Жени, конечно, где же еще, - сердито ответил Кащенко.

  - У меня, у меня оно. Я его укорачивала. Только это платье не княгини, а русское народное. Сорее его могла бы носить простая крестьянка, - заметила Женя.

  Инга, не смотря на свое прозападное имя, и была простой русской крестьянкой из деревни в Саратовской области, но Женино замечание приняла как некий уничижающий намек и в ответ гневно сверкнула глазами.

  - Напоминаю. Если кто хочет платье, как у Инги, должен сдать пятьдесят долларов, - Женя сделала объявление, на которое артисты откликнулись недовольным бормотанием:

  "Вот еще, деньги сдавай. Это нам должны платить за работу."

  Репетиция продолжалась. Пришли еще два актера в заляпанной краской одежде, за которую получили выговор от главного режиссера.

  - Мы прямо с работы, не евши, - огрызнулись актеры и влились в действие даже не отмыв до конца рук.

  Певички толпились у рояля и изводили бедную аккомпаниаторшу своими требованиями. Безотказная тучная Ольга покрылась потом. У нее плохо пахло из подмышек. Игорек показывал танцевальные па поленоподобным дамам, выражения лиц у которых молили о покое. Кащенко тихо дремал в третьем ряду партера. Наконец, вошел вахтер и, поморщившись от Олиного запаха, провозгласил закрытие центра.

  Уже на улице Инга вдруг вспомнила o своем платье.

  - Ах, я его забыла! - воскликнула Женя.

  Она промчалась по холлу, в котором еще ярко горел свет, влетела в полную темноту концертного зала и ослепленная, застыла у двери.

  Со стороны сцены донеся Стеллын стон:

  - Только не туда, только не туда, мой сладкий. Муж узнает. А-а-а!

  На серебре и золоте по Юриным подсчетам можно было заработать до тысячи. Пятьдесят одноунцевых кружков серебра, триплетных девяток стоили на данный момент тысячу семьсот и врядли завтра эта цифра изменится. Разномастная золотая десяти и четырнадцати каратная ювелирка тянула еще долларов на шестьсот. Такие большие деньги публика на этом второстепенном еженедельном аукционе тратить не привыкла. Сюда приходили  люди, приторговывающие для дополнительного заработка на гаражных распродажах и блошинных рынках. Случалось забегали мелкие антиквары, едва осилившие интернет, но ломом из драгметаллов они пока не интересовались. На аукцион "Сокровища Грея", как правило, сдавали недорогую мебель и домашнюю утварь умерших родственников. Более серьезные вещи: антиквариат, старинные картины уходили на аукционы покрупнее. Но иногда основателю и хозяину бизнеса Роберту Грею, удавалось убедить родственников, что лучше чем он, никто продать не сможет и заполучить более качественный товар. Такой как сегодня.

  Юрин счет в банке не превышал двухсот долларов, однако это его не волновало. Завтра он сдаст металл в плавильную компанию за рекой в Кентукки и привезет Грею деньги. Они знали друга давно и Грей всегда доверял Юрию, если сумма не превышала нескольких тысяч. Юрий чувствовал привычное возбуждение. Оно охватывало всех приходящих сюда - аукционная лихорадка. Он еще раз проверил свои расчеты. Важно было не увлечься борьбой за свой лот с другими и не переплатить. Такое случалось с ним в начале его дилерской карьеры. Но сегодня серьезной борьбы он не ожидал. Разве что... Но об этом он старался не думать.

  Роберт не стал тянуть решил продать самое дорогое в начале торгов.

  - Пятьдесят унций серебра. Это что-то около полутора тысяч, - проинформировал он аудиторию и скромно попросил пятьсот для начала.

    "В ювелирном магазине через дорогу легко можно получить тысячу,  но никто этого не знает. Даже Грей. В Кентукки я получу полтора куска," - предвкушая легкий куш, подумал Юрий.

  Дени хлопнул его по плечу.

  - Ну что, будем с серебром сегодня? - улыбнулся он.

   Дени недавно вернулся из Ирака, где повредил плечо, стреляя из крупнокалиберного пулемета.

  "Oтдача сильная была, " - объяснял Дени.
  За войну и травму ему платили прилично.  Зарабатывать с аукциона он не собирался, но так как жил поблизости, то заходил из любопытства и иногда покупал какую-то мелочь, чтобы было чем порадовать своих нетребовательных подружек. Почему-то он проникся симпатией к Юрию, прилипал к нему во время торгов, комментировал покупки, словно они состояли в доле. Юрий, хотя и был вдвое старше, относился к Дени с уважением. Солдат все же. В боях учавствовал. Однажды Юрий глупо спросил: "А ты там убил кого-то?"
  Дени как-то странно на него посмотрел: "О чем ты, парень?" 

  Юрий смутился и больше о войне не распрашивал.

  Сумма за серебро вяло ползла вверх.

   "При самом худшем раскладе доползет до тысячи, " - решил Юрий и поднял руку на семьсот пятьдесят.

  - Кто дает восемьсот? - спросил Грей, окинул зал взглядом и после паузы грустно молвил. - Похоже, что никто.

  Он повернулся к Юрию, чтобы назвать его победителем - опять этот проклятый русский - как вдруг сын Роберта Джек, круглолицый и краснощекий подросток, помогающий отцу в бизнесе, радостно выкрикнул: "Восемьсот!" и стал указывать на что-то  в самом конце зала, где располагался вход.

  "Неужели, " - свекнуло в мозгу у Юрия и он посмотрел туда, куда показывал юноша. Там из-за чужих спин вверх тянулась знакомая и ненавистная рука в заношенной светлой куртке. Ошибка исключалась. Хозяин куртки носил ее всегда, в любую погоду, в любое время дня. Без этой куртки его, кажется, никто никогда не видел. Первоначальный цвет этого Мафусаила от швейной индустрии установить было невозможно, так же, как и определить на взгляд возраст ее владельца. Тот был довольно высок, костляв, лицо имел аскетичное, на котором прожитые им годы не оставили ничего бросающегося в глаза. Поэтому широкий спектр от сорока до шестидесяти пяти был вполне уместным.

  - Кто это? - удивленно спросил Дени.

  - Тот, кто загубит наш бизнес, - мрачно ответил Юрий.

    Торги за серебро закончились предсказуемо. Как на других аукционах. Стараниями Джина и Юрия цена, на радость удивленного Грея, поднялась до девяносто трех процентов от рыночной стоимости и лот ушел к Джину. Юрий мог позволить себе только девяносто два процента и то только, чтобы не остаться в убытке. Да и Джин врядли заработал бы что-то, если бы у него, как у Юрия, была нужда продавать серебро сразу, а не дожидаться лучших времен.

  Хитрый Грей тут же выставил золотую ювелирку, которую постигла судьба серебра - Джин забрал и ее.

  - Сволочь, - прошептал Дени, обозревая Джина, складывающего свой выигрыш в заранее приготовленную картонную коробку. Юрий не понял, говорит это Дени искренне или просто, чтобы поддержать его.

  - Так он поступает на всех аукционах, где мы сталкиваемся. Это Джин Холдинг - единственный дилер с которым никто не может договориться.

  - Договориться? О чем? - не понял Дени.

  - Не бороться друг с другом на аукционах. Я тебе уступаю этот лот, а ты мне другой. Или покупаем вместе и прибыль делим пополам. Только так можно выжить.

  - А как же этот мудак выживает?

  - Ему деньги не нужны. У него от родителей остался большой антикварный магазин. Говорят старики знали толк в этом деле и мелочью не торговали. Да и сам Джин ничем, кроме старинных вещей не интересовался. С утра до вечера объезжал аукционы, гаражные распродажи и посещал старушек, которые откликались на его обьявления в газете о скупке антиквариата. Сейчас не те времена. Цены на драгметаллы зашкаливают, а на старье наоборот упали. Людям не до ваз и картин. Вот он и переметнулся. Хотя, судя по деньгам, которые он платит, делает это скорее из-за упрямства и ненависти к другим дилерам, чем ради прибыли, - Юрий помолчал, а затем добавил:
- Говорят, он не спал ни с одной женщиной.  Ты можешь себе это представить?

  Дени гоготнул:

  - Ну и тип.

  - Он раньше сюда не заглядывал. И сегодня я его здесь не ожидал. Но разнюхал, скотина, приперся, не смотря на ранение.

  - Какое ранение? - лицо Дени выразило подлинный интерес.

  - А, ты не знаешь? Его подстрелили недавно при ограблении. Какие-то черные постучали в его магазин после закрытия. Он приоткрыл дверь и нагло, в своей манере: "Чего надо?!" Ну и получил пулю. 

  - Куда?

  - Не знаю куда, но выжил. Правда, пропустил несколько аукционов на радость другим дилерам.  Сдается мне, это его первый, на мое счастье, - грустно усмехнулся Юрий.

  После монетарной вспышки, вызванной борьбой за злато, аукцион вступил в свою обычную вялую фазу, где любители устраивать гаражные распродажи и их жены пытались добыть для своих нужд посеребрянные ложки, кастрюли и различные предметы из прошлого, о назначении которых  непосвященный в этот бизнес человек не имел никакого представления.

  Как правило, Джин уходил сразу после того, как заканчивалась продажа монет, ювелирных изделий, серебрянных наборов или чего-то еще, во что людская фантазия вложила драгоценные металлы. Но сегодня он задержался. Повидимому, не успел, по своему обыкновению, осмотреть содержимое распродажи накануне. Он стал бродить среди выставленных на полки и столы экспонатов.

  - Этот жадный мудак думает, я пропустил что-то. Да... Теперь уж точно повадится сюда ходить. Ничего уже нам здесь не перепадет, - зло сказал Юрий и добавил скорее шутливо, чем всерьез. - Шины, что ли ему порезать?

  - Давай, - с энтузиазмом отозвался Дени, которому дома после Ирака нехватало адреналина. - И есть чем.

 Он осторожно выныл из кармана предмет, в котором Юрий сразу опознал недавно проданный Греем итальянский выкидной нож.

  "Маразм. Еще не хватало на уголовку пойти из-за этого идиота Джина, - испугался Юрий. - Хотя,  Дени врядли решится на это."

  - Да ладно, не те деньги, - вальяжно сказал он. - Пойду я. Мне здесь уже  делать нечего.

  Он вышел на забитую видавшими виды автомобилями парковку. Темнело. Позади гремел микрофонный глос Робета Грея, уговаривающий публику дать пять долларов за старинное медное ситтечко.

   - Господи, зачем я здесь? -  произнес про себя Юрий и направился к своей десятилетней давности Тойоте Сиене.

  - А где его машина? - услышал он за спиной голос, заставивший его вздрогнуть.

  - Вон тот старый вен, - указал он Дени рукой на монстроподный Шевроле по возрасту превышавший Сиену, как минимум, втрое. - Не вздумай.

  Однако Дени уже заскользил между авто и итальянская сталь сверкнула под взошедшей полной луной. Уже была занесена рука, как дверь громадины со скрипом отворилась и противный старушичьий голос очень похожий на голос Джина прокричал: "Чего надо?!"

  Юрий застыл в ожидании ужасной глупости. Но на его друга вдруг снизошло благоразумие. Он пробормотал что-то объяснительное и скрылся в темноте.

   "Старуха-мать. Жива еще. Кто бы мог подумать."

   И Юрий ощутил некоторую досаду.

                                                    *  *  *